Спросить
Войти
С.В. БЕСПАЛОВ
НАСЛЕДИЕ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ РЕФОРМЫ АЛЕКСАНДРА IIИ ВЫБОР СТРАТЕГИИ АГРАРНЫХ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ В РОССИЙСКИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ДЕБАТАХ КОНЦА XIX - НА ЧАЛА ХХ в.
В России конца XIX - начала ХХ в., в период выработки стратегии экономических, и прежде всего аграрных, преобразований, сопровождавшейся весьма острым социальным и политическим конфликтом, обратились к историческому опыту предыдущей аграрной реформы 1861 г. Это было вполне закономерно как в связи с очевидной значимостью события, так и по причине не менее очевидной незавершенности «Великой реформы» и ее внутренней противоречивости. С одной стороны, Положения 19 февраля 1861 г. открывали дорогу к превращению крестьян в полноправных собственников своих земельных наделов (пусть и по завершении весьма продолжительной выкупной операции). С другой - передельная община, сковывавшая инициативу крестьян, не просто была сохранена, но и существенно укрепилась - государство возложило на нее многочисленные функции, осуществлявшиеся прежде помещиком.
К тому же, как убедительно показал российский исследователь М.Д. Долбилов, «неопределенность концептуализации права земельной собственности, размытость воззрений на его экономические и социальные функции были тем контекстом, который плотно обрамлял предреформен-ные (а во многом и пореформенные тоже. - С.Б.) рефлексии и дебаты на тему будущности землевладения» (6, с. 50). Поскольку авторам «освободительной реформы» помещик и крестьянин виделись - не только в прошлом и настоящем, но и в будущем - «сосуществующими в разных правовых пространствах», реформа «не привела к выработке надсословной концепции частной земельной собственности» (6, с. 151, 152). При этом, по справедливому замечанию В.И. Герье, распространившееся в русском обществе накануне отмены крепостного права «предубеждение в пользу земледельческой общины имело не одно теоретическое значение, но повлияло на русское законодательство в великий момент освобождения крестьян от крепостной зависимости». В результате «основная мысль великого переворота - освобождение крестьян с землею, была затемнена» (3, с. 10).
В конце XIX - начале ХХ в. в российском обществе активизировались дебаты о характере и значении реформы 19 февраля 1861 г. При их анализе необходимо учитывать следующие моменты. В тот период проявились наиболее характерные свойства общественного исторического сознания: во-первых, избирательность и, во-вторых, динамичность - известно, что со временем оценки некоторых исторических событий могут изменяться, причем весьма существенно. Кроме того, специалисты считают необходимым рассматривать этот феномен на уровне не только общенациональном, но и разных социальных групп, в сознании которых одни и те же исторические события нередко запечатлеваются совершенно по-разному. Наконец, события и образы прошлого зачастую используются представителями различных политических течений для обоснования своих программ и достижения собственных групповых целей (см., например: 9; 13 и др.).
Соответственно, опыт реформы 1861 г. и «истинное значение» преобразований Александра II интерпретировались по-разному сторонниками альтернативных стратегий развития аграрного сектора российской экономики и страны в целом. Многие общественные деятели, принадлежавшие как к консервативному, так и к либеральному лагерю, да и некоторые неонародники стремились представить именно себя продолжателями «Великих реформ». Таким образом они рассчитывали обеспечить дополнительную легитимацию своей позиции и в глазах царя, за которым оставалось последнее слово при определении аграрной политики, и в глазах значительной части общества.
Дебаты о характере крестьянского землевладения
в бюрократических верхах в первой половине 1890-х годов
Праволиберальные и умеренно-консервативные концепции аграрных преобразований основывались на идее утверждения частнособственнических отношений в крестьянском хозяйстве как важнейшем условии выхода сельского хозяйства из кризиса, решения проблемы аграрного перенаселения, повышения производительности труда крестьян. При этом правые либералы в большинстве своем отрицали существование проблемы малоземелья, хотя и считали, что разбросанность принадлежащих каждому домохозяйству участков и низкий уровень ведения хозяйства могут порождать «относительное малоземелье». Приверженцы праволиберальных взглядов, в том числе и реформаторски настроенные чиновники, видели в реформе Александра II первый шаг к превращению крестьян в полноправных собственников земли и настаивали на необходимости логического
завершения этого процесса. В то же время консерваторы выступали за сохранение сословной замкнутости крестьянского землевладения, утверждая, что лишь таким путем можно предотвратить обезземеление крестьянства и сохранить за домохозяйствами наделы, полученные ими в результате отмены крепостного права. Две эти точки зрения были представлены не только в экономической и общественной мысли страны, но и в дискуссиях в высших эшелонах власти.
