РИТУАЛЬНЫЕ САМОУБИЙСТВА СТАРООБРЯДЦЕВ В РОССИИ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ НАРОДНОЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ

© Лысак И.В., 2019 doi.oгg/10.32878/suicideгus.19-10-03(36)-102-111

УДК 281.93 : 273.99 : 159.96

РИТУАЛЬНЫЕ САМОУБИЙСТВА СТАРООБРЯДЦЕВ В РОССИИ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ НАРОДНОЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ

И.В. Лысак

ФГАОУ ВО «Южный федеральный университет», г. Ростов-на-Дону, Россия

Контактная информация:

Лысак: Ирина Витальевна - доктор философских наук, профессор (SPIN-код: 6229-1852; ORCID iD: 00000001-9226-1264; Web of Science Researcher ID: C-1558-2017). Место работы и должность: заведующая кафедрой философии ФГАОУ ВО «Южный федеральный университет». Адрес: Россия, 344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Большая Садовая, 105/42. Телефон: +7 (863) 437-16-15, электронная почта: ivlysak@sfedu.ru

Одной из проблем, с которой сталкивается любой исследователь, занимающийся изучением массовых самосожжений старообрядцев, является сложность объяснения того, как в их умах совмещались представление о том, что они исповедуют истинное, не искажённое реформами Никона православие, и готовность лишить себя жизни во имя веры, совершив тем самым смертный грех. Целью исследования является анализ старообрядческого суицида в рамках концепции народной религиозности, позволяющей объяснить приоритет обрядовой практики над догматической составляющей. Материал и методы: Ритуальные самоубийства старообрядцев рассматриваются с позиции социокультурного подхода, на основе принципов историзма и детерминизма, применяются конкретно-исторический и историко-генетический методы исследования. Работа основана на материалах опубликованных судебно-следственных дел о старообрядческих самосожжениях, а также сочинениях самих старообрядцев. Результаты: Автор приходит к выводу, что противоречие между распространённой суицидальной практикой среди старообрядцев и отношением к суициду в христианстве снимается, если рассмотреть, что представляло собой народное православие XVII-XIX вв. Народная религиозность основана не на следовании религиозным догматам, а на обобщённом восприятии религиозного опыта своего социального окружения, она далека от канонических практик, ей присуще эмоциональное отношение к религии. Массовая неграмотность населения, в том числе и многих священнослужителей, неразвитость догматики в православии, сохранение архаических представлений об очищающей и спасающей силе огня привели к тому, что суицид стал рассматриваться старообрядцами как путь к достижению личного спасения и обретения жизни вечной. Хотя старообрядческие священнослужители пытались обосновать суицид догматически, ссылаясь на сюжеты из Библии, содержащие упоминания об огне, а также самоубийства, известные из истории раннего христианства, позволявшие, приняв смерть, не отступить от истинной, с их точки зрения, веры, эти объяснения адресовались, в первую очередь, последователям реформы Никона. Для самих старообрядцев самосожжение становится, прежде всего, ритуалом, которому должен следовать истинно верующий. О значимости ритуальной составляющей для староверов свидетельствуют тщательная подготовка к самосожжению: строительство специальных, предназначенных только для этой цели, сооружений, изготовление особых «смертных рубах», использование восьмиконечного креста как символа истинного христианства, стремление приурочить суицид к значимым религиозным праздникам, почитание мест самосожжения.

Проблема старообрядческих самоубийств в течение нескольких веков привлекает внимание исследователей, однако и в настоящее время не выработана единая точка зрения на причины распространения данного явления. Традиционно старообрядческие самоубийства рассматривались как проявления религиозного фанатизма, либо как результат преследования властями, не оставлявшего староверам иной, кроме суицида, возможности сохранить преданность своей вере. Однако практически без внимания исследователей долгое время оставался вопрос

о том, почему именно среди старообрядцев самосожжения приобрели такой массовый характер, несмотря на то, что христианство, поборниками которого они себя объявляли, осуждает самоубийства и рассматривает их как грех.

