Лидер преступного сообщества и основание ответственности: постмодерн в уголовном праве

УГОЛОВНО-ПРАВОВЫЕ И УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНЫЕ МЕРЫ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ПРЕСТУПНОСТИ

CRIMINAL LAW AND CRIMINAL PROCEDURE MEASURES OF CRIME COUNTERACTION

УДК 343.91

DOI 10.17150/2500-4255.2019.13(3).465-476

ЛИДЕР ПРЕСТУПНОГО СООБЩЕСТВА И ОСНОВАНИЕ ОТВЕТСТВЕННОСТИ: ПОСТМОДЕРН В УГОЛОВНОМ ПРАВЕ

В.Н. Бурлаков., В.Ф. Щепельков

Санкт-Петербургский государственный университет, г. Санкт-Петербург, Российская Федерация

Аннотация. Преступность во всем мире становится все более организованной. Глобализация существенно раздвинула территорию ее преступной деятельности, и ей стало тесно в национальных границах одного государства. Лидеры организованной преступности свободно перемещаются по миру, решая вопросы взаимодействия своих преступных сообществ далеко не всегда по месту их криминальной локации. Сегодня преступные сообщества отошли от типичной уголовной практики. Их основной деятельностью становится бизнес, который способствует организованности криминала в сфере не только теневой, но и легальной экономики. Поэтому острие борьбы должно быть нацелено на лидеров организованной преступности. С этих позиций дается теоретическое обоснование введения в уголовное право России ст. 210.1 — занятие высшего положения в преступной иерархии. Анализируется юридическая конструкция состава этого преступления, который по своей сути является усеченным. Оценивается основание для криминализации собственно занятия высшего положения в преступной иерархии. Обоснован вывод, что такой статус лидера преступного сообщества возможен на высокой стадии развития организованной преступности, и поэтому форма организации преступности может служить критерием для констатации такого статуса. Рассмотрены некоторые проблемы правоприменения ст. 210.1 УК РФ и предложены варианты их решения, в частности о совокупности ч. 4 ст. 210 и ст. 210.1 УК, об особенности исполнения наказания в отношении лиц, осужденных за преступления, предусмотренные ст. 210.1 и ч. 4 ст. 210 УК РФ.

Информация о статье

Дата поступления 13 марта 2019 г.

Дата принятия в печать 7 июня 2019 г. Дата онлайн-размещения 4 июля 2019 г.

CRIME BOSS AND THE GROUNDS FOR LIABILITY: POSTMODERNISM IN CRIMINAL LAW

Vladimir N. Burlakov, Vladislav F. Shchepelkov

St. Petersburg State University, St. Petersburg, the Russian Federation

Article Info

Received 2019 March 13

Accepted 2019 June 7

Available online 2019 July 4

Crime boss; «thief in law»; grounds for criminalizing the status of the offender; forms (phases) of the development of organized crime; occupying the highest position; criminal hierarchy; the personality of the subject of crime

Abstract. All over the world crime is becoming more and more organized. Globalization has considerably extended the area of criminal activities, it can no longer be contained within the national boundaries of one state. Crime bosses freely travel between countries and may solve the problems of their gangs& cooperation far from the place where the criminal activity takes place. The gangs today have moved away from typical criminal practices. Business is becoming their key activity as it facilitates the organization of criminal groups not only in the shadow, but also in the legal economy. Thus, the main focus of crime counteraction should be the bosses of organized crime. Based on this position, the authors provide a theoretical basis for the introduction of Art. 210.1 in the Criminal Law of Russia — taking the highest position in the criminal hierarchy. They analyze the legal construction of this offence which, in essence, is inchoate. The authors also assess the grounds for criminalizing the very fact of occupying the highest position in a criminal hierarchy. It is proven that this status of a crime boss emerges at an advanced stage of development of the organized group, so the form of crime organization could act as a criterion for the establishment of such a status. The authors also examine some problems of enforcing Art. 210.1 of the Criminal Code and offer different ways of solving them, namely, the aggregate of Part 4, Art. 210 and Art. 210.1 of the CC, and the and specific features of penalizing offenders persecuted under Art. 210.1 and Part 4, Art. 210 of the CC of the Russian Federation.

