НЕОНАЦИОНАЛИЗМ

ШТУДИИ

Антон Немакин

вопросы НАЦИОНАЛИЗМА 2017 № 2 (30)

«Неонационадизм»:

Гитлеровская Германия и вопрос о немецкой интервенции в ра6отах В.В. Шульгина 19 30-х гг.

Вторая половина 1930-х — начало 1940-х гг. — один из наименее изученных периодов жизни и деятельности известного политика и писателя, одного из лидеров русских националистов Василия Витальевича Шульгина (1878-1976). Среди причин этого можно отметить и гибель значительной части его архива за указанный период, и малую публицистическую активность самого Василия Витальевича. Но не последнюю роль играло и нежелание самого Шульгина, вывезенного в СССР и находившегося долгие годы в заключении, вспоминать о некоторых аспектах своей деятельности, связанных, в частности, с попытками наладить сотрудничество с гитлеровской Германией.

Во время беседы с режиссером Ф.М. Эрмлером в августе 1964 г. (в рамках подготовки фильма «Дни», позднее получившего другое название — «Перед судом истории»), Шульгин, говоря о своих бывших соратниках по Русскому общевоинскому союзу (РОВС), поддержавших гитлеровскую Германию, заявил: «Я не примкнул к этой категории эмигрантов только потому, что мною владела мысль, почерпнутая мною из Шекспира — "И злая тварь милее твари злейшей". А злейшую тварь я видел в лице Гитлера, поэтому в глубине своего сердца я желал победы Сталину и не примкнул ни к каким германским акциям»1. Те же,

О жизни Шульгина в 1941-1944 гг. информации очень мало. Р.Г. Красю-ков, тесно общавшийся с ним в конце 1960-х — начале 1970-х гг., писал: «Летом 1944 года, когда всем было понятно, что крах Германии неизбежен, сын Василия Витальевича предложил ему вместе уехать в одну из нейтральных стран (кажется, в Швейцарию). Дмитрий Васильевич Шульгин, работавший в Польше на строительстве шоссейных дорог, прислал отцу для заполнения и оформления необходимые документы. Но Василий Витальевич их не оформил. В конце заявления, перед подписью, следовало написать: "Хайль Гитлер". А он этого сделать не мог. Принципиально. В течение всего времени оккупации Югославии он ни разу не вступил в разговор ни с одхожие мысли Шульгина также см.: Государственный архив Российской федерации

(ГАРФ). ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 313. Л. 16-17. _

! Там :

. Л. 12.

ним немцем. Он продолжал хранить верность союзникам России еще по первой войне»4. Как будет показано далее, если эта история и реальна, то отказ Шульгина написать «Хайль Гитлер» был вызван явно не верностью союзникам по Первой мировой войне, а иными причинами. К тому же его сын Дмитрий в годы войны был занят не столько строительством дорог, сколько антибольшевистской работой: он «поступил в РОА с целью организации подпольных ячеек НТС на захваченных немцами территориях для борьбы с советской властью; этой организационной деятельностью он занимался под Смоленском в свободное время от преподавания местным студентам немецкого языка». В отличие от многих других эмигрантов, Дмитрий никогда не скрывал, что служил у А.А. Власова, а скорее гордился этим5.

В 1960 г. Шульгин описал несколько сюжетов из своей жизни во время Второй мировой войны в «Открытом письме к русским эмигрантам», появившемся на страницах издававшейся в Нью-Йорке просоветской газеты «Русский голос» (письмо это готовилось и вышло в свет при содействии КГБ).

«Мне удалось не поклониться Гитлеру, — писал Василий Витальевич. — Его теория о том, что немецкая раса, как сероглазая, призвана повелевать над людьми с темными глазами, казалась мне непостижимо нелепой. И в особенности потому, что нелогичный этот расист начал истреблять сероглазых же, т.е. англосаксов, норвежцев, чехов, поляков и русских.