Учёных, анализирующих самоубийства старообрядцев, можно условно разделить на три основных группы. К первой следует отнести тех, кто рассматривает суицид, совершаемый старообрядцами, как религиозный и социальный протест, объясняет его социально политическими факторами: гонениями на старообрядцев со стороны государства и церкви, а также действиями старообрядческих проповедников, которые склоняли неповинных жертв к суициду, а сами оставались в живых [1-7]. Во вторую группу можно включить сторонников догматического объяснения суицида, связывавших его с особенностями представлений старообрядцев о загробной жизни человека, с учением о все очищающей, спасающей силе огня [8-14]. Исследователи, входящие в третью группу, рассматривают самоубийства старообрядцев, прежде всего, как разновидность обрядовой практики [15-19]. Представляется, однако, что ни один из указанных подходов не следует абсолютизировать. Старообрядческий суицид - явление, прошедшее определённую трансформацию в течение времени, и понять его можно только рассмотрев в единстве вероучения и обрядности в рамках концепции народной религиозности, основывающейся на архаических пластах мировоззрения и синкретичной по своей сущности.

Целью исследования является анализ ритуальных самоубийств старообрядцев с позиции концепции народной религиозности, позволяющей объяснить приоритет обрядности над догматической составляющей.

Материалы и методы.

Ритуальные самоубийства старообрядцев рассматриваются в работе с позиции социокультурного подхода, позволяющего наряду с институциональными сторонами старообрядчества рассмотреть его внеинституциональные стороны в культурном контексте; принципа историзма, способствующего анализу старообрядческого суицида в его развитии; принципа детерминизма, помогающего выявить его причинную обусловленность. Основными методами, применяемыми в работе, являются конкретно-исторический, нарративный метод, заключающийся в описании фактов старообрядческого суицида, с последующим их анализом, а также историко-генетический, позволяющий, с одной стороны, выявить причины ритуального суицида старообрядцев, с другой стороны, охарактеризовать его особенности и конкретные проявления. При написании статьи использованы опубликованные материалы судебно-следственных дел, касающихся старообрядческих самосожжений, публицистические сочинения старообрядческих писателей, а также духовные стихи [20-24].

Результаты и обсуждение.

Ритуальные самоубийства старообрядцев, практиковавшиеся с XVII по XIX вв., представляют собой сложное явление, претерпевшее ряд изменений с течением времени. Аутоде-структивные идеи получили распространение в старообрядчестве уже в первые десятилетия его существования. Первоначально среди раскольников было распространено «запащивание» -отказ принимать пищу, приводящий к смерти верующего, затем перешли к самоутоплению, однако впоследствии получили распространение «гари» - массовые самосожжения. Наряду с ними существовали и иные формы самоистребления: самозаклания, самопогребения, самоудушения дымом в пещере, самоподрыв при помощи порохового заряда и поочередное отрубание голов всем собравшимся [1, 25], однако они носили одиночный характер, тогда как самосожжения приобрели массовое распространение среди последователей старой веры. Большинство исследователей полагают, что истоки старообрядческих «гарей» восходят к самосожжению в вязниковских лесах Владимирского уезда последователей старца Капитона Колесникова [11, 19]. Именно после этого события число самосожжений возрастает.

Старообрядческий суицид был достаточно распространён вплоть до конца XIX в. Причём если самоубийства XVII - первой половины XVIII вв. ещё можно объяснить преследованиями со стороны властей, то в 1762 году Сенатом был издан указ «О прекращении изследо-ваний о самосжигателях». Согласно этому указу, если старообрядцы подтвердят, что причиной их решений о самосожжении стали «причиняемые им по одному их расколу притеснения и забирания под караул, то их уверить, что производимыя об них следствия уже уничтожить повелено, которыя и действительно ныне оставить, и содержащихся под караулом тотчас в домы отпустить да и вновь никого не забирать...» [26]. Преследование старообрядцев возобновилось только при Николае I. В 1831 году в Москве был создан Секретный совещательный комитет, который должен был направлять «разномыслящих» к сближению с церковью и «не давать способов распространяться вредным учениям [27]. Однако, несмотря на отсутствие преследований, в период с 1762 по 1825 годы было совершено не менее 23 массовых самосожжений [19], что не позволяет рассматривать их только как протест против действий властей.

