Спросить
Войти
товаров первой необходимости на душу населения были выше, чем в СССР.
Большую роль в распаде СССР, отмечает автор, сыграл национальный фактор. История национальной политики с первых лет советской власти была историей постоянного преодоления имевшихся и вновь возникающих в многонациональном государстве противоречий и трудностей. Вместе с тем, как считает А.В. Вдо-вин, «исторические исследования показали, что "советский империализм" был ничуть не хуже, чем его западные классические образцы» (с. 479).
За периодом «позднего развитого социализма» последовали перестроечный, постперестроечный и постсоветский периоды новейшей отечественной истории. Вместе взятые, они составляют целую эпоху перехода страны из одного геополитического и социально-экономического измерения в другое, от авторитаризма к демократии.
В.М. Шевырин
Монография профессора университета Темпл (США) Владислава Зубока, состоящая из предисловия, 10 глав, выделенных по проблемно-хронологическому принципу, и заключения, посвящена исследованию влияния внутриполитических процессов на внешнюю политику СССР периода «холодной войны». Автор последовательно проводит мысль о том, что первостепенную роль во внешней политике Советского Союза играл фактор личности человека, находящегося на самом верху государственной пирамиды. В. Зубок отмечает, что им использован большой массив ранее не доступных исследователям архивных документов: записей, сделанных на заседаниях Политбюро, шифротелеграмм, которыми обменивались руководители компартий, интервью с помощниками
бывших советских руководителей, дипломатами, разведчиками и военными.
По словам В. Зубока, в течение 40 лет руководители СССР всеми силами стремились сохранить и расширить огромную империю, завоеванную ценой тяжких испытаний и жизней миллионов людей. Автор подчеркивает, что не придает понятию «империя» негативного смысла; этим термином он наряду с многими другими исследователями обозначает Советский Союз вместе со странами советской зоны влияния, прежде всего - государствами Варшавского договора. После исторической победы над нацистской Германией большинство кремлевских вождей, чиновников и военных, руководителей спецслужб и оборонной промышленности окончательно утвердились в мысли, что главной их миссией является не мировая революция, а строительство великой державы, призванной играть главенствующую роль в мире. Великорусский державный шовинизм, насаждаемый и культивируемый Сталиным среди партийных функционеров в Москве, стремление расширить территорию за счет соседних стран, проявившееся в этнических партийных верхушках советских республик (например, в Армении и Азербайджане), оказались сплавлены в одну имперскую идентичность. Руководство послевоенного СССР отчетливо видело, каково реальное соотношение сил в мире, и прекрасно осознавало слабость СССР. Преодолеть эту слабость, сделать СССР сверхдержавой стало его главной задачей. При этом на международной арене Советский Союз продолжал выступать носителем всемирной идеологии «исторического прогресса», авангардом в борьбе с неравенством и эксплуатацией трудящихся, центром солидарности с жертвами расизма и колониализма. Таким образом, цели и стратегии советской элиты должны были строиться, исходя не только из интересов безопасности, но и из коммунистического мировоззрения, основанного на учении о борьбе классов и ленинской идее о неизбежности империалистических войн. Это двуединство В. Зубок именует революционно-имперской парадигмой. «Все должностные лица, в том числе высшее руководство страны от Сталина до Андропова, члены партийной элиты, сотрудники дипломатического ведомства и органов безопасности, даже самые законченные циники и прагматики, были вынуждены учитывать эту двойственность, сопрягать милитаризм и империализм с догматами "братской помощи", облекать геополитические расчеты в язык ленинского учения о войне и революции, присягать на верность идее конечного торжества коммунизма» (с. 87).
Сталину удалось закрепить территориальные и политические завоевания, достигнутые в ходе Второй мировой войны, и со временем выстроить вокруг СССР зону безопасности из «народных демократий», следовавших советской модели. Однако американская элита уже в годы войны увидела опасность в советской политике экспансии и после смерти Ф. Рузвельта начала быстро переходить от союзных отношений к «сдерживанию коммунистической угрозы». С самого начала советско-американское противостояние носило и геополитический, и идеологический характер, поскольку сами США были настроены весьма по-мессиански: они были полны решимости «спасти свободу и демократию» как в Европе, так и в остальном мире, связывая эту задачу со своими жизненными интересами. В этой ситуации столкновение двух систем, двух образов жизни, двух потенциальных мировых держав стало неизбежным.
