Вестн. Моск. ун-та. Сер. 25. Международные отношения и мировая политика. 2013. № 1
ИДЕОЛОГИЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА
Ю.Н. Шихов*
ФОРМИРОВАНИЕ ПОДХОДОВ США К ПРОБЛЕМЕ
ПОЛИТИЧЕСКОГО ИСЛАМА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ 1990Х ГОДОВ: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА
В статье исследован процесс формирования подходов США к проблеме политического ислама в первой половине 1990-х годов. В это время феномен исламизма впервые оказался в центре политики Соединенных Штатов на Ближнем Востоке и в Северной Африке и стал рассматриваться в Вашингтоне в качестве целостной международной проблемы. В те же годы в американском экспертном сообществе и внешнеполитических ведомствах оформилась идея о необходимости диалога с умеренными исламистами, которая впоследствии легла в основу политики администрации Б. Обамы на Ближнем Востоке после событий «арабской весны». В статье рассмотрены дискуссия по проблеме политического ислама в политико-академических кругах США и подходы администраций Дж. Буша-старшего и У. Клинтона к этому явлению. Освещены попытки реализации Вашингтоном своих подходов к исламизму в ключевых странах региона — Египте, Алжире и Турции.
События «арабской весны» 2011 г., ознаменовавшиеся падением правящих режимов сразу в нескольких странах Ближнего Востока и Северной Африки, привели, как и предполагали многие эксперты, к резкому усилению влияния политического ислама в регионе, в том числе в тех государствах, где это движение в последние годы заметно сдало свои позиции. В последующие месяцы победа исламистов на выборах в Египте и Тунисе, рост активности радикальных организаций в Йемене и Сирии продемонстрировали, что на Ближнем Востоке происходит масштабная перегруппировка сил и в ближайшие годы именно исламисты будут во многом определять политическую повестку дня в регионе. Позиция, занятая западными странами в ходе «арабской весны», несмотря на многочисленные предупреждения экспертов о том, что исламисты станут главными бенефициариями этих процессов [см., например: 38], вновь вывела
* Шихов Юрий Николаевич — атташе Четвертого департамента стран СНГ Министерства иностранных дел Российской Федерации (e-mail: ynshikhov@yandex.ru).
на передний план международной политики проблему взаимоотношений политического ислама и Запада. От способности западных лидеров и приходящих к власти в странах арабского мира исламистов найти точки взаимопонимания во многом будет зависеть ситуация на Ближнем Востоке в ближайшие годы.
Сделанный руководством западных стран, прежде всего американской администрацией Б. Обамы, выбор в пользу диалога с политическими группами, набирающими силу в арабском мире, очевидно, свидетельствует о начале нового этапа в их взаимоотношениях. Между тем история этих отношений насчитывает не одно десятилетие, и в ней уже имели место попытки найти компромисс. Предыдущая подобная попытка была предпринята в первой половине 1990-х годов, при первой администрации У. Клинтона. Именно тогда были заложены многие идейные основы нынешней политики администрации Б. Обамы. В тот же период был выработан ряд базовых принципов подхода США к проблеме политического ислама, многие из которых остаются востребованными и по сей день. В этой связи исследование политики Соединенных Штатов в отношении исламизма в первой половине 1990-х годов приобретает особую актуальность.
В данной статье рассмотрены процесс формирования подходов США к проблеме политического ислама в первой половине 1990-х годов (1991—1996) и их практическая реализация в тот период. Под исламизмом, или политическим исламом, в статье понимаются идеология и политическая практика, в центре которых находятся стремление к реставрации традиционных исламских ценностей и реорганизации политической, общественной и культурной жизни мусульманских стран на принципах ислама, а также борьба против различных внешних, прежде всего западных, влияний на исламский мир [2, с. 48]. Эта идеология, возникшая в мусульманском мире в первой половине ХХ в. (ее зарождение обычно связывают с созданием организации «Братья-мусульмане» в Египте в 1928 г.), получила широкое распространение с 1970-х годов вследствие разочарования населения мусульманских стран в заимствованных у Запада моделях государственного устройства, которые были неспособны разрешить комплекс социально-экономических и политических проблем, возникших в этих государствах в связи с процессом «догоняющей модернизации» [3, с. 10]. Наиболее известными идеологами исламизма считаются основатель египетской организации «Братья-мусульмане» Хасан аль-Банна (1906—1949) и его последователь Сейид Кутб (1906—1966), лидер исламской революции в Иране аятолла Р. Хомейни (1900—1989) и пакистанский ученый и политик, создатель организации «Джамаат-аль-ислами» Абу аль-Ала Маудуди (1903-1979) [2, с. 28].
В американских политико-академических кругах в отношении исламизма в первое время широко применяли термин «исламский фундаментализм». Понятия «исламизм» (пришедшее из французской историографии) и «политический ислам» получили распространение в академических кругах и внешнеполитических ведомствах США позднее, начиная с 1990-х годов [20, р. 71]. При этом в американской официальной риторике того периода утвердилось понимание «исламского фундаментализма» как более широкого явления по сравнению с «исламизмом» и «политическим исламом». Руководитель ближневосточного бюро Госдепартамента в 1993— 1996 гг. Р. Пелтроу отмечал, что термин «исламский фундаментализм» следует использовать с осторожностью и только в отношении общего процесса исламского религиозного возрождения в мусульманском мире. В свою очередь к тем движениям и группам в рамках более широкого фундаменталистского возрождения, которые обладали собственными политическими целями, он предлагал применять термины «исламизм» и «политический ислам» [27, р. 2]. Подобный подход не прижился (в дальнейшем понятия «исламский фундаментализм» и «исламизм» чаще всего использовали как синонимы [20, р. 75]), однако в нем прослеживалась определенная логика. Поскольку в данной статье речь пойдет прежде всего о тех исламистских движениях, которые активно участвовали в политической борьбе, мы будем, отталкиваясь от подхода, предложенного Р. Пелт-роу, использовать термины «исламизм» и «политический ислам». Кроме того, именно они получили наибольшее распространение как в отечественной, так и в западной историографии.