В пользу того, что самосожжения старообрядцев не связаны с их преследованием властями, говорит и тот факт, что массовые самоубийства происходили в тех губерниях, где старообрядцы не подвергались преследованиям. Часто суициды совершались верующими не в ситуации отчаяния, не под влиянием нужды или преследований со стороны властей, а являлись следствием целенаправленной подготовки к важнейшему, с их точки зрения, обряду. Так, по данным из одного из дел о старообрядческих суицидах, обнаруженному И.А. Черняко-вой, в лесу близ деревни Насоновской Андом-ского погоста, совершили массовый суицид жители 15 дворов, которые были обеспечены «всем необходимым для жизни крестьянской семьи», неподалеку от деревни находилось пристанище, в котором раскольники могли укрыться и в случае необходимости выдержать продолжительную осаду. Там имелись запасы, позволяющие жить «в течение длительного времени без контактов с внешним миром» [28]. Однако они предпочли массовый суицид, а не уединенную жизнь вдали от властей и никонианских священнослужителей. Хотя доподлинно их мотивы неизвестны, можно с определённостью сказать, что этот суицид нельзя объяснить преследованием старообрядцев со стороны властей.

Анализируя причины самосожжений старообрядцев и их эволюцию, Е.Р. Романова предлагает выделить четыре типа самоубийств [19]. Первый из них практиковался сразу после раскола и был связан с ожиданием старообрядцами конца света. Самосожжение рассматривалось ими как единственный способ спасения от Антихриста. Второй тип самоубийств возник тогда, когда старообрядчество стало самостоятельным, оформившимся движением. К самосожжению старообрядцы прибегали как к мере защиты от преследователей, рассматривая его как подвиг мученичества. Третий тип самоубийств возник с середины XVIII века в условиях, когда власти смягчают политику по отношению к старообрядцам, однако те сами начинают провоцировать конфликты с властями, рассматривая самоубийство как самоцель и единственный надёжный путь к спасению. И,

наконец, четвертый тип самоубийств, характерный для XIX века, связан с укоренением данной практики в старообрядческой культуре. Решение о суициде принималось старообрядцами в силу традиции. К самоубийствам начали прибегать для решения конфликтов, возникавших между крестьянами и местной властью. Однако, несмотря на имевшиеся различия, можно выделить то, что объединяет старообрядческий суицид в разные исторические периоды, - это его распространённость в крестьянской среде и ярко выраженная ритуальная составляющая. Хотя традиционное христианство осуждает суицид, в старообрядчестве он получил распространение, став, в XVII-XIX вв. фактически частью обрядности. Попытки найти догматическое объяснение суициду старообрядцев в отрыве от его ритуальной составляющей свидетельствуют о непонимании специфики народной религиозности с присущим ей приоритетом обряда над догматом. Именно рассмотрение старообрядческого суицида в контексте синкретизма архаического мышления, сохранившегося в крестьянской среде России XVII в. и даже в более поздние периоды, позволяет понять данное явление и объяснить его распространение.

В любой развитой религиозной системе наряду с официальной теологией можно выделить так называемую «народную религиозность» или «народную веру». Народная религиозность представляет собой «статическую веру» в терминологии А. Бергсона [29], которая защищает традиционное общество от новшеств и интеллектуальных исканий современников. Концепция народной религиозности находится в стадии становления, однако общеизвестно, что верования, бытующие в народной, прежде всего крестьянской среде, отличаются от канонических практик, признаваемых и распространяемых официальной церковью. Народная религиозность включает в себя те практики, которые не кодифицированы, а связаны с народными обычаями, включены в повседневную жизнь. Особенностью народной религиозности является отсутствие в ней чётких, точных формулировок и некое обобщенное восприятие религиозного опыта своего социального окружения. Для народной религиозности характерно доминирование эмоционального восприятия религии. По мнению Ю. Арнаутовой, народная религиозность бытует в пространстве устной культуры, за которой стоит мифологический

