Спросить
Войти
Д. В. Возчиков
АМОК, ПОПУГАИ И ВОЛШЕБНОЕ ДЕРЕВО: МИР НУСАНТАРЫ В ОПИСАНИИ ВЕНЕЦИАНСКОГО КУПЦА XV в.
АННОТАЦИЯ. Статья посвящена образам Нусантары в отчете венецианского путешественника и купца первой половины XV в. Николо Конти (ок. 1395-1469). Итинерарий купца, в котором содержится краткое описание Малайско-Индонезийского мира — продукт диалога между венецианским купцом и гуманистом Поджо Браччолини. Конти сообщал о своем пребывании на Суматре, «двух Явах» (возможно, Ява и Борнео или же Ява и южная часть Суматры), в Чампе. Нусантара виделась Конти краем насилия и необузданных нравов, он подробно описал сцену амока. Путешественник уделил большое внимание ценным товарам региона, главным образом, пряностям и экзотическим растениям и животным, включая попугаев с Молуккских островов. Однако в отчете Конти отсутствуют упоминания конкретных государств, правителей и дворцов Малайско-Индонезийского региона, что отличает его рассказ от описаний в других близких по времени источниках (мусульманских и китайских). Это составляет известную трудность для идентификации и локализации ряда явлений, упомянутых в отчете. Еще одно важное отличие отчета Конти применительно к Нусантаре — это отсутствие внимания к религиозным практикам ее жителей, что резко контрастирует с пристальным вниманием венецианца к индуистским традициям Южной Азии. Объяснения такого молчания могут лежать в понимании среды, в которой купец вращался в Малайском мире. Образ Нусантары для венецианца — это, в первую очередь, крайние пределы мира с яркими, но устрашающими явлениями.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Николо Конти, Нусантара, Ява, Суматра, средневековые путешествия, Венецианская республика, Маджапахит, Ма Хуань, ориентализм
УДК 91(595)(091)
DOI 10.31250/2618-8600-2019-1(3)-73-98
ВОЗЧИКОВ Дмитрий Викторович — к.и.н., доцент кафедры востоковедения, Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б. Н. Ельцина (Россия, Екатеринбург) E-mail: catullus89@mail.ru
Путешествия по Востоку Николо Конти (ок. 1395-1469) из Венецианской республики охватили огромную территорию от Мамлюкского султаната до Чампы. Свидетельства Конти и других путешественников эпохи «Осени Средневековья» содержат данные о функционировании торговых путей средневековой ойкумены, товарах и символических маркерах определенных территорий, но также могут рассказать о самих путешествующих, их мировоззрении и мотивации к пересечению множества политических и культурных границ. Один из универсальных мотивов путешествия — обретение статуса или его повышение (Головнёв 2016: 13). Любые сообщения путешественника представляют его самого как носителя взаимозависимых представлений о собственном обществе и о различных «других», а среди этих «других» — тех, что представляются наблюдателю жителями «крайних пределов мира». Именно такими Николо Конти представлял себе народы Нусантары.
Николо Конти, знатный уроженец Кьоджи, провел в торговых поездках по Ближнему Востоку, Южной и Юго-Восточной Азии около четверти века. Рассказы венецианца о Востоке сохранились в изложении флорентийского гуманиста и секретаря папы Евгения IV (Габриэле Кондульмера) Поджо Браччолини (1380-1459), включившего их в четвертую книгу трактата «О превратности судьбы» в 1444 г. (ВгассюПш 1723: 125-148), а также в пересказе кастильского идальго Перо Тафура, которого Конти повстречал на обратном пути (Тафур 2006: 95-112). Описания островов Нусантары путешественником содержатся только в книге Браччолини. Вернувшись в Италию, Конти прибыл в 1439 г. во Флоренцию, где в тот момент находился папа, чтобы получить прощение за вынужденное отречение от христианской веры в Египте (ВгассюПш 1723: 126). Конти поведал о своих странствиях папскому секретарю. Гуманист расспросил путешественника «в собрании ученейших мужей и у себя дома» и заключил, что его рассказы правдивы и достойны сохранения в письменном виде (Там же). Браччолини пытался преподнести отчет Конти читателю прежде всего как свидетельство открытия заново стран, известных античной традиции, и именно в этом ключе отчет прошел литературную обработку. Отчет Конти можно условно разделить на две части: в первой шел рассказ о маршруте путешествий купца, вторая же отводилась более детальному описанию обычаев жителей «Индий». По мнению У. Туччи, вторую часть можно считать в некотором роде энциклопедией (Тисс 1980: 341). Присутствие собеседника-гуманиста в нарративе Конти особенно велико во второй части, где купец отвечал на прямые вопросы папского секретаря (Rubiës 2000: 97). В этой части данные о разных регионах Востока оказываются нередко перемешаны.