Выбор первой половины 1990-х годов в качестве хронологических рамок статьи обусловлен тем, что в указанный период США впервые стали рассматривать политический ислам в качестве целостной международной проблемы и попытались выработать некие базовые принципы своего подхода к этому явлению. В 1991 г. в результате распада СССР и складывания новой политической ситуации на Ближнем Востоке после войны в Заливе проблема исламизма вошла в число приоритетов региональной политики США. Рост внимания Вашингтона к политическому исламу был также обусловлен рядом успехов исламистов в странах региона на рубеже 1980-х — 1990-х годов, которые получили название «второй волны экспансии исламизма»1.
Верхним хронологическим рубежом статьи стал 1996 г. по двум основным причинам. Во-первых, к тому времени ситуация в регио1 Под «первой волной экспансии исламизма» обычно понимают события конца 1970-х — начала 1980-х годов: исламскую революцию в Иране, активизацию радикальных групп в Саудовской Аравии, радикализацию шиитского меньшинства в Ливане и события, связанные с вводом советских войск в Афганистан.
не претерпела значительные изменения: «вторая волна экспансии исламизма» пошла на спад, и угроза прихода исламистов к власти в ряде стран Ближнего Востока и Северной Африки, бывшая вполне реальной в начале десятилетия, отошла на второй план. В американской администрации также стали отдавать себе отчет, что предсказания относительно «исламистской волны, которая захлестнет Ближний Восток и Северную Африку», не сбылись [25]. Во-вторых, процесс фрагментации исламистского движения в регионе сделал практически невозможным восприятие его как единого целого. Вследствие этого администрация перестала заявлять о политическом исламе как о целостной проблеме и стала рассматривать его, как на уровне риторики, так и в практической политике, в каждой стране по отдельности. Все это означало серьезный сдвиг в подходах США к политическому исламу и завершение
определенного этапа в их эволюции.
События рубежа 1980-х — 1990-х годов на Ближнем Востоке и в Северной Африке стали основным фактором, побудившим Вашингтон включить проблему исламизма в число приоритетов своей региональной политики. Если в 1980-е годы деятельность исламистского движения, по крайней мере его консервативно-салафит-ского спектра2, была в значительной мере вписана в контекст биполярного противостояния, то с окончанием «холодной войны» исламисты получили возможность претендовать на роль доминирующей силы в региональной политике.
Как уже было отмечено, в тот период им удалось добиться целого ряда крупных успехов в нескольких странах Ближнего Востока и Северной Африки. В Алжире в 1991 г. Исламский фронт спасения одержал победу на парламентских выборах, и только вмешательство армии помешало ему прийти к власти. В Египте «Братья-мусульмане» также пользовались значительной поддержкой населения, а радикальные группировки развернули подпольную войну против режима Х. Мубарака. В Иордании в 1991 г. представители «Братьев» вошли в состав правительства. В 1989 г. исла2 Со времени иранской революции 1979 г. в исламистском движении наметилось противостояние двух спектров — консервативного ваххабитского, ориентировавшегося на Саудовскую Аравию и страны Залива, и революционного шиитского, представленного хомейнистским Ираном. Многие другие суннитские исламистские группы, прежде всего «Братья-мусульмане» и связанные с ними организации, несмотря на тесные контакты с Саудовской Аравией, были готовы и к сотрудничеству с Ираном, примером чего стала деятельность алжирских, суданских и палестинских исламистов.
мисты пришли к власти в Судане, а также заняли значительное место в палестинском движении.
Стремительная экспансия политического ислама и его превращение в одну из ведущих сил в регионе Ближнего Востока и Северной Африки не могли не вызвать обеспокоенности в США. Опасения Вашингтона относительно «исламистской угрозы» возрастали по ряду причин, которые могут быть разделены на две основные группы: культурно-цивилизационные факторы и соображения, лежавшие в сфере реальной политики и интересов безопасности.
Значительная часть американской политической элиты и общества видела в исламизме культурно-цивилизационный вызов и угрозу западным ценностям. Это было обусловлено как резкой антизападной риторикой самих исламистов, так и комплексом распространенных на Западе негативных стереотипов в отношении мусульманского мира. Определенную роль играл также тот факт, что сама концепция «исламского государства», выдвигаемая исламистами, вступала в резкое противоречие с укорененным на Западе пониманием религии как системы личных убеждений, а не образа жизни и тем более основы государственного устройства. В результате сам исламистский феномен, в основе которого лежало стремление к восстановлению традиционной для исламских обществ связи между религией и государством3, часто рассматривался как «ненормальный» [11, р. 10].
Однако в вопросах внешней политики американцы традиционно руководствовались стратегическими интересами и соображениями безопасности, а не культурно-цивилизационными факторами, но и с этой точки зрения экспансия исламизма вызывала обеспокоенность Вашингтона сразу по нескольким причинам.
Во-первых, наибольшую активность исламисты проявляли на Ближнем Востоке — в регионе, где США обладали жизненно важными интересами, которые могли быть поставлены под угрозу в результате возможного прихода к власти радикальных групп в ключевых ближневосточных странах. Во-вторых, в сознании американской политической элиты и общества исламизм еще с 1980-х годов прочно ассоциировался с международным терроризмом,
что было связано с активной террористической деятельностью Ирана и проиранских группировок в регионе. В-третьих, со времен иранской революции Вашингтон видел в деятельности исламистских движений руку Тегерана, возлагая ответственность за их экспансию на проводимую ИРИ политику экспорта исламской революции [см., например: 17]. В-четвертых, исламисты ставили под угрозу одно из главных внешнеполитических начинаний администрации Дж. Буша-ст., а затем и У. Клинтона — ближневосточный мирный процесс. Наконец, в-пятых, светские режимы на Ближнем Востоке и в Северной Африке, которым угрожали исламистские движения, в массе своей были дружественны США, и Вашингтон не мог оставить их на произвол судьбы.
Рост внимания Белого дома к проблеме политического ислама был обусловлен и переменами, происходившими на рубеже 1980-х — 1990-х годов в глобальной внешнеполитической повестке Вашингтона. С окончанием «холодной войны» американская политическая элита попыталась заново оценить спектр существовавших в мире угроз безопасности США. Исламизм представлялся одной из наиболее серьезных и был способен заполнить вакуум угрозы, образовавшийся после падения коммунизма. В этих условиях некоторые влиятельные группы в американском истеблишменте предприняли попытку обозначить политический ислам в качестве нового глобального идеологического противника [13]. Эта попытка не увенчалась успехом, однако проблема исламизма действительно заняла в начале 1990-х годов одно из центральных мест в региональной политике США.