Достаточно жесткое столкновение приверженцев этих полярных позиций произошло в 1893 г. на заседании соединенных департаментов Государственного совета, где рассматривались предложенные Министерством внутренних дел меры к предупреждению отчуждения крестьянских надельных земель. Отдельные случаи отчуждения крестьянами выкупленных ими надельных участков вызвали в МВД «опасение, что в дальнейшем своем развитии указанное явление может привести к обезземелению крестьян»1. Министр внутренних дел Н.И. Дурново посчитал необходимым ограничить свободу распоряжения выкупленными надельными землями - прежде всего запретить их залог, а также ввести запрет на продажу этих земель кому-либо, за исключением членов той же общины2.
В ходе обсуждения этого вопроса девять участников заседания во главе с председателем Комитета министров Н.Х. Бунге высказали мнение: «Проектированная Министерством Внутренних Дел мера идет вразрез с одним из основных начал положения 19 Февраля 1861 года. Она нарушает в корне установленное приведенным законом понятие о крестьянах-собственниках», так как все временные ограничения права собственности крестьян на землю устанавливались авторами реформы 1861 г. лишь в интересах казны, «ввиду необходимости обеспечить лежащий на крестьянской земле выкупной долг»3. «Что останется у крестьян от этого права, если от него будут оторваны столь важные его составные части, как возможность залога этой земли или продажи ее лицам, предлагающим наиболее выгодную за нее цену? Очевидно, весьма немногое»4. Меньшинство членов Государственного совета, выступившие оппонентом предложенной МВД меры, предположило, что подобный поворот в аграрной политике едва ли может быть понят крестьянами иначе, чем лишение их «одной из великих милостей, дарованных им при освобождении от крепостной зави-симости»5.
Кроме того, противники проекта МВД справедливо полагали, что в результате такой меры в сознании крестьян появятся «сомнения относи1 Российская национальная библиотека (далее - РНБ). - Ф. 781. - Д. 163. - Л. 1.
тельно устойчивости земельных прав и прочих сословий» (хотя, конечно, правильнее было бы говорить не о возникновении, а об усилении этих настроений), а также возродятся «толки и об увеличении надела», имевшие место накануне отмены крепостничества1. И наконец, оппоненты проекта указывали, что предлагаемые МВД ограничения способны принести выгоду лишь кулакам, получающим в этом случае исключительную привилегию на приобретение надельных земель. Высказывались и обоснованные опасения по поводу того, что вследствие снижения количества потенциальных покупателей крестьянских земель, неизбежного в этом случае падения цен на землю и невозможности по этой причине для крестьян выгодно продать свои наделы будет если не полностью остановлено, то предельно затруднено развитие переселенческого движения2.
Ряд членов Государственного совета отмечали также, что крестьянское землевладение в целом по стране в пореформенные десятилетия не только не сокращалось, но неуклонно росло. Если все же стремиться к минимизации продажи земли крестьянами, считали критики проекта МВД, то делать это следует «не насильственным прикреплением крестьян к наделу, а лишь устранением тех неблагоприятных условий, которые выгоняют крестьянина с его участка; возможно достигнуть этой цели без потрясения экономического быта народа»3. Среди неблагоприятных условий, предопределяющих крайне неблагополучное состояние сельского хозяйства страны, числились чресполосность крестьянских земель, чрезмерное их дробление, круговая порука и «другие темные стороны общинного пользования». Их устранение предлагалось признать целью намеченного пересмотра законодательства о крестьянах4. Выступая против запрета залога надельных земель, девять членов Государственного совета отмечали, что ни одна отрасль экономики не может существовать и развиваться без содействия кредита. Не может обойтись без него и мелкая сельскохозяйственная промышленность, в особенности крестьянская; кредит же должен быть обеспечен залогом недвижимости5.