Вся Азия восточнее Ирана в отчете Конти — «Индия»: «Вся Индия разделена на три части: первая—от Персии до реки Инд, вторая—от Инда до Ганга, а третья — все, что далее. Третья часть намного превосходит
остальные в богатствах, человеческом достоинстве и роскоши, а по образу жизни и государственным обычаям равна нам» (Bracciolini 1723: 139). К этой «третьей Индии» путешественник отнес Китай и Бирму, но не Нусантару. Конти, по-видимому, не был в империи Мин. Китай, которым в его представлении все еще правил Великий хан, он рассматривал как самое богатое и высококультурное государство мира, а про его жителей утверждал, что они «скромны, благовоспитанны и богаче жителей других стран» (Bracciolini 1723: 134).
Вероятнее всего, описание гигантских «индийских» кораблей в рассказах венецианского путешественника (Bracciolini 1723: 143; Тафур 2006: 108) относилось к баочуаням (судам-сокровищницам) одной из экспедиций минского адмирала Чжэн Хэ, которые венецианец мог видеть в Нусантаре (Ma Huan 1970: 66). Одно из подробнейших описаний Нусантары первой половины XV в. оставил китайский современник Николо Конти и переводчик трех экспедиций Чжэн Хэ (с 1413 по 1433) мусульманин Ма Хуань в трактате «Пленительные виды / Полный обзор океанских берегов» (между 1413 и 1451) (Кобзев, Еремеев 2006: 244; Ма Хуань 1955).
Хронологических рамок пребывания венецианца в Юго-Восточной Азии Браччолини не приводил. Можно с уверенностью утверждать лишь то, что Конти посетил Суматру, Тенассерим и местность нижнего и среднего течения Иравади (река Дава у Конти) во второй половине 1420-х гг. или в начале 1430-х гг., после чего и отправился на острова, названные им «Явами» (Breazeale 2004: 102). Дж. В. Г. Миллс характеризовал данные отчета Конти по Малайскому архипелагу как «очень скудные» по сравнению с материалами участников экспедиций Чжэн Хэ Ма Хуаня и Фэй Синя, а также Ибн Баттуты (Ma Huan 1970: 44). Однако полностью согласиться с такой оценкой нельзя. Среди западноевропейских источников первой половины XV в. о торговых путях и повседневной жизни стран Южной и Юго-Восточной Азии отчет Конти уникален. Венецианский монах ордена камальдулов Фра Мауро, автор одной из самых подробных карт мира, выполненных в Средневековье (1459/1460), пользовался данными Николо Конти: об этом говорит в частности отождествление им, вслед за путешественником, острова Тапробаны античных авторов не со Шри-Ланкой, а с Суматрой (Suarez 1999: 79; Tucci 1980: 336). Образ Конти вошел в «венецианский миф», декларировавший первенство Республики Святого Марка в торговле, мореходстве и информированности о делах на Востоке.
Знание венецианцем арабского языка (он провел юность в Дамаске) и его присоединение к сообществу арабо-персидских торговцев в начале пути (Bracciolini 1723: 127) может свидетельствовать в пользу знакомства с богатой географической традицией мусульманского мира. Большой объем исторических и этнографических материалов о средневековой Нусантаре приходился на арабские источники, среди которых особое
место занимает повествование о странствиях магрибского путешественника Ибн Баттуты (1304-1368) (Янковская 2014: 51-52).
Если нравы Индостана и Индокитая Конти описал с известной симпатией, Малайско-Индонезийский регион в его итинерарии изображен неприветливым миром с поражающими воображение средневекового европейца обычаями. Путь Николо Конти по Нусантаре начался с Суматры (Sciamuthera). Венецианец отождествил с Тапробаной античных авторов именно ее, а не Шри-Ланку, фигурирующую в его отчете под названием Саиллана (Bracciolini 1723: 130). Оставив Шри-Ланку, Конти отправился на Суматру. Браччолини сообщал:
Ad insulae deinceps Taprobanes, quae Sciamuthera eorum lingua dicitur, civitatem insignem, in qua annum moram traxit (ea vero sex milliarium ambitu patet) nobilissimam ejus insulam emporium, viginti diebus navigavitsecondo vento, relicta a dextris insula Andamania, hoc est, auri insula, octingentorum millium passuum ambitu, quam incolunt Antropophagi. Ad hanc nulli deferuntur, nisi tempestate acti, qui discerpti cibus fiunt immanium barbarorum. Taprobanem sex decies centies millibus patere passuum ambitu affirmat. Viri crudeles,et moribusasperi:aures habent permagnas faeminaeque, in qiubus aureas inaures ferunt ornatas gemmis, linteis vestiuntur et tela serica genu tenus. Uxores plures ducunt, domos de [p. 130] pressas habent ad evitandum solis aestum. Idololatrae omnes, pipere, reliquo majore, et item longo pipere, camphora et auro plurimo anundant. Piperis arbor persimilis est ederae, grana ejus viridian ad formam grani juniper, quae modico cinere aspersa torrentur ad solem. Fructum viridem habent nomine Durianum, magnitudine cucumeris, in quo sunt quinque veluti Malarancia oblonga, varii saporis, instar butyri coagulate. In ejus insulae, quam dicunt Bathech, parte, Antropophagi habitant, continuum cum vicinis bellum gerentes. Capita humana in thesauris habent, quae ex hostibus captis abscissa, esis carnibus, recondunt, iifque utuntur pro nummis: si quit emunt, emunt uno aut pluribus, prout res aestimatur: cui plura capita domi sunt, is ditior habetur.
