Василенко Ю.В. «Манифест персов», или Верноподданные между традиционализмом и реформизмом. DOI 10.24411/2686-7206-2019-10015 // Антиномии. 2019. Т. 19, вып. 3. С. 84-98.
УДК 329.11:329.3
DOI 10.24411/2686-7206-2019-10015
«МАНИФЕСТ ПЕРСОВ», ИЛИ ВЕРНОПОДДАННЫЕ МЕЖДУ ТРАДИЦИОНАЛИЗМОМ И РЕФОРМИЗМОМ
Юрий Владимирович Василенко
кандидат философских наук,
доцент кафедры гуманитарных дисциплин
Национально-исследовательского университета
«Высшая школа экономики» - Пермь
г. Пермь, Россия
E-mail: yuvasil@yandex.ru
ORCID: 0000-0001-7865-6497
ResearcherlD: M-5692-2015
SPIN-код:3073-3627
AuthorlD: 223012
Статья поступила 27.05.2019, принята к печати 14.07.2019,
доступна online 07.10.2019
В начале XIX в. переход от Старого порядка к Новому как либерально-буржуазному в Испании впервые начал осуществляться на Кадисских кортесах двумя политическими силами: революционно настроенными либералами и умеренными либералами (будущими «модерадос»). Завершение в 1814 г. Войны за независимость и возвращение короля-традиционалиста Фернандо1 VII создают в стране «точку бифуркации» - ситуацию, от разрешения которой зависело дальнейшее развитие Испании на среднесрочную перспективу: либо продолжение реформ, либо реставрация Старого порядка. При этом реформистский импульс Кадисских кортесов оказался настолько силен, что даже представители изначально традиционалистской «сервильной партии» формулируют так называемый «Манифест персов», в котором наряду с выражением верноподданнических чувств к королю предусмотрен ряд умеренных политико-институциональных реформ. Несмотря на сокрушительный провал данного проекта и неоднозначность оценок (в то время как левые историки всегда видели в нем лишь проявление антиреволюционной реакции, историки-традиционалисты, начиная уже с середины XIX в. подчеркивают его прореформист-ские интенции), испанская историография по преимуществу оценивает «Манифест» как эпохальный и в целом конструктивный.
В странах Западной Европы процесс перехода от Старого порядка к Новому как либерально-буржуазному имел различную динамику. Не в последнюю очередь эта динамика определялась качеством наличной политической элиты, ее готовностью или неготовностью идти на радикальные либо умеренные социально-политические преобразования. Своеобразная историческая ирония заключается в том, что иногда перипетии политической борьбы приводили к тотальному поражению реформаторов, вследствие чего основное бремя реформаторской деятельности ложилось на плечи либо случайно выживших умеренных реформистов, либо принципиальных противников реформ (вплоть до радикальных традиционалистов, склонных к прямому политическому насилию). Как правило, подобные сюжеты считаются исключениями и анализируются в лучшем случае как второстепенные; между тем именно они способны обогатить понимание феномена консервативного антиреформизма как содержательно, так и методологически, осветив, возможно с неожиданного ракурса, в числе прочего и одну из главных загадок в истории консерватизма вообще: почему консерваторы на протяжении последних двухсот пятидесяти лет сдают одну позицию за другой и вынуждены включать в свой ценностный багаж то, что еще пару поколений назад считали для себя совершенно немыслимым.
Как представляется, изначально противоречивое сочетание антиреформистских убеждений с реформистской практикой в умах и делах конкретных политических субъектов может возникнуть лишь в критических обстоятельствах, когда общество находится в «точке бифуркации» и реально выбирает дальнейший вектор исторического развития. В идеале должен наблюдаться и критический разрыв между традицией и инновацией в ситуации, когда первая совершенно нерушима, а вторая - совершенно насущна. Понятно, что подобные кейсы необходимо искать где-то на периферии, во втором или третьем эшелонах развития, отличающихся от «передовиков» очевидной многоукладностью во всех сферах общественной жизни. Испания в 1814 г. - ярчайший тому пример, когда страна с равной степенью вероятности могла пойти в двух различных направлениях: либо по пути дальнейшего реформирования своей политической системы в сторону современной либеральной демократии, либо по пути полной реставрации Старого порядка. Рассмотрим данный кейс как безусловно типический для стран периферийной Европы, в которых идея либерально-буржуазного прогресса традиционно наталкивалась на серьезное сопротивление со стороны правящей элиты (для России, в частности). Тот факт, что в отечественной историографии он практически неизвестен, только добавляет ему актуальности, поскольку мы вводим в оборот новые источники, а также раскрываем содержание доселе незнакомой историографической традиции. Понятно, что в самой Испании историография традиционализма и в целом антиреформизма является широчайшей; мы возьмем лишь наиболее ярких ее представителей, определивших ключевые тенденции в интерпретации главного предмета нашего исследования - «Манифеста персов», в котором воплотились все противоречия традиционалистского мышления, обратившегося к реформаторской деятельности.