О делах же нацистов я мог судить, наблюдая, с какой жестокостью их подручные, хорватские усташи, преследовали сербов. Стены городка, где

я жил, неоднократно покрывались объявлениями с перечислением казненных по имени и фамилии. При этом соблюдался такой расчет: за каждого убитого или раненого немца или хорвата расстреливалось 10 сербов. Эти десятки брались из числа совершенно ни в чем не повинных людей, сидевших в тюрьмах как "заложники". <...>

К сожалению, у меня не хватило мужества протестовать против всего этого громогласно, публично. Да и средства для этого не было. Ни одна газета не напечатала бы моей статьи. Я мог бы только войти в застенок усташей и крикнуть палачам в лицо то, что я о них думаю. Но это было бы самоубийством некоего героического комара, о каковом великолепном акте никто бы и не узнал. Я воздержался, поэтому в герои и не гожусь»6.

Шульгин не осуждал примкнувших к Гитлеру (так как сам «не герой»), но утверждал, что глубоко скорбит об этом. «В лице Гитлера эмиграция увидела "освободителя". Я держал в руках открытку с портретом фюрера, под которым была надпись по-русски "Освободитель". Многие этим соблазнились и заблудились». У него же самого «открылись глаза»: «Кого мы хотели освобождать? Тот народ, что умирает за своих "угнетателей"? <...> мы ошиблись. Этот народ не желает "освобождения" из наших рук. Когда я это понял, наши усилия по свержению Советской власти показались мне и трагическими и смешными»7.

Шульгин также отметил, что некоторые его друзья «бывали в среде так наз[ываемых] "власовцев". Этих "власовцев" было ничтожное число, если сравнить их с громадой армии и народа»8 (про сына он по понятным причинам умолчал). Кроме того,

он вспомнил о том, как встретил в Сремских Карловцах сотню казаков-коллаборационистов с «неприятными лицами», которые вешали сербов на столбах9. Слова Шульгина о ничтожном числе власовцев вызывали возмущение в эмигрантских кругах, оставшихся на позициях «непримиримости». Так, например, Б.К. Ганусов-ский, служивший в 15-м казачьем кавалерийском корпусе СС, писал в ответ на обращение Шульгина: «Вы лжете, г-н Шульгин: число русских, дравшихся в рядах немецких войск против коммунизма, не было "ничтожным". <...> Вы, г-н Шульгин, ничего этого не знаете, ибо вы объявили себя "нейтралистом" в этой смертельной схватке. Вы отсиживались в теплом уголке в Югославии и думали отсидеться совсем. Это вам не удалось, и теперь вы лижете бьющую руку своего нового хозяина»10.

Как уже было отмечено, Шульгин опубликовал свои письма в рамках кампании КГБ по разложению русской эмиграции. Сам Василий Витальевич в своих личных записях признавался, что написал обращение к русским эмигрантам по просьбе советских властей с целью создать для себя «благоприятную атмосферу». Благодаря этой декларации, «благоприятной коммунизму», он надеялся получить разрешение на выезд в США к тому самому сыну-«власовцу»11. Само собой, Шульгина обманули и никуда не выпустили.

Было бы неправильным утверждать, что Шульгин во всех вышеприведенных случаях врал. Скорее, он кое-что недоговаривал. Действительно, в годы во-

йны он не пошел на сотрудничество с немцами (впрочем, далеко не факт, что они это сотрудничество вообще предлагали) и жил частной жизнью, но его мотивация, вероятно, была сложнее и не сводилась только к молчаливому протесту против насилия, творящегося над сербским населением. В любом случае, опираться исключительно на его воспоминания 1960-1970-х гг. было бы ошибкой.

В действительности в предвоенные годы у Шульгина все-таки были определенные надежды на Германию и Гитлера. Об этих надеждах и планах, а также о разрабатываемой им концепции «неонационализма» и пойдет речь в данной статье. Несмотря на серьезные проблемы с документальной базой, все же есть ряд источников, позволяющих раскрыть тему. Во-первых, это материалы следственного дела В.В. Шульгина, опубликованные А.В. Репниковым, В.Г. Макаровым и В.С. Христофоро-вым12. Во-вторых, статьи Шульгина в софийской газете «Голос России» (факт его сотрудничества в данной газете не является секретом, но почему-то сами статьи ранее в научных работах не использовались). В-третьих, статьи Шульгина в газете Национально-трудового союза нового поколения (НТСНП, будущий Народно-трудовой союз — НТС) «За Россию», выявленные нами и впервые вводимые в научный оборот. В отличие от других его материалов, статьи публиковались без подписи; найти их удалось благодаря как воспоминаниям самого Шульгина, так и ряду косвенных признаков и стилистических особенностей13.