Современной особенностью преступности во всем мире становится ее организованность. В материалах последних конгрессов ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями этой особенности уделялось серьезное внимание [1]. Так называемая глобализация существенно раздвинула территорию деятельности преступности, и ей стало тесно в национальных границах одного государства. Лидеры организованной преступности свободно перемещаются по миру, решая вопросы взаимодействия своих преступных сообществ далеко не всегда по месту их криминальной локации. Современные преступные группировки давно перестали быть похожими на банды уголовников, которые промышляли разбоями, вымогательством, заказными убийствами и для которых непосредственная связь главаря банды с ее членами обеспечивала эффективность криминальной деятельности. Сегодня такая связь перестала быть необходимой, и преступные сообщества отошли от типичной уголовной практики. Их основной деятельностью становится бизнес. В этой сфере деятельности преступник-одиночка обречен. Сам бизнес способствует организованности криминала, проникающего во многие сферы не только теневой, но и легальной экономики [2-5]. Предприятия, входящие в круг интересов преступных сообществ, и их менеджеры — экономисты, бухгалтеры, юристы — функционируют легально, и порой не только рядовые работники, но и руководящий состав не знает, что доходы от их деятельности являются преумноженными легализуемыми доходами от преступной деятельности и становятся криминальным капиталом.

Обретение капитала «на халяву», часто с криминальным душком, не было зазорным во многих странах в начале экономических реформ. Россия в этом смысле не стала исключением. В нашей стране источники образования капитала в этот период известны. К ним относятся накопления представителей теневой экономики советского периода (теневиков), средства от преступной деятельности, сосредоточенные в руках криминальных авторитетов (общаки), и, наконец, передача активов государственной собственности в собственность власть имущих посредством хитроумных экономических схем (власть обменивалась на деньги). Ваучеризация не только оказалась «справедливым» способом разгосударствления народной собственности, но и была задумана с целью обретения будущими капитанами экономической революции первоначального капитала.

Роль уголовного права была сведена к контролю за соблюдением правил игры, о чем свидетельствует постсоветский Уголовный кодекс 1996 г. Превентивный потенциал его первой редакции оказался чрезмерно жестким. Началась его перманентная модернизация, посредством которой власть пыталась минимизировать вмешательство права в бизнес, что само по себе абсолютно правильно. Но вскоре стало понятно, что под лозунгом «Защитим бизнес от излишнего контроля» появились преференции для бизнесменов в плане ответственности за совершение правонарушений, они стали превращаться в привилегированный класс1. Типичным примером является включение в УК РФ ст. 159.4, предусматривающей более мягкое наказание за мошенничество в сфере предпринимательской деятельности. На печальные результаты модернизации УК РФ указывают многие российские ученые. Так, Н.А. Лопашенко пишет: «Если посмотреть на ту редакцию УК, в какой он был принят, и ту, которая действует ныне, могу с уверенностью сказать: первое, первоначальный вариант УК был лучше, и, второе, тот, первый, вариант мог прекрасно справляться со всеми проблемами, опасностями, бедами, которые встречаются ныне» [7, с. 12].

Каким бы лояльным не становилось уголовное право в отношении бизнеса, государство остается привержено строгому подходу к преступности. Поэтому наряду с включением в текст Уголовного кодекса новых способов освобождения от уголовной ответственности и наказания за экономические преступления законодатель усиливает ответственность для лидеров бизнеса, которые втягивают в экономику откровенный криминал. Точнее, используют в сфере экономики законы преступного мира, и прежде всего физическое устранение конкуренции и коррупцию.