Сам председатель Комитета министров Н.Х. Бунге счел необходимым еще более жестко сформулировать свою позицию в «Особом мнении». По убеждению Бунге, проект Дурново «отвергает значение фактов, доказывающих, что обезземеления крестьян на деле нет; отвергает в ущерб справедливости частную собственность...»6. Ограничив право продажи и залога имущества, а также приобретения земли в частную собст1 РНБ. - Ф. 781. - Д. 163. - Л. 8.
венность, государство тем самым пойдет на беспрецедентное стеснение общегражданских прав. «Единственный результат, достижимый в будущем вследствие неотчуждаемости крестьянской земли, ограничится тем, что крестьяне сочтут Правительство обязанным наделять их землею не только государственною, но и частновладельческою, - указывал Бунге. -Пошатнув в понятиях крестьян навсегда ясное представление о праве и о личной собственности, Правительство достигнет одного, что крестьяне не будут уважать поместной собственности и будут требовать наделов»1. От этого проиграют и дворянство, и государство в целом. При проведении подобной политики, по убеждению Бунге, нет оснований рассчитывать ни на улучшение способов обработки земли, ни на повышение благосостояния крестьян. «Общины при каждом неурожае будут ждать, чтобы их Правительство кормило. Налоги будут поступать в размерах далеко ниже установленных окладов. Зато принцип неотчуждаемости будет спасен»2.
Бунге настаивал, что никаких оснований опасаться обезземеления крестьянства нет. По его данным, за один лишь 1886 г. крестьянами было приобретено 294 688 десятин земли - в 2,5 раза больше, чем перешло от них в руки других сословий за три пореформенных десятилетия. Таким образом, отсутствовали какие бы то ни было причины, «чтобы сломать некоторые из главных начал положений 19 февраля 1861 г. и подвергнуть массы крестьян существенным ограничениям предоставленных им прав»3. По мнению председателя Комитета министров, следовало, напротив, «дать исход стремлению крестьян к приобретению более огражденного постоянного пользования землею»; стараться не обходить фундаментальные принципы, заложенные в Положениях 1861 г., а дать им практическое применение; «облегчить способ приобретения потомственного владения землею, потому что только при обеспеченном владении можно ожидать лучшей обработки земли и возрастания крестьянского благосостояния, а вместе с тем более полного удовлетворения общественных потребностей как местного, так и государственного (т.е. финансового) хозяйства»4.
Однако большинство (а именно восемнадцать) участников заседания Соединенных присутствий Государственного совета, в числе которых был и С.Ю. Витте, заняли противоположную позицию. По их мнению, проект Дурново не только не нарушал основных принципов Положения 19 февраля 1861 г., но, напротив, должен был «почитаться идущею в их подкрепление и развитие» мерою, поскольку при освобождении от крепостной зависимости крестьянам не только была дарована свобода - они наделялись
землей. Поэтому «едва ли можно думать, что утрата крестьянским населением земли, данной ему с столь крупными жертвами как казны, так и помещиков, могла бы отвечать видам и надеждам основателей этого закона»1. Соответственно, и залог земельных наделов был признан большинством Государственного совета формой распоряжения землею, «которая угрожает весьма серьезными опасностями земельному достоянию», а потому должна быть запрещена2. Как видим, факты, свидетельствовавшие об отсутствии какой-либо опасности обезземеления крестьян, были попросту проигнорированы.
Итак, способ «решения» крестьянского вопроса, избранный властью в первой половине 1890-х годов, мог привести лишь к углублению аграрного кризиса в России. Неудивительно поэтому, что уже несколько лет спустя дискуссия о путях реформирования аграрных отношений разгорелась с новой силой.
