Спросить
Войти
вом. Она содержит детальный анализ материалов одного из последних процессов над анабаптистами в Тюрингии, записи которого до нас дошли, - процесса пастуха Ганса Тона. Как заключает К. Хилл, большинство анабаптистов в центральной Германии пытались сохранить верность движению, но при этом не отделяться полностью от местного сообщества. В своих попытках остаться незамеченными и при этом не поступаться принципами они использовали разные стратегии, как «негативные» (стремление избежать в разговорах обсуждения определенных тем; уклонение от ситуаций, требующих нарушения предписаний их веры, например, принесения клятвы), так и «позитивные» (посещение проповедей в церкви, погребение родичей в освещенной земле). По мнению исследовательницы, анабаптисты центральной Германии, в отличие от своих единоверцев в других регионах, не стремились к изоляции или мученической смерти, предпочитая роль «чужих своих».
З.Ю. Метлицкая
ИСТОРИЯ РОССИИ, СССР И ГОСУДАРСТВ ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА
В своей монографии Александр Мартин - специалист по истории Российской империи, профессор Университета Нотр-Дам (штат Индиана, США), показывает, как Москва сначала подверглась разносторонней модернизации, превратившись в современный европейский город, а затем пережила катастрофический пожар 1812 г. и стагнацию николаевского царствования. Автор рассказывает о том, как развивался метрополис1, как изменялись представления о нем, каковы были репрезентации Москвы в российской и западноевропейской культуре. Он воссоздает мир Москвы, ее обыденную жизнь, социальный строй, городскую инфраструктуру.
Работа состоит из введения, восьми глав («Просвещенный метрополис и имперский социальный проект»; «Пространство и время в просвещенном метрополисе»; «Просвещенный метрополис в воображении современников: образы Москвы при Екатерине II»; «Варварство, цивилизованность, роскошь: Москва в литературе 1790-1820-х годов»; «Государство, знать и "средний род людей"»; «1812 год»; «Простой люд в николаевской Москве»; «Самодовольство и тревожность: репрезентации Москвы при Николае I») и заключения. В книге имеются обширная библиография и именной указатель.
С точки зрения Екатерины II, ее советников и большей части российской элиты, пишет автор, Москва являлась воплощением городской отсталости, что препятствовало преображению России в просвещенное европейское государство. Для решения этой проблемы требовалось сделать Москву просвещенным метрополисом наподобие Санкт-Петербурга, в котором бы имелись «средний род людей» и европеизированный городской ландшафт. С середины 1770-х годов стали издаваться законы, определявшие новый вектор социального и пространственного развития Москвы и других городов. Юридические и институциональные рамки, созданные этими законами, в основе своей не подвергались пересмотру вплоть до эпохи Великих реформ. Преемники Екатерины не сумели пересмотреть их в свете наступления индустриальной эпохи. Городская политика лишилась динамики как раз тогда, когда имперский социальный проект1 привел к возникновению общественности, критически осмыслявшей городские проблемы. В результате успешная в своей основе политика Екатерины обернулась против самой себя: образованные москвичи были уверены, что их город погряз в отсталости и невежестве и что виновата в этом главным образом городская политика властей. Это недовольство, однако, вполне проявилось лишь в середине XIX в. А ранее городская политика
Екатерины в течение первых нескольких десятилетий помогала убедить образованных россиян в том, что «Москва становится просвещенным метрополисом» (с. 92).
Последнее десятилетие XVIII в. стало эпохой глубоких перемен. Западные (чаще всего немецкие) авторы пересматривали оценки городской России в свете новейших европейских подходов. Итогом стал корпус текстов, описывавших Москву и Петербург с беспрецедентной социальной конкретностью и позволивших ввести Россию в широкий европейский дискурс о национальной специфике и городской модернизации.
Литература на городскую тематику создавалась и в России, однако новые западные подходы были вполне освоены лишь в 1820-1830-е годы. Писатели, художники, картографы, историки и статистики XVIII и начала XIX в. сыграли важную роль в рамках имперского социального проекта в трех аспектах. Их труды «надолго наложили отпечаток на представления о русских городах, сложившиеся в самой России и за рубежом» (с. 187). Кроме того, они собрали корпус фактов, дающих историкам беспрецедентную возможность ознакомиться с состоянием российских городов той эпохи. Наконец, они служили ориентиром для все более грамотного московского «среднего рода людей», пытавшегося выразить собственные размышления о жизни города в мемуарах, дневниках и письмах. Благодаря этим процессам можно достаточно четко представить себе чувства и переживания среднего слоя москвичей на рубеже XVIII-XIX вв.
В первой половине XIX в. «средний род людей» в условиях растущего экономического процветания и юридической защищенности становился все более современным и однородным в плане культуры и жизненного опыта, пользуясь все более широким доступом к образованию и печатному слову и приобретая все более пристойные нравы и манеры. Однако, развивая в себе утонченные чувства, к насаждению которых стремился режим, он в то же время становился все более чувствительным к изъянам самого режима. Таким образом, «успехи имперского социального проекта не сопровождались созданием слоя, который мог бы служить надежной опорой для государства» (с. 238).