Далее он проследовал в весьма примечательный город острова Тапробаны, что на их языке зовется Сциамутерой, в благороднейший порт-эпморий этого острова (он же насчитывает шесть миль в окружности), в котором он провел год. Затем он двадцать дней проплыл с попутным ветром, оставив по правую сторону остров Андаманию, то есть — «остров золота», окружностью в восемьсот миль, который населяют людоеды. К нему не приносит ни единого мореплавателя, кроме застигнутых бурей, которые оказываются, будучи разорванными на куски, пищей лютых варваров. Он [Конти. — Д. В.] утверждает, что Тапробана простирается на шесть тысяч миль в окружности. Мужи тут жестоки, а нравы свирепы, и мужчины, и женщины имеют преогромные уши, в которых они носят золотые серьги, украшенные каменьями, одеваются в наряды из льняных и шелковых тканей
длиной до колен. Жен заводят многих, а дома имеют очень низкие, чтобы избежать солнечного зноя. Все они идолопоклонники, они в величайшем изобилии располагают перцем, более крупным, чем прочие, также длинным перцем, камфорой и золотом. Перечное дерево очень похоже на плющ, зерна его зеленые и по форме напоминают зерна можжевельника, их они сушат на солнце, посыпав небольшим количеством золы. У них есть зеленый плод, называемый дуриа-ном, размером с огурец, внутри которого еще пять плодов, похожих на продолговатые апельсины, у них различные вкусы, как у сортов сливочного масла. В части этого острова, которую именуют Батех, живут людоеды, которые постоянно воюют с соседями. Они держат человеческие головы как сокровища, обезглавливают пленных врагов, и, съев плоть, сохраняют их головы, используя их в качестве денег: если им нужно что-либо купить, то они расплачиваются одной или несколькими головами в зависимости от стоимости вещи. Тот, кто хранит дома много голов, считается богаче (Bracciolini 1723: 131).
В торговом отношении Суматра привлекательна в первую очередь обилием крупных сортов перца, камфоры и золота. Путешественник посетил здесь прославленный город-эмпорий, так и не названный им, и узнал об охоте за головами у батаков. Других городов на Суматре, кроме порта, в котором Конти жил год, путешественник не упоминал. Обнаружив пристальное внимание к индуистским и буддийским религиозным практикам Южной Азии и Индокитая (см.: Возчиков 2014), к религиозной жизни как Суматры, так и других регионов Нусантары, Николо Конти проявил безразличие. Для человека средневекового Запада стереотипным олицетворением насилия был мир ислама. Однако у Конти сцены насилия никак не связаны с постепенным процессом исламизации Малайского архипелага, и сам этот процесс не нашел отражения в рассказах Конти, избегавшего в принципе исторических сюжетов, в отличие от своего соотечественника Марко Поло, а также рассказов о мусульманах в Южной и Юго-Восточной Азии. Пионерами распространения ислама в Малайско-Индонезийском регионе стали политии северо-восточного побережья Суматры: в самом конце XIII в. вождь торгового селения Самудра Марах Силу (Мерах Силу) принял ислам под именем Малик ас-Салих (ум. 1297), и Самудра стала столицей мусульманского княжества Пасей (Тюрин 2010: 34). Уже Марко Поло, посетивший Суматру в 1292 г. и заставший исламизацию западной части Нусантары в ее начальной фазе, упомянул обращение в ислам «сарацинскими купцами» горожан политии Перлак на Суматре, хотя и сообщал о жителях Суматры, что «все они идолопоклонники» (Книга Марко Поло 2012: 172). Поло четко различал горожан и горцев (батаков). Последних Марко Поло уподоблял диким зверям, отмечая, как позже — Конти, их каннибальские обычаи, а религиозные практики суматранского горца характеризовал не без
доли иронии: «Как встанет утром, первое, что увидел, тому и молится» (Книга Марко Поло 2012: 173). Подобной дифференциации суматранцев по образу жизни и верованиям у Николо Конти через полтора столетия не встречалось. О религии жителей Суматры Конти лишь повторил скупую формулу Марко Поло, что они «все идолопоклонники». В интерпретации венецианского купца Николо Конти цель охоты за головами у батаков состояла в сборе средства обмена. Сакральный аспект охоты за головами, широко распространенной практики в австронезийском мире от Суматры до Филиппин и Тайваня, смысл которой базировался на представлении о благоприносящей роли человеческой головы как вместилища жизненной силы (см.: Ревуненкова 2010: 123-130; Станюкович 1997), остался вне поля зрения путешественника.
