Спросить
Войти
исторические концепции и подходы, автор создает масштабное полотно развития советской науки1, в которой были творческие и научные достижения, но были и беспрецедентные идеологические кампании и репрессии, искалечившие судьбы ученых.
Ю.В. Дунаева
ДРЕВНИЙ мир
Афинская демократия является тем феноменом в мировой истории, отношение к которому в интеллектуальной среде практически никогда не было нейтральным, ни в эпоху ее существования, ни спустя более двух тысячелетий после ее исчезновения. Для одних она была и остается «шокирующим примером “власти толпы”, а для других - образцом коллективного самоопределения, по сравнению с которым все современные формы непрямой, представительной демократии выглядят ущербными» (21, с. 1-2). Впрочем, как в древности, так и в Новое и Новейшее время предпринималось немало более или менее успешных попыток объективного анализа данного феномена. Примечательно, однако, что даже внутри той культурной традиции, которая создала демократию, результатом такого анализа была в целом негативная оценка. Наиболее авторитетные мыслители из числа современников, включая Сократа, Ксенофонта, Исократа, Платона и Аристотеля, полностью отвергали базовые демократические принципы, особенно демократический взгляд на политическое равенство. Сама идея о предоставлении власти скорее массам, чем немногим достойным, могла
казаться извращением справедливости и здравого смысла, вводя равенство там, где его нет, и создавая риск возникновения тирании непросвещенного большинства. И даже еще относительно не так давно, в первой половине XX столетия, такие влиятельные фигуры, как Макс Вебер (1864-1920) или Йозеф Шумпетер (18831950), отнюдь не безоговорочно вели речь об эффективности системы, которая дает власть народу (см.: 20, с. 2).
В современном мире, когда демократия стала нормой политического устройства общества, высокий уровень интереса к истокам этой формы государства заставляет историков вновь и вновь обращаться к ее афинской версии. С одной стороны, это объясняется тем, что афинская демократия представляла собой наиболее яркий пример, своего рода эталон, прямой демократии, технологическая возможность и политическая целесообразность, реализации которой в наше время все чаще становится предметом обсуждения (см.: 16). С другой стороны, процесс ее возникновения и развития относительно полно представлен в сочинениях античных писателей и в эпиграфических источниках, что позволяет достаточно детально реконструировать процесс эволюции политической системы Афин в контексте их экономического и социального развития. В центре внимания исследователей остаются также вопросы о том, какие факторы стимулировали появление относительно эгалитарных систем и возникновение демократии в греческом мире, какие политические принципы и идеалы составляли ее фундамент и способствовали ее эволюции, какую роль в трансформации демократии играли военный фактор и фактор афинской «империи», была ли афинская демократия уникальным явлением и в каком направлении шло ее развитие.
К настоящему моменту ввиду непреходящей актуальности данной темы количество монографий и статей по афинской демократии (как общего плана, так и по отдельным ее аспектам) исчисляется тысячами. Поэтому в данном обзоре акцентируется внимание лишь на сравнительно немногих работах, которые, однако, как представляется, позволяют проследить основные направления развития зарубежной историографии, обозначить приоритетные темы исследований и новые подходы западных историков к изучению ключевых проблем афинской демократии. При этом в ряде случаев, несомненно, будет оправданным использование наработок ведущих российских специалистов в данной области.
В XX столетии в изучении афинской демократии абсолютно господствовали два направления, хотя и противоположные в плане тематики исследований, но в целом дополняющие друг друга (см.: 3, с. 10-14). Первое направление было ориентировано на изучение преимущественно политических институтов, эволюции их роли и функций в политической системе Афин. Этот «институциональный» подход преобладал в конце XIX - первой половине XX в., что, по крайней мере отчасти, объясняется введением в научный оборот в 1891 г. такого исключительно важного источника, как трактат Аристотеля «Афинская полития», представляющего собой детальное описание государственного устройства афинян в IV в. до н.э. и истории его формирования. В течение данного периода был заложен фундамент наших знаний об афинской демократической «конституции» и этапах ее эволюции (3, с. 10), а одной из важнейших итоговых работ, по крайне мере в англоязычной историографии, может считаться изданная в 1952 г. «История афинской конституции до конца V столетия до н.э.» Чарльза Хигнетта (12).