Наконец, новые вызовы перед Вашингтоном поставили электоральные успехи исламистских партий в ближневосточных странах на рубеже 1980-х — 1990-х годов. Они продемонстрировали изменение облика движения, которое теперь широко использовало в своих целях процессы демократизации, набиравшие силу в регионе, и делало ставку на электоральные методы борьбы. В результате перед Соединенными Штатами вставал вопрос о том, как им следует реагировать на возможный приход исламистов к власти мирным путем. В наиболее острой форме этот вопрос возник после событий в Алжире4.
Все это стало катализатором широкой дискуссии по проблеме исламизма в политико-академическом сообществе США. Фено4 В декабре 1991 г. Исламский фронт спасения одержал победу в первом туре парламентских выборов в Алжире. За несколько дней до второго тура, запланированного на январь 1992 г., военные совершили государственный переворот, отменили результаты выборов, запретили исламистские партии и отстранили от власти президента Ш. Бенджедида. Эти события положили начало долгому вооруженному противостоянию между военным режимом и исламистами в Алжире.
мен политического ислама оказался в центре внимания американских политико-академических кругов еще со времен иранской революции. Именно тогда в споре о том, кто был виновен в «потере» Ирана, сформировались два основных подхода к этому явлению, получившие в западной историографии название конфронтацион-ного и компромиссного [33, p. 3]. Однако в начале 1990-х годов дискуссия об исламизме вышла на новый уровень и стала одной из наиболее масштабных во внешнеполитической повестке США после окончания «холодной войны» [11, p. 80]. Под влиянием электоральных успехов исламистов в странах Ближнего Востока и Северной Африки в центре дискуссии оказался вопрос о совместимости исламизма, а в более широком плане — и всего ислама с демократией. Вместе с ним обсуждали и весь круг проблем, связанных с экспансией политического ислама и ее возможными последствиями для Запада.
К началу 1990-х годов в американской политической элите и общественном мнении преобладал конфронтационный подход к феномену исламизма. Сторонники этого подхода в большинстве своем принадлежали к республиканской части американского истеблишмента, но имели прочные позиции и среди ряда групп, ориентировавшихся на Демократическую партию. Конфронта-ционный подход доминировал в Конгрессе США и ведущих американских СМИ. Некоторые сотрудники администрации У. Клинтона в частных интервью отмечали, что среди американских законодателей и в общественном мнении господствуют «упрощенные и основанные на предрассудках» взгляды на политический ислам и мусульманский мир в целом. Они признавали, что подобные взгляды оказывают влияние и на политику администрации, ограничивая ее определенными рамками [11, p. 50]. Наиболее жесткую позицию в отношении исламистов в Конгрессе занимали представители Республиканской партии [см., например: 37, p. 27-31].
В интеллектуальной элите США наиболее известными сторонниками конфронтационного подхода были видный американский востоковед, профессор Принстонского университета Бернард Льюис, эксперт по Ближнему Востоку, издатель журнала "Middle East Quarterly" Дэниэл Пайпс и политолог Мартин Крамер. Среди американских «мозговых трестов» конфронтационный подход к проблеме исламизма поддерживали центры, связанные с Республиканской партией, прежде всего Фонд «Наследие» [см., например: 28]. Из числа центров, специализировавшихся на ближневосточной проблематике, оплотом сторонников этого подхода считался Вашингтонский институт ближневосточной политики во главе с Р. Сэтлоффом [33].
Всех приверженцев конфронтационного подхода объединяло восприятие мусульманского мира как основного источника угроз безопасности США после окончания «холодной войны», а исламизма — как монолитной силы, противостоящей Западу в исламском мире, или даже новой глобальной угрозы западной цивилизации. Большинство сторонников данного подхода рассматривали это противостояние в культурно-цивилизационном ключе, в той или иной мере разделяя основные положения теории С. Хантингтона. Еще в 1990 г., за 3 года до появления его известной статьи [16], Б. Льюис писал, что Запад имеет дело в исламском мире со «столкновением цивилизаций — возможно, иррациональной, но исторически обусловленной реакцией старого противника против нашего иудео-христианского наследия, нашего светского настоящего и всемирной экспансии того и другого» [22] (здесь и далее курсив наш. — Ю.Ш.).
В своих публикациях сторонники конфронтационного подхода постоянно проводили параллели между исламизмом и другими радикальными идеологиями ХХ в. — нацизмом и коммунизмом. Д. Пайпс, особенно часто использовавший такие аналогии, писал, что «исламский фундаментализм является радикальным утопическим движением, которое ближе по своей сути к другим подобным идеологиям — коммунизму и фашизму, нежели к традиционной религии». Саму структуру исламистского движения он нередко сравнивал им с Коминтерном [30].
Рассматривая исламизм как безусловную угрозу Западу, аналитики, разделявшие конфронтационный подход, были скептически настроены в отношении перспектив демократизации мусульманского мира. Большинство из них полагали, что на практике ислам и демократия несовместимы, и преждевременное внедрение демократических институтов в мусульманских странах может привести к власти радикальные антизападные силы. В этой связи они были убеждены, что США следует воздерживаться от критики своих ближневосточных партнеров по вопросам демократии и прав человека и поддерживать их в противостоянии с исламистской оппозицией. Д. Пайпс, например, писал, что целесообразно оказывать поддержку режимам в Алжире и Египте точно так же, как в годы «холодной войны» — авторитарным режимам в Сайгоне и Сантьяго [29].
Сторонники конфронтационного подхода также считали бессмысленными любые попытки выделить в среде исламистов умеренные элементы, полагая, что все исламистские движения вне зависимости от избранных ими средств политической борьбы являются имманентно антизападными и антидемократическими. Например, Р. Сэтлофф отмечал: цель как умеренных, так 64
и радикальных исламистов — построение государства, основанного на шариате, что несовместимо с интересами Вашингтона в регионе [33].
