Спросить
Войти
ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ М.В. ЛОМОНОСОВА
МИХАИЛ ЛОМОНОСОВ И КИЕВО-МОГИЛЯНСКАЯ АКАДЕМИЯ: ТОЧКИ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ
В статье предпринята попытка проследить связь известного российского ученого Михаила Ломоносова с Киево-Могилянской академией, которая славилась не только в Украине, но и России своими преподавателями («латинщи-ками», философами, риторами, историками, грамматиками), имела в то время некоторые черты университета европейского типа и была старше московских Спасских школ.
В ноябре 2011 г. исполнилось 300 лет со дня рождения первого российского академика М. Ломоносова - выдающегося ученого, который жил и творил в послепетровскую эпоху, когда происходили исторически значимые социальные преобразования, шла острая борьба в религии, развивалась русская наука, большое распространение получило просветительство.
В истории российской и мировой науки и культуры М. Ломоносову принадлежит особое место. О его стремлении к научному поиску, неутолимой жажде знаний, упорстве в науке, широте и многогранности интересов свидетельствуют его работы в области физики, химии, астрономии, оптики, геологии, минералогии и кристаллографии, техники, географии и метеорологии, экономики, истории и литературы, педагогики и психологии. Им были разработаны проекты переустройства Петербургской академии наук, он стал одним из авторов (вместе с И. Шуваловым) открытия Московского университета.
Огромное значение в становлении личности М. Ломоносова, пробуждении его умственных
Т.Д. Кочубей
Михаил Ломоносов, Киево-Могилянская академия, точки пересечения.
Кочубей Т.Д., 2011. 123
интересов, формировании мировоззрения имели первые тридцать лет его жизни. Это путь к зрелости человека, о котором А. Пушкин сказал: «Жажда науки была сильнейшей страстью сей души, исполненной страстей». Это - неудержимый порыв к знанию и внутренней свободе, «неутомимые поиски истины и спор с признанными авторитетами и самим собой, время душевных бурь, сомнений и конфликтов» [6, с. 3].
Еще будучи у себя на Родине, М. Ломоносов узнает от своего учителя-дьячка, что «для приобретения большого знания требуется знать язык латинский (язык всей тогдашней науки - К.Т.), сему не инде можно научиться, как в Москве, Киеве или Петербурге, что в сих городах довольно книг на том языке» [6, с.96]. Однако, поставив с самого начала перед собой дерзкие и неслыханные цели - дойти до самых высот науки, хотя, вероятно, еще не вполне ясно представляя их себе, молодой М. Ломоносов не бросился очертя голову в неведомый и заманчивый мир, как ни сильно влекло его к нему. Он ждал и раздумывал. В Академической биографии 1784 года отмечается: «Долгое время питал он в себе желание убежать в который-нибудь из сказанных городов, чтобы вдаться там наукам. Нетерпеливо ожидал удобного случая» [1, с. 4].
В январе 1731 г., тайно прибыв в Москву, М. Ломоносов подал прошение о зачислении его в Славяно-греко-латинскую академию, высшее духовное учебное заведение, которое готовило служителей церкви и государственных служащих и где можно было в совершенстве изучить латинский язык. Он утаил крестьянское происхождение и выдал себя за сына холмогорского дворянина, поскольку крестьян в Славяно-греко-латинскую академию не принимали. В течение одного года М. Ломоносов прошел 3 класса академии, научился читать и писать по-латыни, изучил славянскую грамматику, начала истории, географии и арифметику. Он читал летописи, богословские, философские и математические книги, увлекался латинской и русской поэзией.
Обучаясь в академии, он в свободные часы рылся в монастырской библиотеке, читал книги по философии, физике и математике. Однако сознание молодого Михаила Ломоносова, насыщенное впечатлениями от живого и непосредственного общения с северной природой, изнемогавшее в ожидании исчерпывающего ответа на те вопросы, которые он пронес с собою от берегов Белого моря до Москвы, не было удовлетворено. Аристотель, его средневековые комментаторы, ученые монахи Заиконопоспасского монастыря предлагали ему стройную, логически упорядоченную, выверенную в деталях схему природы, которая, однако, не имела ничего общего с действительной природой. В этом убеждали
М. Ломоносова его опыт, его собственные наблюдения (естественно, не учтенные ни в трудах великого античного мыслителя, ни в учебных пособиях академии). Уже были прослушаны курсы географии, истории, арифметики, прочитаны книги по философии и мироведению в академической библиотеке, а ответа на свои вопросы юноша не находил.