Преобладание институционального подхода в данный период было также обусловлено общим сдвигом в политической науке в сторону более эмпирического научного метода, тщательно избегающего нормативных определений и теоретизирования по поводу реального и идеального. В соответствии с этим методом получила развитие тенденция перенести дискуссию о демократии вообще с теоретического уровня и вопросов, касающихся идеи демократии, ее идеалов и принципов, на эмпирический уровень и тот способ, посредством которого демократия функционирует в конкретных государствах. В результате, начиная с Йозефа Шумпетера, демократия стала рассматриваться в узком смысле как институциональное оформление политических решений. Иными словами, демократия оказалась лишь способом или процессом, посредством (или в результате) которого управляемые могли выбрать себе управляющих и вручить им власть (см.: 20, с. 3).
Во второй половине XX в. в изучении афинской демократии все более популярным становится направление, которое характеризуется углубленным анализом «неинституциональных форм и
элементов афинской политической жизни» (3, с. 11). В центре внимания ученых теперь оказались афинская экономика и социальные отношения, роль и специфика элиты в демократическом афинском полисе, ее взаимоотношения с массой рядовых граждан, характер и структура политических группировок. Было изучено воздействие демократии на повседневную жизнь граждан, на религию и право, военное дело, идеологию и культуру. Основоположником нового направления в 50-е годы прошлого столетия стал профессор Кембриджского университета (Великобритания)
А.Х.М. Джонс, по мнению которого для того, чтобы понять, как работала афинская демократия необходимо в первую очередь исследовать ее экономическую базу.
В настоящее время, разумеется, мало кто из исследователей разделяет идею Джонса о том, что афинская демократия в столь малой степени зависела от рабства, что освобождение даже всех рабов не могло иметь существенного значения. Однако сама постановка вопроса о социальной структуре и экономической системе Афин была крайне важна, поскольку явилась стимулом для дальнейших исследований в данном направлении (24, с. 2-3, 9-10).
Большой вклад в изучение реальной практики функционирования афинской демократии во второй половине XX в. внес Мозес Финли. В отличие от Джонса, Финли не сомневался в том, что рабство являлось фундаментом античной экономики и что рост свободы в Афинах шел в тесной взаимосвязи с ростом рабства. Многие специфические черты афинской демократии он объяснял тем, что Афины были обществом, в котором каждый знал каждого (face-to-face society) (6, с. 17). Эта идея, как отмечает Робин Осборн, один из наиболее крупных британских специалистов по истории афинской демократии, может показаться неприменимой к классическим Афинам с их гражданским коллективом порядка 50 тыс. взрослых мужчин. Однако изучение эпиграфических материалов, содержащих сведения о повседневной политической жизни афинян, показало чрезвычайно важную роль в системе принятия решений небольших локальных групп, демов (demoi), представлявших собой объединения типа сельских общин, которые по своим размерам и характеру соответствовали понятию face-to-face society (24, с. 7, 9-10).
Роль деревенских общин-демов, получивших благодаря реформам Клисфена политический статус в качестве базовых структурных подразделений афинской административно-политической системы, основательно изучена в работах Р. Осборна, Д. Стоктона, Д. Уайтхеда, Э. Вуд, П. Исмард (25; 31; 32; 35; 14). Наделение сельских общин политическими функциями превратило демы в своего рода фундамент афинской демократии, что позволило некоторым исследователям трактовать клисфеновскую политию как «режим мелких землевладельцев» или «крестьянскую демократию» (см., например 35, с. 101-119).
