«Кризис будущего» - кризис универсальных ценностей?

ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2012. № 3

в.А. Ачкасов

«кризис будущего» - кризис универсальных ценностей?

В статье автор предлагает некоторые размышления по поводу причин и практических следствий такого общемирового феномена, как «кризис будущего». В связи с этим он пытается проследить связь между «кризисом будущего» и кризисом идеи «универсальных», «общечеловеческих» ценностей.

«Кризис будущего», нашедший выражение в распаде глобальной истории и утрате веры в возможность прогрессивного развития человечества, носит сегодня общемировой характер. Всеобщим стало ощущение, что заканчивается эпоха существования «западоцентрич-ного мира». Так, согласно прогнозу ученых ИМЭМО РАН, в 2020 г. удельный вес Азии в мировом ВВП достигнет 43%, причем доля Китая по реальной покупательной способности в мировом ВВП поднимется до 23%, Индии — до 8,4%, тогда как удельный вес США снизится до 18%, а Германии — до 2,9%&. Из этого делается радикальный вывод о том, что глобальный центр постепенно переместится в «мир без Запада», в Азию, вследствие чего отойдут на задний план многие «правила игры», закрепленные в международном праве и основанные на либеральных принципах2. Так, автор нашумевшей книги «Новое азиатское полушарие: неотвратимое смещение центра мировой власти на Восток» Кишоре Махбубани утверждает, что потребность в классической, либеральной демократии в странах Азии не просматривается. Здесь возникла и закрепилась своя авторитарная модель договора власти с обществом, которая основывается на основополагающей роли справедливости в управлении социумом — модель предоставления услуг населению со стороны правительства, исходя из подотчетности чиновников гражданам, она эффективна и вполне адекватна реалиям этих стран3. Отсюда возникает вопрос, актуальность которого постоянно

растет: сохраняется ли считавшееся ранее бесспорным превосходство западных демократических систем над всеми прочими?

С другой стороны страны «глубокого Юга» (А. Неклесса), не выдерживающие прессинга глобального экономического порядка. Правила «золотого корсета», как отмечает Т. Фридман, предусматривали «один размер для всех»4. Оказалось, что для многих стран незападного мира их реализация непростое дело, а для ряда — и непреодолимое. Так, по мнению ряда африканских исследователей, рычагом, вынудившим африканских лидеров принять «неолиберальную экономическую политику глобализации, стало «управление долгом». Он служил эффективным орудием в борьбе против построения современных государств. С 1980 по 1996 г. внешний долг утроился (с 84,3 до 235 млрд долл.). Африка к югу от Сахары ежегодно передает сумму, эквивалентную четырехкратному социальному бюджету, для обслуживания своего внешнего долга. Несмотря на эти огромные отчисления, просроченные платежи продолжают увеличивать долг. Регион является заложником системы бесконечной задолженности, которая поддерживается посредством различных механизмов — от теоретического соглашения о выплате суммы долга с процентами до методов его исчисления, не говоря уже о целом ряде идеологических и политических ограничений»5.

Не случайно в теории международных отношений акцентируется сегодня различие между «негативным» и «позитивным» определением суверенитета: негативное определение суверенитета отрицает право других государств вмешиваться во внутренние дела суверенного государства; позитивное же акцент делает на верховной суверенной власти государства на его территории. Государство, обладающее только негативным суверенитетом, но неспособное обеспечить позитивный, определяется как «несостоявшееся» и поэтому, по мнению ряда авторов, должно быть лишено и негативного суверенитета6. Однако с другой стороны, оппоненты концепции несостоявшихся государств утверждают, напротив, что государствоподобные образования (так называемые «непризнанные» государства), де-факто обладающие позитивным суверенитетом, должны быть признаны «несостоявшимися» государствами (субъектами международного права) и соответственно наделены отрицательным суверенитетом7. Многие авторы приходят сегодня к заключению о неприменимости западных государственных

институтов в большинстве стран мира. Так, испанский исследователь Ж. Коломер считает, что в мире насчитывается только три десятка суверенных национальных государств (помимо империй), остальные проекты государственного строительства, по его мнению, закончились неудачей, поскольку «не удалось добиться ни внутренней монополии на власть, ни внешнего суверенитета»8.