Так, весной 1814 г. в Испании завершился очередной политический цикл (из страны были изгнаны французские оккупанты, из плена вернулся Фернандо VII, политическая власть вновь оказалась в руках патриотически настроенных испанских католиков); соответственно, и проблема перспектив и направлений дальнейшего развития страны обозначилась во всей полноте. Ответом на этот запрос времени озаботились сразу несколько политических групп и общественных деятелей, исповедовавших довольно различные по своему идеологическому содержанию идеи, в числе которых будущий лидер испанских либеральных консерваторов Ф. Мартинес де ла Роса (см. об этом: Pérez de la Blanca Sales 2005: 72-74) и такой провозвестник карлизма, как капуцин Р. де Велес (Vélez 1825). При этом Фернандо VII, наделенный юридически безграничными политическими полномочиями, являлся единственным политическим актором, который имел реальную возможность сделать исторический выбор и определить тем самым судьбу Испании как минимум на среднесрочную перспективу. Но мог ли этот король-традиционалист с весьма ограниченным на тот момент политическим мышлением выбрать логику развития, предложенную нетрадиционалистами, - вопрос риторический. В непосредственном плане выбор Фернандо VII в пользу традиционалистов обуславливался тем, что на всем протяжении Кадис-ских кортесов (1810-1813) они, объединившись в так называемую «сервильную партию», выступали в защиту традиции (католического алтаря и абсолютистского трона), в то время как «инновадорес» (революционно настроенные либерально-буржуазные реформисты) постоянно твердили о всевозможных инновациях (об отделении Церкви от государства, начав отбирать у нее землю и другую собственность и преобразуя абсолютную монархию в конституционную, в частности). Интрига и, соответственно, «точка бифуркации» возникают тогда, когда 12 апреля 1814 г. представители традиционалистской (изначально антиреформистской) «сервильной партии» предложили свой реформистский проект, зафиксированный в «Манифесте персов».
Исторически «Манифест персов» закрывает эпоху Войны за независимость и созванных вследствие ее Кадисских кортесов; его полное название - «Представление и Манифест, которые ряд депутатов очередных кортесов подписали в условиях жесточайшего преследования в Мадриде для того, чтобы Его Величество Фернандо VII при въезде в Испанию, возвращаясь из своего заточения, проникся положением нации, желанием ее провинций и мерами, которые они посчитали необходимыми» (Representación y Manifiesto... 1814)1. «Манифестом персов» документ был назван благодаря исторической аллегории, которую использовали его авторы в начале текста, выражая верноподданнический характер своих интенций. Под «Манифестом» вслед за малоизвестным депутатом от Севильи адвокатом Б. Мосо де Росалесом, маркизом де Матафлорида, которого иногда считают главным и даже единственным его автором (см.: Fernández de la Cigoña 1976: 191-197;
Ferrer, Tejera, Acedo 1941: 239; Suárez Verdeguer 1988: 93), поставили подписи еще 69 представителей «сервильной партии».
Концептуализируем содержание «Манифеста персов», выделив в нем две линии: антиреформистскую и прореформистскую.