В начале 1930-х гг. Шульгин, ранее отошедший от активной деятельности из-за разоблачения «Треста», попытался вернуться в политическую жизнь эмиграции. Живя в Любляне, он начал проводить занятия по «умению говорить» с молодежью из НТСНП14. Затем, перебравшись в Белград, стал членом местного Комитета содействия НТСНП15 (членом самой организации «нацмальчиков» он не мог быть в силу возраста). Шульгин продолжил обучать «союзную» молодежь, время от времени посещал региональные отделы в других городах Югославии, писал в газету НТСНП «За Россию». Постепенно его влияние в организации росло. В 1936 г. он также стал постоянным сотрудником софийской газеты «Голос России», издававшейся И.Л. Соло-невичем.

В это время в Германии к власти пришел Адольф Гитлер, и в широких кругах русской эмиграции стал обсуждаться вопрос о возможности сотрудничества с нацистами. Отношение Шульгина к новому вождю Германии

Шульгина о жизни в эмиграции. Публикация Д.Б. Спорова // Диаспора. Новые материалы. Выпуск IX. Париж: Athenäum; СПб.: феникс, 2007. С. 478-479. В данной беседе Шульгин упоминал о своем «Открытом письме Сталину», опубликованном в газете «За Россию». Автор комментария отмечает, что «статью с подобным названием или подобной тематики обнаружить не удалось», но, видимо, он плохо искал. Как нам удалось установить, статья эта действительно была опубликована в газете «За Россию», но имела несколько иное наименование — «Ответ тов. Сталину». Обнаружение данной статьи помогло установить ряд других материалов Шульгина, опубликованных в печатном органе НТСНП. С полной уверенностью можно говорить о трех статьях Шульгина в газете «За Россию», хотя нельзя исключать, что их было больше.

изначально было неоднозначным, сторонником национал-социализма он так никогда и не стал. Государство в Германии, по мнению Шульгина, связало индивидуума (в отличие Англии или франции), но, несмотря на это, оно также стремится «к благосостоянию населения, увеличению его материального достатка, обогащению его духовной культуры»16. Если был бы выбор между сталинским и гитлеровским социализмом (а режим Гитлера им воспринимался как социалистический), то он без сомнений выбрал бы второй. Особенно впечатлил Василия Витальевича организованный в 1934 г. референдум об объединении постов президента и канцлера:

«Гитлер <...> обратился к пролетариату, к трудящимся массам, к крестьянам и рабочим. Обратился с вопросом, поставленным крайне остро. Ведь Гитлер сделал себя и главой правительства и президентом Республики, то есть и товарищем Сталиным и товарищем Калининым — сразу! И вот в этой двойной роли он поставил вопрос народу: "Люб ли я вам?"

И получил ответ, подобный которому история еще не знала. Тридцать восемь мильонов пролетарских, трудящихся, рабоче-крестьянских голосов закричали:

— Да, люб, люб, люб!!!»17 Признавая достижения Германии, Шульгин не был сторонником повторения гитлеровского опыта в России: «Гитлер пришел после того, как его стране осточертели злоупотребления именем политической свободы. В России дело обстоит наоборот. Смертельно ненавистен острожный режим Гепеу. Поэтому надо дать свободу»18. Василий Витальевич также не мог не