Как показал Р. Осборн (24), конституционно демы являлись основой демократии в двух отношениях. Во-первых, именно они отвечали за кооптирование новых членов в состав гражданского коллектива полиса путем голосования в собрании демотов. Во-вторых, их важнейшей политической функцией был отбор представителей для работы в центральном органе власти Афинского полиса - совете 500 (буле) по квоте, установленной в зависимости от количества членов дема (см. также: 18, с. 192-193; 23, с. 70; 25, с. 74, 80-81, 88). Главным образом это обстоятельство, а также необходимость учитывать реальные условия (географические, социальные, экономические), определявшие формы и степень участия граждан в управлении полисом, позволили Р. Осборну высказать мнение о том, что прямая демократия могла существовать только на уровне демов, но не на уровне Афин в целом. «Благодаря де-мам, - полагал он, - то, что в теории было прямой демократией, на практике являлось утонченной формой представительной демократии (25, с. 92). Эта идея британского исследователя, разумеется, не нашла поддержки у подавляющего большинства историков, и представление об афинской демократии как именно о прямой демократии, остается, по-прежнему, аксиомой.
В рассматриваемый период появился и ряд важных в научном отношении работ, посвященных таким ключевым институтам афинской демократии, как совет 500 (буле) (29) и народное собрание (экклесия) (9), а также институту афинского гражданства (18). Таким образом, как справедливо отметил один из ведущих российских специалистов по истории афинской демократии И.В. Суриков, отказ от институционального подхода не мог носить тотальный характер в силу той огромной роли, которую политические
институты, особенно органы государственной власти, играли в демократическом афинском полисе. В условиях прямой демократии, предполагающей непосредственное участие большинства граждан в работе этих институтов, неинституциональные, не связанные с государством формы общественной жизни не могли получить существенного развития. В результате вся общественная жизнь греческого (особенно демократического) полиса была предельно институционализирована. Соответственно, полагает исследователь, изучение «институционального» аспекта афинской демократии остается актуальной задачей, но осуществляться оно должно на новом уровне, предполагающем некий синтез «институционального» и «неинституционального» подходов. Иными словами, политические институты должны исследоваться не изолированно, но в широком контексте всей политической жизни города-государства (3, с. 14). В новейшей отечественной историографии примером такого подхода могут служить фундаментальная монография самого И.В. Сурикова «Остракизм в Афинах» (3), а также не менее фундаментальная работа Т.В. Кудрявцевой «Народный суд в демократических Афинах» (1).
В зарубежной историографии последнего десятилетия XX в. дополнительным стимулом к интенсификации исследований различных аспектов афинской демократии явилась отмечавшаяся в 1993 г. 2500-летняя годовщина реформ, проведенных в Афинах в 508 / 507 г. до н.э. Клисфеном. В рамках проекта под общим названием «Демократия 2500» была проведена серия международных конференций, материалы которых нашли отражение в целом ряде сборников, коллективных монографий и индивидуальных исследований, посвященных различным проблемам античной демократии, ее отношению к демократии современной, взаимосвязи между демократией и имперским владычеством. Столь существенный рост интереса к данной тематике как среди ученых, так и среди широкой общественности, в значительной степени был обусловлен процессами, происходившими в тот период в Восточной и Центральной Европе, связанными с падением коммунистических режимов и распадом Советского Союза. Эти события были восприняты как полная победа демократической системы и демократической идеологии в ее либеральной версии. Соответственно, преобладающим тоном основной массы работ было бесконечное
прославление афинской демократии и крайне высокая оценка ее достижений в плане реализации на практике демократических принципов (2, с. 22). Характерным примером могут служить работы таких крупных зарубежных антиковедов, как Дж. Обер и М.Г. Хансен, которые склонны находить много общего между афинской demokratia и современной либеральной демократией, по крайней мере, в сфере идеологии. Об этом, с их точки зрения, свидетельствует идентичный набор главных политических идеалов: «свобода» - eleutheria и «равенство» - isotimia и все слова с компонентом iso-, ise- (как, например, isonomia - «равноправие», «равенство перед законом»; isegoria - «равное право на высказывание») (10, с. 16-17; 23, с. 3-4).