Как традиционалисты-антиреформисты авторы «Манифеста», объясняя свое участие в либерально-буржуазных реформах тем, что на Ка-дисских кортесах «сервильная партия» находилась в явном меньшинстве и в силу этого никак не могла воспрепятствовать реформистам, легко отрекаются от всех парламентских декретов, принятых ими «за шесть лет революции» вопреки «чувствам и желаниям их провинций» (Representación y Manifiesto... 1814: 5). Они выражают глубокую скорбь по поводу пленения короля; это, по их мнению, стало главной причиной всех несчастий, воплощением которых явились новые политические институты, возникшие в Испании в отсутствие законного суверена. И пока патриоты «спасали свою религию, своего короля и свою Родину», местные хунты оказались возглавленными людьми, «которые ни в коем случае не пользовались поддержкой народа»; их правление было всем ненавистно (Representación y Manifiesto. 1814: 6). Наивысшим носителем зла была объявлена Верховная центральная хунта (сентябрь 1808 г. - январь 1810 г.), которая не только объединила в институциональном смысле все провинциальные хунты, незаконно присвоившие себе власть на местах, но и сотрудничала с французскими оккупантами (притом что многие члены ВЦХ, например, Г.М. де Ховельянос, стояли на патриотических позициях); но самое главное - она предложила созвать будущие кортесы с тем, чтобы придать своим либеральным инновациям форму закона (Representación y Manifiesto. 1814: 7-8).
Подробно описав все дискуссии о принципах формирования кортесов, авторы «Манифеста» переходят к критике либеральной демократии. «Мы бы хотели, - пишут они, - заронить в сердца всех, как это чувствуем мы, убеждение в том, что демократия основывается на нестабильности и непостоянстве; и уже из самой ее структуры вытекают все последующие опасности» (Representación y Manifiesto. 1814: 12). Приверженность авторов к «стабильности» и «постоянству» выдает их ностальгию по временам Старого порядка. Главное противоречие либеральной демократии, считают они, заключается в том, что аристократия и народ, которые должны на равных входить в демократическое правительство, никогда не смогут найти общего языка, поскольку аристократия изначально всегда стремится к неравенству, а народ - к равенству. «.Они являются металлами со столь различной закалкой, что их претензии и интересы объединяются с трудом» (Representación y Manifiesto. 1814: 12). Выбирая между двумя «металлами», авторы встают на защиту интересов традиционалистски мыслящей аристократии, поскольку народ ассоциируется у них с либеральными революционерами. Исходя из того, что одной из целей правления вообще является социальный мир, авторы категорично утверждают: при демократии он почти недостижим, и пример Древнего Рима здесь весьма показателен. Основываясь на актуальном для них опыте парламентской деятельности, они говорят, что согласия
при столь огромном разнообразии мнений достигнуть невозможно, а «мудрые люди», которые могли бы направить национальное правительство и местные хунты в нужном направлении, в условиях «равенства власти» свое значение утрачивают (Representación y Manifiesto. 1814: 13). Так, в условиях войны многие вещи важно сохранять в секрете; те, кто о них знает, по определению нарушают принципы равенства. Кроме того, из общей массы перестают выделяться выдающиеся личности, украшающие собой общество; их равенство с остальными приводит к тому, что люди не стремятся совершать «великие подвиги». Следовательно, в условиях войны даже самое демократическое правительство должно напоминать монархию, поскольку вся армия подчиняется одному полководцу; любое нарушение этого принципа приводит «к потере целых провинций» (Representación y Manifiesto. 1814: 14). «Испания, убедившись во всех этих несообразностях, с самого начала презрела ту систему управления, в которую она вовлечена сегодня благодаря кадисским решениям» (Representación y Manifiesto. 1814: 14). Другое дело - испанские «древние» кортесы XIII-XIV вв., «прекрасные памятники верности и любви испанцев к своим монархам, памятники нашей подлинной и разумной независимости и свободы» (Representación y Manifiesto. 1814: 15). Отсюда и суждение выдающегося либерального историка второй половины ХХ в. М. Артолы Гальего: «Доктрина "Манифеста" соответствует классической формуле, которую выработал Фома Аквинский и обновили неосхоластики XVI в.» (Artola 1975: 206).
