Спросить
Войти
ты и лучшей жизни. В поликонфессиональной стране, населенной разными этносами, миграция часто нарушала этноконфессиональ-ный баланс и провоцировала социальные протестные движения, толкала на религиозный экстремизм.
Рост экстремизма, в частности исламистского, удастся сдержать при условии достижения нескольких целей. Это сведение до минимума таких отрицательных явлений, как коррупция, противозаконные сделки и непотизм, преодоление недопустимого разрыва в доходах различных слоев общества, модернизация методов управления государством, чтобы народ стал субъектом процесса развития и демократии. Другими словами, речь идет о расширении в стране атрибутов гражданского общества, к чему собственно и призывал президент С.Б. Юдойоно на встрече с журналистами 16 июля 2013 г. «Фактически мы имеем исходящий с самой вершины исполнительной власти призыв к созданию гражданского общества, к развитию общественной инициативы. Проблема лишь в том, много ли у С.Б. Юдойоно единомышленников в политической элите» (с. 324).
Ю.В. Чайников
Автор (Восточно-Китайский педагогический университет, КНР) на примере прессы Шанхая показывает, в каких условиях происходило формирование культуры коммунистического Китая. Политика издательств Шанхая - крупного центра культуры - ярко демонстрирует, насколько неоднозначным, поливекторным был данный процесс.
Интерес к шанхайской прессе отнюдь не случаен. В конце 1990-х годов в китайском обществе возникла ностальгия по «старому доброму» Шанхаю, а 1949 г. стал восприниматься как рубеж, после которого все плохо вязавшееся с коммунистической идеологией планомерно и неукоснительно искоренялось. Шанхай предстал своего рода витриной возможностей иного развития: республиканский, космополитический Китай, нацеленный на модернизацию, стал противопоставляться коммунистической архаике, приведшей к замкнутости. На деле данная трактовка событий -лишь один из серии нарративов, как правило, страдающих крайней односторонностью.
Так, в 1950-1980-е годы развитие социалистической культуры воспринималось как запланированный триумф (тогда как на деле она возникла лишь как результат борьбы с буржуазной культурой); после этого возник нарратив культурной дегенерации в коммунистическом Китае в результате подавления «Движения Четвертого мая» (на деле многие лидеры этого движения стали заметными фигурами в КНР); с 1993 г. коммунистическая культура стала трактоваться как проявление авангардистских тенденций, существовавших в прошлом и ставших востребованными для построения культурной идеологии нового строя (в действительности новые идеи и методы часто принимались на вооружение из приспособленческих соображений). Подобным же образом дело обстояло и с шанхайскими издательствами, в одночасье поменявшими собственную редакционную политику: «Данное изменение политической линии оказалось не столько порождением всевластного государственного аппарата - якобы тщательно спланировавшего этот поворот - сколько своеобразной реакцией на бурное развитие частных издательств и популярность выпускаемой ими продукции» (с. 128).
Разгром Гоминьдана привел к образованию, среди прочего, и культурного вакуума. Ни издательства, ни авторы зачастую просто не понимали, что делать; такое понимание приходило намного медленнее, чем в официальном нарративе. Новое правительство понимало, насколько важным инструментом политики являются печатные издания; с целью контроля над издательствами в Шанхае было создано Шанхайское бюро по вопросам прессы и издательской деятельности. Однако резкие шаги предприняты не были - «сяобао» (таблоиды) и «ляньхуа хуа» (комиксы) - казалось бы, наиболее чуждая новому строю печатная продукция - так и остались центральной частью всей культурной продукции.
Перелом произошел в 1949 г., когда Бюро опубликовало несколько статей, посвященных таблоидам; последние в них рассматривались как проявление хулиганства и компрадорских настроений в области культуры. Старые издания были закрыты, а им на смену пришли новые - «Даобао» и «Ибао». Однако их владельцами стали лица, прежде издававшие таблоиды; таким образом, речь шла о крупных капиталовложениях, замаскированных переменой политики. Это едва ли может вызвать удивление, так как таблоиды всегда были зависимы от финансовых вливаний. Статьи в новых газетах также не претерпели больших изменений - их авторы лишь имитировали понимание новой политики. Часто новые политические веяния (например, коллективизм, пришедший на смену индивидуализму) представали в таблоидах как предпочтение одних видов спорта, форм досуга, кулинарных блюд и т.д. другим. Таким образом, для читателей таблоидов мало что изменилось: «Авторам, писавшим статьи для таблоидов, политические пристрастия вполне могли представляться столь же уместной - и даже модной - темой, как и прочие, например, популярная музыка или же одежда» (с. 106).
Итак, создание новой, коммунистической культуры вовсе не было тем мотором, который привел в действие механизм изменений: «Ведущие культурные силы (официальные лица, literati, представители творческих профессий, издатели), конечно, могли устремляться к так называемой "новой культуре" как к некоему идеалу, однако поскольку их силы уходили на то, чтобы выработать претендующий на общее признание план касательно того, что "новая культура" должна собой представлять и как ее следует претворять в жизнь, будущность данного идеала представлялась довольно расплывчатой. Едва ли успеху в данном предприятии способствовало и то, что политика государства по отношению к культуре непрестанно менялась - в зависимости от того, какие ветра господствовали в политической сфере. В результате спустя 17 лет после того, как государство приступило к формированию социалистической культуры, ему пришлось начинать "Культурную революцию" - в значительной мере именно для того, чтобы еще раз попытаться радикальным образом преобразовать культурную среду» (с. 128).
К.Б. Демидов
