Святитель Филарет и манифест от 19 февраля 1861 года

ФИЛАРЕТИКА

А. Лебедев

СВЯТИТЕЛЬ ФИЛАРЕТ И МАНИФЕСТ ОТ 19 ФЕВРАЛЯ 1861 ГОДА1

Публикуемый текст является частью диссертации французского исследователя Андрея Лебедева «Слово святителя в России XIX в.». Автор рассматривает деятельность свт. Филарета (Дроздова) в контексте подготовки и проведения реформы 1861 г., подвергает богословскому анализу текст «Манифеста 19 февраля», выделяя ключевые категории богословия святителя. Исследователь приходит к выводу, что именно отношение к Манифесту представителей различных течений русского интеллектуального сообщества можно отождествить с их позицией в отношении Русской Церкви в принципе.

A. Lebedev

Saint Philaret and the 1861 Manifesto

The text published here is extracted from French researcher Andrei Lebedev&s thesis, «Lhe word of the «svjatitel& in 19th-century Russia». Lhe author examines the role of mitropolitan Philaret (Drozdov) in the preparation and realization/enactment of the Emancipation Reform of 1861, and subjects the text of the Manifesto of 19 February 1861 to a theological analysis,

identifying therein the key categories of St. Philaret’s theology. Lebedev concludes that the relationship of the various currents in Russian intellectual society to the Manifesto can in fact be identified with their general position towards the Russian Church.

Библиография работ, посвященных отмене крепостного права в России, весьма обширна. Будучи одним из главных событий в истории России XIX в., оно всегда привлекало историков и до сих пор обстоятельно исследуется в его экономических и политических аспектах2. Именно поэтому мы позволим себе лишь вкратце охарактеризовать его перед тем, как приступить непосредственно к вопросу о редактировании святителем Филаретом Манифеста, провозглашавшего эту реформу.

Жизненная необходимость освобождения крепостных крестьян встала перед русскими правителями задолго до восшествия Александра II на престол. Нравственный архаизм общественных отношений, при которых существование десятков миллионов человеческих существ зависело от доброй воли их хозяев, институт барщины, лишавший крестьян заинтересованности в результатах работы на помещика, индустриализация страны, требовавшая всё большей свободной рабочей силы, а также множество других факторов, де2 См. библиографию вопроса в исследованиях Д. Филда и Л. L. Захаровой: Fild D. Lhe End of Serfdom. Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855-1861. Cambrige (Mass.)—London, 1976. P. 449—464; Захарова JI. F. Самодержавие и отмена крепостного права в России, 1856—1861. М., 1984. С. 237—239. Частично совпадая, их библиографии тем не менее дополняют друг друга: у Филда полнее представлены работы западных исследователей (до 1976 г.), у Захаровой соответственно — русских (до 1984 г.). Из более поздних работ можно выделить труд

С. В. Мироненко «Страницы тайной истории самодержавия. Политическая история первой половины XIX столетия» (М., 1990. С. 100—218): основываясь, на неопубликованных документах, Мироненко тщательно исследует работу множества комитетов, созданных в первой половине XIX в. для разрешения крестьянского вопроса в России, и комитета 1857 г., подготовившего реформу

лали совершенно необходимым радикальное изменение существующей системы. Ни указ о «свободных хлебопашцах» (1803 г.), ни закон об «обязанных крестьянах» (1842 г.) не принесли настоящего решения вопроса: защищая прежде всего интересы дворянства, они создавали условия, при которых освобождение теряло для крестьян свой действительный смысл, оставаясь с трудом достижимым на практике. После смерти Николая 115 февраля 1855 г. его сын вместе с короной унаследовал эту сложнейшую проблему российской внутренней политики.

В январе 1861 г. Комиссии представили свой проект в Главный комитет, который утвердил его с некоторыми изменениями.

Отношение Филарета к крестьянской реформе:

«темный вопрос» или «великое дело»?