Исторические истоки коррупции можно увидеть во взяточничестве, но сегодня они лежат в принципе формирования капитала, подобно тому как за счет дани рядовых преступников происходило накопление общаковых средств преступных сообществ. Этот принцип прочно закрепился и в практике современной экономики, ибо предприниматели, следуя ему, стали делиться частью полученных доходов с

теми, кто их контролирует, будь то преступник, чиновник или представитель правоохранительных органов. Коррупция стала своеобразным теневым налогом в пользу власти (точнее, криминализированной власти), с которой бизнес должен делиться своей прибылью. Поэтому созрели объективные предпосылки для криминализации именно коррупции (наряду с получением взятки) как явления, выражающегося в совершенных с корыстной целью действиях представителей власти всех ее ветвей по оказанию поддержки физическим или юридическим лицам в монополизации экономической деятельности или по предоставлению им защиты при нарушении закона.

Но время, отпущенное для формирования класса буржуазии любой ценой, подходит к концу. Государство стало активизировать отрицательную реакцию на коррупционный механизм формирования и обращения капитала. Начались «посадки» чиновников и иных носителей политической и экономической власти, получающих незаконное обогащение. Объекты их недвижимости оказались под колпаком ФСБ. Можно было бы ожидать усиления наказания за коррупционное поведение тех, кто получает незаконное обогащение. Но в эпоху постмодерна классические формы уголовно-правового воздействия уступают место новым. Можно даже увидеть на примере некоторых новелл в уголовном законодательстве России свежий подход к пониманию основания уголовной ответственности, который вопреки положениям, закрепленным в ст. 8 УК РФ, исходит из того, что таким основанием является состав преступления, содержащий признаки, достаточные для наступления уголовной ответственности2.

При постмодерне первична не традиция, а новация, часто неустойчивая. Она становится тенденцией и проявляется во всем: в экономике, политике, праве. Понимание постмодернистской неопределенности развивается в теории права. Так, И.Л. Честнов пишет: «Одним из проявлений постклассической картины мира является принцип неопределенности и, как следствие, ощущение перманентного риска, неуверенности в настоящем и тем более будущем... Неопреде2 Дискуссия об основании уголовной ответственности в науке уголовного права имеет давнюю историю. Обосновывалась и позиция, согласно которой единственным и достаточным основанием уголовной ответственности является наличие в совершенном деянии состава преступления [8, с. 76].

ленность порождает признание многогранности, потенциально — неисчерпаемости любого социального явления и процесса как невозможности одного «единственно правильного» его описания и объяснения.» [9]. Можно сказать, что прагматизм приходит на место традиции.

С этих позиций и нужно оценивать новый состав преступления, предусмотренного в ст. 210.1 УК РФ (введена федеральным законом от 1 апреля 2019 г. № 46-ФЗ), — присвоение высших полномочий в преступной иерархии. По мере того как непосредственное участие лидеров преступного сообщества в совершении конкретных преступлений перестает быть необходимым, они, чтобы сохранить свой статус, атрибутируют его формальными признаками статуса лица, занимающего высокое положение в преступной иерархии. Сам статус становится организующим фактором и приобретает общественную опасность. Эти лица и властвуют, и правят. Поэтому постановка вопроса об ответственности лица за занятие высшего положения в преступной иерархии заслуживает теоретического осмысления.

Итак, в ст. 210.1 УК сказано, что занятие высшего положения в преступной иерархии «наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет со штрафом в размере до пяти миллионов рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до пяти лет либо без такового и с ограничением свободы на срок от одного года до двух лет».

Из диспозиции этой статьи следует, что преступление состоит в занятии высшего положения в преступной иерархии. Состав данного преступления как совокупности составляющих его элементов базируется на характеристике личности субъекта преступления. Уголовное законодательство РФ не исключает возможности признания общественной опасности личности виновного в качестве признака состава преступления. Уже в первоначальной редакции УК РФ 1996 г. в ч. 1 ст. 321 кодекса был предусмотрен такой признак состава, который выражался в статусе осужденного и который, безусловно, относится к характеристике личности преступника [10, с. 1020; 11, с. 203]. В дальнейшем законодатель последовательно расширял содержание субъекта преступления путем включения в состав некоторых общественно опасных характеристик его личности. Так, характеристика личности преступника в качестве признака субъекта преступления появилась в ст. 264 УК РФ (лицо, находящееся в состоянии опьянения), затем в

ст. 131, 132, 134 и 135 УК РФ (лицо, имеющее судимость за ранее совершенное преступление против половой неприкосновенности несовершеннолетнего) [12, с. 96].