Самудра-Пасей сохраняла традиционную структуру экономики, в основе которой лежал обмен продукции внутренних районов острова (камфоры, бензойной смолы, ценных пород дерева и перца) на заморские товары, однако от более ранних политий-эмориев это мусульманское княжество отличалось тесными связями с мусульманами Индии и Ближнего Востока (Тюрин 2010: 35). Конти состоял в одном из объединений мусульманских купцов. Путь венецианца из Шри-Ланки далее на восток скорее всего привел его именно в один из портов северной части Суматры, возможно, на территорию Самудры-Пасея (Le voyage aux Indes... 2004: 27, 73). Значение Самудры в международной торговле возросло в XIV в. Ибн Баттута вспоминал о посещении столицы княжества: «Мы с моими спутниками поехали верхом и прибыли в столицу султана — Сумутру, большой красивый город, окруженный деревянной стеной с деревянными башнями» (Ибн Баттута 2014: 128). Образ самого султана у Ибн Баттуты — сугубо положительный: это — «достойнейший и благороднейший правитель, принадлежит к шафиитскому мазхабу и благоволит к факихам, которые посещают его двор для чтения и бесед. Он много воюет с неверными и часто совершает военные походы. Он так скромен, что ходит на пятничную молитву пешком» (Ибн Баттута 2014: 128). Ибн Баттута, как и Марко Поло, четко делил жителей острова на мусульман и «язычников». Рассказ Конти, не включающий сведений о государствах Суматры и их вероисповедании, оказался крайне скупым, в том числе — по сравнению с его описанием Явы и Молуккских островов. Возможно, здесь проявилось намерение путешественника скрыть ряд подробностей своей биографии во время пребывания в мусульманском государстве.
Николо Конти приводил следующее описание крупных островов Малайского архипелага, именуемых «обеими Явами»:
Sunt insulae duae in interiori India, et pene extremis orbis finibus, am-bae Java nomine, quarum altera tribus, altera duobus millibus milliarium protenditur Orientem versus; sed majoris, minorisque cognomine discer-nuntur, quas ad mare redient transit: absunt a continenti mensis navigatione,
et ipsae centum milliaribus invicem propinquae, in queis cum uxore et filiis (comites enim omnis perigrinationis habuit) novem mensibus mansit. Has homini inhumanissimi omnium, crudeliffimique inhabitant. Mures, canes, catos et spurciora quaelibet animalia edentes, crudelitate exsupe-rant omnes mortales. Hominem occidere pro ludo est, nullique supplicio datur, debitores pro servis adjiciuntur creditoribus, quidam cum mori malint, quam servire, arrepto gladio obvios imbecilliores transfigunt, donec a valentiore obvio et ipsi occidantur, quem postea creditors in jus vocantes cogunt pro motruo satisfacere. Si quis novum ensem emerit, aut gladium, in corpus obvii experitur aciem ferri, neque ulli mors ejus hominis noxae est. Transeuntes vulnus inscipiunt, laudantque percussoris peritiam in fe-riendo, si recte gladium adegit. Uxores, quot libuerit pro libidine, sumunt. Frequentissimus apud hos ludus, galli invicem pugnantes. Hos diversi pro-ducunt ad pugnam, quisque suum superaturum asserens, proque alterius victoria pecuniam etiam adstantes invicem ponunt, pro cujus voto gallus superat, pecuniam tollit.
In majori Java avis praecipua reperitur sine pedibus, instar palumbi, pluma levi, cauda oblonga, semper in arbo [p. 135] ribus quiescens: caro non editur, pellis et cauda habentur pretiosiores, quibus pro ornamento capitis utuntur.
Во внутренней Индии, почти у крайних пределов мира, есть два острова, называемые обеими Явами. Одна из них тянется на Восток на три тысячи миль, а вторая — на две тысячи миль. Они различаются названиями: [Ява] Большая и Малая, и он [Николо Конти] проезжал их на пути к морю. Они отстоят от континента на месяц пути по морю, а друг от друга — на сотню миль. На них [Николо] с женой и детьми, которые сопровождали его во всех странствиях, пробыл девять месяцев.
Эти острова населяют самые бесчеловечные и жестокие люди из всех. Они едят мышей, собак, кошек и всяких еще более грязных животных, жестокостью же превосходят всех смертных. Убить человека для них — забава, которая не влечет никакого наказания. Должники делаются рабами заимодавцев. Те же из них, кто предпочитает скорее умереть, чем стать рабом, хватают меч и закалывают всех встречных, кто слабее, покуда сами не будут убиты прохожим посильнее. А после заимодавцы вызывают того на суд и требуют возместить долг убитого. Если кто-то покупает новый длинный или короткий меч, то испытывает остроту клинка, вонзая его в тело встречного, и убийство этого человека не считается каким-либо преступлением. Прохожие осматривают рану и хвалят умение убийцы, если тот нанес удар мечом прямо. Жен они заводят столько, сколько требует их сладострастие. Самая распространенная забава у них — это петушиные бои. Люди с разных сторон выводят петухов на бой, каждый заявляет, что именно его петух выйдет победителем. А присутствующие на состязании ставят деньги на победу одного из них. Кто поставил на петуха-победителя, тот деньги и забирает.