Однако представители этой части американского истеблишмента не обладали монополией при обсуждении проблемы исламизма в США. Небольшой, но влиятельный сегмент в политико-академических кругах ставил под сомнение практическую применимость господствовавшего подхода и выражал обеспокоенность попытками создать из исламизма образ новой глобальной угрозы. Члены этого сегмента, принадлежавшие в основном к либеральным кругам американской политической и интеллектуальной элиты, рассматривали исламизм не как угрозу, а скорее как вызов, двойственное и неоднозначное явление, в отношении которого не может быть выработан единый подход [11, р. 14]. Наибольшее распространение этот взгляд на проблему исламизма получил в академической среде. Среди его наиболее известных сторонников были видный американский исламовед, профессор Джорджтаунского университета Джон Эспозито, эксперт по Ближнему Востоку Института Катона Лион Хадар, аналитик корпорации РЭНД Грэм Фуллер и ряд других представителей академического сообщества. Многие из них, прежде всего Дж. Эспозито, считавшийся наиболее влиятельным приверженцем компромиссного подхода, неоднократно выступали в качестве экспертов на слушаниях в Конгрессе, предлагая собственный взгляд на проблему политического ислама и политику США в его отношении [см., например: 31]. Кроме того, они имели определенное интеллектуальное влияние на ближневосточное бюро Госдепартамента, что признавал, в частности, его руководитель в 1993—1996 гг. Р. Пелт-роу [27, р. 2].
В основе взглядов сторонников компромиссного подхода на проблему исламизма лежало иное, отличное от конфронтацион-ного лагеря, понимание природы движения и причин его экспансии. Если последние видели корень проблемы в самой исламистской идеологии, радикальной и мессианской по своему содержанию, то первые полагали, что в реальности под исламистскими лозунгами в странах Ближнего Востока и Северной Африки выступают широкие социальные движения, стремящиеся к политической демократизации и экономическим реформам. Основные причины их подъема они видели в социально-экономической сфере и недовольстве населения существующими авторитарными режимами. Переход же части исламистов к насильственным методам борьбы объяснялся ими репрессивной политикой режимов и их неготовностью отступать от сложившихся авторитарных моделей правления [31, р. 19].
Другим вопросом, по которому представители конфронтаци-онного и компромиссного подходов радикально расходились, было наличие умеренных элементов в исламистском движении. Сторонники компромиссных взглядов отвергали присущее кон-фронтационному лагерю восприятие исламизма как единой монолитной силы, противостоящей Западу в исламском мире. Они проводили различие между исламистскими организациями, действовавшими в легальном политическом поле, и экстремистскими группировками. Например, Дж. Эспозито полагал, что большинство исламистских движений в регионе готовы бороться за власть в рамках существующих политических систем и поддерживают идеи демократизации, прав человека и экономических реформ [31, р. 17].
По-иному сторонники компромиссного подхода воспринимали и проблему отношений политического ислама и Запада. Они отвергали представление об исламизме как об имманентно антизападной и антидемократической силе и полагали, что исламисты противостоят не Западу как таковому, а конкретным политическим действиям западных стран, прежде всего США, таким как безоговорочная поддержка Израиля и опора на репрессивные и коррумпированные режимы в арабском мире, а также долгая история американской военно-политической интервенции на Ближнем Востоке [11, р. 32]. Они также не были склонны разделять распространенные в американской политической элите опасения относительно возможных последствий прихода исламистов к власти. Дж. Эспозито полагал, что в этом случае большинство исламистских движений в регионе будут действовать, ориентируясь на национальные интересы своих стран, и демонстрировать гибкость, принимая реалии взаимозависимого и глобализирующегося мира [31, р. 77].
При этом критика сторонниками компромиссного подхода господствовавшего дискурса по проблеме исламизма была продиктована прежде всего прагматической оценкой ими ситуации в регионе и задач американской политики. Они полагали, что в долгосрочной перспективе падение светских авторитарных режимов на Ближнем Востоке неизбежно, и США должны заранее установить контакты с исламистами как с силой, которая наиболее вероятно придет им на смену. Продолжение же существовавшего курса, по мнению Дж. Эспозито и других приверженцев компромиссных взглядов, способствовало только нарастанию отчуждения между Вашингтоном и исламским миром и укрепляло позиции радикалов в исламистской среде [19, р. 23].
События «второй волны экспансии исламизма» оказались серьезным вызовом и для администрации Дж. Буша-ст. Электоральные успехи исламистов ставили перед ней сложную дилемму: стоит ли поддерживать процессы демократизации, набиравшие силу на Ближнем Востоке, если они могут привести к власти антизападные и, вероятно, антидемократические силы? Военный переворот в Алжире прямо поставил вопрос, распространяется ли приверженность Вашингтона плюрализму и демократии на страны арабского и мусульманского мира [см., например: 19, р. 24]. Эти события впервые побудили администрацию выработать некоторые общие принципы своего подхода к исламизму.
Таким образом, проблема политического ислама заняла заметное место в региональной политике США с начала 1980-х годов, при этом ранее какого-либо целостного подхода к ней не существовало. Администрация Дж. Картера, впервые столкнувшаяся с этим явлением во время революции в Иране, оказалась не способной выработать какую-либо цельную политику по этому вопросу. В то же время иранская революция серьезно повлияла на американской общество и во многом способствовала формированию в США образа политического ислама как радикальной, антизападной силы [11, р. 42].
Пришедшие на смену администрации Дж. Картера республиканцы сразу же обозначили свою конфронтационную линию в отношении политического ислама. Многие члены команды Р. Рейгана полагали, что в перспективе исламизм может стать не менее серьезной угрозой для США, чем СССР [см., например: 34, р. 44]. Однако понимание природы этого явления в Вашингтоне на тот момент было весьма поверхностным. Политический ислам часто рассматривался как специфический шиитский феномен и ассоциировался почти исключительно с Ираном [12, р. 44]. Некоторые американские эксперты по проблеме исламизма, уже тогда понимавшие всю его сложность, резко критически отзывались о политике администрации Р. Рейгана в этом направлении. Например, руководитель Центра по международным отношениям Бостонского университета Х. Элит отмечал, что в Белом доме и руководстве американских внешнеполитических ведомств нет специалистов, которые бы разбирались в проблеме политического ислама, а к экспертам на более низком уровне редко обращаются за советом, в результате чего решения по этим вопросам принимают политики, крайне слабо ориентирующиеся в данной проблематике [18, р. 67].