Узнав о предполагаемой экспедиции к Аральскому морю под началом обер-секретаря Сената Ивана Кириллова, известного географа и картографа, М. Ломоносов вызвался принять в ней участие, приняв сан священника. На сей случай, он объявил, что «отец у него - города Холмо-гор церкви Введения пресвятая богородицы поп Василей Ломоносов». А когда Ставленнический стол Академии вознамерился проверить эти сведения в Камер-коллегии, Ломоносов поспешил признаться, что он крестьянский сын, в экспедицию пожелал ехать «самохотно», а сказался поповичем «с простоты своей». Наказания он не понес, но в экспедицию не попал, что само по себе было для него тяжелым ударом.
Некоторые биографы М.В. Ломоносова связывают этот эпизод с покровительством ему Феофана Прокоповича, о чем сообщается A.A. Морозовым и в одном из примечаний к Академической биографии 1784 г., которое гласит: «А как не принимают в сию семинарию положенных в подушный оклад, то назвался Ломоносов дворянином. Покойный новгородский архиерей Феофан Прокопович, в Киеве его узнав и полюбя за отменные в науках успехи, призвал к себе и сказал ему: Не бойся ничего; хотя бы со звоном в большой Московской соборной колокол стали тебя публиковать самозванцем, я твой защитник» [6, с. 169].
Как отмечает A.A. Морозов, свидетельство это малодостоверно и во всяком случае не может относиться к 1734 г. Однако вовсе отбросить его нельзя. По мнению A.A. Морозова, Ф. Прокопович знал М. Ломоносова и обратил на него внимание. Их встреча могла состояться не позднее 1732 г., т.е. «в те самые первые годы пребывания Ломоносова в Москве. Великовозрастный помор, пришедший с далекого Севера, смело шагавший из класса в класс, был своего рода достопримечательностью Спасских школ, и можно предположить, что на него указали Феофану, который и ободрил юношу» [6, с. 171].
Шли годы учения... Но уже в «риторике», втором среднем классе, М. Ломоносова стали обуревать сомнения - его не удовлетворяла богословская премудрость Спасских школ. Ему хотелось изучать некоторые точные науки - физику и математику, по возможности также совершенствоваться в философии и латинском языке. И он задумал отправиться в Киевскую академию - учебное заведение, пользовавшееся большой славой [10].
Об этой поездке биографы М. Ломоносова (М. Веревкин, Я. Штелин и ряд других авторов] сообщают кратко - нет строгих документальных данных, точно неизвестно даже время пребывания его в Киеве. В. Данилевский в своей книге «Ломоносов на Украине» обосновывает лишь примерные даты - с лета 1733 года по август 1734 года.
В общем же, среди российских исследователей существуют различные мнения относительно истинной причины пребывания М. Ломоносова в Киеве. Одни (С. Смирнов, В. Данилевский, М. Веревкин, Я. Штелин) видят ее в том, что молодой М. Ломоносов намеревался более глубоко изучить физику, философию, математику (которая в то время не преподавалась в Московской академии), другие - в желании познать поэтическое и ораторское искусство (Е. Болховитинов); а также в желании изучить «российский говор и природоведение» (В. Аскоченский) и др.
В составленной М. Веревкиным Академической биографии 1784 г. содержится известие о том, что движимый «жадностью к наукам», М. Ломоносов «прибегнул к архимандриту с усиленною просьбою, чтоб по-, слал его на один год в Киев учиться философии, физике и математике, но и в Киеве, против чаяния своего, нашел пустые только словопрения Аристотелевой философии; не имея же случая успеть в физике и математике, пробыл там меньше года, упражняясь больше в чтении древних летописей и других книг, писанных на славянском, греческом и латинском языках».