На Большой Яве встречается необыкновенная птица, напоминающая голубя и лишенная ног. У нее легкое оперение и продолговатый хвост, и она постоянно ютится на деревьях. Ее мясо не едят, но кожа и хвост, используемые как головные украшения, высоко ценятся (Bracciolini 1723: 135-136).
Итак, Нусантара для Николо Конти оказалась не только средоточием уникальных товаров, но и краем насилия и необузданных нравов. Ява, несмотря на свое положение значительно восточнее Ганга, в отчете помещена не в «третьей», а «во внутренней Индии». По-видимому, отношение Конти к Яве как к негостеприимному месту не позволило путешественнику отнести этот остров к процветающей и культурной «третьей Индии». Венецианский купец, акцентируя внимание на неразборчивости жителей Большой и Малой Явы в пище, задействовал пищевые маркеры в уничижительном изображении реалий Явы. Правда, поедание рептилий как деликатеса, о котором Конти подробно сообщал в описании Южной Индии и буддийских государств Индокитая (Bracciolini 1723: 133, 136), по-видимому, само по себе не являлось для путешественника признаком «варварского» состояния местного населения. Топоним Явадвипа относился и к Калимантану, и к Суматре, и к Яве уже в раннее Средневековье (Захаров 2012: 88-89). Многообразие значений наименования «Джауа» проявилось и в мусульманской географической традиции, в рамках которой оно могло применяться к Яве, Суматре (в частности, Ибн Баттута называл «Джауа» именно ее) и всей западной части Малайского архипелага (Ибн Баттута 2014: 128, 132-133). Ж. Бушон склонна отождествлять Большую Яву отчета Конти с Борнео, а Малую — с собственно Явой (Le voyage aux Indes... 2004: 27-28). Под диковинной птицей, якобы лишенной ног, Конти, по-видимому, имел в виду один из видов райских птиц, обитающих на Новой Гвинее и близлежащих островах (архипелаг Ару, в частности, в современной провинции Малуку, Индонезия), перья или чучело которой он мог видеть на Яве или Борнео. Марко Поло, с чьей книгой Николо Конти, очевидно, был знаком, называл Малой Явой именно Суматру (Книга Марко Поло 2012: 172). Марко Поло приводил практически те же самые данные о размерах Большой и Малой Явы, что и Конти: более трех и более двух тысяч миль в окружности (Книга Марко Поло 2012: 171-172). Поэтому представляется вполне вероятным, что Большая и Малая Ява Конти — это соответственно Ява и южная часть Суматры.
Для малайско-индонезийских сюжетов отчета венецианца характерно отсутствие упоминаний монарших имен или титулов и даже названий государств и политических центров Нусантары (и на Суматре, и на «обеих Явах»), что затрудняет понимание, к какой части огромного региона относилось то или иное зафиксированное путешественником явление. На Яве Конти побывал в период правления в империи Маджапахит (1293-1520/1527) короля Викрамавардханы (1389-1400, 1401-1429) или
королевы Сухиты (1429-1447). Пережив жестокую междоусобную войну «западного и восточного кратонов» (дворцов) в начале XV в. и утрату ряда ранее подвластных территорий, империя Маджапахит во время путешествий Конти все еще сохраняла статус великой державы, под контролем которой оставались Центральная и Восточная Ява, Бали и Мадура (Бандиленко и др. 1992. Ч. 1: 143, 145-146). В тексте Конти-Браччолини содержится достаточно подробное описание двора и гарема правителя индуистской империи Виджаянагар (1723: 129), упомянуты правители Бирмы или, возможно, Аютии (1723: 132) и Китая (1723: 134), однако применительно к региону Нусантары путешественник ничего не сообщал о государях, дворах и дворцах. Отсутствие этих упоминаний, контрастирующее с близкими по времени описаниями Малайско-Индонезийского региона Ибн Баттутой и Ма Хуанем, является существенным моментом. Как отмечает М. Ю. Ульянов, отсутствие сведений о дворце, аудиенциях и административном аппарате в подробном описании талассократической державы Шривиджая (Саньфоци в китайской передаче) в труде южносунского чиновника Чжао Жугуа «Описание всего иноземного» («Чжу фань чжи», 1225) само по себе, вероятно, означало, что, с китайской точки зрения, государственное устройство Шривиджаи воспринималось как архаическое, лишенное привычных для Китая сложных чиновных структур (Чжао Жугуа 1996: 147). Николо Конти рассматривал государства Малайского архипелага как «варварские» по отношению к Европе и Китаю.