Личность преступника появляется в составе преступления, если она определяет характер и степень общественной опасности предусмотренного в этом составе преступления [13]. Если исходить из криминологического учения о личности преступника, то характеристика субъекта преступления может обогащаться за счет признаков, которые относятся к мотиву преступления, криминальной активности в процессе совершения преступления, рецидиву преступления, социальным статусам личности, определяющим возможность совершения преступления [14, с. 33-34]. Следовательно, если статус преступника обладает общественной опасностью, он может быть основанием для криминализации приобретения такого статуса.

Конструкция состава преступления, предусмотренного ст. 210.1 УК РФ, обусловлена прежде всего и в основном повышенной степенью общественной опасности собственно занятия высшего положения в преступной иерархии, ибо такой статус, будучи характеристикой самого преступного сообщества, детерминирует совершение тяжких или особо тяжких преступлений. Именно создание реальной возможности причинения большего вреда, определяемое повышенной общественной опасностью лидера преступного сообщества, и выступает основанием для уголовной ответственности за занятие такого положения. Также следует отметить, что общественная опасность деяния, предусмотренного в ст. 210.1 УК РФ, связана и с тем, что лица, занимающие высшее положение в преступной иерархии, в известной степени являются хранителями преступных традиций, благодаря им преступная деятельность получает устойчивость.

Для применения этой статьи требуется проанализировать следующие признаки: 1) что означает занятие высшего положения; 2) какое положение в преступной иерархии считается высшим. Требование определенности состава поддерживается позицией Европейского суда по правам человека, неоднократно указывавшего на необходимость формулирования правовых норм с достаточной степенью точности3.

ем развития организованной преступности по смыслу усложнения ее структуры и направлено на ее предупреждение.

Появление в УК РФ ст. 210.1 является результатом эволюции организованной преступности, которая достигает высшей фазы своего развития. Лидер преступного сообщества по смыслу занятия высшего положения в преступной иерархии появляется не с момента зарождения организованной преступности, а в ее высшей фазе, т.е. в сложных типах (формах) организованной преступности. С этой позиции сама форма проявления организованной преступности свидетельствует о статусе лидера по смыслу занятия высшего положения в преступной иерархии.

Итак, введение ответственности за присвоение лицом высшего криминального статуса обусловлено фазой развития организованной преступности, которая, в свою очередь, может свидетельствовать о приобретении лицом такого статуса. Поэтому возникает задача рассмотреть развитие организованной преступности в контексте эволюции общественных изменений, чтобы конкретизировать такие фазы. В этой связи ученые отмечали, что концепция верховенства права и реализация принципа законности в обеспечении правопорядка проходят суровую проверку в рамках уголовного правосудия, так как, во-первых, последствия проявления произвола государственной власти здесь наиболее ощутимы ввиду строгости мер уголовного наказания и возможного нанесения ущерба репутации человека в результате уголовного судопроизводства; во-вторых, угроза совершения преступления и негодование в обществе побуждают должностных лиц идти на нарушение законности в ходе принятия мер по пресечению преступлений. В связи с этим возникают серьезные опасения, что механизм правосудия, претворяющий осуществление государственной власти как с демократическими, так и с тоталитарными принципами, может превратиться в совершенный инструмент подавления в политических, социальных, экономических и иных целях [1].

Данное положение также требует рассмотреть развитие организованной преступности в контексте эволюции ее отношений с государством. В принципе, такое развитие могут отразить два сценария. Согласно первому сценарию, продвижение государства в направлении демократии будет сопровождаться постепенным ослаблением его давления на преступность

(вследствие реализации идеологии компромисса) и приведет к подчинению государства организованной преступности. Организованная преступность станет играть решающую роль в управлении обществом, произойдет мафизация государства, и оно превратится в орудие организованной преступности.

Согласно второму сценарию, если будут доминировать тоталитарные принципы контроля государства над обществом и организованной преступностью, государство превратится в своеобразного монстра — полицейское (или так называемое криминальное) государство. Примерами в этом смысле являются государства в некоторых странах Азии и Европы ХХ в.