признать, что страницы книги Гитлера «Mein Kampf» «пропитаны тремя не-навистями: ненавистью к французам, ненавистью к евреям, ненавистью к славянам». Но он отмечал, что Гитлер из озлобленного узника превратился в правителя государства, власть которого безгранична и опирается «на миллионы в унисон бьющихся сердец»19. Гитлер — это «новый вид единодержавия, единодержавия XX века, на наших глазах обновляющего тысячелетние варяжские традиции»20. «Благодаря чудодейственной силе этого единодержавия XX века, Гитлер в короткое время залечивает самые зияющие раны немецкого народа. Рядом удачнейших ходов он, перед лицом парализованной и изумленной Европы, воссоздает былую мощь Германии. И по мере того, как немцы вновь обретают уважение друзей и врагов, ненависть в немецких сердцах идет на убыль. Параллельно с этим вырастает новый Гитлер. Гитлер — водитель великого государства. И, наконец, с поразительной смелостью он, этот новый Гитлер, Гитлер № 2, отрекается от прежнего Гитлера, Гитлера № 1, того Гитлера, у которого для других наций не было в сердце ничего, кроме ненависти»21. Опираясь на интервью Гитлера французскому журналисту Бертрану де Жувенелю, Шульгин посчитал, что фюрер искренне стремится к налаживанию добрососедских отношений с Францией. Но он тут же задавал себе вопрос: есть ли Гитлер № 3, который готов изменить и свое отношение к русским?

Вопрос о перспективах отношений с Германией Шульгин связывал с вопросом о национализме. Василий Витальевич отмечал, что он «старый националист», и поэтому вправе заявить,

что «мы, старые националисты, мы, довоенные националисты, мы были... слепые националисты». По его мнению, немецкие, австрийские и русские националисты заблудились в дебрях и погубили в ходе мировой войны свои империи: «Для чьей пользы мы работали и умирали? Для чьей славы? Ad majorem gloriam22 Маркса, во славу Ленина, ради благоденствия Сталина. Невольно мы явились лучшими их пособниками. Без нашего национализма не бывать бы коммунизму. На месте нынешнего красного диктатора я выбил бы медаль с надписью: "Устроителям мировой войны от благодарного Сталина"». Национализм привел к войне, а война привела к коммунизму, следовательно, национализм привел к коммунизму. Шульгин считал, что коммунистическая Москва продолжила использовать национализм и после окончания войны. Разжигая национальные страсти, она настраивала немцев против французов, французов против немцев и т.д. «Агенты Димитрова повели за собой националистическую францию. Да, националистическую, потому что средний французский националист — старо-националист, то есть слепой националист. Этот слепой националист так испугался Германии, что пошел за Блюмом. Ибо в этом еврее именно потому, что он еврей, видели гарантию, что он защитит францию от Гитлера»23.

Особенно ярко «старо-национа-лизм» проявился во время гражданской войны в Испании, во время которой националисты разных стран не только не создали «единый антикоммунистический фронт» против «коммунистической Чумы», но в большинстве своем сочувствовали «законному испанскому правительству», то есть коммунистам: «французские нацио22 К вящей славе (лат.).

налисты боятся, что победа националистов в Испании "как-то" усилит Гитлера. А с точки зрения французских старо-националистов враг № 1 отнюдь не Чума. Враг № 1 — Германия. Английские же старо-националисты опасаются, что победа националистов испанских "как-то" усилит Муссолини. А по их мнению, враг № 1 совсем не Чума. Враг № 1 — Италия. Так же рассуждают чехословацкие старо-на-ционалисты: они тоже твердо решили, что враг № 1 не Сталин, а Гитлер. В целом ряде других держав старо-на-ционалисты считают врагом № 1 не реальную Чуму, которая стоит у них на пороге, а некий туманный призрак прошлого: Габсбургов»24. Именно поэтому «вражда националистов между собою, их грызня и борьба есть не что иное, как самоистребление именно той человеческой породы, которая страшна коммунизму»25.

Шульгин боялся, что вражда немцев и французов приведет к новой войне между ними, которая только усилит СССР. «Пришествие Хитлера26 было вашим тактическим проигрышем, потому что марксистов выгнали из Германии, — писал он в открытом письме к Сталину. — Но оно же является вашим стратегическим выигрышем, поскольку хитлеризм чреват новой войной с францией. В этой войне вы всеми силами будете помогать франции. Если Германия будет разбита, в ней, несомненно, воцарится марксизм. В этом случае Советская Россия сольется с Советской Германией, про24 Шульгин В.В. Неонационализм (Националисты всех стран, соединяйтесь.) // Голос России. 1936. 24 ноября. № 23. С. 3.