Углубляя и закрепляя свое знание этих языков, М. Ломоносов пользовался богатой академической библиотекой. Кроме того, согласно правилам студентам академии полагалось и в бурсе (общежитии) определенное время разговаривать на латинском языке. Нарушителям этого порядка вывешивали на грудь «калькулюм» - специальный футляр с листочком, на котором записывали фамилию провинившегося. Если через некоторое время студент исправлялся, то цензор (наставник) вписывал в «калькулюм» фамилию другого нарушителя и этот футляр переходил во временное владение последнего [4].
В основе этого сообщения, по мнению А. Морозова, лежат материалы и записи академика Якоба Штелина, лично знавшего М. Ломоносова и общавшегося с ним. Эти материалы и были использованы М. Веревкиным при составлении Академической биографии 1784 г. В черновике «похвального слова» М. Ломоносову, составленном вскоре после его смерти Я. Штелиным, было сказано: «В 1733 г. отправился в Киев, но не нашел там лекций по физике и философии, которых добивался. Возвратился в Москву и с жаром предался наукам» [6, с. 172].
Принимая во внимание, что большинство сведений Академической биографии 1784 г., долгое время документально не подтверждавшихся, впоследствии нашли подтверждение или приобрели большую достоверность, А. Морозов признает тот факт, что известие о пребывании М. Ломоносова в Киеве все же не лишено вероятности. По его мнению, это произошло скорее всего после его неудачной попытки принять участие в экспедиции Кирилова, т.е. не ранее осени 1734 г., на пороге класса философии Спасских школ или уже в нем.
К этому времени М.В. Ломоносов основательно изучил латынь и стал искать пути научиться «философии, физике и математике». Скорее всего, как отмечает тот же А. Морозов, это произошло сразу после инцидента в Ставленническом столе, т.е. в сентябре 1734 г., или летом 1735 г., во время общих вакаций, когда М. Ломоносов после обычных экзаменов (с 1 по 15 июля] перешел в класс философии. Этим, возможно, и объясняется его отсутствие в списках учащихся Киево-Могилянской академии.
Подобную мысль высказывает и Б. Меншуткин. В книге «Жизнеописание Михайла Васильевича Ломоносова» он пишет, что «...по специальному ходатайству Ломоносова, архимандрит командировал его, после того как он перешел в декабре 1734 г. в класс философии, в Киев, чтобы пробыть год для завершения образования в Киевской духовной академии, в то время считавшейся первым из русских высших учебных заведений» [5, с. 30], но, не найдя там ничего небогословского, он неудовлетворенный, до истечения года, возвратился в Москву.
В. Астафуров же указывает на осень 1733 года, как период пребывания с разрешения ректора Спасских школ М. Ломоносова в Киево-Могилянской академии «в поисках более глубоких знаний по физике и философии». По этому поводу он отмечает: «О пребывании М.В. Ломоносова в этом учебном заведении говорят многочисленные пометки, оставленные им на полях старинных книг и летописей. Однако Михайле не удалось найти в Киеве ничего нового по сравнению с тем, что он изучал раньше, и в 1734 г. он вернулся в Московскую академию» [2, с. 40].
Мы придерживаемся мнения, высказанного М. Булгаковым и М. Смирновым, которые считают, что огромную роль в принятии решения о поездке в Киев сыграл такой факт: во времена учебы М. Ломоносова Московская академия находилась под исключительным влиянием киевских ученых. Кроме того, основанием для знакомства с киевской академией могли послужить и такие моменты, как древняя слава Киева как культурного центра; слава самой академии, из стен которой выходили такие известные деятели, как Б. Хмельницкий, М. Смотрицкий, С. Полоцкий.
Анализируя состояние просвещения в России XVIII столетия, П. Пекарский, отмечал, что оно слагалось из двух моментов: киевской учености, перенесенной из Польши, и европейского просвещения, заимствованного из Голландии, Германии, отчасти Англии, Франции и даже Италии [7], Состояние «киевской учености» изучено довольно многопланово как дореволюционными исследователями (М. Булгаков, В. Сиповский, А. Соболевский), так и советскими историками педагогики (С. Бабишин, М. За-калюжный, Б. Митюров).
В те времена юго-западная Русь, тесно связанная со славянскими народами Европы, представляла собой, по мнению современников, образованный край. В ней не чуждались наук и считали, что для ограждения русской национальности и православия от влияния польского католичества необходимо открывать школы [8].