Жесткая конфронтационная риторика в отношении исламизма, принятая администрацией Р. Рейгана (например, госсекретарь Дж. Шульц называл исламский фундаментализм «одним из видов радикального экстремизма») [34, р. 3], далеко не всегда соответствовала реальным действиям. Приоритетом США на Ближнем Востоке в те годы оставалось противостояние СССР и его союзникам, а не исламистам. В результате политика Вашингтона в отношении исламизма была крайне противоречивой. С одной стороны, Соединенные Штаты находились в состоянии конфронтации с Ираном и проиранскими организациями на Ближнем Востоке, но с другой — тесно сотрудничали с исламистами в Афганистане.
Попытка выработать более цельный подход к проблеме исламизма была предпринята Белым домом только при администрации Дж. Буша-ст. Основные положения этого подхода были впервые изложены помощником госсекретаря по делам Ближнего Востока Эдвардом Джереджианом в его выступлении в Меридиан Хаусе в Вашингтоне в июне 1992 г. [9]. Это было первое заявление представителя американской администрации, в котором политический ислам рассматривался в качестве целостной международной проблемы. Оно заложило основы американской официальной риторики в этом вопросе на годы вперед и создало те интеллектуальные рамки, в которых исламизм рассматривали последующие администрации вплоть до 2000 г. [11, р. 85]. Ввиду несомненного концептуального значения этого документа на нем стоит остановиться подробнее.
Заявление Э. Джереджиана показало, что по сравнению с временами администрации Р. Рейгана в Вашингтоне произошел сдвиг в сторону более глубокого понимания феномена политического ислама. В американском руководстве стали осознавать, что исламизм — намного более сложное и комплексное явление, чем это было принято представлять в 1980-е годы. В этих условиях администрация приняла, по крайней мере на уровне риторики, целый ряд тезисов, выдвинутых сторонниками компромиссного подхода. Прежде всего, это касалось убеждения в том, что исламский мир не должен стать новым глобальным противником Соединенных Штатов. Э. Джереджиан был первым официальным представителем американской администрации, заявившим, что «США не рассматривают ислам в качестве очередного "изма", противостоящего Западу и угрожающего миру во всем мире, и на смену "холодной войне" не пришло противостояние между исламом и Западом» [9, р. 36]. Это был очень важный символический жест в сторону исламского мира, значение которого трудно было переоценить. Он демонстрировал решительное отмежевание администрации от крайностей конфронтационного подхода, обозначавших в качестве противника США не только исламизм, но и ислам как таковой.
Администрация также приняла ключевой для приверженцев компромиссных взглядов тезис о неоднородности исламистского движения и наличии умеренных элементов в его среде. Э. Джеред-жиан заявил, что «в странах Ближнего Востока и Северной Африки мы видим группы и движения, стремящиеся реформировать свои общества на основе исламских идеалов, но существуют значительные различия в том, как понимают исламские идеалы сами эти движения» [6, р. 36]. Таким образом, он дал необычно мягкую по сравнению с заявлениями администрации Р. Рейгана оценку самому феномену исламизма, продемонстрировав явный сдвиг Белого дома в сторону компромиссного подхода к этому явлению. Кроме того, Э. Джереджиан признал, что США «не усматривают каких-либо скоординированных международных усилий за деятельностью этих движений» [9, р. 36], подтвердив тем самым отказ администрации считать экспансию исламизма только следствием проводимой Ираном политики экспорта исламской революции.
Наиболее сложным был вопрос о критериях дифференциации исламистских движений и выделения в их среде умеренных и радикальных элементов. В своем выступлении Э. Джереджиан подчеркнул, что отношение США к тому или иному движению определяется не его идеологической ориентацией, а конкретной политической программой и используемыми им методами борьбы. Он заявил, что «все те политические силы на Ближнем Востоке, которые стремятся к демократизации своих стран, могут рассчитывать на поддержку США» [9, р. 37]. В то же время он отметил, что в политике существует ряд принципов, которые Вашингтон считает неприемлемыми, а поддерживающие их движения — экстремистскими и не готовыми к диалогу. К экстремистским (вне зависимости от светской или религиозной направленности) Э. Джереджиан отнес все те политические силы, которые использовали терроризм, угнетали меньшинства, проявляли нетерпимость и нарушали международные стандарты прав человека, отрицали политический плюрализм, стремились к построению авторитарной политической системы, пропагандировали религиозную или политическую конфронтацию с внешним миром, не разделяли приверженности мирному урегулированию конфликтов, особенно арабо-израильского, и были готовы применять насилие для достижения своих политических целей [9, р. 37]. Подобный набор критериев потенциально позволял администрации отнести к числу экстремистских большинство исламистских политических движений, действовавших в регионе.
Приняв в своем выступлении целый ряд тезисов, выдвинутых сторонниками компромиссного подхода к исламизму, Э. Джеред-жиан, однако, разошелся с ними по ключевому, имевшему практическое значение вопросу о политической демократизации Ближнего Востока. Поддержав саму идею демократизации, он вместе с тем отметил, что «в регионе существуют силы, готовые использовать демократический процесс для своего прихода к власти, но в реальности стремящиеся к его разрушению и завоеванию политического
доминирования» [9, р. 37]. Это заявление содержало явную отсылку к событиям в Алжире, где США в первое время фактически отказались осудить срыв военными избирательного процесса.
В целом новый подход к проблеме исламизма, предложенный Э. Джереджианом, был достаточно гибким и в наибольшей степени соответствовал реальным интересам Вашингтона. С одной стороны, он позволял ему «навести мосты» с исламским миром, но с другой — оставлял широкое пространство для маневра в отношении исламистского движения. Как показала практическая политика администраций Дж. Буша-ст. и У. Клинтона, компромиссная риторика нового подхода практически не вступала в противоречие с интересами США, позволяя им в одних случаях жестко противодействовать исламистам (как это было в Иране, Палестине и Египте), а в других — занимать более двусмысленную позицию и пытаться найти компромисс между исламистами и их противниками (примером чего была американская политика в Алжире и Турции).