глотив при сем удобном случае лимитрофы, Польшу, Чехию, а может быть, и другие державы». Таким образом, немцы и французы вместо того, чтобы совместно идти на Москву, готовы вцепиться друг в друга. Но Шульгин все же надеялся, что они одумаются: «Если Германия поймет, в чем заключается ее будущее, свершится то, о чем мечтал Врангель: Германия помирится с Францией. И тогда может произойти то, что подразумевал Троцкий, когда он называл Хитлера "сверхВрангелем". В тот день случится еще одно удивительное превращение: вы, товарищ Сталин, прикинетесь русским националистом! Вместе с Ворошиловым, а может быть, и Троцким, будете кричать: "ни пяди русской земли!" Но вряд ли этот маскарад покажется кому-нибудь убедительным»27.

Описанное выше не значило, что следует вовсе отказаться от национализма, но «вместо слепого национализма должен быть национализм зрячий», который призван «спасти и сохранить нации от взаимоистребления»28. В старом национализме было много высоких заповедей, но среди благотворных и плодотворных начал имелось «готтентотское правило»: «Если ты меня съешь, это плохо, но если я тебя съем, это очень хорошо». Это правило соответствовало примитивным формам борьбы за существование, но в XX в. оно обанкротилось: никто никого не съел, зато на ослабевших в драке готтентотов набросилась коммунистическая Чума29.

Ссылаясь на работы братьев Соло-невичей, Шульгин утверждал, что русский народ вопит в душе: «Черт, дья27 [Шульгин В.В.] Ответ тов. Сталину. Что такое СССР? // За Россию. 1934. № 28.

вол пусть придет, лишь бы освободил от Чумы!», и при этом больше всего надеется на немцев. «Итак, готтентот молит о помощи готтентота. Но готтентоты помощи друг другу не оказывают. Готтентоты ослабевших убивают и съедают. Для того, чтобы помощь была оказана, готтентоты должны перестать быть готтентотами».

«Я не знаю, способен ли германский готтентот перестать быть готтентотом, — продолжал он. — Но я знаю: тот, кто об этом его молит, должен начать с самого себя. Готтентот, молящий о помощи, сам в душе своей должен отречься от готтентотства. Иначе он на помощь не имеет права и никогда ее не получит. Другими словами, русский народ, желающий чтобы немецкий народ поднялся до той моральной высоты, где помощь оказывают, сам должен подняться внутренно до этой же высоты»30.

Как считал Шульгин, некоторые русские «страдают ксенофобией в самой готтентотской форме, являясь людоедами стопроцентной пробы». В качестве примера он приводил статью «Никаких испанцев», опубликованную в крайне правой газете «Царский вестник» и принадлежавшую перу известного публициста и военного историка А.А. Керсновского, писавшего: «Когда, наконец, мы поймем, что иностранные националисты — будь то испанские белогвардейцы, французские "огненные кресты", немецкие наци и итальянские фашисты — такие же враги нас, русских эмигрантов, и нашей Родины, как и преследуемые ими коммунисты? Не спасать их надо, а повторить мудрые слова Тараса Бульбы: "Чтоб они все подохли, собаки!"»31

Шульгин был категорически не согласен с мнением Керсновского, считая, что национальная злоба, выраженная в этой статье, доводит до самоубийства:

«Представим себе, что Гитлер <...> эту каннибальскую премудрость воспримет. Если это случится, то наступит и неизбежное последствие усвоения немцами русско-эмигрантской психики. И тогда фюрер скажет в согласии с заветами Тараса Бульбы:

— Чтоб вы все подохли, русские свиньи! Я наделаю из вас колбас для моих доблестных немцев!..

Мудрец из мудрой газетки будет этим доволен. Но что скажет русский народ?»