П. Л. Ухтомский о необходимости ограничения всевластия общины
В ходе развернувшейся полемики противники общинного строя стремились привлечь внимание общественности к негативным последствиям передачи «миру» после отмены крепостного права целого ряда административно-полицейских функций. Достаточно широкий резонанс в российском обществе получил опубликованный в 1898 г. «Доклад о некоторых мерах к улучшению благосостояния населения Казанской губернии» князя П.Л. Ухтомского казанскому губернскому земскому собранию, акцентировавший внимание на негативных сторонах принятого несколькими десятилетиями ранее решения. Оговаривая, что «законодательному пересмотру в данном случае может подлежать лишь то, что самим законом и создано», Ухтомский тем не менее утверждал: закрепленных законом проявлений власти общины над личностью крестьянина (бросающихся в глаза даже при самом поверхностном знакомстве с проблемой) более чем достаточно (14, с. 43).
Ухтомский показал, что общине принадлежали колоссальные имущественные права: прежде всего полная власть над находящимися в пользовании крестьян землями (кроме усадебных), - и она «может переделять эту землю по своему произволу и усмотрению». «Мир» имел право на часть доходов (в том числе заработков) каждого общинника, а также «право принудительного труда через отдачу недоимщика в заработки», т.е. значительные налоговые права (14, с. 43-44). Обладала община и «правами семейными - как личными, так и имущественными»: она, например, имела право вместо главы семьи назначать хозяином любого другого ее
члена по собственному усмотрению. Правда, такая мера могла применяться лишь в отношении неплательщиков, но, по словам Ухтомского, «при круговой поруке и при желании быть исправным легко попасть в неисправные». Кроме того, община располагала правом производить семейные разделы вопреки согласию родителей и т.д. (14, с. 43).
Наконец, утверждал Ухтомский, «миру» принадлежала и полицейская власть, осуществлявшаяся «путем приговоров по различным предметам полицейского ведения» и через выборность должностных полицейских чинов. Имела община и обширную судебную власть, «или, лучше сказать, без суда - карательную»: Ухтомский имел в виду право старосты штрафовать и заключать под арест, право общины «ссылать в Сибирь тех членов, которые &&миру&& неугодны». Располагала община даже законодательной властью, поскольку, действуя на основании норм обычного права, никем не кодифицированных и не проверенных, «мир» руководствовался, в сущности, тем, что сам же и устанавливал. Таким образом, делал вывод П.Л. Ухтомский, община не просто обладает колоссальной властью над личностью крестьянина, не оставляя простора для какой-либо инициативы, и большинство крестьян не просто живут вне сферы действия норм гражданского права. «&&Миру&& принадлежат такие атрибуты власти, которые по государственному праву считаются атрибутами государственного верховенства, державными правами государственной власти» (14, с. 44). (Справедливости ради отметим, что многие из этих прав община практически никогда не использовала. - С.Б.)
Поэтому, полагал Ухтомский, не отвергая того, что было создано и поддерживалось самой жизнью, но лишь устранив всевластие общины, власть не допустит «никакого колебания устоев народной жизни, ибо естественные союзы не нуждаются и не должны искать искусственных поддержек извне». Первым шагом на этом пути, по убеждению Ухтомского, должна была стать отмена круговой поруки, в результате чего «община будет введена в общую систему гражданского быта». После этого крестьяне, «оставаясь по добровольному согласию общинниками, станут не по имени только, но и по существу дела, - гражданами земли русской» (14, с. 42, 43). Самой же общине будет расчищен путь для нормального развития. Конечно, одной отмены круговой поруки для осуществления всех этих благих целей было явно недостаточно, однако рассчитывать на большее в 1898 г. Ухтомский считал нереальным.
Правительственная пропаганда 1890-х годов: аграрный вопрос в России решен
Тем не менее вплоть до середины первого десятилетия ХХ в. консерваторы в правительственных структурах исходили из того, что новой
кардинальной аграрной реформы России не требуется. Поэтому официальные круги старались убедить население (прежде всего крестьянство) в том, что аграрный вопрос в России уже решен - в 1861 г. при освобождении крестьян, которые якобы встретили эту реформу едва ли не восторженно; все условия для грядущего благоденствия наиболее многочисленного российского сословия были созданы уже тогда. Во многом именно ради популяризации этой идеи в середине - второй половине 1890-х и в начале 1900-х годов издавались многочисленные брошюры о деятельности Александра II и об освободительной реформе, рассчитанные на массового читателя.