С приходом в Белый дом администрации У. Клинтона проблема политического ислама осталась в числе приоритетов американской политики на Ближнем Востоке и в Северной Африке. В феврале 1993 г. в Госдепартаменте был созван семинар для выработки основ подхода США к этой проблеме. На семинаре присутствовали госсекретарь У. Кристофер и посол Соединенных Штатов при ООН М. Олбрайт, что демонстрировало высокий уровень внимания новой администрации к политическому исламу [3, с. 43]. В Госдепартаменте также была создана исследовательская группа, в задачи которой входили мониторинг и анализ исламских движений в различных странах мусульманского мира. Группа работала в условиях секретности, и какое-либо публичное упоминание о ее существовании не допускалось. Позже один высокопоставленный сотрудник Госдепартамента, оценивая результаты работы группы, в частном интервью признавал, что она позволила получить «критическое и учитывающее различные нюансы» представление о феномене политического ислама [11, р. 89].
В официальной риторике новая администрация в основных чертах заимствовала подход, предложенный в период правления Дж. Буша-ст., при этом проблему политического ислама стали затрагивать в своих выступлениях и высшие руководители Белого дома и Госдепартамента. В большинстве своем такие заявления, однако, носили характер символических жестов, направленных на создание позитивного образа США в мусульманском мире. Наиболее показательным в этом плане стало выступление У. Клинтона в иорданском парламенте в октябре 1994 г. [7]. Президент отверг теорию столкновения цивилизаций, заявив, что «традиционные ценности ислама находятся в гармонии с лучшими американскими
идеалами». Он также подчеркнул, что «противостояние на Ближнем Востоке, как и в любом другом регионе мира, идет не между цивилизациями, а между тиранией и свободой, террором и безопасностью, нетерпимостью и толерантностью, изоляцией и открытостью» [7]. Подобные заявления должны были, во-первых, положить конец спекуляциям относительно того, что ислам станет новым глобальным противником США (такие взгляды вновь стали набирать силу популярность после публикации в 1993 г. статьи С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций» [16]), а во-вторых — поправить имидж Соединенных Штатов в мусульманском мире, серьезно пострадавший в ходе войны в Заливе.
Однако риторика администрации У. Клинтона по проблеме исламизма содержала не только стилистические, но и некоторые сущностные новации. В наиболее развернутом виде они были изложены в выступлении помощника госсекретаря по делам Ближнего Востока Р. Пелтроу в Совете по ближневосточной политике в мае 1994 г. [27].
В своем выступлении Р. Пелтроу более однозначно, чем ранее Э. Джереджиан, признал факт наличия на Ближнем Востоке и в Северной Африке значительного числа умеренных исламистских движений и их право на участие в политической жизни своих стран. Он заявил, что «в регионе существует много легитимных, социально ответственных мусульманских групп, участвующих в политической борьбе» [27, р. 3]. Предполагалось, что такие группы могут стать партнерами США по диалогу.
Р. Пелтроу также выдвинул тезис о социально-экономических проблемах государств региона как основной причине подъема политического ислама на Ближнем Востоке и в Северной Африке. В дальнейшем этот пункт неизменно присутствовал в заявлениях представителей администрации по данному вопросу. Р. Пелтроу объяснял популярность политического ислама тем, что «люди в регионе не удовлетворены текущим положением дел и руководством своих стран и ищут пути улучшения своей жизни, создания более ответственной государственной системы, строительства лучшего будущего для своих детей и гарантии базовых прав человека» [27, р. 3]. Подобные оценки заметно сближали подход администрации с позицией тех, кто выражал компромиссный взгляд на исламизм и видел в исламистских движениях в регионе широкие социальные силы, стремящиеся к политической демократизации и экономическим реформам [31, р. 62].
Однако, несмотря на предпринятые в первой половине 1990-х годов попытки выработать некие общие принципы подхода США к политическому исламу, в практической сфере, предполагавшей принятие конкретных решений в отношении исламистских движений, администрации Дж. Буша-ст. и У. Клинтона руководствовались сугубо прагматическими соображениями, прежде всего интересами Вашингтона в той или иной стране. Даже в официальных заявлениях представители обеих администраций иногда признавали, что США не имеют цельной политической линии в отношении исламизма, а сам он становится значимым фактором в американской политике только тогда, когда затрагивает непосредственные интересы Соединенных Штатов [25]. В частных же беседах сотрудники администраций заявляли, что беспокойство США вызывает только внешнеполитическая повестка исламистов, и Вашингтон не стал бы препятствовать их приходу к власти в том или ином государстве, если бы последние сосредоточили свое внимание исключительно на внутриполитических проблемах [11, р. 102].
В большинстве случаев практическая политика администраций Дж. Буша-ст. и У. Клинтона в отношении исламизма не выходила за рамки, обозначенные в их официальной риторике. В то же время в ней прослеживалась определенная закономерность: в тех странах, где у США были важные стратегические интересы, Вашингтон с большей подозрительностью относился к исламистским движениям и занимал скорее конфронтационную позицию; в тех же государствах, где американские интересы были менее значимыми, администрация с большей готовностью шла на диалог с исламистами.
Так, конфронтационный подход доминировал в политике первой администрации У. Клинтона в отношении исламистских режимов в Иране и Судане, а также исламистских движений в зоне арабо-израильского конфликта. Это было обусловлено прежде всего их жестким противодействием ближневосточному мирному процессу — краеугольному камню региональной политики США. При этом в официальной риторике представители администрации пытались по возможности нивелировать роль исламистского фактора, неоднократно заявляя, что причиной недовольства Вашингтона является не природа этих режимов, а их конкретные действия во внешней и внутренней политике [17]. Подобный подход в полной мере соответствовал одному из основных тезисов американской официальной риторики в отношении исламизма, согласно которому критерий оценки того или иного режима или движения в исламском мире — его конкретные действия, а не идеологическая или религиозная принадлежность.