Как видно из этой краткой хронологии, Филарет был призван к участию в подготовке реформы лишь в самом конце коллективной работы, длившейся несколько лет. В своей статье 1911 года Сергей Мельгунов подробно проанализировал позицию московского иерарха по отношению к отмене крепостного права. Выдержки из его писем, датируемых временем подготовки реформы, явственно свидетельствуют о том, что в «в эту эпоху Филарет не был в рядах истинных деятелей реформы...»5. Однако если Борис Хвостов называет позицию Филарета откровенно «враждебной» (см. ниже), то Мельгунов менее категоричен, предпочитая говорить о его «осторожности»6. Эта характеристика принадлежит самому Филарету в письме к Алексию (Ржаницыну) от 20 февраля 1859 г., датированном почти день в день за два года до подписания Манифеста 19 февраля 1861 г. В бытность свою тульским епископом Алексий отправил своему прежнему начальнику проповедь на тему освобождения крестьян, произнесенную инспектором местной семинарии архимандритом Андреем7. Объясняя причины своего недовольства проповедью, Филарет писал:

«Вопрос о крестьянах, темный, спорный, неразрешенный, не позволяющий предвидеть какое будет решение, таков, что о нем

’Светское имя — Михаил Иванович Поспелов. Скончался епископом Муромским. Данная проповедь до нас не дошла.

только по необходимой обязанности говорить можно, и то с большой осторожностью. Сия обязанность никак не возложена на инспектора проповедника. Мы имеем долг наставлениями поддерживать в подданных верность и преданность к Благочестивейшему Государю, для сего прилично сказать в проповеди, что он печется

о возвышении, благосостоянии всех сословий, не исключая и низших; но в спорные подробности входить не наше дело; и может случиться, что мы не угадаем мысли Правительства еще не довольно раскрытой; и в таком случае напрасно сойдем с церковной дороги, чтобы на дороге политической оступиться в яму»8.

Говорить или не говорить? И если да, то кто должен говорить и как? Святитель постоянно возвращался к этим вопросам по мере подготовки реформы.

«Могло бы лучше быть, если бы добрые помещики хорошо растолковали дело крестьянам, и постановили с ними обдуманные соглашения, — размышлял Филарет в письме к Антонию (Медведеву). — Один помещик призвал старшин своих крестьян, дал им прочитать, что предложено от правительства; и хотя первое слово их было: лучше по старому, но видя необходимость, они стали рассуждать о соглашении».

Однако это патриархальное решение вопроса, когда «добрые помещики» и любезные крестьяне улаживают свои дела в мире и с взаимным уважением, казалось слишком идеалистичным самому автору письма:

«Если бы так вошли в дело лучшие, и у худших оно могло бы устроиться с меньшим опасением вреда. Но многие ли поймут и постараются?»9

Отметим здесь, с одной стороны, важность, придаваемую слову в осуществлении реформы, а с другой, — мирской характер дела в том виде, в котором оно представлено Филаретом. Именно подробное и терпеливое объяснение условий реформы для крестьян может обеспечить успех предприятия. Церковь не упоминается им, дворяне-помещики — вот чья задача представить эти разъяснения. В то же время вопросительный знак, заключающий последнюю фразу, выражает сомнения иерарха относительно искреннего желания и действительной способности дворян быть на высоте стоящей перед ними задачи.