Можно вполне согласиться с мнением крупнейшего российского историка античности Л.П. Маринович о том, что вненаучный импульс к столь широкому празднованию 2500-летия демократии достаточно очевиден (и это, как отмечает она, не скрывали и сами участники мероприятий). Данное обстоятельство, по ее мнению, особо подчеркивает выбор в качестве отправной точки реформы Клисфена конца VI в. до н.э. (2, с. 23). Действительно, спустя 70 лет после этой даты историк Геродот утверждал как неоспоримый факт, что именно Клисфен «установил филы и демократию для афинян» (6.131.1). Однако позднее, в IV в. до н.э., афиняне относили возникновение своей демократии к более раннему времени, связывая это событие с Солоном, законодателем начала VI в. до н.э., либо даже с легендарным царем Афин Тесеем. В современной историографии, пожалуй, главным претендентом на титул «основателя афинской демократии» является Эфиальт, политический деятель 460-х годов до н.э. В числе кандидатов на этот титул фигурируют также Перикл и те государственные деятели, которые рационализировали политическую систему Афин на рубеже V-IV вв. до н.э. Впрочем, как отмечает К. Раафлауб, сама правомерность такого «титула» энергично отвергается многими исследователями (26, с. 2).
Теперь, когда интенсивность споров о «Демократии 2500», поднятая взрывом либерального энтузиазма, пошла на спад, по словам К. Раафлауба, «появилась та необходимая дистанция, которая делает синтез аргументов не только возможным, но и желательным. Наступило время, - пишет он, - снова вернуться к некоторым вопросам, которые обсуждались десять лет назад, как в силу их особой важности, так и благодаря прогрессу, достигнутому за более чем тридцать лет интенсивных исследований» (26, с. 2).
Ответ на вопрос о том, когда возникла демократия, в значительной степени зависит от того, какое содержание вкладывается в это понятие. Позиции исследователей в данном случае определяются выбором приоритетных, с их точки зрения, источников и критериев оценки. По мнению одних (Э. Рушенбуш), любая система, в которой народ в собрании принимает участие в процессе принятия решений, по существу, является демократией. Соответственно, они находят демократию уже в том обществе, которое представлено в гомеровском эпосе. Другие (К. Раафлауб) полагают, что демократия становится реальностью только тогда, когда активное участие в политической жизни охватывает всех взрослых граждан мужского пола вне зависимости от их социального и имущественного положения, уровня образования и способностей. К середине V в. до н.э. этот исключительно широкий по составу гражданский коллектив через собрание, совет и суды начинает осуществлять полный контроль над всеми политическими процессами - от выработки политической линии до ее реализации. Тогда же для обозначения этой политической системы появляется и новое понятие - demokratia (26).
Впрочем, по мнению некоторых исследователей (Ч. Форнара и Л. Самонс), demokratia уже являлась официальным названием установленной Клисфеном в конце VI в. до н.э. формы правления (7, с. 48-49). По мнению других (В. Ниппель), концепция демократии, как и само понятие, возникает около 470 г. до н.э., когда demokratia начинает ассоциироваться со вторичным значением термина demos, скорее как «низшего класса», чем гражданства в целом (21, с. 18). С точки зрения К. Раафлауба, этот аспект проблемы вообще не следует преувеличивать. Гораздо важнее то, пишет он, что та демократия, которая известна благодаря относительно большому числу источников, относящихся ко второй половине V - IV вв. до н.э., была результатом длительного эволюционного процесса. Развитие этого процесса прослеживается с начала VI в. до н.э., но его истоки, как считают К. Раафлауб и Р. Уоллес, можно обнаружить в менталитете, ценностях, моделях
поведения и институтах в еще более раннее время, в VII и, возможно, во второй половине VIII в. до н.э. (28).
Таким образом, отмечает К. Раафлауб, «если мы зарезервируем термин “демократия” для вполне развитой системы второй половины V в. до н.э. ... тогда более ранние системы в качестве предшественников этой демократии могут быть с полным основанием определены как “пред- “или “протодемократии”» (26, с. 15). Точно также, полагает он, нет никаких препятствий к тому, чтобы рассматривать описанные Аристотелем различные формы демократии в диахронном аспекте, т. е. представляя их в виде некоей линии конституционного развития от VI до IV в. до н.э. И с этой точки зрения, система, созданная Солоном в начале VI в. до н.э., а затем испытавшая ряд трансформаций, на каждом этапе своего развития представляла собой лишь разные формы демократии. Сходным образом, независимо от того, назвать ли политические системы «клисфеновского типа» эгалитарными («исономически-ми») или демократическими, неопровержимым остается тот факт, что в последующем афиняне сделали ряд решительных шагов в институциональном развитии. В результате сложившаяся к середине V в. до н.э. система стала если не уникальной (с точки зрения К. Раафлауба, именно такой она и являлась в то время), то определенно исключительной в плане реализации базовой идеи демократии о том, что все граждане должны быть политически равны (26, с. 15).