Поэтому, делал вывод Шульгин, тот, кто не хочет заблудиться, «должен стряхнуть с себя цепи провалившегося Старо-Национализма, чтобы стать под знамена национализма "исправленного и дополненного", то есть Неонационализма». В «неонационализме» «готтентотский параграф» должен быть выброшен, а на его место поставлена заповедь: «Неонационалистам есть друг друга воспрещается. Почему? Потому что национальный каннибализм приводит к коммунизму. В борьбе с последним, неонационалисты всех стран, объединяйтесь!..»32 Таким образом,

Царский вестник. 1936. 4 октября (21 сентября). № 521. С. 2.

Шульгин призывал к созданию «националистического Интернационала» в противовес Интернационалу коммунистическому. Опираясь именно на эти исходные теоретические установки, он и оценивал перспективы будущей советско-германской войны.

Шульгин рассматривал три возможных варианта немецкого Drang nach Osten33. Первый — «программа 1918 года» — предполагал отторжение от России всего ее Юга, создание «независимой» Украины, казачьих, кавказских и закавказских республик, проникновение в Азию, выход к Персидскому заливу. Эта программа настроила бы против Германии Англию, так как последняя усмотрела бы покушение на ее интересы. К тому же Германии было бы очень трудно контролировать зависимые территории, представляющие из себя «географическую змею». В довершение всего, «Россия, какова бы она ни была, Красная или Белая, после ампутации стала бы смертельным врагом Германии. Идея реванша доминировала бы над всем». В итоге Германия была бы окружена врагами и вынуждена тратить гигантские ресурсы на освоение новых территорий. Закончилось бы все для немцев плачевно — новой мировой войной и поражением в ней.

Второй вариант — расчленение России совместно с Польшей и Финляндией. В таком случае Финляндия может получить Карелию, Польша — Правобережную Малороссию с выходом к Черному морю. Германия же оккупирует Прибалтику и территории вплоть до Петербурга. Этот вариант скромнее первого, но в то же время выгоднее для Германии, так как не восстановит против нее Англию. Но если мир буными усилиями эти искры, памятуя, что по-

жар, которыми они чреваты, всегда на пользу только тем, кто поставил себе целью — сжечь мир.» (Шульгин В. Фашисты всех стран, со_ единяйтесь! // Русская газета. 1924. 4 ноября.

Ю6 № 164. С. 2). _ 33 Натиск на Восток (нем.).

дет заключен с большевиками, он не улучшит положение Германии. Большевики, по мнению Шульгина, сдадут территории, чтобы усидеть у власти, как и в 1918 году, но затем опять начнут готовиться к реваншу: «Покуда Сталин сидит в Москве, не может быть спокойствия в Берлине». Если же такой договор будет заключен с небольшевистской Россией, то выгоды для Германии могут показаться недостаточными.

Первые два варианта, описанные выше и связанные с расчленением СССР, Шульгин именовал «малой программой». Третий же вариант есть «большая программа», то есть «германская акция не в отношении отдельных территорий, отторгаемых от России, а в отношении всей России, целокупной России». Большая программа могла быть как источником всяческих бед, так и спасением для России и Германии. В первом случае «можно стать на точку зрения "горе побежденным!" Можно применить к послебольшевистской России принципы книги "Mein Kampf". Можно попытаться превратить шестую часть суши в германскую колонию». Но такие попытки немцев колонизировать Россию, носящие к тому же безнравственный характер, не кончатся ничем хорошим в первую очередь для них самих, так как русский народ окажет ожесточенное сопротивление.

Второй вариант «большой программы» — это немецкая политика, основанная на сочетании идеализма и практицизма:

«Базис идеалистический. В данном случае — борьба с мировым Злом. На этом пути необходимо свержение мировой власти Коминтерна. А это последнее может быть достигнуто только через победу над Сталиным.

Базис практический. В результате тяжелой борьбы необходимо материальное удовлетворение Германии. Это удовлетворение будет получено через политический и экономический договор с освобожденной Россией. Договор этот должен быть выгоден для обеих стран. Почему? Потому что дружественная Россия принесет Германии гораздо больше практической пользы, чем Россия эксплуатируемая.

Понимаемый в таком смысле, Drang nach Osten, то есть концепция высокого идеализма и разумного практицизма, должен быть приветствуем с русской точки зрения»34.