Притом что оба сценария неутешительны, стратегия социального контроля над преступностью останется как потребность в самосохранении. С ее помощью государство будет стремиться не допустить формирования такого типа личности, как лицо, занимающее высшее положение в преступной иерархии, или наказывать за это.

Как известно, реакция государства на преступность зависит и от понимания им того, что собой представляет преступность и преступление. В этой связи можно отметить реакции, представленные двумя полярными точками зрения. Первая — преступление совершает человек, отягощенный преступными наклонностями (антропо-биологическими, генетическими, психическими — концепции чуждой природы), и здесь требуется жесткое наказание. Вторая — преступление всего лишь отклоняющееся поведение лица, обусловленное воздействием неблагополучной среды (концепции естественного приобретения). Во втором случае отрицается существование каких-либо особо криминальных признаков у преступника. В соответствии с данным подходом человек volens nolens лишь избирает криминальный путь, посредством которого достигает своих целей в той форме, которая ему доступна. Такой подход вытекает из концепции «преступность — нормальное социальное явление» (Э. Дюркгейм). Согласно ей, преступление есть нормальная реакция человека на ненормальные условия существования. Поэтому каждый человек «преступен» хотя бы потому, что один раз в жизни совершил преступление. Так, немецкий криминолог Ф. Зак приводит данные о том, что практически каждый человек (до 90 % населения законопослушной Германии) как минимум раз в своей жизни нарушает уголовный закон [16, S. 469; 17, с. 55]. В рамках такого подхода трудно ожидать криминализации занятия высшего положения в преступной иерархии, ибо законодатель склоняется к компромиссу с преступностью и надеется на альтернативы уголовно-правовому воздействию.

Но и в первом случае реакция государства на преступность при постмодернистском подходе стремится уравновесить отношения между государством и преступником, создавая иллюзию, что в будущем преступник будет сам определять для себя пределы наказания.

Порой кажется, что модерн почти исчерпал себя. Он последовательно проявлялся на всех этапах развития государства. На смену рациональному наказанию для преступников в Древнем Риме пришло устрашающее наказание средневековой Европы. Сегодня законодатели разных государств стремятся найти баланс между первым и вторым подходами, отклоняясь то в ту, то в другую сторону, и поскольку находятся под влиянием идеи кризиса наказания, порой волюнтаристски определяют его пределы. Впервые о кризисе наказания было заявлено в 1884 г. итальянским юристом Рафаэлем Гарофало; в наше время эту идею поддержали Н. Кристи, М.Д. Шаргородский [18; 19] и другие ученые. Но логически полная реализация постмодернистского подхода самоубийственна как для социума, так и для личности.

Рассуждая о постмодерне в уголовном праве, нужно для начала понять, в силу каких факторов люди предпочитают не совершать преступления, т.е. найти опору для поворота отношений между обществом и преступностью от войны к компромиссу, построенному на принципе минимально допустимого вреда.

Такой поворот предполагает сужение поля взаимодействия между властью и личностью и отказ от лозунга борьбы с преступностью любой ценой. Речь, таким образом, идет о компромиссе, в результате которого «криминальное поле социума формируется между двумя полюсами: биологическими задатками человека и политикой (точнее, неадекватной политикой)» [20]. Власть не должна уподоблять преступность социальным экскрементам. Преступность — это не отходы общественной жизнедеятельности, а сама жизнедеятельность, само общество, точнее, одно из его качественных состояний или составляющих. Если человек по природе своей противоречив и обречен не только нести в себе и сеять вокруг себя разумные и добрые начала, но и творить зло [21, с. 323], то люди, объединившись в общество, делают таким же противоречивым и собственное общежитие. Необходимость терпеть друг друга и ощущать потребность друг в друге склоняет их к компромиссу. Компромисс между обществом и преступностью (между властью и личностью) представляет собой проблему сложных отношений, в которых, с одной стороны, необходимо уравновесить социальную целесообразность и безграничную индивидуальность выбора, с другой — найти баланс между законодательно закрепленными правами и минимально допустимым причинением вреда в результате их нарушения.