В целом в современной зарубежной историографии подход к изучению афинской демократии в значительной степени обусловлен тенденцией рассматривать демократию вообще не только (и даже, может быть, не столько) как набор определенных институтов и процедур, а прежде всего как идеологию, комплекс политических идеалов, формируемых определенными взглядами на природу, достоинство и социальные нужды людей. Процедуры и институты демократии определяются этими идеалами и предназначены для того, чтобы воплотить их в жизнь. Именно эти идеалы формируют определяющие черты демократии. Их реализация является конечной целью, а процедуры и институты - средством (20, с. 3).
В качестве примера такого («идеологического») подхода можно назвать новейшую монографию профессора Тринити-колледжа Дублинского университета (Ирландия) Томаса Митчелла
(20). Усматривая истоки демократии в традициях греческого полиса и в тех революционных переменах, которые охватили Эгеиду в VII-VI вв. до н.э., автор уделяет значительное внимание идеалам и принципам, инспирировавшим ее возникновение и дальнейшую эволюцию. В своей развитой форме демократические идеалы, отмечает он, впервые сложились в Афинах. Соответственно, роль Афин в качестве прародительницы идеологических основ демократии и первого образца исключительно стабильного демократического режима на них базирующегося, делает афинский опыт крайне важным для лучшего понимания достоинств и недостатков демократической системы как таковой (20, с. 4).
Пример Афин, как отмечает Т. Митчелл, также важен и в плане изучения взаимодействия теории и практики демократии. «Конституция» Клисфена 508 / 507 год до н.э., часто принимаемая за точку отсчета, стала кульминацией происходившего в греческом мире процесса становления общества, в котором современники видели воплощение идеи isonomia, «равенства перед законом». И в дальнейшем развитие демократии, с точки зрения ирландского исследователя, в значительной степени определялось воздействием идеологических влияний и теоретических спекуляций. Наиболее известные политические фигуры классической эпохи - Перикл, Фукидид (сын Мелесия), Алкивиад, Ферамен, Кри-тий, выдающиеся ораторы IV в. до н.э., выступавшие в роли политических советников демоса, - все они были продуктом интеллектуальной среды, созданной софистами, в которой политические дебаты и теоретизирование занимали ведущее место. Расцвет в IV столетии школ Платона, Исократа, Аристотеля, уделявших особое внимание политическим принципам и системам, прежде всего демократии и ее специфической афинской версии, показывает, что политическая теория и базирующиеся на ней формы правления оставались главным предметом обсуждения среди интеллектуалов. Воздействие этой идеологической культуры на эволюцию афинской демократии, полагает Т. Митчелл, заслуживает специального исследования (20, с. 5-6).
Комплексным подходом отличается фундаментальная монография профессора Кембриджского университета (Великобритания) Робина Осборна, в которой афинская демократия рассматривается во всех ее политических, социальных, экономических,
художественных и религиозных проявлениях. Особое внимание Р. Осборн уделяет взаимосвязи между специфическим типом афинской политической системы и характером афинского общества. «...Тот факт, - пишет автор, - что Афины были демократией, несомненно, оказывал воздействие на афинское общество, афинскую экономику, искусство и религию Афин. Но равным образом социальные формы, экономика, искусство и культовая практика влияли на тот особый способ, каким фактически работала афинская демократическая конституция» (24, с. XII). Определенную новизну подходу британского историка к изучению афинской демократии придает и широкое использование им, наряду с литературными текстами и эпиграфическими материалами, археологических данных. Археологические источники, как показывает исследователь, имеют фундаментальное значение для понимания специфики афинского сельского хозяйства. Столь же важны для изучения афинской политики и афинского общества скульптура и расписная керамика - во многом еще не реализованный исторический потенциал тысяч изображений на афинской чернофигурной и особенно краснофигурной посуде.