Конфронтация с «англосаксами», США и примкнувшей к ним Великобританией лишила Сталина возможности играть в геополитические игры, сохраняя членство в «клубе» мировых лидеров, как он это делал в течение Второй мировой войны. В то же время это противостояние придало новое дыхание революционно-имперской парадигме. Американская политика «сдерживания» поставила СССР перед выбором: либо отказаться от завоеванных большими жертвами позиций в Центральной и Восточной Европе, либо сражаться за эти позиции всеми доступными средствами. Сталин выбрал второй путь и ясно дал понять советским элитам и обществу, что им нужно готовиться к новой, еще более страшной войне. Мощная пропагандистская машина СССР нагнетала мобилизационную обстановку предвоенного времени вплоть до смерти вождя в марте 1953 г.
Преемники Сталина, по словам автора, немедленно приняли меры, призванные остановить сползание к большой войне (прежде всего они позаботились о том, чтобы закончить «малую» войну в Корее). Коллегиально был разработан новый внешнеполитический курс для снижения напряженности и обеспечения долговременного «мирного сосуществования» между СССР и США. Однако это вовсе не означало, что идеологические мотивы перестали влиять на
внешнюю политику и новые лидеры руководствовались лишь прагматическими расчетами. Архивные документы, по утверждению В. Зубока, опровергают эту точку зрения. Новые лидеры Кремля и партийно-государственная номенклатура в целом не отказались от революционно-имперской парадигмы, которая уже стала неотъемлемой частью их мировоззрения. Члены «коллективного руководства» не собирались отказываться от громадной империи, доставшейся им в наследство от Сталина. Наоборот, весь жизненный опыт новых лидеров убеждал их в необходимости укреплять эту империю любой ценой. Малейшие попытки поставить под сомнение советское присутствие в Центральной и Восточной Европе воспринимались ими как желание перечеркнуть победу СССР во Второй мировой войне. В их глазах Восточная Германия являлась основным геополитическим призом, завоеванным в этой войне. Кроме того, Кремль, стремясь укрепить союз с Коммунистической партией Китая, оказывал китайским товарищам щедрую помощь и поддерживал их внешнеполитические амбиции. Если восточногерманский фактор заставлял Советский Союз держать в центре Европы большую военную группировку, то китайский фактор побуждал Кремль демонстрировать свой революционный дух и верность общим коммунистическим идеалам. Даже после того, как китайские лидеры открыто бросили вызов Кремлю, объявив себя ведущей силой в мировом коммунистическом движении, советские руководители все еще колебались, следует ли им договариваться с США или пытаться возродить советско-китайский союз, возникший из совместной борьбы с западным империализмом. В Кремле даже циркулировало предложение Молотова о создании конфедерации между СССР и КНР, впрочем, быстро отвергнутое. В конце концов, Политбюро начало склоняться в пользу разрядки напряженности со странами Запада. При этом стиль кремлевского руководства предполагал сочетание гибкости в тактике с жесткостью в стратегических приоритетах, прагматизма - с идеологической ортодоксальностью. Уклонение в одну или другую сторону понижало шансы выжить во внутриэлитной борьбе за власть.
После смерти Сталина экономическая и военная мощь Советского Союза продолжала стремительно возрастать. В 1950-х годах СССР стал второй после Соединенных Штатов ядерной державой, добился впечатляющих успехов в деле научно-технического
прогресса (прежде всего - в освоении космоса). Это сделало советскую модель развития чрезвычайно привлекательной для стран «третьего мира» в тот момент, когда колониальные империи западных стран начали рушиться и народы Африки и Азии обретали независимость. В такой ситуации у Кремля возникло искушение «прорвать барьеры сдерживания», возведенные американцами вокруг советской империи, и заставить США и другие страны Запада принять такие условия, которые отвечали бы советским интересам.