(архаический) тип мышления [30]. Анализируя народную религиозность, польский учёный Е. Бартминьский отмечал, что она включает в себя элементы древних культурных традиций, восходящих к славянскому и даже индоевропейскому наследию [31]. Таким образом, народная религиозность синкретична. Под синкретизмом в данном случае понимаются «специфические модификации, происходящие в устоявшихся религиозных системах и культовых практиках, вызванных влиянием гетерогенных религиозных традиций, как правило, находящихся на разных уровнях разработанности дискурса» [32]. Одним из проявлений синкретизма архаического мышления является игнорирование причинно-следственных связей между явлениями и вера в эффективность ритуала.

Как известно, традиционное крестьянское мировоззрение архаично и крайне медленно подвергается трансформации. Долгое время в русской деревне христианство сочеталось с языческими верованиями. Как писал Е.В. Аничков, «христианизация деревни - дело не XI и XII вв., а XV и XVI, даже XVII вв.» [33]. Вплоть до XVIII в. значительная часть русского народа продолжала придерживаться языческих обрядов, сочетавшихся с христианством [34]. В народном сознании XVII в. христианство рассматривалось «не как религия, претендующая на духовную монополию, оно принималось сообразно не с христианской, а с языческой традицией, согласно которой "новое не вытесняет старого, а наслаивается на него, добавляется к старому"» [35]. Реформы патриарха Никона, вызванные стремлением церковных иерархов к приведению обрядности в соответствие каноническому вероучению, стали для крестьянского населения, с присущим его мировоззрению сложным сплавом христианской традиции и архаических представлений об устройстве мира, крайне болезненным изменением вековых традиций.

Следует также учитывать, что в период становления старообрядчества, большинство населения, особенно сельского, были неграмотны, они знакомились с основами вероучения на основе устного рассказа священника, зачастую тоже не очень образованного и сведущего в тонкостях доктрины. Кроме того, среди самих вероучителей в XVII и даже в XVIII в. было немало неграмотных. Христианское вероучение воспринималось старообрядцами весьма условно, на него наслаивались положения, изначально весьма далёкие от христианской религии. Народ воспринимал его в контексте анимистической, магической, мифологической картины мира, присущей традиционному обществу [36]. Таким образом, старообрядчество представляет собой неинституци-онализированную форму религии, своего рода народную религию, в которой христианские представления сочетались с дохристианскими, архаическими воззрениями.

Одной из особенностей народной религиозности является обрядоверие, подмена догмата и обряда. Исторически на Руси была неразвита богословская наука, и обряд всегда имел первостепенное значение, церковная проповедь часто замещалась чётким следованием ритуалу, на основании которого и отличали верующего от неверующего. Немецкий путешественник Адам Олеарий, побывавший в России в 30-х гг. XVII века, отмечал, что в московских церквях не слышно библейских текстов, нет проповедей, «большинство, в особенности - простонародье, немного могли бы объяснить и ответить о догматах своей веры» [37]. Верующие рассматривали обряд не просто как особый способ поклонения высшим силам, а как «целый образ жизни» [38]. Ритуал для старообрядцев - это не визуализация веры, он и есть сама вера, сама религия. В.П. Рябушинский, сам являющийся выходцем из семьи староверов, в своей книге «Старообрядчество и русской религиозное чувство» объясняет приверженность староверов обрядам следующим образом: «В религиозной жизни человека дух и интеллектуальная часть души находят себе выражение в догмате, а дух и сторона души, образующая область чувства, создают то, что называется религиозным чувством. <...> Через догмат и религиозное чувство в материальную оболочку обряда входят элементы духа и обеих сторон души, как рассудочной, так и области чувства - поэтому в обряде соединяются свойства всех трёх ликов человеческого естества» [39]. Именно поэтому нарушение ритуала рассматривалось противниками реформы Никона как отступление от истинной веры.