Достаточно перспективным представляется метод сравнительного изучения происхождения, институциональных форм, общественных ценностей, юридических и неформальных норм, политических практик, экономических отношений и глобального контекста функционирования афинской демократии и римской республики. Их исследование в основном идет независимо друг от друга, пересекаясь крайне редко. В результате остается без должного внимания то, какое звучание могут приобрести сходные темы при сравнительном анализе там, где слишком мало что выглядит подходящим для сравнения. Между тем, как отметил редактор изданной в 2015 г. коллективной монографии «Греческая демократия и Римская республика» (5) Дин Хаммер, сопоставление имеет смысл уже потому, что и афинская демократия, и римская республика принадлежат к одной категории так называемых «партисипа-тивных обществ» (participatory communities), под которыми понимаются такие общества Древнего мира, в которых политика не являлась исключительной сферой деятельности какой-то одной узкой группы людей, но формировалась на основе широкого участия (8, с. 2).
Сравнительный анализ делает очевидным тот факт, что имелись «две истории эволюции партисипативной системы управления, в которых исключительность гражданства, как вертикальная, по классовому принципу, так и горизонтальная, в отношении соседних обществ, была наиболее характерным фактором» (17, с. 14). При этом развитие исключительности шло по двум траекториям. В одном случае равенство и независимость (автономия) индивида, ассоциируемые с гражданством греческих полисов, не вышли за пределы границ этих полисов. В другом - иерархическая градация прав и обязанностей (римский вариант) создавала гораздо более благоприятные возможности для инкорпорации все новых соседних обществ.
Одной из широко признанных особенностей греческой цивилизации является приоритет политической сферы, который понимается как проникновение политики в другие области общественной жизни. Разумеется, нет оснований считать, что никакой специфической политической сферы не существовало до греческого «ренессанса» VIII-VI вв. до н.э. Политическая сфера, как отмечает Й.П. Арнасон, представлена там, где «четко выраженная власть, т.е. установление правил неким центром, участвует в институционализации человеческих обществ, и эта категория, следовательно, древнее, чем исторические цивилизации. Политика же представляет собой такую совокупность действий и институтов, когда альтернативные возможности упорядочения социальной жизни становятся очевидными, что и приводит к возникновению более или менее открытого конфликта. Возникновение политики изменило характер политической сферы, и это было наиболее важной инновацией греческого полиса» (4, с. 36). Полис, его «конституция» и ценности, жизнь его граждан были политизированы до такой степени, которая, вероятно, никогда более не была достигнута в истории человечества. «Политическое животное» (zoion politikon), каковым по природе был человек, согласно Аристотелю (Pol., 1253 a1 ff.), в полисе стал полностью политизированным существом. И в этом плане афинская демократия представляет собой кульминацию развития данной тенденции. «Политическое» (политическая сфера), хотя и не идентично демократии, в значительной степени развивалось параллельно с ней, как часть афинского образа жизни (4, с. 27; 27, с. 323-324).
В целом полисный путь формирования государства предполагал минимизацию дистанции между государством и обществом (общиной граждан), если не полную их интеграцию и создание специфической «политической общины» (общины-государства). Вместе с тем социально-экономические процессы влияли на распределение богатства и власти таким образом, который дестабилизировал внутренний порядок и часто приводил к гражданскому конфликту. Конфликт, в свою очередь, способствовал трансформации политической сферы. При этом, однако, демократия отнюдь не являлась логическим результатом присущего полису как таковому пути развития. Результатом мог быть целый спектр политических форм. Демократия в разных вариантах была одной из них наряду с тиранией и олигархиями разного типа. Впрочем, архаическая греческая тирания являлась скорее лишь временным отклонением на пути к более инклюзивным формам полиса (4, с. 32, 43).