Личные качества Хрущёва, его напористость и амбиции, попытки придать новый динамизм советской системе без террора, за счет искреннего энтузиазма стали главной движущей силой перемен во всех областях общественно-политической жизни СССР, не исключая и внешнюю политику. На первых порах энергичные действия Хрущёва позволили советскому государству добиться значительных успехов на международной арене, утверждает автор. Но «неистовая вера» советского лидера в революционно-имперскую парадигму, его раздражение из-за неуступчивости западных соперников побудили его сойти с пути терпеливых дипломатических маневров и пойти в «лобовую атаку». Хрущёв считал, что в случае достижения военного равновесия между советским и западным блоками западным державам не останется ничего другого, кроме как отступить, и не только в Европе, но и в «третьем мире». Начиная с 1958 г. СССР пустился в рискованные авантюры, в том числе пытался принудить Запад к подписанию мирного договора с ГДР и экспортировать советскую экономическую модель в страны «третьего мира». Хрущёв хотел добиться своих целей без промедления и во что бы то ни стало. В ситуации, когда по стратегическому арсеналу СССР еще был далеко позади США, советский лидер решил прибегнуть к ядерному шантажу. Этот опасный курс достиг своего пика в 1962 г., когда, столкнувшись с неожиданно жестким ответом американцев на размещение на Кубе советских ракет и оказавшись на краю ядерного конфликта с США, Хрущёв одумался и отступил.
Карибский кризис показал советскому руководству, что политика ядерного блефа и идеологического мессианства может привести к катастрофе. После отстранения от власти в 1964 г. Н. С. Хрущёва новое «коллективное руководство» предпочло более безопасные способы защиты государственных интересов СССР:
наращивание стратегических вооружений и переговоры с западными державами с позиции силы. Л. И. Брежнев исходил из того, что советское государство и весь социалистический лагерь только выиграли бы от политики разрядки напряженности. Брежнев, по словам автора монографии, стал первым руководителем СССР, добившимся авторитета в номенклатуре и в народе не жестокостью, закручиванием гаек и запугиванием угрозой войны, а своей миротворческой деятельностью. «Как утверждают люди из его бывшего окружения, идея разрядки не возникла из документов, подготовленных МИД, не была сформулирована в циркулярах Громыко -она шла от самого сердца генсека», который четыре года воевал на фронтах Великой Отечественной войны и был твердо уверен в том, что советский народ заслужил право на долгую мирную жизнь (с. 320). К тому же он, в отличие от Хрущёва, был прекрасным переговорщиком, терпеливым и настойчивым. Как подчеркивает Зубок, именно Брежнев сыграл ключевую роль в переговорах с Брандтом и Никсоном, придавших мощное ускорение разрядке. Для осуществления политики разрядки брежневскому руководству нередко требовалось выбирать между идеологическими принципами классовой борьбы и прагматичной политикой партнерства и сотрудничества с западными капиталистическими державами, и Кремль все больше склонялся к последнему. Брежневская разрядка, по мнению В. Зубока, стала мостом между прошлым, где был сталинский империализм и «неистовый хрущёвский шантаж», и будущим, когда Горбачёву удалось завершить «холодную войну».
Однако Брежнев, по словам автора, несмотря на свою огромную власть, был «человеком консенсуса», а не сторонником решительной, волевой политики. Кроме того, он, как и остальные члены Политбюро, а также большинство высших партийных руководителей его поколения, оставался заложником революционно-имперской парадигмы. И хотя Генсек со своими союзниками из Политбюро отказались от силового шантажа на международной арене, они по-прежнему верили в необходимость наращивания советской военной мощи. Даже в период, когда советский ядерный арсенал начал превосходить по ряду показателей американский, советское партийное руководство и генералитет продолжали считать, что этого недостаточно и что США на самом деле сильнее. Они исходили из того, что американская политика нацелена на шантаж и в
конечном счете поражение Советского Союза в ядерной войне. Впрочем, по словам В. Зубока, эти страхи советских милитаристов были родственны страхам американских крайних «ястребов».
Американские консерваторы правого толка, заявлявшие, что разрядка - это всего лишь хитроумная уловка со стороны Кремля, за которой кроется стремление СССР добиться военного превосходства и победить в «холодной войне», по мнению автора монографии, ошибались. В годы хрущёвской «оттепели» и брежневской разрядки в советском обществе произошли глубокие сдвиги. Советские элиты, прежде всего творческая и научно-техническая интеллигенция, а также некоторые «просвещенные» партийные аппаратчики, «стали преодолевать страх, вошедший, казалось бы, в их плоть и кровь после сталинских десятилетий бесчеловечной жестокости и тотального конформизма... Это постепенно способствовало тому, что в советском обществе стала таять ксенофобия, уже не наблюдалось такого агрессивного милитаризма и истерического идеологического единомыслия, как было при Сталине. И если представители высших военных кругов, органов госбезопасности, оборонной промышленности оставались стойкими приверженцами сталинского мировоззрения, то другие отряды номенклатуры все более от этих взглядов отходили» (с. 491-492). Многие руководители министерств и директора крупных промышленных предприятий активно выступали за расширение торговых и экономических связей с западными странами. Среди образованной части населения все больше появлялось людей думающих, способных сопоставлять факты и свободно мыслить. Тенденция к «размыванию идеологии» в советском обществе сохранялась на протяжении всего периода разрядки 1970-х и в начале 1980-х годов. Если раньше идеология вдохновляла людей на достижения и даже на подвиги, то теперь она своим навязчивым присутствием способствовала быстрому росту двуличия и цинизма. Даже партийная верхушка, государственные чиновники и профессиональные элиты стали видеть в официальной идеологии тягостный привычный ритуал, не имевший отношения к их истинному образу мыслей.