Ни хвалить, ни критиковать, а хранить молчание. Чувствуя себя опережаемым событиями, Филарет предпочитал не пускать в ход своего слова, чтобы не обесценить его; к тому же бурные дебаты в правительстве свидетельствовали о значительных расхождениях в среде политиков относительно целей и способов реализации реформы:

«Дела крестьян касаться я и не думал. И не мое дело, и трудно представить, что можно было бы благонадежно сделать, когда дело получило ход, возвратиться не удобно, призванные действователи не видят, что делать, и между ними нет единства. Надобно молиться, чтобы Господь наставил их на истинное и полезное,10

— писал он в следующем письме к Антонию. «Надобно молиться» — известно, что призыв к молитве у Филарета в подобной ситуации был скорее выражением тревоги, чем покорности судьбе11. Автор давал понять, что если бы ему предложили принять участие в разработке проекта с самого начала, то ему бы было что сказать, но в данном случае он предпочитал держаться в стороне и всячески пытался найти оправдание своему молчанию. «Не мое дело»: эта формулировка, впервые появившаяся в письме от 22 января 1858 г. и выражающая официальную позицию иерарха относительно крестьянской реформы, была уточнена в последующих письмах — к

“Письмо от 22 января 1858 г. См.: Филарет (Дроздов), сет. Письма к наместнику... Ч. IV. С. 73.

Алексию от 20 февраля 1859 г. (см. выше) и к Антонию от 8 декабря 1858 г.:

«Ко мне пришел один дворянин, и предлагает, чтобы я сказал правительству о неудобности принимаемых мер относительно крестьян; потому что дворяне недоумевают и ничего не делают. Я отвечал, что это вне круга моих обязанностей; и что это можно было бы предложить только английскому епископу, законно заседающему в высшем государственном присутственном месте. Кажется, так надлежало отвечать?»12

Чтобы скрыть свои колебания, Филарет в дальнейшем указывал на принцип разделения власти, подразумевающий невмешательство Церкви в дела государства. Консерватор по своим политическим убеждениям («лучше по старому»), он, в тоже время, признает новизну готовящихся изменений («...может случиться, что мы не угадаем мысли Правительства еще не довольно раскрытой...») и, в конце концов, предпочитает дождаться конкретных результатов.

В годы, последовавшие за реформой 1861 г., Московский митрополит изменил свое отношение кней. Констатируя это, Сергей Мель-гунов ссылается на Николая Семенова и самого Филарета13. Согласно Семенову, митрополит очень дорожил золотой медалью, полученной им за редактуру Манифеста об отмене крепостного права14.

В 1865 г. Алексей Ахматов, в бытность свою обер-прокурором Синода, попросил иерарха высказаться относительно проекта часовни, которую предполагалось разместить на Красной площади в память о Бородинском сражении15. Выступив против этой инициативы, Филарет выдвинул несколько аргументов, среди которых следующие:

и См.: Мельгунов С. П. Митрополит Филарет — деятель крестьянской реформы. С. 156.

«В проекте предполагается, что памятник-часовня привлечет к себе народ для поминовения убиенных на брани. Это неверно. Не патриотическим чувством, а благодатью и верой привлекается народ к часовням, видя примеры, что молящиеся в них пред святыми иконами получают исцеления и другие благодеяния Божии. Из многих в Москве часовен только три или четыре особенно привлекают к себе народ, именно по причине чудотворных икон. Как нельзя обнадеживать, что в преднамереваемой часовне будут совершаться особенные благодатные действия; так нельзя обнадеживаться, что она привлечет к себе народ.

Что касается до поминовения усопших, оно, по церковному преданию и обычаю, не совершается в часовнях, а в церквах, при которых погребены поминаемые, или в церквах приходских; потому что важнейшая часть поминовения принадлежит литургии, которая в часовнях совершаться не может»16.

Как видно на примере «Речи при заложении в Москве триумфальных ворот» (1829 г.), Филарет очень внимателен там, где дело касается участия Церкви в установлении памятников, посвященных событиям гражданской истории17. Может даже сложиться впечатление, что в позднем отзыве 1865 года Филарет радикализирует свою позицию, открыто отказываясь рассматривать патриотизм как чувство, выражение которого должно автоматически получать благословение Церкви. Однако продолжение того же отзыва показывает, что если Филарет и решается на такое высказывание, рискованное с точки зрения государственной идеологии, то лишь для того, чтобы