Особое место в рассказе Конти о Малайском архипелаге занимали птицы. Домашний петух — животное совсем не экзотическое, а вполне «повседневное» одновременно и для средневековой Европы, и для Юго-Восточной Азии, — символически емкий и важный образ в культурах Нусантары. Петушиные бои часто сопровождали основные обряды жизненного цикла у народов Малайского архипелага, а также были значимым элементом репрезентации монаршей власти. В малайской хронике «Сулалат-ус-салатин» рассказывалось, что на петушином бое при дворе одного из государей яванской империи Маджапахит «было так шумно, что крики, казалось, доносились до небес» (Ревуненкова 2008: 265). Клиффорд Гирц, посвятив многие годы исследованию традиционной ба-лийской культуры и в частности роли в ней практик, связанных с петухом (ъаЪип£), констатировал: «Ведь это только на первый взгляд там бьются петухи. На самом деле бьются люди. Каждый, кому довелось провести на Бали хоть какое-то время, не мог не заметить, что балийские мужчины психологически отождествляют себя со своими петухами» (2004: 479). Для балийского мужчины бойцовый петух, предмет особой гордости и заботы, символизировал одновременно его идеальное «я» и его половой орган, а кроме того и «силы тьмы», животное начало в человеке, вызывающее одновременно ненависть и тайное восхищение (Гирц 2004: 481). Перефразируя Гирца, можно заметить, что в итинерарии Конти бойцовые
петухи представляли людей и служили наглядным свидетельством их необузданности — агрессии и пристрастия к азартным играм.
Конти связал полигамию, характерную для региона, со сладострастием местного населения. Необычайное сластолюбие путешественник приписывал жителям и Южной Азии, и Индокитая. На средневековом Западе представления о чрезвычайном сладострастии распространялись одновременно и на исламский мир, и на «идолопоклонников» условных «Индий». В эпоху крестовых походов в западном интеллектуальном дискурсе прочно утвердились стереотипы об исламе как о религии, потворствующей плотским утехам. Доминиканец-энциклопедист Винцент из Бовэ (ок. 1190-1264), автор чрезвычайно популярного в эпоху высокого и позднего Средневековья «Великого зерцала», описывал мусульманский рай как место, где предаются безделью и распутству (Лучицкая 2001: 140). Сладострастие индийцев воспринималось Николо Конти как нечто само собой разумеющееся и в его рассказе фигурирует как общее место. Конти объяснял повсеместное распространение проституции в Южной и Юго-Восточной Азии тем, что «индийцы склонны к сладострастию» (Bracciolini 1723: 140). Рассказ путешественника об Аве в основном свелся к описанию продающихся в огромной столице бирманской державы генитальных бубенцов (sonalia), золотых, серебряных и медных, и о подробностях крайне болезненной операции их помещения в мужской детородный орган — якобы непременного условия для женитьбы бирманского мужчины (Bracciolini 1723: 132). Однако в Нусантаре Конти не зафиксировал подобных приспособлений. В отчете Николо Конти чрезмерное сладострастие не было исключительной особенностью Нусантары. Указание на сладострастие жителей Малайско-Индонезийского региона у Николо Конти не иллюстрировалось какими-либо примерами. Характерно, что за фразой о сладострастии яванцев непосредственно следовало описание петушиных боев, о значении которых в жизни малайско-индонезийских народов Конти, по всей видимости, так или иначе был осведомлен.
В пространном рассказе венецианского путешественника о нравах малайско-индонезийского мира содержится, по-видимому, наиболее раннее свидетельство в европейском источнике об амоке — сложном социально-психологическом феномене Нусантары. Амок (амук) — состояние бешенства, необузданной ярости (Ревуненкова 2008: 300), в «Сулалат-ус-салатин» амок упоминался неоднократно и в различных формах. Иногда — как чисто спонтанная вспышка агрессии, иногда — как процесс, в некотором роде управляемый. Так, согласно «Сулалат-ус-салатин», сын министра Малаккского султаната тун Хусейн говорил своим противникам: «Если кто-нибудь оскорбит моего отца, я впаду в состояние амо-ка» (Ревуненкова 2008: 372). Одной из главных наглядных иллюстраций «варварства» яванцев для путешественника стала сцена буйства несостоятельного должника, не желавшего идти в долговое рабство к кредитору.