Так, в книге А. Царевского, текст которой был также напечатан в журнале «Православный собеседник», утверждалось, что «Александр II явился тем великим человеком, которого ждала история и призывало человечество, тем добрым сердцем, которое ничем не смутилось и ни перед чем не остановилось в исполнении этого векового долга. И миллионы рабов получили свободу и права человеческие, благодаря могучему духу и добрейшему сердцу Того, Кого история во веки веков будет величать Освободителем» (15, с. 17-18). Автор пытался убедить читателей в том, что реформой были сняты все социальные противоречия и созданы условия для бесконфликтного сосуществования основных классов сельского населения. Сделать это, по мысли автора, удалось только в России: Александр II «сумел всех и все расположить в пользу реформы и примирить с нею» -между тем как везде подобные преобразования не обходились без сопротивления и борьбы, а нередко и кровопролития. Царь обеспечил освобожденный народ собственностью, в то время как в других странах, по утверждению Царевского, бывшие крепостные превращались в безземельных пролетариев (15, с. 18).
Те же идеи проводились в брошюре С. Пономарева, подчеркивавшего, что в результате реформы «каждый добросовестный, работящий человек скоро стал бодрее духом, здоровее, зажиточнее»; крестьянам дарованы все гражданские права. «Таким образом Государь создал в России народ, которого - можно сказать - дотоле у нас не существовало» (10, с. 17). Авторы этих публикаций настаивали на том, что «дворяне сами изъявляли согласие отпустить крестьян на волю и наделить их на известных условиях землею»; принуждать их к освобождению крестьян государю вовсе не пришлось (см.: 12, с. 276) &.
Такая «просветительская» работа среди крестьян не могла принести и не принесла ожидаемых властями результатов. Скорее каждое новое на1 См. также: Богданович Е.В. Царь-Освободитель: Русскому народу на память? -СПб.: [Б.и.], 1898. - С. 13.
поминание об освобождении крестьян с землей при Александре II возбуждало в крестьянском населении надежды на дополнительное наделение.
Преемственный курс правительственных преобразований: превратить крестьян в «полноправных собственников»
В условиях обострения аграрного кризиса к началу 1900-х годов все больше представителей высшей бюрократии начали осознавать необходимость новой аграрной реформы, которая сделала бы крестьян полноценными собственниками своих земель и в то же время обеспечила отток из деревни избыточной рабочей силы. Среди прочих проповедовал эти идеи С.Ю. Витте. Спустя десять лет после упоминавшегося обсуждения крестьянского вопроса в Государственном совете он именовал своих бывших единомышленников «поклонниками оставления крестьян в стадном состоянии»1. В своей знаменитой «Записке по крестьянскому делу» Витте напоминал Николаю II о духе и букве Положений 19 февраля 1861 г. и призывал монарха предоставить крестьянам свободу в распоряжении земельными наделами, чтобы превратить их в полноправных собственников (см.: 1).
Особое значение преемственности преобразований 1860-х годов и начала ХХ в. придавал П.А. Столыпин. Он указывал, что Указ 9 ноября 1906 г. дал российскому крестьянину возможность «осуществить, наконец, обещанное еще при освобождении право стать хозяином, собственником своей земли», и только проводимая им политика способна гарантировать укрепление экономического положения «раскрепощенного от рабства крестьянства» (11, с. 130-131).
Сам Николай II не упускал случая заявить о себе как о продолжателе дела Александра II - создания «в лице русского крестьянина не только свободного, но и хозяйственно сильного собственника... В успехах прошлого Я вижу залог дальнейшего развития», - утверждал монарх, ранее поддерживавший сторонников идеи сословной неотчуждаемости крестьянских земель и защитников сельской общины. Кроме того, государственные органы, которые реализовывали столыпинскую реформу, Николай считал структурами, «преемственно осуществляющими» задачи, что определил еще Царь-Освободитель2.
«Проработка» левыми политиками опыта реформы 1861 г.
Однако к ссылкам на опыт реформы 1861 г. для «освящения» своей позиции прибегали не только идеологи и сторонники правительственной программы аграрных преобразований, но и их оппоненты. Многим крестьянам и политикам, претендовавшим на роль выразителей интересов российского крестьянства, события 60-х годов XIX в. представлялись прежде всего актом государственной власти, обеспечившим в принудительном порядке передачу крестьянству находившихся в собственности помещиков земель. Им казалось, что подобную готовность правительства пренебречь интересами крупных землевладельцев при наличии политической воли можно было повторить и в новых исторических условиях, но уже без тех неоправданных компромиссов с представителями «эксплуататорских классов», которые были допущены властью в 1861 г. (см., например, речь пермского депутата Зеленина в I Государственной думе: 7, с. 267).