В условиях раскола происходит отделение богословски образованной части общества от неграмотной и незнакомой с христианской догматикой его части. Именно представители

этой, второй части, пополняют ряды старообрядцев. Неудивительно, что в этих условиях усиливается значение ещё дохристианских воззрений, бытовавших в народной среде. Распространение самосожжений у старообрядцев восходит ещё к праславянским представлениям о роли огня в жизни человека. А.С. Ахиезер полагал, что самосожжения есть одно из проявлений «манихейского сознания», присущего старообрядцам, которые считали, что предание себя огню «есть очищение от скверны» [40]. Согласно славянской мифологии, огонь очищал душу покойника от грехов. У славян существовал обычай сожжения мёртвых, также подтверждающий, что огонь есть очистительная стихия [41]. Причём с умершими часто сжигали не только их вещи, но и животных, и людей, что связано с идеей бессмертия души. Как писал И.И. Срезневский, огонь воспринимался древними славянами как первородная стихия, сила которой участвовала в сотворении мира [41]. Самосожжение таким образом связано с традиционными дохристианскими представлениями об «огненной смерти», базирующимися на «очищающей и воскресающей силе пламени». М.Б. Плюханова, изучавшая фольклорные памятники, указывает, что тема огня и перехода через огненную реку широко распространена в духовных стихах, на основе анализа которых можно прийти к выводу о том, что за самосожжением стоит образ самовольно творимого Страшного Суда [42]. Например, в стихе «Милостивая жена» мать бросает в раскаленную печь собственного младенца ради спасения Христа [43]. Таким образом, старообрядцы как искренне верующие люди, совершая суицид, руководствовались стремлением достичь личного спасения. Они полагали, что, предав себя очищающей силе огня, смогут обрести жизнь вечную.

Наряду с архаическими представлениями о роли огня в жизни человека, распространившихся среди старообрядцев, на формирование убеждений об очищающей силе огня оказали влияние и исторические события, обросшие многочисленными слухами. Как указывает Е.В. Романова, представление о том, что огненная смерть есть способ защиты вероучения, зародились в России в начале XVII века во время Смуты [19]. Так в «Записках» гетмана Станислава Жолкевского говорится о том, что после взятия поляками Смоленска в 1611 г. «взорвана была половина огромной церкви

(при которой имел свое пребывание архиепископ) с собравшимися в ней людьми, которых неизвестно даже куда девались разбросанные остатки и как бы с дымом улетели. Когда огонь распространился, многие из московитян, подобно как и в Москве, добровольно бросились в пламя за православную, говорили они, веру» [44]. На основе этого текста Е.В. Романова приходит к выводу, что задолго до раскола самосожжение уже рассматривалось как способ сохранения чистоты православия. Старообрядцы просто возвели его в ранг обряда, следование которому стало свидетельством истинной веры.

Поскольку сам ритуал, в том числе и ритуал самосожжения, имел для старообрядцев первостепенное значение, изначально его догматическому оправданию противники реформ Никона не уделяли внимания. Однако уже в конце 70-х - начале 80-х гг. XVII века появляются первые попытки обоснования «гарей», что осложнялось в целом негативным отношением к суициду в рамках христианства. Оправдывая суициды, старообрядческие проповедники обращались к истории раннего христианства, ссылались на мученика Лукиана, святую мученицу Соломонию, святую мученицу Манефу и других первохристиан [19]. В качестве примеров самоубийств во имя веры они приводили девицу Пелагию из жития Лукиана, пресвитера Антиохийского, которая «егда веры ради Христовы на мучение бысть искана», выбросилась из окна; Марчиана, который, не желая впасть в плотский грех с собственной женой, «сам принес хврастия и огонь вжег, и вниде во пламень» [45]. Для догматического оправдания суицида использовались те сюжеты из Библии, в которых есть упоминания об огне. Среди них эпизоды Евангелия от Матфея и от Луки, повествующие о проповедях Иоанна Крестителя: «Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь его; он будет крестить вас духом Святым и огнем» (Мф 3:11). Именно поэтому впоследствии за самосожжением закрепилось определение второго, «огненного крещения».