В целом же критика Кадисских кортесов развивалась по следующим четырем линиям:
Осудив Кадисские кортесы, авторы «Манифеста» осмеливаются напомнить «обожаемому» Фернандо VII, что созыв кортесов - это еще и древняя испанская традиция, для чего совершают экскурс в историю вплоть до XIII в. При этом главный упор делается не на народном представительстве, что могло бы подчеркнуть примитивно-демократический характер средневековых сословно-представительных органов, а на инициативе короля при их созыве, из чего после 1522 г. выводилась уже и абсолютная власть испанских монархов XVI-XVIII вв., которые «пользовались всеми прерогативами суверенитета и объединяли в себе исполнительную власть и законодательный приоритет» (Representación y Manifiesto. 1814: 54). Кортесы же превращались в исключительно совещательный орган. Апологетика абсолютной монархии выражается прямо: «Абсолютная монархия. является результатом работы разума и интеллигентности; она
подчинена Божественному закону, справедливости и фундаментальным правилам государства: она была установлена по праву завоевания или через добровольное подчинение первых людей, которые избрали своего короля» (Representación y Manifiesto. 1814: 66). «Самые мудрые политики, - уверены авторы, - предпочитали абсолютную монархию любым другим формам правления» (Representación y Manifiesto. 1814: 67). Из той же философии права ведут свое происхождение и средневековые фуэросы различных провинций (Representación y Manifiesto. 1814: 72).
Вместе с тем, уже как реформисты, авторы «Манифеста персов», апеллируя к средневековым кортесам, берут на себя смелость предложить Фернандо VII ряд «реформ», направленных на постреволюционное упорядочивание политической системы и на усиление абсолютной власти короля. Так, первоначально Фернандо VII предложили самому возглавить правительство. Полагая, что эта мера «сделает правительство более солидной системой, которая спасет Испанию» (Representación y Manifiesto. 1814: 71), авторы не осознавали, что в перспективе эта система ведет к «протоавторитаризму». Далее, «во имя лучшего порядка в Испании» они просили созвать новые кортесы, благодаря чему либерально-буржуазная демократия получала, казалось бы, в Испании новый шанс; впрочем, ее тут же и ограничивали, поскольку избирательная система выстраивалась исключительно в соответствии с древними - средневековыми - традициями, а цель новых кортесов была и вовсе реакционная: отменить все решения Кадисских кортесов, и в первую очередь либерально-буржуазную Конституцию 1812 г., поскольку формально она действительно «не была апробирована ни Его Высочеством, ни провинциями» (Representación y Manifiesto. 1814: 74).
В конечном итоге Фернандо VII внял просьбам авторов «Манифеста» и декретом от 4 мая 1814 г. аннулировал все решения Кадисских кортесов, включая Конституцию 1812 г., не созывая больше никаких кортесов вообще. «Точка бифуркации» разрешилась в пользу абсолютистской реакции и реставрации Старого порядка.
Таким образом, «Манифест персов» содержит и прореформистские, и антиреформистские положения, откуда и возникает проблема (и теоретическая, и впоследствии историографическая), вокруг которой выстраиваются все значимые интерпретации «Манифеста»: сторонниками какой формы монархического правления в действительности являлись его авторы? Сословно-представительной, за которой скрывался слабый намек на конституционную (и тогда они пусть и умеренные, но реформисты), или абсолютной (тогда они однозначно антиреформисты)? Понятно, что более всего данный вопрос волновал традиционалистов, которых на протяжении XIX-XX вв. постоянно обвиняли в (той или иной степени) реакционности и склонности к установлению различных диктаторских режимов. В целом же данный вопрос оказался настолько сложен, что, по словам карлиста В. Марреро Суареса (вторая половина ХХ в.), «Манифест» «долго и почти всегда интерпретировался плохо» (Marrero 1955: XXXI). Что примечательно, чистых сторонников абсолютистской интерпретации в испанской историографии практически не существует, кроме творцов сугубо идеологического и в этом смысле внеисторического «либерального мифа» (Fernández de la Cigoña 1976: 198), который сложился в рамках левой традиции XIX - начала ХХ в. К их числу относятся прежде всего М. Лафуенте-и-Самальоа и Э. Чао Фернандес (см.: Pasamar Alzuria, Peiró Martín 2002: 346-347, 186-187). Придерживаясь данной традиции, социал-демократ Х. Эрреро Саура предлагает уже более умеренный вариант, притом что для него авторы «Манифеста» в любом случае унаследовали «общий язык антипросветительского и антиреформистского мышления» (Herrero 1973: 339).
В целом прореформистская (ее также можно назвать и умеренно-реформистской или умеренно-традиционалистской) трактовка содержания «Манифеста» оказывается в историографии вопроса господствующей. Проанализируем более подробно аргументы и выводы наиболее выдающихся интерпретаторов, олицетворяющих собой определенную эпоху в развитии испанского традиционализма, относительно того, кем были авторы «Манифеста персов» в конечном счете - антиреформистами или реформистами?