Впрочем, в большинстве своем представители левых политических сил отнюдь не идеализировали Александра II и его главную реформу. Считая передачу в 1861 г. помещичьих земель крестьянам важным историческим прецедентом, они в то же время не упускали случая, подобно профессору Т.В. Локотю (депутату I Государственной думы, члену Трудовой группы), напомнить современникам о многих «несправедливостях», допущенных при отмене крепостного права (и в последующие годы) по отношению к крестьянству, на которое было наложено «ярмо выкупных платежей» (7, с. 190). Эти «несправедливости» левые политики требовали устранить в ходе новой реформы: коль скоро крестьянство (даже по признанию многих правительственных чиновников) «переплатило... в выкупных платежах, то, решая вопрос об условиях отчуждения на основе чисто объективной справедливости, мы могли бы сказать, что земля (вся земля, включая и государственную, и частновладельческую. - С.Б.) в настоящий момент по праву принадлежит крестьянам, даже без всякого выкупа». При этом вина за допущенные «несправедливости» возлагалась не на Александра II, а на его окружение и в целом на систему «бюрократического заведования экономической стороной жизни народа» (7, с. 190-191).
Для представителей левых сил разного рода исторические прецеденты, в том числе российский вариант отмены крепостного права, не являлись решающим аргументом для обосновании своей политической позиции. Гораздо важнее для них было то, что, как заявлял один из лидеров трудовиков С.В. Аникин, «все мужики хотят земли и всей земли» (7, с. 248). Эта воля народа и должна быть реализована, считали левые.
Интересно, что гораздо более позитивно, чем русское крестьянство и его «представители», оценил реформу 1861 г. и личную роль в ней Александра II «выразитель нужд курляндского крестьянства» депутат I Думы
Я.К. Крейцберг. Заявляя, что «русскому крестьянину (в 1861 г. - С.Б.) была дарована свобода и земля, а латышскому крестьянину (в 1817 г. - С.Б.) только свобода без земли; значит - птичья свобода», Крейцберг (косвенно -не упоминая имени Александра II) подчеркивал особую роль Царя-Освободителя. Монарх не позволил представителям дворянства выхолостить подлинно освободительное значение реформы, как это несколькими десятилетиями ранее сделала прибалтийская аристократия: «Что не удалось русским реакционным вельможам, наследникам временщиков Екатерины и Елисаветы, то удалось опытному в искусстве макиавеллизма немецкому дворянству» (7, с. 198).
Либералы: историческое обоснование «принудительного отчуждения»
Для большей части российской интеллигенции и выражавшей преимущественно ее воззрения либеральной оппозиции российский вариант отмены крепостного права также представлялся акцией, при осуществлении которой власть сумела дистанцироваться от эгоистических интересов поместного дворянства - своей основной социальной опоры - ради интересов общенародных. Они видели в Манифесте 19 февраля исторический прецедент нарушения неприкосновенности помещичьей собственности на землю, который оправдывал выдвигавшееся в 1905-1907 гг. требование принудительного отчуждения значительной доли частных владений в целях дополнительного наделения крестьян землей, что отвечало бы коренным интересам большей части населения России1. Либералы предпочитали не вспоминать о том явном недовольстве (или даже возмущении), с которым российская деревня в свое время встретила реформу 1861 г., обманувшую ожидания крестьянства на безвозмездное получение всей (или, во всяком случае, большей части) помещичьих земель. Теперь реформа Александра II представлялась ими действительно освободительной.