Война 1812 г. в долгосрочном плане ослабила либеральные, космополитические и рационалистические побуждения, вокруг которых выстраивался имперский социальный проект. Однако в среднесрочной перспективе катастрофа, возможно, стабилизировала на несколько десятилетий положение режима, убедив москвичей в том, что подражание зарубежным революциям приведет к повторению 1812 г. (с. 292-293).
Многие из россиян, поднимавших вопросы о состоянии общества, принадлежали к расширявшейся прослойке незнатного происхождения, усвоили европейскую культуру элиты, но отвергали ее этос социальной избранности. Они придерживались самых разных политических взглядов, но все хотели, чтобы русская культура обратилась к реалиям, знакомым им благодаря собственному жизненному опыту. В эпоху правления Николая I эти настроения способствовали настоящему взрыву интереса к «русским» темам во всевозможных сферах - от литературы, музыки и живописи до этнографии, истории и кулинарных рецептов. Желанием изучать повседневную реальность был обусловлен и неизвестный ранее интерес к социальному анализу. Осуществлявшийся властями сбор данных приносил новые знания; статистические исследования и реалистическая художественная литература становились образцами для репрезентации этих знаний, а попытки выявить сущность русского характера задавали основную цель всех этих начинаний.
Новые приемы, созданные в 1820-1840-е годы, дали возможность совершить крупный рывок в сфере анализа и описания городской жизни. Возникшая в результате картина вселяла тревогу. «Москва оказалась городом изменчивым, непрозрачным и сопротивляющимся внешнему надзору и управлению - по иронии судьбы обнаружив сходство с городской цивилизацией Запада, на подражание которой был нацелен имперский социальный проект» (с. 390).
Николай I умер 18 февраля 1855 г., к этому моменту подходил к закату и имперский социальный проект. Бабка Николая, Екатерина II, считала, что образование и социальная инженерия способны создать «новую породу людей» - верных сыновей и дочерей самодержавия, которые смогут превратить Россию в просвещенное европейское государство с полнокровной городской цивилизацией.
По мнению автора, именно фигура Чернышевского воплотила в себе парадоксальный итог имперского социального проекта. Как и надеялось правительство, средний слой российских горожан
проникся мировоззрением современных европейцев, в то же время сохраняя прочные связи со своей родной культурой. Однако это произошло в самое неудачное время, поскольку новая городская культура сложилась как раз тогда, когда социальные структуры в России устарели по сравнению с таковыми на Западе. Следствием этого стало то, что значительная часть высвобожденной имперским социальным проектом интеллектуальной и гражданской энергии была направлена на критику недостатков самого императорского режима.
Инфраструктура и институты Москвы к моменту смерти Николая I были почти такими же, какими они сложились после Екатерининских реформ 1770-х -1780-х годов. К 1860-м -1870-м годам насущным сделался вопрос о том, что делать с условиями городского существования, все сильнее напоминавшими раннеиндустри-альную Западную Европу. Лондон и Париж, пройдя через чистилище 1820-х -1830-х годов, были на подъеме, потому что нашли способ модернизировать свою инфраструктуру и реформировать свои институты. Москва же находилась в плену у городских систем конца XVIII в. (не было современного освещения, водоснабжения, общественной безопасности, и т.д.). Школы могли обеспечить образованием только ничтожную часть населения. Сословная система привязывала крестьян-отходников к их родным деревням, тем самым затрудняя их ассимиляцию городом. Эта же система препятствовала слиянию ведущих представителей купечества, духовенства, чиновников, интеллектуалов и лиц свободных профессий в единую городскую элиту. Наследие Екатерины стало помехой для прогресса, и те, кто разделял ее веру в просвещенную городскую цивилизацию, были вынуждены выступать против политики ее преемников.
Преобразование Москвы составляло одну из частей долгосрочной стратегии по укреплению основ режима во внутренней политике и повышению его международного престижа. Эта стратегия предусматривала три основных направления: перестройка московских пространств и институтов; усиление сословий, из которых мог бы сложиться просвещенный «средний род людей»; убеждение как отечественного, так и зарубежного общественного мнения в том, что режим преуспел в своей исторической миссии - превращении России в просвещенное европейское государство.
Эта стратегия представляла собой ответ на условия, существовавшие в Европе в XVIII в. Однако в первой половине XIX в. Европа вступила в новую эру. Города континента росли ускоренными темпами и претерпевали структурные метаморфозы.