Таким образом, далеко не очевидно, что полис, только появившийся из турбулентности «темных веков», должен был в конечном итоге непременно прийти к демократии. Однако возникновение последней было обусловлено именно данной формой государства, которая развивалась в греческом мире между 800 и 500 гг. до н.э. (20, с. 7). Соответственно, рассматривать афинскую демократию, как подчеркивает К. Раафлауб, необходимо в контексте греческого полиса и его эволюции (27, с. 323).
Первостепенная роль военного фактора в этом процессе была отмечена еще Аристотелем (Pol., 1297 b). Для полиса, согласно Платону, война, притом бесконечная, с каждым другим полисом была естественным состоянием, и все его институты были приспособлены к потребностям войны (Leg., 626 a-b). Ярко выраженный милитаризированный характер полиса проявлялся в неразграниченности в нем «гражданской» и «военной» сфер (13, с. 115), в совпадении, более или менее полном, его политической и военной организаций, коллектива замельных собственников, народного собрания и (в идеале) ополчения тяжеловооруженных граждан-гоплитов (11, с. 38-39).
Вслед за Аристотелем многие современные историки связывают процесс демократизации в Греции с радикальным переворотом в военном деле в VII-VI вв. до н.э., с созданием фаланги гоплитов, основным контингентом которой являлись относительно
состоятельные крестьяне, способные за собственный счет обеспечить себя полным комплектом гоплитского вооружения. Как считается, эта так называемая «гоплитская революция» привела к тому, что прежняя военная элита, практиковавшая «героический» (гомеровский) стиль войны, утратила монополию в военной сфере и была вынуждена разделить не только свои традиционные военные обязанности, но и, в конечном счете, политическую власть с более широкими слоями демоса. Результатом стало возникновение ранних (умеренных) демократий, в которых объем политических прав гражданина зависел от его военного статуса, а тот, в свою очередь, определялся уровнем его материального благосостояния. Таким образом, цензовый принцип структурирования гражданского коллектива выступал в качестве специфической черты раннедемократического полиса (22, с. 8-9; 15, с. 41, 67; 30, с. 33; 20, с. 13).
Наиболее известной моделью полиса подобного типа являются Афины с их имущественными «классами», введенными Со-лоном в начале VI в. до н.э. О приоритете военных целей солонов-ской классификации свидетельствует выделение особой категории «всадников» и разделение основной массы демоса на две категории: «зевгитов» - достаточно богатых, чтобы приобрести гоплит-ское вооружение крестьян, и малоземельных и безземельных «фетов», не способных им обзавестись в силу своей бедности. Наличие вооружения делало зевгитов («средний класс» в зарубежных исследованиях) равными в военном, а следовательно, отчасти и в политическом отношении аристократии и ставило их неизмеримо выше фетов. Ничтожной (или вообще никакой) военной роли последних соответствовала и ограниченность их политических прав (33, с. 143).
Дальнейшую демократизацию афинского общества, возникновение около середины V в. до н.э. режима так называемой радикальной (или «крайней», по терминологии Аристотеля) демократии, обычно связывают с созданием самого мощного в Греции военного флота, который стал главным инструментом имперской гегемонии Афин. Эта коренная перемена в структуре вооруженных сил Афин резко повысила военную роль беднейших граждан, составлявших экипажи боевых кораблей, что, в свою очередь, стало причиной роста их политического влияния (23, с. 83).