Однако и в либеральном лагере высказывались иные мнения. Так, нижегородский депутат И.Ф. Савельев, член кадетской фракции Государственной думы, утверждал: «Тот узел, который приходится нам теперь развязывать и распутывать, завязан сорок лет тому назад, во время освобождения крестьян от крепостной зависимости». Крестьяне получили тогда земли недостаточно, к тому же им не было предоставлено свободы передвижения и возможности заниматься какой-либо иной (неземледельческой) деятельностью, что во многом и предопределило кризисные явле1 Весьма характерными в связи с этим представляются слова П.Н. Милюкова: «"Побольше земли" - это был за полстолетия (точнее, за четыре с половиной десятилетия, прошедших с момента отмены крепостного права. - С.Б.) постоянный плач русского крестьянина» (РНБ. - Архив Дома Плеханова. - Ф. 482. - Д. 92. - Л. 6).
ния в российской деревне (7, с. 193). Правда, подобные суждения представителями леволиберальных сил высказывались нечасто.
Гораздо более показательной для либерального лагеря представляется позиция другого депутата-кадета - В.П. Обнинского. По его мнению, в 1861 г. Александр II осуществил не просто великую, но «грандиозную, неслыханную в истории человечества» реформу, суть которой можно обозначить одним словом - передел, причем «со справедливым вознаграждением тех, которые поступились частью своих участков в пользу других. Если бы мы даже не переживали революционного периода, если бы все шло тихо и гладко на Руси, то тем не менее все же после 45 лет, прошедших после этой первой передельной реформы, следовало бы к этому (новому переделу. - С.Б.) приступить». Более того, новый передел, по убеждению Обнинского, неизбежен в любом случае. Вопрос лишь в том, окажется ли он «белым» (законным, осуществляемым по воле думского большинства) или «черным» - в случае, если правительство не сможет решиться на «продолжение» реформы Александра II (7, с. 200).
Аналогичную аргументацию приводил в I Думе и М.М. Ковалевский - член Партии демократических реформ, занимавшей по ряду вопросов более умеренную позицию, чем Партия народной свободы. Полемизируя с представителями правительства, настаивавшими на недопустимости принудительного отчуждения и требовавшими от думцев признать неприкосновенность земельной собственности, Ковалевский утверждал, что «этой неприкосновенности нимало не мешает государственный выкуп». Он заявлял: «Напомнить нам о неприкосновенности собственности приходят министры того государства, которое в 61 году произвело самый грандиозный акт выкупа земли в интересах общественной пользы и общественной необходимости. Если бы мы отвечали господам министрам теми же назиданиями, какими они удостоили нас.., то мы сказали бы: как вы смеете выступать против воли Царя-Освободителя, как вы смеете порицать самый великий акт русской истории - освобождения крестьян с землею!» (7, с. 158)1.
Подобно многим представителям левых сил, либералы в ряде выступлений и публикаций противопоставляли «эмансипатора» Александра II его бюрократическому окружению, на которое возлагалась ответственность за незавершенность Великих реформ. Роковую ошибку царя они видели в том, что он окружил себя «замкнутым кругом царедворцев и бюрократов», не решившись при этом «довериться ни одному из общественных течений и направлений, им же самим пробужденных и вызванных к жизни» (8, с. 85).
Выдвигая требование принудительного отчуждения частновладельческих земель, либеральные оппозиционеры надеялись обеспечить себе поддержку со стороны большинства избирателей и возглавить объединенную оппозицию (особенно активными были их попытки заключить союз с радикальными партиями в период работы I и II Государственной думы). Однако это привело к явной недооценке опасности создания прецедента нарушения принципа неприкосновенности собственности. В программе либеральной оппозиции фактически отрицалась роль частной собственности; очевидно стремление защитить от «посягательств» правительства явные пережитки феодализма (общину и семейную крестьянскую собственность) и не допустить дифференциации в деревне. Будь эта программа реализована, она вызвала бы неизбежное усиление зависимости крестьян от государства - при сосредоточении в его руках земельного фонда, образуемого из отчуждаемых частных владений.
Едва ли оправданными являлись надежды либералов на то, что крестьяне удовлетворятся лишь частичным отчуждением помещичьих земель, и подобной мерой можно будет добиться «успокоения» деревни. Наконец, сама постановка вопроса об абсолютном малоземелье как основной проблеме крестьянского хозяйства не была обоснованной в условиях, когда нерешенной оставалась проблема малоземелья относительного, порожденного раздробленностью владений крестьян. Вопрос же о земельной собственности большинство представителей либеральной оппозиции считало менее значимым, чем вопрос о размерах земель, находящихся во владении или пользовании крестьян.