Для обоснования возможности суицида для христианина старообрядческие проповедники ссылались также на духовного лидера раскола - протопопа Аввакума. Доказательством того, что Аввакум не рассматривал самоубийство как грех, считалось его намерение предать себя

смерти, отказавшись от еды: «Я, плюнув на землю, говорил: "Я, реку, плюю на ево (царя -И.Л.) кормлю; не едше умру, а не предам бла-говерия". И потом повели меня в темницу, и не ел дней з десяток, да братья велели» [46]. Использовался также пример канонизации самоубийцы из жития конца XVI века, в котором повествуется о причисленном к лику святых жителя русского севера Кирилле Вельском, который, будучи оскорблённый боярином, утопился в реке» [47]. Однако догматическое обоснование суицида - это скорее попытка объяснить его той части верующих, которые последовали реформам Никона, то есть своим идеологическим противникам. Сами же старообрядцы по большей части не нуждались в догматическом обосновании суицида. Обрядовая сторона была для них первична. Со временем суицид для старообрядцев становится таким же значимым ритуалом, как и иные обрядовые действия.

О значимости именно ритуальной составляющей для самих старообрядцев свидетельствует тщательно продуманная подготовка к совершению самосожжения, в частности, строительство специальных сооружений, в которых будет совершаться обряд - «згорелых домов». Такие дома строились старообрядцами в глухих, удаленных местах по определённому образцу. В XVII в. они представляли собой просторные помещения с несколькими комнатами, имеющими небольшие окна, через которые нельзя спастись от огня [48]. Строительство таких сооружений, как правило, велось тайно. О целенаправленной подготовке к самосожжению свидетельствовало наличие в таких домах легковоспламеняющихся материалов: бересты, соломы, смолы, пороха. Д.И. Сапожников, опираясь на материалы следственного дела о самосожжении 1738 г. в деревне Шадриной, пишет, что постройки для самосожжений, включавшие четыре больших и шесть малых изб, были окружены частоколом, имели узкие входы, в которые едва может войти один человек. Сверху в них «вбиты запуски, к дверям и запускам для запора слеги, запуски сделаны из толстого лесу, в середине во всех избах и сенях, и наверху и внизу, с полу набросаны кудель, веники, солома, смоль». Чтобы одновременно зажечь все строения, в желобах вокруг них насыпан порох [49]. Описание интерьера «згорелого дома» редко встречается в источниках. Н. Загоскин, описывая тюменское самосожжение 1753 г., отмечал, что в интерьере «зго-релого дома» было много икон, перед которыми горели свечи. Старообрядцы совершали молитвы со свечами в руках и причащались из белого деревянного сосуда, имевшего форму большого стакана [50]. Со временем старообрядцы уделяют всё больше внимание выбору места для строительства «згорелого дома». Например, накануне самого крупного самосожжения в истории старообрядчества, произошедшего в 1756 г. около деревни Мальцевой, были приглашены специальные «старцы», которые указали место горения и благословили строительство там девяти изб «из которых две, поставленные тесно одна к другой без внутренней между ними перегородки, представляли что-то вроде молельной. Под избами, в подвальных помещениях, были сложены смолье и солома» [51]. Строительство «згорелых домов» свидетельствует, что суицид был для старообрядцев осознанным и продуманным поступком, а не спонтанным актом отчаяния, само сооружение подобных зданий, как и все последующие действия сопровождались чётким ритуалом, крайне значимым для старообрядцев.