Основоположником прореформистской интерпретации можно назвать традиционалиста середины XIX в. Х.Л. Бальмеса-и-Урпию, который в статье 1846 г. «Экспозиция "персов"», провел почти прямые параллели между авторами «Манифеста» и либерально-консервативным крылом партии «модерадос», возглавляемой генералом Р.М. Нарваэсом-и-Кампосом, указав на их единство в таких вопросах, как «значение древних Кортесов», «свободы печати», «пакт между нацией и королем», «независимость депутатов», «чистые конституционные» доктрины, права «судебной администрации» и отношение к абсолютизму (Balmes 1926: 61-79).
Для традиционалиста второй половины XIX - начала ХХ в. М. Менен-деса-и-Пелайо «никогда не представлялось более благоприятного случая (чем в 1814 г. - Ю.В.) для консолидации в Испании отличной или, по крайней мере, сносной политической системы, в рамках которой дискретно бы восстанавливались отечественные древние законы, привилегии и свободы, исправлялось бы все, что необходимо реформировать, учитывая позитивный опыт других наций, и это не отрицали бы даже те, кто сомневается в том, что никогда больше Церковь, трон и народ не были так едины, как в 1814 году» (Menéndez y Pelayo). Однако прореформистские интенции авторов «Манифеста» натолкнулись на «извращенную натуру Фернандо VII, лживого, мстительного и плохо распоряжающегося своей властью, которую, используя самые низкие средства, он желал сохранить неприкосновенной, и с помощью тривиального макиавеллизма сознательно противопоставить одних своих подданных другим, заставляя их постоянно колебаться между надеждой и страхом» (Menéndez y Pelayo).
Историки-карлисты первой половины ХХ в. М. Феррер Дальмау, Д. Техе-ра де Кесада и Х.Ф. Аседо Кастилья продолжают ту же линию: «Значимо, что документ содержал реформистские тенденции, пусть и очень умеренные» (Ferrer, Tejera, Acedo 1941: 239); по их мнению, политико-институциональный
идеал авторов «Манифеста» - «традиционная умеренная монархия» (Ferrer, Tejera, Acedo 1941: 268).
Современную прореформистскую интерпретацию «Манифеста» формулируют в середине ХХ в. наваррские традиционалисты из «Opus Dei» -выдающийся историк Ф. Суарес Вердегер и его ученица М.К. Дис-Лоис.
Суарес Вердегер резко выступает против того, чтобы называть авторов «Манифеста» абсолютистами, поскольку «они заявили себя сторонниками реформ, которые не принял бы ни один Бурбон XVIII в.» (Suárez Verdeguer 1988: 98). При этом их принципиальное идейно-ценностное отличие от кадисских либералов и их философско-мировоззренческого патрона Ж.-Ж. Руссо заключалось в том, что «они брали в расчет не человека, а испанца» (Suárez Verdeguer 1988: 99); «отсюда и реформы авторов манифеста обладали исключительно испанским характером» (Suárez Verdeguer 1988: 100). Не будучи либералами, изначально нацеленными на прямое заимствование прогрессивной иностранной политической системы, авторы не стали копировать конституцию, написанную французскими революционерами, а создали нечто равное по своим масштабам Кадисской конституции, сделав упор на «политическую конституцию, которую кастильские короли выработали вместе с древними кортесами» (Suárez Verdeguer 1988: 100). Политическая система, существовавшая во времена средневековой сословно-представительной монархии, была, по их мнению, способна избавить Испанию от «министерского деспотизма», исправить дефекты правовой системы, урегулировать налогообложение, создать новую армию, обеспечить национальную безопасность и территориальную целостность страны, урегулировать церковные вопросы (Suárez Verdeguer 1988: 101-102). Их единственная ошибка заключалась в том, что они, не проявив никакой настойчивости в своих законных требованиях, просто доверились слову короля, который их обманул (Suárez Verdeguer 1988: 103).