далее утвердить свою верность все тому же государству И здесь он упоминает крестьянскую реформу:

«Нельзя не обратить внимания и на то, что время не благоприятствует сему предприятию. Во время освобождения крестьян, не один поздний голос, но многие благовременные голоса возвысились, с изъявлением желания в память сего события, посредством добровольных приношений, воздвигнуть в Москве, в качестве памятника, новый храм. Желание сие удостоено высочайшего благоволения: но сбор приношений, достигнув недалеко выше 10.000 рублей, сделался слабее и медленнее. Сочувствия предполагаемому памятнику, без сомнения, будет гораздо менее. И не должно от предпринятого важного дела отвлекать внимание народа к другому менее важному, тем паче, что памятников 1812 года есть уже довольно; а памятника великому делу освобождения крестьян еще ожидает патриотическое чувство»18.

«Великое дело освобождения крестьян»: какая перемена тона по сравнению с тем, что господствовал в филаретовской речи в период подготовки реформы! Иерарх мыслит свое участие в ней в качестве словесного акта. В данном случае он уже не призывает самого себя и священство к молчанию относительно «темного вопроса». Приняв в конечном итоге отмену крепостного права, он представляется теперь тем, кто выражает в своем слове голоса церковных сторонников реформы. Тем не менее, придерживаясь принципа, сформулированного еще в письме к Алексию от 20 февраля 1859 г., Филарет избегает уточнения, в чем именно заключается величие «дела»: в ответе Ахматову, данном за два года до смерти святителя, политика по-прежнему не затрагивается.

История редакции Манифеста

Вернемся в конец января — начало февраля 1861 г. Ход работы Филарета над Манифестом можно восстановить на основании:

— письма Виктора Панина, отправленного Филарету 31 января 1861 г.19,

— письма Михаила Топильского, отправленного Панину 3 февраля 1867 г. из Москвы,

— пояснительной записки Бориса Хвостова, содержащей это письмо20,

— проекта Манифеста, составленного Филаретом и датированного 5 февраля,

— его мнения от 5 февраля,

— дополнительной записки, отправленной им Панину, относительно этого проекта21.

«Не сочувствуя освобождению крестьян, Филарет должен был сделаться его первым провозвестником!»22 — восклицание Михаила Сухомлинова хорошо передает двусмысленность ситуации, в которой оказался митрополит Московский и Коломенский. Понимая, что просьбу, обращенную к иерарху, не ждет теплый прием, Панин постарался заблаговременно преодолеть настороженность Филарета. Письмо главы Редакционных комиссий содержит ряд весьма почтительных выражений и изобилует похвалами адресату23.

Похвалы, щедро расточаемые Паниным в адрес Его «высокопреосвященства», преследовали весьма конкретную цель: заставить последнего принять волю «Его Величества», заботившегося о перформативной эффективности24 Манифеста. Представляя «слово» в качестве предмета своего письма в смысле «слово Еосударя Императора к народу своему», Панин использует еще два термина, отсылающих нас к совокупности значений понятия «слово»: «дар красноречия» Филарета, названный «высоким», и его «речи» («памятные всей России»), через которые проявляется этот дар. Однако не только присущий иерарху дар красноречия, дважды упомянутый в этом письме, определяет выбор императора. Другими важными качествами святителя, согласно Панину, были сочетавшиеся с даром красноречия «чувство преданности монарху», преданность святителя «этому делу [освобождению крестьян], столь значимому для отечества» и, что особенно трогательно, «столь близкому сердцу первого пастыря нашей Церкви». Последнее утверждение, конечно же, не может не вызвать ироничной улыбки у читателя после всего сказанного выше о недоверии, которое в ту эпоху испытывал ФилаИсполнение сего труда требует некоторых предварительных личных объяснений. Для сей цели я желал иметь честь лично представить Вам приготовительные работы, составленные по сему предмету, но открытие заседаний в государственном совете для рассмотрения проектов различных положений по крестьянскому делу, не позволяет мне отлучиться из С[анкт].-Петербурга в настоящее время. По сей причине Его Императорскому Величеству благоугодно было возложить на тайного советника Тапильского обязанность отправиться к Вашему высокопреосвященству и представить Вам все нужные по сему делу объяснения. Из них Выше высокопреосвященство усмотреть изволите, какие суть главные мысли, которые Его Величеству желательно было бы выразить в манифесте, но Государь полагается совершенно на высокий дар красноречия Вашего высокопреосвященства и на ревностное усердие Ваше к делу, столь Важному для отечества, столь близкому к сердцу первого пастыря нашей Церкви. Руководимый сими чувствами и сим доверием, Государь предоставляет Вашему высокопреосвященству сделать все те изменения, или прибавления, кои бы вы признали соответствующими чувствам Его Величества и собственным Вашим, для лучшего успеха в достижении предположенной цели» // Собрание мнений... Т. 5. Ч. 1. С. 5—6.