Болезнь Брежнева, «разрушение его личности», по убеждению В. Зубока, фатально сказались на внешней политике СССР: разрядка напряженности с США пришла в упадок, гонка вооружений вырвалась из-под всякого контроля и, наконец, в декабре 1979 г.
советские войска вошли в Афганистан. Эта катастрофическая по своим последствиям интервенция «в последний раз в советской истории продемонстрировала страшную силу инерции революционно-имперской парадигмы. Кремлевские руководители, обеспокоенные растущим, как им казалось, влиянием американцев в Афганистане (и при этом недопонимая, какую опасность представляет исламский фундаментализм), решили силой сменить правительство в Кабуле. По их расчетам, советские войска должны были уйти оттуда через несколько недель или по крайней мере через несколько месяцев. Однако советская армия увязла в Афганистане почти на десятилетие» (с. 493-494). Вторжение дало повод для нового мощного витка американо-советского противостояния и стало переломным в истории советской империи. Невозможность уйти из Афганистана с победой, растущие жертвы и деморализация среди военных, антивоенные настроения в обществе - все это подрывало поддержку политики экспансии в «третьем мире» в целом.
В Вашингтоне рассчитывали воспользоваться тем, что СССР «завяз» в Афганистане, и вынудить Москву уйти из «третьего мира». Администрация Рейгана также стремилась заставить советское руководство отказаться от военного вмешательства в Польше и оказывала помощь антикоммунистической «Солидарности». Однако давление Вашингтона на Кремль лишь вызывало эффект осажденной крепости. «Ветераны Политбюро» не собирались сдавать позиций. И хотя руководство СССР втайне отказалось от применения военной силы в Польше, однако это решение, по мнению Зубо-ка, не было связано с прямым нажимом американцев. Более того, советские руководители были готовы нести большие потери в Афганистане, но не уходить оттуда под давлением со стороны. В конце концов второй виток «холодной войны» лишь укрепил в Москве идеологические установки на конфронтацию с США и усилил образ американского «главного противника» в коллективном мироощущении советских элит и престарелого руководства в Политбюро.
М.С. Горбачёв первым из советских руководителей послес-талинского времени радикально пересмотрел взаимосвязь между идеологией и интересами безопасности СССР. Из партийного аппаратчика Горбачёв, по словам В. Зубока, со временем превратился в государственного деятеля с глобальным идеологическим видением. Правда, вместо революционно-имперской парадигмы он предложил свое собственное «новое мышление» - мессианский и довольно расплывчатый проект интеграции Востока и Запада, возвращения Советского Союза в «общеевропейский дом». Этот проект вырос из старой советской идеи «общеевропейской безопасности», но также из мечты о демократичном «социализме с человеческим лицом», вдохновлявшей 20 лет назад многих интеллектуалов Горбачёвского поколения. В итоге взгляды генерального секретаря ЦК КПСС эволюционировали до такой степени, что оказались гораздо ближе к идеям западной социал-демократии, чем к марксизму -ленинизму. Горбачёв, по словам автора, искренне хотел реформировать коммунистическую партию и преобразовать советское общество. Однако сделать это ему помешали не только внешние обстоятельства, но и ряд собственных иллюзий. Во-первых, он полагал, что Советский Союз станет лишь сильнее, когда освободится от сталинского наследия и оков революционно-имперской парадигмы. Во-вторых, он рассчитывал на то, что лидеры и общественное мнение в западных капиталистических странах станут его горячими союзниками и помогут осуществлению «конвергенции» реформированного социализма советского образца с демократическим европейским социализмом.