Шульгин обращался к немцам, призывая проявить благоразумие: «Вы уже пробовали воевать за раздел России. Бесполезно напоминать вам, чем это предприятие для вас кончилось. Вы хотите это повторить? Но латинская поговорка недаром говорит — non bis in idem35. Попробуйте теперь вести войну за освобождение Единой России. Освобождение от тех, от кого вы сами только что освободились. Это даже немножко ваша обязанность, если хотите. Не от вас ли мы получили великое учение Карла Маркса? Не вы ли нам прислали в запломбированном вагоне Ленина и прочих коммунистов с приложением семидесяти миллионов марок на коммунистическую пропаганду? Согласитесь, что в том, что переживает Россия, в значительной мере виновна ваша деятельность. Не было ли бы справедливо, чтобы залечила раны та же рука, что их нанесла? Но главное не в этом, а в нижеследующем: симбиоз с Единой Россией окажется для вас неизмеримо выгоднее, чем эксплуатация ее окровавленных лоскутьев».

Василий Витальевич полагал, что внешняя политика немцев в отношении СССР пока еще не определена, и поэтому есть возможность склонить фюрера на сторону русской эмиграции: «Хитлеровская Германия еще не нашла "восточной дороги". Она сейчас, как в

свое время великий князь Киевский, выбирает свою "религию". Сосредоточим же наши усилия на том, чтобы наилучше и убедительнее представить ей нашу правую веру. И если конунг Валь-демар в X веке выбрал веру греческую, почему в XX веке Адольф Хитлер не может выбрать веры. русской?»36

Шульгину казалось, что такой новый Гитлер, «Гитлер № 3», вполне возможен. «Русский поворот» Гитлера вовсе не исключает борьбы с СССР, напротив, «мысли этого рода неизбежно должны были бы привести к таковой борьбе», то есть к немецкой интервенции. Эта интервенция должна спасти русский народ от большевизма и заложить основание для будущего немецко-русского союза. «Будет день, и на месте обер-поджигателя земного шара [Сталина] окажется человек душевного склада Гитлера. Он погасит социальную вражду. Он будет стремиться залить вражду национальную. Тогда с этим новым человеком Гитлер может договориться о разумных международных отношениях. Эти двое найдут формы мирного и для обоих народов (немецкого и русского) благодетельного симбиоза»37.

Впрочем, кажется, на некоторое время Шульгин возвращался из мира фантазий к реальности и оговаривался, что описанное им возможно, «если только Гитлер № 3 не миф нашего горячего желания»38. Он отмечал, что, несмотря на русофобские высказывания из «Mein Kampf», многие русские стоят за Гитлера. Это происходит потому, «что из двух зол выбирают меньшее. И оттого еще, что в глубине души многие русские думают, что с Гитлером дело как-то сладится. Ошибаются ли эти русские, это другой вопрос»39.

По крайней мере, самому Шульгину казалось, что с немцами договориться можно. Пытаясь убедить в этом себя и читателей, он вспоминал о поведении немцев в Киеве и отношении к нему, их врагу, в годы Первой мировой войны: «Меня не следует смешивать с теми, кого обыкновенно называют "германофилами". Я не встречал немцев с цветами в 1918 году. Я не переряжался в "украинство" в угоду высокой немецкой политике. Но и тогда я понял, что немецкая армия уважает людей, оставшихся верными России. Я бы сказал, что германские офицеры, ничего не предпринявшие против редактора "Киевлянина" и его многочисленных друзей, уже тогда, уже в 1918 году, в душе своей были "неонационалистами". Они поняли наши чувства. Между нами и во время войны было духовное сродство. Но они исполняли свой долг, как мы — свой». Статья Шульгина в последнем номере «Киевлянина», закрытого в знак протеста против немецкой оккупации, заканчивалась утверждением, что «честные противники скорее столкуются друг с другом, чем бесчестные друзья». Теперь, по его мнению, «настало время подумать, на каких условиях можно было бы сговориться, если бы было кому сговариваться»40.