Возвратимся опять к вопросу развития преступности в контексте эволюции ее отношений с государством. Организованная преступность проникает во власть, в ее структуры, всерьез заявляя о своих претензиях контролировать государственную власть. Она создает параллельные официальным властным структурам нелегальные структуры или же заменяет их. Лидеры организованной преступности стремятся насаждать идеологию преступного мира. Механизм экспансии преступной субкультуры строится не только на основе проникновения в государственный аппарат, но и с помощью средств массовой информации, «заражая» общество преступными обычаями и традициями. Культивирование мафиозных и коррумпированных отношений, насилия и жестокости в экономической и бытовой сфере является элементом стратегии элиты организованной преступности, которая делает образ мафии привычным атрибутом общества. И если официальная власть становится циничной, коррумпированной, готовой к перевоплощению, то тогда лидеры организованной преступности формируют профиль легитимной власти и общества в целом.

Ранее было отмечено, что статус лидера преступного сообщества зависит от фазы развития организованной преступности, ее формы. Этот вопрос поднимался в работах российских криминологов [22; 23]. Полагаем, что опознавательные признаки лидера зависят от типа преступного сообщества (его конфигурации). Поэтому важно практически показать, как конституируется статус личности организованного преступника, включая статус лидера, с позиции масштабов деятельности преступной группировки.

С учетом статуса и криминальной структуры организованные преступные группировки (ОПГ) можно подразделить следующим образом.

Первая конфигурация — унитарная ОПГ. Она характеризуется тем, что каждый член преступной группировки установил связь со всеми другими ее членами. Подобная система связей характерна для малочисленных ОПГ, участники которых, как правило, интенсивно взаимодействуют между собой в силу небольшой прибыльности криминального бизнеса и сформировавшейся устойчивой криминальной профессионализации. В таких группировках может отсутствовать ярко выраженный лидер, функции которого выполняет коллективистское начало. Несмотря на это, указанные группировки могут функционировать длительное время даже при изоляции отдельных ее участников (например, в случае привлечения к уголовной ответственности), потому что коммуникативные связи в них не разрушаются.

Вторая конфигурация — федеративная ОПГ. Она представляет собой систему централизованного взаимодействия, в которой информационные и деловые процессы замыкаются на лидере, образующем самостоятельную управленческую подструктуру. Криминологические особенности личности членов исполнительского и управленческого уровней (каждый в отдельности немногочисленный) имеют четко выраженный характер, так как при совершении конкретных преступлений, как правило, отсутствует соисполнительство. Изоляция отдельных участников преступной группировки не приводит к ее разложению. Для этого необходима изоляция лидера, являющегося источником криминальной активности ОПГ.

Третья конфигурация — конфедеративная ОПГ. В структурном плане она представляет собой децентрализованную систему криминальных коммуникаций. Информация в такой группировке идет от ведущего лидера к второстепенным руководителям входящих в нее элементарных организованных групп. Деятельность такой группировки легально-криминальная. При этом легальный вектор реализуется в предпринимательстве либо занятии должности в государственной организации, криминальный же выполняет функцию обеспечения, поддержки и защиты. Нейтрализация правоохранительными органами отдельных элементарных организованных групп не разрушает преступную группировку, равно как изоляция центрального лидера также не ведет к ее разложению. Здесь действует принцип: «Король умер. Да здравствует король!» С этой формы начинается история преступного сообщества.

Четвертая конфигурация — авторитарно-унитарная ОПГ. Она представляет собой разновидность централизованной группировки, коммуникативные процессы в которой замыкаются на формальном лидере. Последний осуществляет руководство, используя внешнее воздействие через одного из членов группировки, опираясь на ресурс внутренней криминальной самоорганизации. Формальный лидер, как правило, занят легальной деятельностью (бизнес, госслужба и т.п.), но жестко контролирует деятельность группировки путем планирования преступных акций, распределения добытого преступным путем, защиты от разоблачения. Нейтрализация лидера обычно ведет к распаду группировки, по крайней мере до тех пор, пока его роль не начнет играть другой авторитетный преступник.