Несколько более сложной и двусмысленной была позиция США в отношении исламистских движений в Египте — другой стране, имевшей большое значение для интересов Вашингтона на Ближнем Востоке и в Северной Африке. С одной стороны, в американском внешнеполитическом истеблишменте существовало
прочное убеждение, что режим Х. Мубарака служит щитом от экспансии радикального исламизма во всем регионе, а его падение может иметь даже более серьезные последствия, чем иранская революция [см., например: 6, р. 40]. С другой стороны, в начале 1990-х годов на фоне нарастания нестабильности в Египте и роста активности радикальных исламистских группировок в стране американские дипломаты установили неофициальные контакты с рядом лидеров ведущей египетской исламистской организации — «Братьев-мусульман». В частной беседе один из сотрудников Совета национальной безопасности объяснял необходимость поддержания подобных контактов тем, что «существующие в регионе режимы рано или поздно исчезнут, а одна их ключевых задач политики США состоит в том, чтобы переход к новому порядку на Ближнем Востоке произошел с минимальным ущербом американским интересам». Он отмечал, что «США рассматривают исламистов как важную часть широких социальных сил, действующих в регионе, и задача Вашингтона в этих условиях должна состоять в том, чтобы поддерживать диалог с исламистами, не вызывая в то же время чрезмерно резкой реакции правящего режима» [11, р. 178].
Подобные заявления свидетельствовали о том, что в Вашингтоне хорошо осознавали неустойчивость светских авторитарных режимов на Ближнем Востоке, в том числе египетского, и выстраивали свою политику в этой стране на долгосрочную перспективу. Тем самым администрация во многом следовала рекомендациям сторонников компромиссного подхода к исламизму. Однако практическая реализация подобной линии оказалась возможной лишь в течение непродолжительного времени.
Уже в 1994 г. США свернули контакты с египетскими исламистами и вернулись на позицию безоговорочной поддержки режима Х. Мубарака. Эта перемена в политике администрации была обусловлена как давлением со стороны египетского руководства, обвинявшего Вашингтон в ведении двойной игры, так и успехами властей в борьбе с радикальными исламистскими группировками, позволившими заметно стабилизировать обстановку в стране в 1994 г. [26].
На фоне других государств региона заметно выделялась политика США в отношении исламистского движения в Алжире. В 1990-е годы эта страна, ставшая ареной вооруженного противостояния между военными и исламистами, оказалась в центре дебатов в США по проблеме политического ислама. Алжирский кризис рассматривался многими наблюдателями как случай, на примере которого можно было понять истинное отношение Соединенных Штатов к политическому исламу и оценить уровень готовности Вашингтона к диалогу с исламистами [см., например: 8].
Представители администрации также неоднократно подчеркивали, что позиция США в отношении событий в Алжире является примером реализации на практике основных принципов американского подхода к исламизму [27, р. 2].
Определяющее влияние на эту позицию оказал тот факт, что Алжир имел для Вашингтона намного меньшее стратегическое значение, чем, например, Египет. Это позволяло администрации быть более гибкой и с большей готовностью идти на диалог с исламистами. С середины 1992 г. Белый дом стал требовать от алжирского военного руководства вступить в переговоры с умеренной, отвергающей насилие частью исламистской оппозиции и включить ее в легальный политический процесс [31, р. 46]. Одновременно США попытались «навести мосты» с ведущей организацией алжирских исламистов — Исламским фронтом спасения, квалифицировав его как потенциально умеренную группу и возможного партнера для диалога в случае победы исламистов во внутреннем противостоянии [23, р. 25].
Контакты США с алжирскими исламистами, как заявляли в частных беседах сотрудники администрации У. Клинтона, преследовали две основные цели. Во-первых, они должны были предупредить возможный коллапс военного режима в Алжире, вероятность которого на определенном этапе противостояния американцы оценивали как весьма высокую. Во-вторых, в администрации понимали, что в условиях эскалации конфликта умеренные фракции исламистов могут быть маргинализированы радикалами, и стремились поддержать первых как значимую силу в алжирском политическом процессе, способную сыграть конструктивную роль в урегулировании кризиса в стране [11, р. 146].
Эту политику Белый дом проводил вплоть до конца 1995 г., после чего заметно скорректировал свою позицию в алжирском конфликте в сторону большей готовности к сотрудничеству с режимом, обусловив его поддержку прогрессом в реализации политических и экономических реформ. Подобная корректировка курса была обусловлена рядом факторов: легитимизацией режима с помощью президентских выборов в ноябре 1995 г., а также переходом инициативы в среде исламистов к радикальным элементам. Кроме того, к указанному времени в Вашингтоне стали нарастать опасения относительно дестабилизирующего влияния алжирского кризиса на страны Северной Африки и ближневосточный регион в целом [37].
Еще одним, в некоторой степени даже более очевидным примером реализации на практике компромиссного подхода США к проблеме исламизма стала реакция администрации У. Клинтона на формирование в июне 1996 г. в Турции правительства во главе с
лидером исламистской партии «Рефах» Н. Эрбаканом. Появление в Турции правительства под руководством исламистов стало результатом их успеха на выборах в конце 1995 г. и неспособности светских партий создать собственную правительственную коалицию. В итоге кабинет был сформирован «Рефах» в коалиции с одной из светских партий, но даже в таком составе он не обладал большинством в парламенте [1, с. 321].
Реакция США на формирование исламистами правительства в Турции была неоднозначной. С одной стороны, в Вашингтоне были серьезно обеспокоены таким развитием событий. Турция была одним из ключевых американских союзников в регионе, и с окончанием «холодной войны» ее значение для американцев только возросло. Кроме того, в США эту страну рассматривали в качестве одной из моделей мирного сосуществования и сотрудничества между мусульманским миром и Западом [35, р. 360].
Однако, несмотря на изначальную обеспокоенность событиями в Турции, американская администрация заняла прагматичную позицию в отношении нового турецкого руководства, поскольку в Вашингтоне понимали, что правительство Н. Эрбакана является непрочным, а кемалистские элиты никогда не позволят ему самостоятельно определять внутреннюю и внешнюю политику страны.