Наиболее подробные сведения о «большой программе» и попытках «представить нашу веру» и «сговориться» с немцами были изложены в книге «Пояс Ориона», о которой можно узнать из материалов следственного дела Шульгина, заведенного на него после ареста и отправки на Лубянку. Один из лидеров «нацмальчиков» М.А. Георгиевский, допрошенный 1 сентября 1945 г., показал, что Шульгин, в середине 1930-х гг. пытавшийся усилить свое влияние в НТСНП и устраивавший у себя на квартире встречи с руководящими и влиятельными членами организации, хотел более широкой деятельности, чем просто чтение лекций и выпуск газеты «За Россию». Одной из его идей было войти в контакт с руководством Третьего рейха. «Свержение советской власти он представлял себе не иначе как при помощи иностранцев. Главные свои надежды в этом он возлагал на немцев и постоянно говорил, что надо действовать в направлении обеспечения себе немецкой поддержки». Перед одной из поездок Георгиевского за границу в 1936 году Шульгин вручил ему рукопись, напечатанную на машинке и озаглавленную «Пояс Ориона». Эту рукопись он просил «как-нибудь протолкнуть в немецкие круги». По словам Георгиевского, в ней «шла речь и создании единого целого из трех "звезд" пояса Ориона: Германии, Японии и России, причем России, "освобожденной" от советской власти с помощью Германии и Японии. По выражению Шульгина, этот пояс мог бы опоясать весь мир и проводить свою политику. Объединение трех "союзников" предполагалось Шульгиным самое тесное. Подданные трех стран, например, должны были бы пользоваться всеми правами подданных в каждой стране. Тем самым практически в России началось бы не стесняемое никакими ограничениями хозяйничание немцев и японцев. Проект Шульгина предлагал щедрую компенсацию "союзников", главным образом немцев. Он предлагал передачу совхозов и других земельных угодий для хозяйствования немцам. Точно так же открывались двери и для "союзнического" капитала и предприятий в России». По свидетельству Георгиевского, он эти взгляды не разделял и поэтому решил рукопись никуда не передавать41.

На допросе 14 сентября Шульгину,

_ 40 Шульгин В.В. «Честные враги и бесчест108 НЫе друзья» // Голос России. 1936. 8 декабря. _ № 25. С. 3.

Тюремная одиссея Василия Шульгина.

С. 223.

ознакомленному с показаниями Георгиевского, пришлось признать, что он ранее умолчал о рукописи «Пояс Ориона», написанной примерно в 1934 году. «Рукопись начата мной с того, что я, взяв созвездие Ориона, сравнительно перенес его на возможность сотрудничества трех больших государств: России, Германии и Японии, — сообщал он следователю. — "Союз" этих трех держав казался мне осью мира, причем я как бы предугадал терминологию Гитлера и Муссолини "Ось — Берлин, Рим, Токио". Союз Германии, России и Японии я считал вполне естественным, определяемым географией и историей. Последняя показала, что России необходимо вести борьбу с Востоком и Западом или же найти форму сожития русского народа с японским и германским народами, которые стремились все время взять Россию в клещи, являлись довольно сильными народами, владевшими современной техникой»42. Чтобы избежать повторения событий 1905, 1914 и 1917 гг.43, Шульгин выдвигал вопрос о сотрудничестве России, Германии и Японии при условии свержения советской власти, которое предусматривалось «сначала внутренними силами, а если бы это оказалось невозможным, то силами интервентов, причем в этом преимущество отдавалось Германии».

«Преемники новой власти в России, установленной таким путем, — продолжал он, — должны были, на мой взгляд, предоставить Германии некоторые территории России для колонизации, т.к. немцы извечно жаловались на недостаток земли и хлеба, а также сырьевых ресурсов, и в свою очередь получить из Германии, как страны высокоиндустриальной, необходимое

оборудование. При этом я исходил из того, что немцы будут выступать в союзе с Россией только для свержения Советской власти, организовав против нее крестовый поход, но никак не против русского народа»44. Шульгин отрицал свое стремление установить в России гитлеровский режим, утверждая, что речь шла о сотрудничестве Германии и России «при условии ?