Очевидно, здесь можно увидеть форму амока, при которой человек «запускает процесс» по собственной воле, но затем уже совершенно не в силах его остановить. Именно яванцы, а не жители империи Виджаянагар с их сати и самоубийствами на празднестве колесниц, названы Конти бесчеловечнейшими. Вероятно, здесь дело отчасти в личных впечатлениях Конти, встретившего на Яве более воинственную, по сравнению с виденными им ранее, культуру, отчасти — во влиянии мо-реходно-купеческой среды, частью которой венецианец был. Немалую роль в негативном отношении венецианца к Яве с ее подлинным культом меча и кинжала (криса) могло сыграть то обстоятельство, что в самой Венеции в этот период ношение оружия было запрещено. Перо Тафур писал: «В этом городе никто никогда не носит оружия, под угрозой страшнейшего наказания, какие бы обстоятельства ни были, и еще меньше дерзнул бы кто-нибудь прийти с оружием на совет» (2006: 216). В тексте Конти-Браччолини применительно к Яве выделено два вида оружия: ensis («меч», «обоюдоострый меч») и gladius («меч», «короткий меч»), причем именно вторым термином обозначено оружие, которым впавший в амок должник убивает прохожих. Автор английского перевода отчета Конти (1857) Дж. Уинтер Джонс перевел первое как scimitar (меч с изогнутым клинком), а второе — как sword (The Travels of Nicolo Conti... 1857: 16). Одно из этих наименований, фигурирующих в записи Поджо Браччолини отчета Конти (вероятнее — gladius), указывает на чрезвычайно распространенный у народов Нусантары кинжал с широким лезвием — крис (keris), который был обязательным элементом мужского костюма яванцев и малайцев, любые действия с ним регламентировались сложным ритуалом. Крис ассоциировался с лингамом, а его ножны — с йони, ему приписывались функции поддержания космического порядка, особенно, если речь шла о крисе государя или военачальника, крис наделялся множеством сакральных функций и рассматривался как живое существо, способное летать в поисках жертвы (Погадаев 2007: 134). Длинные мечи в Малайско-Индонезийском регионе также воспринимались как символы власти, им давались имена (Ревуненкова 2008: 141).
Из близких по времени к Николо Конти иностранных (по отношению к Малайско-Индонезийскому региону) авторов большое внимание обычаям яванцев, связанных с оружием, уделил Ма Хуань. В его труде сообщалось, что один или два ножа под названием булатоу носил за поясом король Маджапахита, а все яванцы мужского пола — от трехлетних мальчиков до столетних старцев — имели эти ножи искуснейшей работы из булатной стали, украшенные изящным узором и снабженные ножнами из золота, слоновой кости или носорожьего рога с резными изображениями человеческой фигуры или лика демона (1955: 8). Далее Ма Хуань утверждал:
Жители страны — и мужчины, и женщины — очень дорожат своей головой. Если человек дотронется рукой до их головы, или в торговле [обнаружится] непонимание по поводу денег и товара, или [некто] вина напьется до безумства и устроит словесное препирательство, то [они] тут же достают эти ножи и пронзают ими [обидчика]. Кто сильнее, тот и побеждает. Если [некто] заколет человека до смерти, этот человек скрывается и через три дня обнаруживает себя. Тогда [убийце] не [придется] поплатиться жизнью. Если же [убийца] будет немедленно задержан, то тоже будет заколот1 (1955: 8).
Рассказ о преступлениях и наказаниях на Яве Ма Хуань завершил утверждением: «Согласно обычаям этой страны, ни один день не обходится без человекоубийства. И это воистину ужасает!» (1955: 8). Наименование «булатоу» в китайском тексте передавало слово «беладау». Беладау — меч с широким и кривым клинком, который носили спрятав в рукаве или за поясом для внезапного удара, в «Сулалат-ус-салатин» оружие этой формы упоминалось в качестве священного меча властителя Чампы (Ревуненкова 2008: 306, 308). По-видимому, малайское слово Ьв1аёаы не использовалось еще в то время в яванском для обозначения определенного вида оружия с кривым однолезвийным клинком, а было частью регионального лингва франка, использовавшегося в крупных портовых центрах для общения с иностранцами (Ма Ниап 1970: 87). Речь в сценах насилия на Яве и у Конти, и у Ма Хуаня шла о преимущественно колющем (действие, причиняемое оружием, обозначалось в их отчетах как «пронзать»/«прокалывать», соответственно — латинское transfigo и китайское ноШ), а не рубящем оружии. Поэтому, учитывая широчайшую распространенность криса на Малайском архипелаге, представляется вероятным, что под распространенным яванским орудием убийства и венецианец, и спутник Чжэн Хэ имели в виду крис. Крис, согласно традиции, нельзя покупать и продавать, его нужно унаследовать или подарить, поэтому в случае, когда он все-таки становится объектом торговой сделки, ее участники избегают товарно-денежной терминологии, используя слова, приличествующие бракосочетанию: в Брунее, в частности, до сих пор намерение купить крис выражается формулой «я хочу обручиться с крисом» (Погадаев 2007: 135-136). Однако в описании Конти оружие фигурировало в качестве объекта купли-продажи (он приводил пример с пробой только что приобретенного меча), венецианский наблюдатель в достаточной мере понимал местные реалии и знал, что меч и кинжал в принципе можно приобрести как товар.