Уже в первые дни после формирования правительства Н. Эрба-кана Белый дом изложил условия, на которых он был готов к сотрудничеству с ним. В июле 1996 г. заместитель госсекретаря П. Тэр-нофф провел встречу с Н. Эрбаканом и заявил, что США согласны работать с новым турецким руководством, если оно будет соблюдать американские интересы безопасности в регионе [15].
В конечном счете опасения американской администрации относительно политики правительства Н. Эрбакана оказались беспочвенными. В течение года своего пребывания у власти, с июня 1996 г. по май 1997 г., оно проводило прагматичную внешнеполитическую линию и за исключением ряда инициатив, вызвавших недовольство в Вашингтоне (таких как налаживание отношений с Ливией и Ираном), стремилось поддерживать ровные отношения с Соединенными Штатами.
Таким образом, несмотря на высокую стратегическую значимость Турции для США, Белый дом занял компромиссную позицию в отношении правительства Н. Эрбакана, что объяснялось как политикой, проводимой самими турецкими исламистами, так и непрочностью их нахождения у власти и убежденностью американского руководства в их неспособности радикально изменить внешнеполитическую ориентацию страны.
В целом же в сфере практической политики США в отношении исламизма к середине 1990-х годов стала очевидной тенденция к отказу Вашингтона от диалога с исламистами. Турецкий пример был в этом плане определенным исключением по причине из-за наличия в Турции прочных традиций светской государственности и развитых институтов, способных ограничить влияние исламистов на политическую жизнь страны. Свою роль сыграла также изначальная ориентированность турецких исламистов на мирные средства политической борьбы. В других же государствах региона попытки диалога с исламистами, предпринятые США в начале десятилетия, были в основном свернуты. Это объяснялось несколькими обстоятельствами. Так, к середине 1990-х годов, как уже было отмечено, «вторая волна экспансии исламизма» пошла на спад, и массовые исламистские движения, претендовавшие на власть в ряде стран региона на рубеже 1980-х — 1990-х годов, либо распались, либо серьезно снизили свою активность. Радикальные группы, вступившие в вооруженную борьбу с режимами в Алжире и Египте, также потерпели поражение. Исламистские режимы в Иране и Судане находились в состоянии глубокого кризиса. Все это побуждало некоторых влиятельных аналитиков говорить о закате политического ислама [30]. В американской администрации не спешили соглашаться с подобными утверждениями, однако признавали, что прогнозы относи -тельно прихода исламистов к власти в странах Ближнего Востока и Северной Африки не оправдались [25].
К середине 1990-х годов усилился и процесс фрагментации в рядах исламистского движения. Одним из наиболее показательных примеров в этом плане стал Алжир, где одна часть бывших членов Исламского фронта спасения примкнула к радикальным вооруженным группам, в то время как другая интегрировалась в политическую систему страны, сняв с повестки дня вопрос о немедленном приходе к власти [1, с. 266]. Подобные процессы происходили и в других государствах региона. В таких условиях рассматривать исламизм в качестве целостного политического явления было уже невозможно. Вследствие этого с 1997 г. американская администрация отказалась от общих заявлений по проблеме политического ислама и стала оценивать этот феномен в своей риторике и политической практике в каждой стране по отдельности. Одновременно произошло некоторое снижение значимости этой проблемы в числе приоритетов американской региональной политики. Вместе с тем основные принципы подхода США к политическому исламу, выработанные в начале 1990-х годов, не были пересмотрены и продолжали действовать. Этот переходный этап в политике Соединенных Штатов в отношении исламизма продолжался вплоть до событий 11 сентября 2001 г., когда данная проблема вернулась в число приоритетов, но уже в ином разрезе и при иных обстоятельствах.
Таким образом, первая половина 1990-х годов стала временем формулирования подходов США к проблеме политического ислама. Процесс их выработки был сложным, многогранным и находился под влиянием как различных групп интересов в самих Соединенных Штатах, так и многих внешних факторов.
Проблема политического ислама в тот период была предметом оживленной дискуссии в американских политико-академических кругах. Администрация не могла остаться в стороне от этого обсуждения, и высказываемые в ходе него точки зрения также оказывали влияние на ее политику. В начале 1990-х годов американское руководство решительно отмежевалось от крайностей кон-фронтационного подхода к исламизму, основанного на теории столкновения цивилизаций. В то же время Вашингтон не рискнул применить на практике и идеи, выдвинутые сторонниками компромиссного подхода, прежде всего поддержку процессов демократизации на Ближнем Востоке. Однако на уровне риторики администрации Дж. Буша-ст. и У. Клинтона заимствовали многие тезисы компромиссного лагеря — признание неоднородности исламистского движения и наличия в его среде умеренных элементов, необходимость поддержания диалога с умеренными исламистами и т.д. Либеральная риторика администраций позволила снять нараставшее напряжение между США и исламским миром и поправить имидж Вашингтона в регионе.
Вместе с тем на уровне практической политики основное значение для принятия решений в отношении конкретного исламистского движения приобретали непосредственные интересы Белого дома в той или иной стране региона. В большинстве случаев реальные действия администраций Дж. Буша-ст. и У. Клинтона не противоречили основным положениям официальной риторики. Сама эта риторика носила намеренно двусмысленный и расплывчатый характер, и значительную ее часть можно было интерпретировать в пользу как диалога с исламистами, так и отказа от него. Подобная двусмысленность в наибольшей степени соответствовала интересам США, позволяя им поддерживать свой либеральный и политкорректный образ в исламском мире, не накладывая на себя никаких конкретных обязательств.
Что же касается практической политики, то в первой половине 1990-х годов США в целом признали возможность и даже необходимость диалога с умеренными исламистами. В первую очередь это касалось тех стран, где у власти находились менее устойчивые по сравнению с монархиями светские авторитарные режимы. Однако такой диалог, если он и имел место, рассматривался лишь как
средство «страховки» на случай падения правящего режима в целях минимизации ущерба американским интересам. Более того, в администрации не видели противоречия между налаживанием контактов с исламистами и продолжением курса на поддержку правящего режима. В целом же США в указанный период крайне осторожно шли на диалог с исламистами и старались сохранять статус-кво в регионе, полагая, что он в наибольшей степени отвечает их интересам.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
URL: http://www.danielpipes.org/260/left-vs-right-same-difference (accessed: 10.10.2012).