В 1967 г. Дис-Лоис впервые в испанской историографии посвящает «Манифесту» полноценное исследование (см. об этом: Fernández de la Cigoña 1976: 180-187), не только расширяя тематику и конкретизируя интерпретацию Суареса Вердегера, но и превращая ее из прореформистской в сугубо реформистскую. «По существу позиция Суареса может свестись к следующим пунктам, - пишет она. - Манифест был далек от того, чтобы быть, как утверждалось до сих пор, реакционным и абсолютистским документом, он является документом реформистским» (Diz-Lois 1967: 11). Фундируя свою интерпретацию, Дис-Лоис приводит суждения ряда выдающихся историков, в частности немецкого испаниста Г. Юречке Мейера, который отмечает: «Суарес отражает реальную ситуацию, настаивая на реформистских элементах испанского традиционализма и его конструктивной программе. Они (авторы «Манифеста». - Ю.В.) не были просто реакционерами» (цит. по: Diz-Lois 1967: 12-13). В том же духе, подчеркивает Дис-Лоис, высказываются и такие испанские классики-нетрадиционалисты, как Л. Санчес Ахеста, М. Артола Гальего и Ф. Мурильо Ферроль (Diz-Lois 1967: 13-14). Вместе с тем, оговаривается Дис-Лоис, сетуя на «ошибочную и двусмысленную терминологию», «в отношении содержания («Манифеста». - Ю.В.) в равной степени
можно утверждать, что его роялистский характер1 также не был подвергнут сомнению» (Diz-Lois 1967: 39). Говоря об источниках «Манифеста», Дис-Лоис указывает работы французского традиционалиста XVII в. Ж.-Б. Боссюэ и трех испанских консерваторов конца XVIII - начала XIX в.: традиционалиста А. Капмани Суриса-и-де Монта Палау и двух провозвестников либерального консерватизма - Ф.Х. Мартинеса Марину и Ховельяноса (Diz-Lois 1967: 137-163).
В том же духе выстраивает свои аргументы и испанский экономист, адвокат и известный католический колумнист-традиционалист Ф.Х. Фернандес де ла Сигонья, сводя политико-институциональную модель «Манифеста» к формуле «либеральной диктатуры» (Fernández de la Cigoña 1976: 214-221). Данную формулу применительно к генералу Нарваэсу еще в 1953 г. использовал испанский историк-франкист А. Ревеш (Révesz 1953). Основная же идея авторов «Манифеста», с точки зрения Фернандеса де ла Сигоньи, заключалась в «отказе от гнетущей либеральной ситуации и программе умеренной монархии посредством социального представительства» (Fernández de la Cigoña 1976: 235).
Таким образом, прореформистский характер выраженной в «Манифесте персов» традиционалистской доктрины проявился не столько в идее созыва кортесов с целью осуществления последующих реформ, сколько в том, что на практике его авторы предпочли апеллировать к королю как традиционному носителю властного суверенитета, а не взялись за оружие для свержения либеральной партии и Нового порядка в целом, на что были готовы некоторые радикальные традиционалисты, уже на Кадисских кортесах предлагавшие реставрировать инквизицию, а после смерти Фернандо VII и карлисты. Имея весьма мягкую программу реформирования средневековой политической системы, поднятую уже современными традиционалистами, включенными в политические структуры Нового порядка, «на щит», авторы «Манифеста» закономерно были вынуждены признать и необходимость политических репрессий, проведенных Фернандо VII не только против их главных оппонентов на Кадисских кортесах (революционно настроенных либералов), но и в отношении тактических союзников из лагеря умеренных либералов (будущих либеральных консерваторов из партии «модера-дос»). Исторический парадокс заключался в том, что в 1816 г. королем была распущена за ненадобностью и сама «сервильная партия», вследствие чего главный автор «Манифеста» Мосо де Росалес, пережив ряд разочарований в Фернандо VII то ли как в потенциальном реформисте, то ли как в радикальном антиреформисте, закончил свои дни в 1832 г. во французской ссылке в рядах той политической группы, представители которой в дальнейшем присоединились к наиболее радикальной части карлистов, породив тем самым новый виток дискуссий - уже о прореформистском
характере идеологической доктрины карлизма. Так или иначе, «точка бифуркации» разрешилась для него в неблагоприятном направлении.