В то же время, по мнению ряда исследователей, так называемый исламский вызов Западу это «вовсе не нападение террористов или партизан на силы коалиции в Ираке, не взрывы в Испании или в России, не убийства европейцев в Саудовской Аравии или в Индонезии. Ислам бросил вызов Западу на более глубинном уровне, когда радикальные исламские идеологи заявили, что мусульманское общество не будет развиваться по тому пути, который Запад предложил остальному миру как путь процветания и благоденствия»9. Действительно, современные исламские авторы, приверженцы идеологии панарабизма и панисламизма, представляющие группу стран района Индо-Тихокеанской дуги, добывающих сырьевые ресурсы, не принимают существующий миропорядок, возникший, по их мнению, в результате западной колонизации. Их негодование подпитывает также несправедливый характер экономической глобализации и навязывание западных культурных стандартов, в чем они видят угрозу для ислама и мусульманской культуры и системы ценностей. Так, большинство мусульман, как показало недавнее исследование отношения мусульман к идее прав человека, не признают даже «Всеобщую декларацию прав человека» 1948 г., так как для них она не «всеобщая», а «западная». Поэтому попытки распространить концепцию прав человека в мусульманских странах и среди мусульман Европы воспринимаются как «политика насаждения западных ценностей в качестве универсальных для всего мира»10.

«С точки зрения нынешних исламистов или фундаменталистов, неудачи и недостатки современных исламских стран вызваны тем, что последние переняли чуждые понятия и обычаи. Они отделились от истинного ислама и таким образом утратили свое былое величие»11. Поэтому они отрицают секулярное национальное государство и требуют вернуться к идее халифата — «исламского идеального государства». Отсюда рост политического влияния исламского фундаментализма, который тотально отвергает западную модель политического разви8 Colomer J.M. Great empires, small nation: The uncertain future of the sovereign state. L.; N.Y., 2007. P. 11.

тия. Даже так называемая арабская весна, спровоцированная, по мнению ряда наблюдателей, странами Запада, имеет одним из своих «промежуточных» итогов рост политического влияния исламистов.

«Кризис будущего» остро переживается и в посткоммунистической Европе, и в России, однако в своеобразной форме. Отсюда как следствие не только разочарование в демократии, распространение антизападных настроений, но и утрата «проекта будущего», и вырастающий из этого подъем партикуляризма и локализма.

Особенно болезненно это разочарование переживается в современной России не только в связи с огромными трудностями посткоммунистического развития, но и в связи с крахом СССР и утратой роли сверхдержавы. Мнение о том, что «распад Советского Союза является главной геополитической катастрофой конца ХХ века», разделяют многие наши соотечественники. Поэтому антизападнические настроения у нас сильнее, чем в других посткоммунистических странах, для которых Запад, по-прежнему остается главным ориентиром их политики.

Однако кризис будущего чреват опасностями не только возможной утраты универсалистских институциональных моделей и так называемых «общечеловеческих ценностей», он опасен и для национализма — государств-наций. Любой национальный проект предполагал идею прогрессивной всемирной истории, поскольку либо видел в истории своей нации конкретное воплощение истории всемирной — не случайно национализмы так называемых великих держав носили мессианских характер, либо ее отрицание, — поскольку малые нации и «нации без государств» рассматривали себя в качестве жертв основных акторов мировой истории.

Характерно, что российский политический режим, сложившийся в начале «нулевых» годов, основывает свою легитимность на прошлом как российском, так и советском, пытаясь сгладить очевидный разрыв между ними. «С самого начала, с принятия в 2000 году закона о государственной символике, соединявшего "демократический" триколор и мелодию "старого" советского гимна, символическая политика Путина отличалась принципиальной эклектичностью, стремлением сочетать идеи и ценности из репертуаров разных политических сил (и разных исторических эпох. — В.А.), — отмечает О.Ю. Малинова. — При этом "единство" достигается чисто механическим путем: совмещение элементов противоположных смысловых систем не сопровождается их содержательным переопределением, объектами официальной номинации оказываются взаимоисключающие — в логиках прежних "символических битв" — идеи и символы»12. Позднее ничего принципиально не меняется: с одной стороны, звучат призывы к модернизации, с другой — имеют место постоянные апелляции к советскому героическому

прошлому. С одной стороны, Россия признается демократией, пусть и «суверенной», с другой — навязывается культ государства и национальной исключительности. Российская правящая элита продолжает политику, лишенную проекта будущего.

Таким образом, на сегодняшний день результаты процессов глобализации, которая многими в мире воспринималась как глобализация «западного проекта», оказались неоднозначными и противоречивыми: «За сближением России с Западом скрывалась утрата ею ее исторической роли. За формальным образованием Европейского Союза — возвращение нестабильности в Европу. За видимым вселенским торжеством Америки вырисовывается неудержимый рост могущества Азии, а за успехами Азии кроется проблема дестабилизации отношений Запада с остальным миром»13. В итоге даже демократия многими, в том числе ее сторонниками, стала рассматриваться не как универсальная общечеловеческая ценность, а исключительно как результат исторического развития Запада.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