Большой интерес представляет краткое описание венецианцем богатых специями островов, именуемых им Сандаи и Бандам. Под ними, по-видимому, подразумевались острова Молуккского архипелага
(современная провинция Малуку в Индонезии), а конкретно под островом Бандам, скорее всего, — группа островов Банд. Конти отмечал:
Has ultra, xv dierum cursu duae reperiuntur insulae, Orientem versus; altera Sandai appellata, in qua nuces muscatae et maces; altera Bandam nomine, in qua sola gariofali producuntur, deferunturque ad Javas insulas. Bandam tríplices fert psittacos, pennis rubeis, croceoque rostro; et versicolores, quos Noros appellant, hoc est, lucidos, ambos magnitudine palum-borum, et item albos gallinis pares. Hi Cachi, hoc est, eminentiores vocati, caeteros antecellunt loquela hominum, quam mirum in modum, ut etiam respondeant petentibus, imitantur. Ambas insulas nigri ex colore homines tenent, ultraque eas mare haud pervium est, arcenturque ab aere navigantes.
В пятнадцати днях пути от них [Большой и Малой Явы] на восток находятся два острова. Один из них, на котором добывают мускатный орех и мацис, называется Сандаи. Другой остров под названием Бандам — единственное место, где произрастает гвоздика и оттуда доставляется на острова Явы. На Бандаме живут три вида попугаев: одни — с красными перьями и золотистым клювом, другие — пестрые, которые зовутся нори, что значит "светлые", оба вида — размером с голубя, а также белые попугаи с курицу величиной. Они называются кахи, то есть "более замечательные", превосходят прочих попугаев в человеческой речи, которой чудесным образом подражают, и даже могут отвечать вопрошающим. На обоих островах живут люди черного цвета, за этими островами море несудоходно, путь мореходам закрывают бури (Bracciolini 1723: 136).
В малайском языке слово nuri (nori) означает «попугай»2, поэтому, скорее всего, «нори» в описании Конти — обобщенное название нескольких видов этих птиц. Судя по пояснению к названию пестрых разновидностей попугаев, венецианец, включившийся в мусульманскую купеческую среду и знавший арабский язык, связывал услышанное им малайское наименование с арабским словом «нур», означающим «свет». В культурах Южной и Юго-Восточной Азии образы попугаев представлены весьма широко. В индийском эпосе и сказках широко распространены сюжеты о птицах, обладавших некогда речью, но утративших ее, говорящие птицы очень часто выступают в роли рассказчиков или вестников (Краснодембская 2009: 122). В мусульманской географической традиции попугаи нередко наделялись баснословными свойствами. Арабский географ XII в. Мухаммад ал-Идриси писал, что название восточных островов Вак-Вак заимствовано из языка попугаев и восходит к слову, которым обозначалось «дерево, встречающее всех, кто высаживается на берег, криками "уак-уак"» (Цит. по: Хенниг 1961. Т. 2: 301). Однако Николо Конти, отмечая способность попугаев к точной имитации
человеческой речи, не стал приписывать умным птицам какого-либо повествования или наличия собственного языка. Рассказ Конти о молуккских попугаях отчасти перекликался, отчасти расходился с описанием попугаев в труде Ма Хуаня. Ма Хуань, перечисляя орнитофауну территорий, подвластных Маджапахиту, сообщал: «Из удивления достойных птиц [здесь] есть белые попугаи (бай инъу ЙШШ), крупные, как курица, красно-зеленые попугаи, пятицветные попугаи, священные майны. Все [они] способны подражать человеческой речи» (1955: 10). По-видимому, сопоставление какаду (а кахи у Конти, как и большой белый попугай у Ма Хуаня, — это несомненно какаду) с курицей по размеру было описательным штампом в этот период в среде иностранцев, имеющих дела в Нусантаре. Гвоздика в трудах мусульманских авторов фигурирует как ценный и престижный товар. Уже Ал-Йа&куби (ум. 897 или после 907) в «Книге стран» свидетельствовал: «Там, где произрастает гвоздика, распространяется ее тонкий, резкий, весьма приятный аромат, так что его называют "дуновение рая"...» (2011: 115). Описания попугаев и молуккских пряностей в итинерарии венецианца — реалистическая зарисовка, дававшая беглую классификацию ценных в торговом отношении птиц и растений. Несмотря на нередко встречающиеся в разных текстах мифологические подробности, связанные со специями, сведения о пряностях в Средние века не относились к секретной информации, а лишь составляли специализированную область знания (Юрченко 2007: 548). Однако для путешественника за Молуккскими островами обитаемый мир кончался и, скорее всего, говорящие «чудесным образом» (хотя и вполне реальные) попугаи, а также мускатный орех и гвоздика (подлинным источником этих пряностей были Сандаи и Бандам), выступали в его рассказе символами предельной области ойкумены, за которой начинались непознанные и запретные пространства.
Индуистское царство Чампа в отчете Конти описывалась буквально в одном предложении. Про Чампу Поджо Браччолини сообщал лишь, что Конти отправился с товарами с Явы в «морской город, именуемый Ч