рет к крестьянской реформе. Однако, что до самого автора письма, то он, кажется, вовсе не собирался предаваться скрытой риторической игре, дабы утаить изящество своей иронии. Для Панина, равно как и для Филарета, привычного к цветистой лексике государственных документов, посыл был ясен: верховная светская власть ждет от самого выдающегося иерарха страны письменного изложения Манифеста, причем такого, которое будет созвучно официальной позиции государства и обеспечит реформе поддержку Церкви.

Письмо Михаила Топильского, отправленное Виктору Панину 3 февраля 1861 г. из Москвы, и объяснительная записка Бориса Хвостова, содержащая это письмо, были опубликованы после смерти Хвостова Михаилом Сухомлиновым. (В Собрании мнений... фамилия Михаила Топильского указана через «а» — «Тапильский» (Т. 5. Ч. 1. С. 6). Тем не менее мы предпочитаем написание Хвостова и Половцова — через «о».) Чиновники Хвостов и Топильский были в ту пору помощниками Панина: Борис Николаевич Хвостов (1828—1883) занимал пост уполномоченного по делам крестьянской реформы в Редакционных комиссиях, а Михаил Иванович Топильский (1809—1873) исполнял обязанности главы департамента в Министерстве юстиции25. Достаточно краткие, но информативные документы за подписью Хвостова и Топильского достойны быть приведенными целиком. Начнем с записки Хвостова, где автор говорит о себе в третьем лице:

«После нескольких проектов манифеста об освобождении крестьян решено было убедить московского митрополита Филарета написать манифест. Филарет был против этой реформы и отказывал в своем содействии. Чтобы убедить Филарета, был послан в Москву М. И. Топильский.

Топильский воздействовал на Филарета чрез посредство его духовника, жившего в Андрониевском монастыре26.

Прилагаемое письмо заключает в себе уведомление То нильским Хвостова об успехе поездки к Филарету. Оно написано с использованием особых выражений, которые были особо оговорены, чтобы в случае перлюстрации никто не понял о положении дел. Таким образом, сведения о работе Филарета по составлению манифеста сообщались графу Панину для последующего доклада государю»27.

А вот письмо Топильского. Ввиду сознательной тайнописи, использованной в письме, приведем его целиком:

«Наконец друг добродетели28 убедился в необходимости сделать предлагаемое дело29 и после двукратных со мной объяснений, принялся сегодня решительно за работу. Саввинское подворье совсем в стороне30, но Андрониев монастырь был пущен в игру, и это подействовало. Мне приказано приехать послезавтра, т. е. в воскресение, 5-го февраля, чтобы видеть уже очерк. Мы здесь многое знаем, что и не предполагают там, что мы здесь знаем. Сделанное там нам здесь вовсе не нравится; «частными исправлениями» затруднялись исправить утлое целое. Распрашивали меня порядком; ответы были крайне осторожные и, каюсь, довольно льстивые. Андрониев вывел из затруднения. Кажется, напишут в двух видах. Сегодня я послал в П. Б. депешу: «Принимаюсь за работу».