Самосожжению всегда предшествовала коллективная молитва. Староверы, как описывает А.С. Пругавин, шили для всех участников обряда «смертныя рубахи» из белого холста

[52]. Как пишет Г.В. Есипов, перед совершением самосожжения старообрядцы одевали белые рубахи и бумажные венцы, с нанесённым на них красными чернилами восьмиконечным крестом [2]. Восьмиконечный крест трактовался старообрядцами как иконно русский древний крест, который когда-то был изображен на стягах Дмитрия Донского, как крест Владимира Святого и княгини Ольги - первой христианки

[53]. Ещё один фактор, свидетельствующий о значимости обрядовой стороны для лиц, совершивших самосожжение, это их стремление приурочить суицид к религиозным праздникам, например, к Пасхе. Праздник связывался в народном сознании с реинкарнацией, с переходом в новое качество. Так, усть-цилемские старообрядцы полагали, что в день Святой Пасхи «Господь призывает к себе только самых преданных вере» [54], и потому, умереть в такой день - высшее счастье. Таким образом, в сознании староверов придавалось особое значение обрядовой стороне суицида, которая соединялась с догматом, а зачастую и подменяла собой догмат.

В конце XIX - начале XX в., уже после прекращения массовых самосожжений староверов, обрядность трансформируется. Теперь сами места, в которых когда-то был совершён ритуальный суицид, становятся культовыми. Формируются обрядовые практики поклонения местам массовых самосожжений [52, 55]. Так, в газете «Олонецкие губернские ведомости» 1878 года упоминается целый ряд мест самосожжения старообрядцев, которые впоследствии стали местами поклонения и являлись таковыми во второй половине XIX в. Причём нередко эти места почитались не только староверами, но и православными [56]. Интересно, что в отдельных регионах почитание мест самосожжений сохранилось вплоть до настоящего времени. Как указывает Т.И. Дронова, в селе Усть-Цильма в Республике Коми и в начале XXI века самосжигателей «чтут как местных святых: их имена первыми зачитываются на вселенских поминальных службах <...> В 1990-х гг. была возведена часовня на месте сгоревшего скита, а в 2005 г. рядом установлен трехметровый восьмиконечный резной крест. Ежегодно на Троицу и на Иванов день к поклонному месту съезжаются староверы района и правят службы по усопшим скитникам» [57]. Таким образом, обрядоверие вплоть до сегодняшнего времени присуще народной религиозности, которая отличается от официальной теологии.

Выводы.

Несмотря на то, что ортодоксальное христианство осуждает суицид, считая его одним

Литература / References:

из тяжких грехов, в старообрядчестве ритуальные самосожжения приобрели статус значимого и одобряемого верующими религиозного обряда, понять специфику которого возможно в рамках концепции народной религиозности, с присущими ей синкретизмом, синтезом христианства с архаическими верованиями.

Одним из атрибутов народной религиозности является обрядоверие - подмена догмата обрядом. Распространённость обрядоверия среди староверов обусловлена слабым развитием догматики в православии, а также неграмотностью многих старообрядцев, что исключало саму возможность их знакомства с каноническими текстами. Суицид рассматривался староверами как акт следования специфически понимаемому религиозному долгу, совершившие его старообрядцы, вероятно, руководствовались стремлением достичь личного спасения и жизни вечной.

В уединённых поселениях подготовка к суициду могла стать такого рода ритуальной практикой под влиянием деятельности старообрядческих проповедников, распространяемых слухов, а также бытовавших в народной среде дохристианских представлений, в частности веры в спасающую, очистительную силу огня. О ритуальном характере самоубийств свидетельствует тщательная подготовка к их совершению: строительство специальных «зго-релых домов», изготовление обрядовой одежды, стремление приурочить суицид к религиозным праздникам, почитание мест самосожжения.

XVIII centuries. Izvestia: Herzen University Journal of Humanities Sciences. 2003; 3(5): 253-263.] (In Russ)

Russian Old Believers. SPb.: Printing house of M.A. Aleksandrov, 1912; 442.] (In Russ)

31. Бартминьский Е. Христианство и народная культура: Богоматерь в польской народной традиции. Язык культуры: семантика и грамматика. К 80-летию со дня рождения академика Никиты Ильича Толстого (1923—1996). Отв. ред. С.М. Толстая. М.: Индрик, 2004. С. 107-130. [Bartmin&skiy E. Christianity and Popular Culture: Our Lady of the Polish