Российские современники этих процессов наблюдали за ними со стороны - частью невозмутимо, частью с беспокойством - до тех пор, пока силы перемен внезапно не проникли в саму Россию. Оглушительное поражение в Крымской войне доказало, что общественный строй в России слишком архаичен для того, чтобы позволить ей быть ведущей европейской державой. Смерть Николая I устранила важнейшее препятствие к реформе всей системы. При Александре II общественное мнение было вовлечено в яростные дебаты о состоянии страны. Великие реформы 1860-1870-х годов привели к обновлению всего социального строя, представляя собой широкомасштабные усилия по перестройке всей России в соответствии с новыми принципами. Крепостное право было упразднено. Воинской службе впредь подлежали все сословия. Все жители городов подчинялись единой судебной системе. Городские думы отныне избирались на основе имущественного, а не сословного ценза. Это была далеко идущая попытка преобразовать городской строй на основе единого гражданства и иерархической системы социальных классов европейского типа.
В некоторых отношениях развитие российских городов в эпоху после правления Екатерины ставило страну в благоприятные условия для успешного вхождения в европейскую модерность. В России была создана культура, сочетавшая европейские элементы с отечественными и получившая широкое распространение в средних слоях. Европеизация культуры сопровождалась модернизацией ментальности. Россияне все сильнее склонялись к индивидуализму и выражали все меньше готовности подчинять свою внутреннюю жизнь диктату общины. Эти изменения, описанные в автобиографической и художественной литературе XIX в., отмечались многими историками.
По мере того как дореформенная эра уходила в прошлое, москвичей оставляло чувство существования в историческом вакууме. Преобразования, проходившие в Москве, способствовали превращению россиян в европейцев, но не смогли предотвратить катастрофического краха политической и социальной системы страны в
начале XX в. Было бы слишком просто усматривать в этом доказательство того, что русский народ европеизировался не до конца, поскольку те же потрясения Первой мировой войны, которые разрушили Российскую империю, вместе с ней уничтожили Германскую и Австро-Венгерскую империи, а большевики вскоре продолжили осуществление проекта по насаждению европейской цивилизации в России. Тем не менее крушение императорского режима подчеркивает некоторые ключевые черты модернизации Москвы в 1762-1855 гг.
Одной из существенных слабостей имперского социального проекта являлось то, что он не распространялся на крестьян, в большинстве своем остававшихся неграмотными и слабо приобщенными к модерному образу жизни. После отмены крепостного права и реального начала индустриализации крестьяне миллионами устремились в города: к 1902 г. в Москве лишь 27,6% населения были коренными жителями (с. 396-397). Грамотное городское общество, являвшееся социальной базой России как современной европейской страны, утонуло в крестьянской массе, для которой подобные идеи были чужеродными. В других странах наблюдались аналогичные явления, но вследствие ярко выраженного различия уровней между городом и селом в России последствия «окрестьянивания» города и культуры оказались особенно заметными.
Возможности города ассимилировать массы выходцев из села были тем более ограниченными, что сами городские слои не переродились в сплоченные классы буржуазии и рабочих, следствием чего являлось отсутствие четкой социальной структуры города, в которой могли бы найти себе место новоприбывшие.
Городские слои отличались друг от друга сословной принадлежностью, имущественным положением и степенью приобщения к культуре дворянства. Духовенство представляло собой изолированную касту, выстраивавшую свою идентичность на ощущении нравственного превосходства над алчными купцами и развращенными дворянами. Купечество было расколото: между мелкими торговцами и богатыми капиталистами зияла пропасть, а богатые сами делились на тех, кто усвоил космополитическую культуру дворянства, и прочих (особенно в Москве) - приверженных традициям старообрядцев.
Помимо исключенности крестьянства и фрагментации средних сословий третье слабое место имперской системы скрывалось в московских институтах. Перестройка Москвы в просвещенный метрополис с самого начала была авторитарным проектом. С течением времени авторитарная система перестала вызывать к себе доверие, потому что не поспевала за ростом предъявлявшихся к ней требований. В XVIII в. как в России, так и в Европе городское управление было относительно несложным делом, потому что многие важные функции - патрулирование улиц по ночам и их освещение, уборка тротуаров и т.п. - возлагались на частных граждан. В XIX в. эти функции стали обязанностями государства, и о властях судили по тому, насколько успешно они справляются с этими обязанностями. По мере роста численности населения Москвы условия жизни в городе постоянно ухудшались. Для решения городских проблем требовалось более эффективное муниципальное руководство, чем то, которое могла дать Москва. Выборные должностные лица обладали ограниченными полномочиями, и управление городом оставалось в руках бюрократии. Проведенная в 1870 г. реформа городского управления не смогла принципиально изменить ситуацию. Она ввела строгий выборный ценз, еще больше ужесточившийся после реформы 1892 г. Крохотный электорат не проявлял особого интереса к муниципальной политике, а в работу тех, кто был избран, постоянно вмешивались чиновники. По мнению автора, эта система не годилась ни для энергичного решения городских проблем, ни для поиска возможного консенсуса среди горожан в эпоху углублявшейся политической и классовой поляризации.
В.М. Шевырин