Москва»31.

Маленький шедевр конспиративной письменности со своим шифрованным языком, это письмо доказывает, что тайный советник Топильский испытывал специфически чиновничье удовольствие, исполняя поручения своего начальника, кото27 Сухомлинов М. И. Два эпизода... С. 77.

,0 Основанный в XIVв. св. прп. Саввой Саввино-Сторожевский монастырь расположен в Московской области неподалеку от Звенигорода.

рые «нередко выходили из сферы официальной его [Топильско-го] деятельности»32. Некоторые сведения, упомянутые в письме, оставлены Хвостовым без комментариев. Так, он не уточняет имя «филаретовского духовника» в Москве, вмешательство которого предопределило успех миссии Топильского33. Не объясняет он и конкретной роли, которую подворье Свято-Сторожевского монастыря должно было сыграть в этом деле. Замечание Хвостова, согласно которому Топильский был послан в Москву из-за нерас-положенности митрополита Московского к сотрудничеству, также ждет разъяснения — мы не располагаем иными свидетельствами относительно переговоров с Филаретом по поводу Манифеста, которые бы имели место до принятия проекта реформы Государственным советом.

Нехватка этих сведений, тем не менее, не мешает нам установить примерное развитие событий, начиная с января 1861 г.

Конец января 1861 г. После того, как 28 января Государственный совет одобрил проект, подготовка к крестьянской реформе вошла в свою заключительную фазу: документы, обеспечивавшие ее реализацию, должны были быть утверждены императором. Среди этих документов было несколько проектов Манифеста об отмене крепостного права, однако не один из них не удовлетворил Александра II. Поэтому он обращается к Виктору Панину, главе Редакционных комиссий, с просьбой уговорить Филарета составить новый проект. Ввиду того, что митрополит Московский не принадлежал к сторонникам реформы и был известен как человек, способный противостоять воле императора в случае несовпадения ее с его собственными взглядами, задача Панина становилась весьма сложной и деликатной.

ется из Петербурга в Москву с тайным поручением: убедить Филарета исполнить просьбу императора и проконсультировать иерарха относительно конкретных деталей реформы.

Манифест как слово; Филарет и проект Манифеста, подготовленный Юрием Самариным и Николаем Милютиным

В письме от 31 января 1861 г. Панин упоминает «приготовительные работы» по крестьянской реформе, которые он желал бы сам представить Филарету, однако был вынужден перепоручить это Топильскому. Среди этих документов имеется «манифест», в текст которого митрополит волен внести все необходимые изменения и дополнения. Отправляя готовый текст начальнику Редакционных комиссий, Филарет также упоминает «проект высочайшего манифеста», полученный им; иерарх уточняет, что переписал его и перечисляет по пунктам все внесенные им изменения.

Текст, вышедший из-под пера Филарета, не был полностью оригинальным. Начальный проект Манифеста был подготовлен другими лицами, имена которых известны: это Юрий Самарин, автор первой редакции, и Николай Милютин, правивший ее перед представлением проекта Александру II36. Представитель течения славянофилов, Юрий Федорович Самарин, будучи человеком дела, в не меньшей степени, чем человеком мысли, активно участвовал в реализации крестьянской реформы. В своей записке «О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе» (1856)37, он настаивал на необходимости упразднения крепостничества и в 1858 г. вступил в Самарский губернский комитет для разработки проекта реформы. В следующем году он был приглашен в Редакционные комиссии, где работал в хозяйственном отделении под начальством Милютина.

Т. 3. Ч. 2. С. 811-825.

,7 Самарин Ю. Ф. О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе // Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 2: Крестьянское дело до Высочайшего рескрипта 20 ноября 1857 года. М., 1878. С. 17—136.