Пятая конфигурация — тоталитарно-федеративная ОПГ. Характеризуется децентрализованной системой коммуникативных связей между преступниками и централизованным взаимодействием между элементарными организованными группами. Участники групп между собой не связаны, выходят непосредственно на одного члена группировки (посредника), через которого лидер осуществляет руководство ОПГ в целом. При изоляции лидера его функции может перенять посредник.

Шестая конфигурация — криминальный клуб. Представляет собой союз организованных преступных группировок, каждая из которых имеет своего формального лидера и свою структуру коммуникативных связей (например, сходка сообщества воров в законе).

Полагаем, что начиная с третьей конфигурации ОПГ ее лидер обладает теми полномочиями, которые позволяют отнести его к лицу, занимающему высшее положение в преступной иерархии.

В соответствии со структурой ОПГ можно представить и типологию личности организованного преступника. В научной литературе этот вопрос обсуждался скорее на уровне построения отдельных классификаций организованных преступников [24, с. 438; 25, с. 15-26]. Они подразделялись следующим образом: по характеру выполняемых функций — на руководителей и рядовых исполнителей; по уровню управленческих функций — на законников, авторитетов и т.д.; по криминально-профессиональной роли — на быков, связников, кассиров и т.п. В зарубежной криминологии отмечено

несколько ценных наблюдений в отношении специфики типа организованного преступника. Так, Г.Й. Шнайдер отмечал, что организованным преступником называется тот, кто получает это определение от лиц его социального окружения и от участников организованной группы преступников. Мафиози не тот, кто таковым себя ощущает, а тот, кого рассматривают в таком качестве другие. Они представляют собой своеобразную аристократию преступного мира, так как это преступники, действующие за спинами других [24, с. 51, 157]. В работах зарубежных криминологов высказывалась и другая позиция, суть которой в том, что организованные преступники представляют собой вид преступников-профессионалов. Одни из них непосредственно участвуют в противоправных действиях, другие, оставаясь в тени, обеспечивают непосредственным участникам всевозможные услуги и гарантируют им долю от выручки. Последний тип — это закулисные предприниматели, умеющие оценивать риск раскрытия их преступлений уголовной полицией и постоянно нуждающиеся в советниках, охранниках, плановиках, которые облегчают им совершение преступления [26; 27].

С учетом конфигурации ОПГ и функций руководителя в них можно предложить следующую типологию:

конфигурации. Резерв лидера, занимающего высшее положение в преступной иерархии.

При анализе сценариев развития организованной преступности обсуждается вопрос о возможности консолидации организованной преступности в одно национальное преступное сообщество и появления на сцене фигуры лидера, занимающего высшее положение в нем («вор всея Руси»). Такая перспектива не кажется несбыточной, поскольку процесс сращивания организованной преступности с легальной экономикой не прекращается. Продолжается проникновение преступных группировок во властные структуры с целью не только контролировать развитие экономики и политики в стране и отдельных регионах, но и влиять на него в своих интересах. Примерами такого проникновения во власть являются факты проведения «своих» депутатов в законодательные органы страны и отдельных регионов и устранения их в случае выхода из-под контроля (с помощью убийства). По мере укрепления экономических и политических позиций организованной преступности специфика личности организованного преступника постепенно утрачивает свою криминальную очевидность. Произойдет ли полная монополизация каким-либо одним преступным сообществом криминальной сферы в

масштабах страны? Применительно к России подобная возможность отрицается [15]. Таким образом, сказанное выше позволяет утверждать, что уголовное право обоснованно ставит вне закона фигуру лидера, занимающего высшее положение в преступной иерархии.

Включение в УК РФ ст. 210.1 и одновременное изменение ст. 210 порождают новые проблемы квалификации преступлений, совершенных лицом, занимающим высшее положение в преступной иерархии. При этом никуда не делись и старые проблемы применения ч. 4 ст. 210 УК РФ.

Во-первых, правоприменительная практика испытывает серьезные сложности при отнесении виновных к лицам, занимающим высш?