Дело в том, что в 1826 г. радикальные традиционалисты, готовящиеся передать власть младшему брату Фернандо VII (будущему дону Карлосу), написали еще один политический манифест («Манифест, который направляет испанскому народу Федерация чистых роялистов о положении нации и о необходимости возвести на трон безмятежнейшего сеньора инфанта дона Карлоса» (Manifiesto.)). В этом манифесте они напомнили Фернандо VII о «Манифесте персов» и о не выполненных им обещаниях реформ, верифицируя тем самым все представленные выше прореформистские интерпретации (от Бальмеса до Фернандеса де ла Сигоньи): главное, о чем просили тогда члены «сервильной партии», - созыв «древних кортесов» (Manifiesto.). Это позволило бы избежать многих ошибок, приведших к «либеральному трехлетию» 1820-1823 гг. и к тому, что Испания оказалась в «самой жалкой ситуации: при отсутствии ресурсов из-за всеобщего беспорядка в публичной администрации; без кредитов; без моральной силы и, в конце концов, в самом совершенном организационном хаосе и анархии» (Manifiesto.). Возмущению «Федерации чистых роялистов» не было предела: «Подобная аморальность и низость не может быть присуща ни одному человеку; однако необходимо заявить: Фернандо Седьмой - не человек, он жестокий монстр, он самый подлый из всех человеческих существ; он трус. он самое большое несчастье нашей несчастной родины!» (Manifiesto.). Спасение они видели лишь в одном - «объединиться вокруг Трона и Церкви». «Наш план, - пишут они, - есть не что иное, как спасение религии, Церкви, Трона и государства» (Manifiesto.). Для этого должен будет «отречься от трона тупой и преступный Фернандо Бурбон» (Manifiesto.). Пообещав «победить или умереть за Святое дело», они передают суверенитет в руки Его Высочества сеньора дона Карлоса V: «.потому что добродетели этого выдающегося принца, его известный всем характер и великодушие, его огромная приверженность к клиру и Церкви - это гарантии того, что Испания под его мягким владычеством и отцовским покровительством превратится в царство милосердия, процветания и успеха» (Manifiesto.). Излишне говорить, что ни дон Карлос, ни его потомки, унаследовавшие лидерство в карлистском движении, надежд, возлагаемых на них, скажем так, «сервильными реформистами», не оправдали.
Определенный историко-политический урок, преподанный авторами «Манифеста персов» и их прямыми последователями из «Федерации чистых роялистов» - и не только испанской политической элите, занятой построением в своей стране современной либеральной демократии, - заключался в том, что невозможно до бесконечности быть одновременно и носителем сервильной - совершенно верноподданнической - ментально-сти, заставляющей слепо следовать в фарватере наделенного безграничными полномочиями политического лидера, и реформистом, вольно или невольно стремящимся в исторической перспективе к ограничению этих полномочий. Рано или поздно история потребует сделать окончательный выбор; тем более что в 1820-1823 гг. Фернандо VII, сдавшись под напором
восставших с оружием в руках либералов, сам был вынужден совершить неожиданный для себя маневр и сделать вид, что сознательно и с огромным желанием идет по пути либерально-буржуазных реформ (что, впрочем, совсем не помешало ему спустя три года потопить революционное движение к крови руками французских интервентов). Это в итоге и становится одной из причин, почему, как мы увидели из дискуссий вокруг доктринального содержания «Манифеста», история по праву оценила именно прореформист-скую интенцию его авторов, предав фактически забвению реакционную часть предложенной ими политической программы, тактично скрыв принципиальное для понимания данного феномена обстоятельство: ситуация была доведена до такой крайности, что даже верноподданные противники реформ выступили против короля-антиреформиста, внеся тем самым существенный вклад в развитие изначально противоречивого понятия традиционалистского реформизма. И лишь по прошествии нескольких десятилетий немногие оставшиеся в живых авторы «Манифеста» поняли, что последовательный традиционалистский реформист перестает быть традиционалистом. Помимо всего прочего, данный - периферийный - кейс позволяет выявить еще один источник зарождающегося в европейских странах, в том числе и в России, консерватизма: получается, что консерваторы - это не только противники либерально-буржуазной модернизации, но и традиционалисты, становящиеся в определенных обстоятельствах ее сторонниками.