Николай Милютин (1818—1872), как и его брат Дмитрий38, входил в число либеральных государственных деятелей и считался одним из «отцов» крестьянской реформы. Инициатор создания Редакционных комиссий, он с 1859 по 1861 гг. исполнял обязанности товарища министра внутренних дел и играл важнейшую роль в их работе. Не являясь официальным членом Главного комитета, он тем не менее участвовал в его заседаниях, по приглашению главы Комитета, Великого князя Константина Николаевича39.

Как уже было показано выше, формулируя свой запрос Филарету, власть в лице Панина ясно дала понять, что ждет поддержки «первого пастыря» Русской Церкви. Манифест об отмене крепостного права, подготовленный митрополитом, должен был стать как выражением патриотизма Филарета и его личной верности монарху, так и иллюстрацией преданности делу реформы. Но, исполнив труд, Филарет не перестает различать причины, побудившие его дать согласие на составление Манифеста:

«Сколько снисходительное высочайшее доверие, изъявленное поручением, ободряет меня, столько затрудняет предмет поручения, далекий от круга понятий и занятий, в котором обращаюсь.

В исполнение поручения вводит меня верноподданническое повиновение, а не сознание способности удовлетворить требованию», — так начинает он письмо к Панину от 5 февраля 1861 г., и тем же заканчивает: «Повторяю, что я исполнил только долг повиновения в деле, которого существенное обработание принадлежит государственным людям, и для них, конечно, составляет трудный подвиг. Мой долг, с прочими служителями олтаря, молить Бога, чтобы он даровал государственным советникам и проницательную мудрость и прямодушную ревность, и наипаче, чтобы озарил вышним светом взор Благочестивейшего Государя Императора на то, что истинно, благонадежно и полезно Церкви и народу»40.

,8 Дмитрий Алексеевич Милютин (1816—1912), военный министр (1861— 1881), инициатор военной реформы (1874).

,9В 1863—64 гг. Самарин вновь будет сотрудничать с Милютиным, который пригласит его к участию в приготовлении крестьянской реформы в Польше.

Понятие «долга» повсеместно встречается в документах, сопровождающих проект Манифеста. «Долг повиновения верного подданного», «долг преданности Государю и любви к отечеству» входят здесь в конфликт с тем, что Филарет представляет как свой первейший долг «служителя олтаря», свое епископское «служение»41. Это внутреннее противостояние вызвано сомнениями иерарха в пользе реформы. «...О нем [крестьянском вопросе] только по необходимости говорить можно, и то с большой осторожностью...» — фраза из письма Филарета к Алексию от 21 февраля 1859 г. кажется почти пророческой, по отношению к ситуации, в которой оказался ее автор в феврале 1861-го. Снятие внутреннего напряжения, вызванного исполнением «поручения», разрешение конфликта между долгом служения алтарю и подчинения императору, равно связанных со словом, — эти естественные потребности также реализуются у Филарета посредством слова. Объяснение своей позиции тоже понимается в данном случае как долг:

«Долгом поставляю дать отчет, что мной сделано и почему42. ...сомневаюсь, был ли бы совершенно исполнен долг преданности к Государю и любви к отечеству, если бы, при открывшемся случае, не изложил я со всей искренностью заботливых помышлений, которые возбуждает самая сия преданность к Государю и любовь к отечеству. Не желаю оставить на моей душе сего сомнения»43.

Учтя комментарии Филарета на проект Манифеста, перейдем теперь к анализу текста самого Манифеста как «слова» — «слова Государя Императора к своему народу», по выражению Панина. Что же следует понимать в данном случае под «словом»? На наш взгляд, «слово» использовано здесь в одном из своих значений в .\1п%икича 1аШит44, а именно: публичная речь. Но, как мы стремились пока41 Записка о затруднениях... См.: Там же. С. 16.

44 8іп§д1агіа ІаШшп — букв, «только единственное», разряд существительных, употребляемых лишь в единственном числе. Главным предм