Естественно поэтому, что либеральные оппозиционеры пытались представить предполагаемое принудительное отчуждение частновладельческих земель логическим продолжением реформы 1861 г. Тогда была осуществлена передача помещичьих земель крестьянам в размерах, явно превосходящих обычное (с точки зрения гражданского права) отчуждение в целях общественной пользы и на принципиально иных основаниях. В новых условиях «в таких же - или еще больших - размерах, на таких же основаниях и с таким же правом оно (отчуждение. - С.Б.) может быть повторено» (2, с. 754-755). При этом игнорировались серьезнейшие изменения, которые произошли в российской деревне в конце XIX в., принципиально иной характер правоотношений между крупными землевладельцами и крестьянами-общинниками, претендовавшими на земельную прибавку, и, наконец, экономическая несостоятельность принудительного отчуждения частных владений: многие помещичьи хозяйства при всей своей отсталости оставались и в начале ХХ столетия гораздо более производительными, чем хозяйства крестьянские.
Едва ли можно объяснить позицию значительной части российских либералов исключительно соображениями политического популизма стремлением получить на выборах максимум крестьянских голосов. Не меньшую роль играло желание нанести сокрушительный удар по основному оплоту ненавистного самодержавного режима - поместному дворянству.
С.Ю. Витте о реформе 1861 г. и аграрных преобразованиях начала ХХ в.
На наш взгляд, стремлением ослабить экономические и политические позиции дворянства руководствовался и С.Ю. Витте, поддержавший (хотя и не слишком решительно) в конце 1905 г. проект аграрной реформы Н.Н. Кутлера, который исходил из необходимости принудительного отчуждения. Несколько лет спустя опальный премьер заявил, что именно аграрный проект большинства I Думы при очевидных недостатках в основных идеях и принципах был преемствен с великой освободительной реформой Александра II. Это был уже третий вариант интерпретации Витте исторического опыта реформы 1861 г.
Рассуждая в 1911 г., в дни полувекового юбилея Великой реформы, на страницах «Русского слова» о значении отмены крепостного права, Витте подчеркивал: «основным смыслом праздника 19-го февраля» явился триумф «идеи самодержавия», поскольку «только при самодержавии идеи 19-го февраля могли воплотиться в жизнь». В условиях иного политического строя «не мог бы осуществиться такой переворот, как переворот 19-го февраля, без революции, без потоков крови». «Самодержец сделал жест, -и все подчинились. При колоссальном противодействии девяти десятых правящего класса, при молчаливом протесте большинства помещиков, при неодобрении чиновничества, - Великий Самодержец освободил крестьян с землей» (5), - утверждал Витте, представляя таким образом Александра II своего рода «революционером на троне». Однако реализовать творческий потенциал самодержавия возможно лишь тогда, «когда при самодержавии есть и самодержец», заявлял Витте. Он, очевидно, подразумевал, что Николай II достойным монархом так и не стал.
Значение «переворота Самодержца Александра II», по мнению Витте, заключалось «не в том, что Он освободил крестьян (институт крепостного права "сам по себе уже истлел"), а в том, что Он освободил крестьян с землей». Такого масштаба преобразования, утверждал С.Ю. Витте, «может провести в жизнь только самодержавие или... революция». А та «уродливо-конституционная форма правления», которая сложилась в России после 1905 г., была не в состоянии справиться не только с задачами подобного масштаба, но и с существенно менее сложными проблемами: «Подумайте, может ли бледная тень такой реформы осуществиться в Государственной думе, может ли тень такой тени получить одобрение в Государственном совете?» (5) - вопрошал Витте, которого справедливо называли «конституционалистом поневоле».
Преисполненный скепсиса в отношении дееспособности политического руководства страны, Витте тем не менее призывал власть отказаться от провозглашенной Столыпиным «ставки на сильных» и вернуться к принципам, которыми якобы руководствовался Александр II, чью идею освобождения крестьян с землей Витте с пафосом провозглашал «одной из величайших гуманитарных доктрин человечества». При этом утверждал, что именно «наивные проекты» I Государственной думы «находились в то