М.С. Горбачёв публично отрекся от сталинских принципов внешней политики и отказался от применения силы. Он позволил предать гласности преступления прошлого и разрушить железный занавес, окружавший соцлагерь. Но результат оказался удручающим для советского руководства: «В течение лишь одного года этот лагерь в Центральной и Восточной Европе развалился. А еще через два года сам Советский Союз взорвался изнутри и распался на 15 независимых государств» (с. 595). При этом В. Зубок подчеркивает, что не только политика Горбачёва была причиной такой поразительной метаморфозы. Она назревала десятилетиями, подготавливалась длительными и еще мало изученными изменениями. Прежде всего переродились сами советские политические и интеллектуальные элиты. Они все меньше были готовы идти на риск конфронтации, грозящей ядерным уничтожением.
В. Зубок подчеркивает огромное значение идеологии для истории «холодной войны» в целом и понимания становления и краха советской империи в частности. Идеологические факторы способствовали решимости СССР не только противостоять США, но и
расширять границы социалистической империи до тех пор, пока в 1970-х годах эта империя не приобрела воистину глобальный характер. Идеологический фактор оказал сильнейшее воздействие на поведение Горбачёва и во многом ускорил развал СССР. Горбачёв, с мессианским пылом продвигавший идеи «нового мышления», отказался от применения силы, даже когда это было необходимо для осуществления его реформаторских проектов, сохранения государственности и его собственной власти. «Советская история закончилась, описав своеобразный чудесный круг: родившись из идеологии революционного насилия, она ушла в небытие под влиянием идеологии ненасилия» (с. 596).
Как подчеркивает В. Зубок, исключительно важную роль в исходе «холодной войны» сыграло то, что основанный на опыте европейской политики «реализм» Сталина и его преемников оказался неадекватным и малопригодным для выстраивания отношений с американцами. В отличие от европейских держав, американцы почти не оставляли СССР возможностей для договоренностей о сферах влияния. США не собирались мириться с существованием советской социалистической империи в Центральной и Восточной Европе и были готовы, невзирая на расходы и стратегическую целесообразность, воевать со всеми революционными движениями, которые поддерживал СССР в Азии, Африке или Центральной Америке. За исключением периода Второй мировой войны, а затем разрядки при администрации Никсона - Киссинджера, руководство США никогда не признавало советский строй полностью легитимным и считало, что лишь отказ от коммунистической идеологии может стать основой для долговременных прочных отношений. При этом автор не отрицает и существенной роли откровенно русофобских настроений в американском обществе. Однако, по убеждению В. Зубока, важнее было то, что американская идеология политической свободы и рыночного капитализма была не менее глобальной, мессианской и бескомпромиссной, чем коммунистическая идеология Кремля. В этом смысле «холодная война» была ближе к религиозному конфликту, чем к тем войнам, которые, согласно Клаузевицу, являются «продолжением политики иными средствами». Советско-американская конфронтация стала схваткой, где борьба велась до полной победы или поражения. Исход ее, по словам В. Зубока, решило в конечном счете то, что коммуни-
стическая идеология внутри самой советской державы пришла в упадок, а привлекательность западной модели демократии и модернизации стала в какой-то момент неодолимой. «Огромная, годами копившаяся военная мощь СССР оказалась ненужным придатком к изношенной советской системе. Самолеты, танки и ядерные ракеты в конечном счете остались ржаветь на базах потому, что заржавела вера в коммунистическую идею, пропала политическая воля в советской правящей элите. Горбачёв и те, кто его поддерживал, не были готовы проливать кровь за дело, в которое они уже не верили, за империю, в которой они уже не видели никакой пользы. Вместо того чтобы сражаться за свое существование, советская социалистическая империя, вероятно, самая необычная империя в современной истории, просто покончила с собой» (с. 499).
С. В. Беспалов
НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
Международные отношения
В обзоре рассматриваются пути решения польского вопроса ведущими державами Европы в конце XVIII - начале XX в. За нижнюю хронологическую границу принимается 1772 г., когда был осуществлен первый раздел Речи Посполитой, за верхнюю - Февральская революция 1917 г., завершившаяся свержением царизма и ознаменовавшая начало нового этапа в решении польского вопроса. Основную часть реферируемых материалов представляют публикации сборника «Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре», подготовленного Комиссией историков России и Польши, Институтом славяноведения РАН, Германским историческим институтом в Москве.