В последнее время, однако, эта логически стройная схема стала подвергаться критике. Так, Х. ван Веес на примере тех же Афин попытался доказать отсутствие связи между военной ролью и политическим статусом гражданина греческого полиса, а также ошибочность традиционного представления о гоплитской фаланге как об относительно однородной в социальном плане военной силе, представлявшей собой главным образом «средний класс», т.е. зевгитов. Исходя из собственных подсчетов, основанных на немногочисленных цифровых данных, которые имеются в источниках, исследователь приходит к выводу о том, что по размеру богатства зевгиты не слишком уступали «всадникам» (hippies). Вместе с ними, а также с пентакосиомедимнами (высшим разрядом граждан) они принадлежали к категории «богатых» (plousioi), т.е. людей, свободных от необходимости лично трудиться для своего пропитания в отличие от «бедняков» (penetes), которых он идентифицирует с фетами солоновской «конституции». Таким образом, по мнению Х. ван Вееса, зевгиты в некотором смысле являлись частью афинской элиты, «праздного класса» и, следовательно, сравнительно немногочисленной категорией граждан. Соответственно, основную массу гоплитов (вероятно, до двух третей, полагает он) составляли феты (thetes, букв.: «батраки»), представители «трудящегося класса», материальное положение части которых, с его точки зрения, позволяло приобретать гоплитскую паноплию (33, с. 135-137; 34, с. 52-54). Следовательно, нет оснований говорить о существовании большого по численности «среднего» класса крестьян. Но тогда ограниченность прав основной массы гоплитов-фетов делает весьма проблематичным само понятие «гоплитская демократия» и позволяет оценить политический строй Афин до середины V в. до н.э. как гораздо менее демократический, чем принято считать. Точно также усиление роли военного флота, который обслуживался и комплектовался гражданами низшего разряда, вряд ли могло способствовать установлению «радикальной демократии». Возникновение последней, скорее, явилось следствием введения около 450 г. до н.э. системы оплаты общественных должностей, что позволило занимать их даже очень бедным афинянам (34, с. 61-62).
Впрочем, как представляется, подобная мера вряд ли могла быть осуществлена до того, как неизмеримо возросла военная роль
низшего разряда граждан. И в целом материалы источников, а также сама последовательность событий, все же не дают оснований для столь радикального пересмотра традиционной концепции. Наличие сильного военного флота позволяло Афинской Архэ осуществлять активную имперскую экспансию, а режим радикальной демократии служил гарантом перераспределения имперских доходов в пользу беднейших слоев демоса. Все расходы по финансированию военных кампаний несли богатые граждане, тогда как масса простого народа пользовалась плодами афинской гегемонии. В IV в. до н.э., когда «империи» уже не было, бремя военных расходов для богатых афинян стало еще более тяжелым. И именно этим в значительной степени объясняется «пацифизм» части афинской элиты в этот период. Таким образом, война в демократических Афинах служила важным инструментом перераспределения богатства внутри полиса (19, с. 183-186).
Значительную популярность в современной зарубежной историографии последних десятилетий приобрела идея о принципиальной разнице между афинской демократией V в. и IV в. до н.э. (см.: 1, с. 407). По словам К. Раафлауба, после хорошо продуманной ревизии законов, предпринятой в 403-399 гг. до н.э., демократия в Афинах представляла собой хорошо сбалансированный комплекс четко оформленных институтов, действовавших в рамках юридически определенных норм, совокупность которых, как считает он, приближалась к тому, что можно назвать «конституцией» (26, с. 5). В результате изменился сам характер афинской демократии: ничем не ограниченная, по существу тираническая, «власть демоса» уступила место «власти закона». Демократия, таким образом, утратила свой прежний крайний радикализм и стала более умеренной (либеральной в современном смысле, как полагают сторонники этой идеи).
Свидетельством отхода от принципов радикальной демократии в институциональном плане один из главных апологетов данной концепции, М.Г. Хансен, считает тот факт, что на рубеже VIV вв. до н.э. народное собрание (экклесия), которая самими афинянами рассматривалась как воплощение демоса, утратило право принимать законы, а после 355 г. до н.э. оно лишилось и последних остатков власти судебной. Власть демоса была поставлена в рамки законов, которые он не мог самостоятельно отменить или
пересмотреть. Фактически она была разделена между тремя органами: ekklesia, nomothetai и dikasteria (9, с. 97, 106). Но означало ли это, что суверенитет демоса был ограничен?
Действительно, в представлении афинян экклесия была самим демосом. Однако вряд ли это можно рассматривать иначе, чем как юридическую и (даже в большей степени) идеологическую фикцию. На самом деле экклесия была органом власти демоса (хотя и с текучим, а не постоянным составом), таким же, как и народный суд (гелиэя). Верно, что в IV в. до н.э. законы принимала комиссия номофетов, назначенных из общего состава гелиастов (дикастов), но решение о том, что необходимо принять или изменить такой-то закон, полностью зависело ?