Основание Киево-Могилянской академии как высшего учебного заведения относится к 1632 году (после соединения Киевской братской и Лаврской школ; до 1701 года это образовательное учреждение называлось Киевской коллегией] или, как считает 3. Хижняк, к 1615 году, поскольку училища полуакадемического типа существовали в Киеве с начала XVII века [9, 71]. Возникла эта академия благодаря усилиям православных братств, своеобразных организаций верующих, пытавшихся путем открытия школ противодействовать католической экспансии.
При организации академии Петр Могила взял за образец польские училища. Поскольку духовенство там держало в своих руках образование, средневековая схоластика в польском образовании господствовала дольше, чем в остальной Европе. После реформации в европейских странах наука стала развиваться значительно быстрее, чем в Польше. Отсюда и различие, которое возникло к началу XVIII века в истории просвещения этих государств. Как только Петр I поставил задачу о сближении России с образованной Европой, тотчас киевские ученые стали играть важную роль в российском образовании.
Это было важно и потому, что в течение полутора веков Киевская академия участвовала в удовлетворении «умственных потребностей всей России». Кроме того, по мнению М. Булгакова, «почти все лучшие преподаватели, появлявшиеся в ней когда-либо, хотя были тоже ее питомцы, но, оканчивая свое учение в Академиях и Университетах заграничных, приносили в нее оттуда все, что приобретали там лучшего... Из числа питомцев ее являлись тогда многие знаменитые ученые, содействовавшие просвещению отечественному многочисленными сочинениями» [3].
Основатель Киевской академии Петр Могила являлся выдающимся деятелем украинской культуры, видным просветителем, философом, богословом. В академии успешно преподавались риторика, философия, латинский, греческий, древнееврейский языки, география, математика, астрономия, механика, психология, медицина. Среди профессоров Киевской академии, чьи рукописные курсы дошли до нашего времени, наиболее заметными считаются Иннокентий Гизель, Иоасаф Кроковский, Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Христофор Чарнуцкий, Георгий Конисский. Из названных мыслителей следует выделить Феофана Про-коповича, чья деятельность относится как к светской, так и к чисто церковной культуре.
Таким образом, Киево-Могилянская академия была старше московских Спасских школ и уже тогда имела некоторые черты университета европейского типа. Она славилась на всю Россию своими преподавателями - «латинщиками», философами, риторами, историками, грамматиками. Библиотека академии поражала современников богатством собранных в ней книг.
Однако, вопреки ожиданиям, М. Ломоносов в Киеве не нашел новых знаний по естественным наукам. Казалось бы, новое разочарование: опять только пустые словопрения. Стоило ли ехать в Киев, чтобы услышать то, что уже надоело в Москве? Вряд ли М. Ломоносов задавал себе столь праздный вопрос. Он работал: рылся в книгах, делал записи, размышлял над прочитанным, возможно, вступал в споры с киевскими книжниками... Помимо чтения античных авторов, он успевал изучать историю, украинский и южнороссийский говоры, песни и баллады украинского народа, быт горожан.
Стремление М. Ломоносова извлечь как можно больше пользы из своей поездки в Киев показывает, насколько сильна в нем была «поморская», практически-хозяйственная жилка. Не удалось узнать ничего нового в физике и математике. Что ж, отчаиваться не стоит - надо посмотреть, нет ли других сокровищ в киевской кладовой знаний. И вот уже М. Ломоносов целыми днями просиживает над изучением русских летописей. Перед ним проходят главнейшие события отечественной истории, и его цепкая память навсегда удерживает прочитанное. Он, как рачительный хозяин, запасает знания впрок, чтобы в нужную минуту они всегда были под рукой. Это чтение отзовется потом и в одах Михаила Ломоносова, и в трагедии «Тамира и Селим», и в «Древней Российской истории», и в «Идеях для живописных картин», и в замечаниях на книги по русской истории Миллера и Шлецера.
В Киево-Могилянской академии была неплохая школа для изучения риторики, знание которой М. Ломоносов потом использовал в своей классической «Риторике». Его сильно интересовала также история Киевской Руси - родоначальницы всех восточнославянских государств.
Преподавание пиитики и риторики в Киевской академии велось на высоком уровне и опиралось на богатейшую традицию мировой эстетической мысли («Поэтика» и «Риторика» Аристотеля, книги Цицерона по теории красноречия, «Послание к Пизонам» Горация, «Образование оратора» Квинтилиана).