В перспективе прореформистская составляющая традиционалистской доктрины будет использована уже либеральными консерваторами (например, в конце XIX в. - А. Кановасом дель Кастильо и в начале ХХ в. -А. Маурой-и-Монтанером) для укрепления в Испании конституционной монархии, но не революционными средствами, как это делали на всем протяжении XIX в. либералы, а эволюционными, посредством того, что в дальнейшем будет обозначено такими же противоречивыми понятиями, как «революция сверху» и «консервативная революция».
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Artola M. 1975. Partidos y programas políticos (1808-1936). T. 2 : Manifiestos y programas políticos. Madrid : Aguilar. 531 p.
Balmes J. 1926. La exposición de los «Persas» // Balmes J. Escritos políticos. Barcelona : Biblioteca Balmes. T. 9: El matrimonio real desenlace (mayo-septiembre de 1846). P. 61-79.
Diz-Lois M.C. 1967. El Manifiesto de 1814. Pamplona : Ediciones de la Universidad de Navarra. 285 p.
Fernández de la Cigoña F.J. 1976. El pensamiento contrarrevolucionario español: El Manifiesto de los «Persas» // Verbo. № 141-142. P. 179-258.
Ferrer M., Tejera D., Acedo J.F. 1941. Historia del Tradicionalismo Español. T. 1. El pensamiento español desde los tiempos de San Isidoro hasta la sublevación masónica de 1820. Sevilla : Trajano. 324 p.
Herrero J. 1973. Los orígenes del pensamiento reaccionario español. Madrid : Cuadernos para el Dialogo. 411 p.
Manifiesto que dirige al pueblo español una Federación de realistas puros, sobre el Estado de la nación y sobre la necesidad de elevar al trono al serenísimo Señor Infante Don Carlos. URL: http://www.uv.es/ivorra/Historia/SXIX/Realistas.html (дата обращения: 25.05.2019).
Marrero V. 1955. Prólogo // El tradicionalismo español del siglo XIX. Madrid : Espasa Calpe. P. I-XXXI.
Menéndez y Pelayo M. Historia de los heterodoxos españoles. Libro 7. Cap. 3: La heterodoxia durante el reinado de Fernando VII. I. Trabajos de las sociedades secretas desde 1814 a 1820. URL: http://www.cervantesvirtual.com/obra-visor/historia-de-los-heterodoxos-espanoles/html/fee78e52-82b1-11df-acc7-002185ce6064_88.html#I_302_ (дата обращения: 25.05.2019).
Pasamar Alzuria G., Peiró Martín I. 2002. Historiadores españoles contemporáneos (1840-1980). Madrid : Akal. 699 p.
Pérez de la Blanca Sales P. 2005. Martínez de la Rosa y sus tiempos. Barcelona : Ariel. 495 p.
Representación y Manifiesto que algunos diputados a las Cortes ordinarias firmaron en los mayores apuros de su opresión en Madrid para que la Majestad del Sr. D. Fernando el VII a la entrada en España de vuelta de su cautividad, se penetrase del estado de la Nación, del deseo de sus provincias, y del remedio que creían oportuno. 1814. Cadiz : En la oficina de don Nicolas. 84 p.
Révesz A. 1953. Un dictador liberal: Narváez. Biografía. Madrid : Aguilar. 261 p.
Suárez Verdeguer F. 1988. La crisis política del Antiguo régimen en España (18001840). Madrid : Rialp. 287 p.
Vélez R. de. 1825. Apología del Altar y del Trono ó Historia de las reformas hechas en España en tiempo de las llamadas Cortes, é impugnación de algunas doctrinas publicadas en la Constitución, diarios y otros escritos contra la religión y el Estado. En 2 vols. Madrid : Imprenta de Repullés.
Wilhelmsen A. 1979. El «Manifiesto de los persas»: una alternativa ante el liberalismo español // Revista de estudios politicos. № 12. Р. 141-162.
Yuri V. Vasilenko, National Research University «Higher School of Economics»Perm, Perm, Russia. E-mail: yuvasil@yandex.ru
ORCID: 0000-0001-7865-6497
ResearcherID: M-5692-2015
SPIN-код:3073-3627
AuthorID: 223012
Article received27.05.2019, accepted 14.07.2019, available online 07.10.2019
"MANIFEST OF THE PERSIANS", OR LOYALISTS BETWEEN TRADITIONALISM AND REFORMISM
Abstract. At the beginning of the 19th century, the transition f