М. Булгаков в работе «История Киевской академии» вспоминает такие курсы теории поэзии, прочитанные в Киево-Могилянской академии: «Fons Castalius» 1685 г., поэтику «Amnis» 1720 г., поэтику вместе с риторикой В. Старжицкого «Tabulae praeceptorum poéseos et rhetorices» 1730 г., курс поэзии В. Новицкого «Via lactea» 1736 г., поэтику Т. Александровича «Praecepta de arte poética» 1743 г., поэтику Г. Конисского «Praecepta de arte poética» 1746 г.
Он также коротко останавливается на таких киевских риторических курсах, как «Subsidium Rhetoricum» 1670 г., курсы И. Кроковского «Penuarium Tullianae Elo^uentiae» 1683 г., на риторике И. Волянського «Rhetor Roxolanus» 1689 г., риторике «Promptuarium artis eloquentiae» 1691 г., риторике «Concha» 1698 г., автором которой он считает С. Яворского. В этой же работе М. Булгакова находим описание одного из наиболее основополагающих и наиболее авторитетных курсов теории красноречия - риторики, читаемого по-латыни знаменитым сподвижником Петра I Феофаном Прокоповичем «De arte rhetorica libri X» 1706 г., короткие заметки о риториках: «Regia» 1711 г., «Certantibus Argo Borystheni» 1722 г., риторике Т. Александровича «Praecepta oratoria» 1744 г. Из названных курсов самым популярным был риторический курс Феофана Прокоповича.
Высокую оценку риторическому курсу Ф. Прокоповича «De arte rhetorica» дал В. Данилевский, акцентируя внимание на том, что киевский профессор «отбрасывал латино-католические образцы, настаивал, чтобы наследовать античных авторов, и вместе с тем вел борьбу за развитие риторики на основе отечественного опыта» [4, 78]. Кроме того, ученый доказывает, что Ф. Прокопович вместе с теорией создал наилучшие из всех существующих до М. Ломоносова образцы ораторских, поэтических и других литературных произведений, проникнутых идеей патриотизма [4, 79].
В работе В. Данилевского «Ломоносов на Украине» находим также некоторые сведения о киевских поэтиках и риториках XVIII в. и их краткую характеристику. Наибольшее внимание исследователь уделяет поэтике Ф. Прокоповича, называя ее «здоровым зерном среди неисчислимых перепевов схоластической теории, не имеющей живого содержания», а ее автора - «поборником сближения поэзии с жизнью народа» [4, 74]. В бытность свою в Киеве М. Ломоносов внимательно прочитал «Поэтику» Ф. Прокоповича, оставив на ее полях много пометок.
Вслед за Ф. Прокоповичем шел С. Кулябка со своим двухгодичным курсом риторики, прочитанным в Киево-Могилянской академии в 1733-1734 гг., этот курс также слушал М.В. Ломоносов.
Во время обучения в Киево-Могилянской академии М. Ломоносов изучает неповторимую архитектуру Киева„мозаичные и живописные шедевры Софии Киевской, собора Михайловского Златоверхого монастыря, Успенского собора Киево-Печерской лавры. Знаменитая «киевская мусия» (то есть цветное стекло для мозаичного набора] производит на него ошеломляющее впечатление. Здесь следует искать корни его «мозаичного» художества, включившего в себя напряженные поиски рецептов производства цветных стекол, опыты в создании мозаичных картин, поэму «Письмо о пользе Стекла» и т. д. - вплоть до мелких пометок («Достать киевской мусии», - читаем в его «Химических и оптических записках»), Установлено, например, что мозаичные картины М. Ломоносова «Нерукотворный Спас» (1753) и портрет Петра I (1754) весьма близки по манере исполнения к мозаикам Михайловского Златоверхого монастыря.
Так или иначе, в Москву М. Ломоносов вернулся не с пустыми руками. Поездка в Киев значительно обогатила его представления о русской культуре, поставила перед ним много новых вопросов и одновременно впервые выявила энциклопедичность его творческих устремлений уже на раннем этапе развития.
- Литература 1. Академическая биография. 1784.
