Спросить
Войти
Сергей Штырков
Духовное видение истории как дискурсивный порядок политической эсхатологии: убийство семьи Николая II в поздне- и постсоветской православной историософии
DOI: https://doi.org/lO.22394/2073-7203-20i9-37-4-i30-l66 Sergei Shtyrkov
The Spiritual Version of History as Discursive Order of Political Eschatology: Theology of Ritual in Contemporary Orthodox Historiosophy and Conspirology
Sergei Shtyrkov — Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography, Russian Academy of Sciences (Kunstkamera); European University at Saint Petersburg (Russia). shtyr@eu.spb.ru
The article examines methods of argumentation used for constructing eschatological historical narratives in the discursive field of Russian Orthodoxy. The main presupposition of the analysis is that the essential discursive claim of a religion which has to exist and survive in secular society is that a religious person and especially religious expert can and even must see the deep meaning of historical events, which is not accessible for non-religious individuals. The contemporary Orthodox ideologists achieve this aim by using the so-called double interpretation, when they discover under the outer appearance of events of the past (such as the murder of the Russian Tsar&s family), first, a conspiracy, and second, the transcendental universal meaning.
Статья подготовлена при поддержке гранта РФФИ, проект № 18-50912017 ННИО_а («Новые формы религиозной культуры в позднем СССР и постсоветской России: идеология, формы социальной организации, дискурсы»).
Штырков С. Духовное видение истории как дискурсивный порядок политической эсхатологии: убийство семьи Нико-130 лая II в поздне- и постсоветской православной историософии // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2019. № 4 (37). C. 130-166.
Shtyrkov, Sergei (2019) "The Spiritual Version of History as Discursive Order of Political Eschatology: Theology of Ritual in Contemporary Orthodox Historiosophy and Conspirology", Gosudarstvo, religiia, tserkov& v Rossii i za rubezhom 37(4): 130166.
Вопросы религиозного осмысления истории русского народа приобретают... особую злободневность. Тем более, что события русской истории ни по своим масштабам, ни по нравственному значению не укладываются в рамки рационалистического познания1.
СОЦИАЛЬНОЕ воображение современного секулярного общества предполагает, что религия как институт обладает определенным дискурсивным порядком. Это не только накладывает на нее систему жестких ограничений, но и заставляет людей, публично выступающих от имени религиозных институций, заявлять о наличии у представителей этих институций особых компетенций. Одна из них заключается в способности и даже обязанности верующего человека, и особенно религиозного профессионала, видеть в событиях и явлениях окружающей действительности нечто недоступное взгляду человека нерелигиозного (или религиозного, но «новоначального», «духовно неопытного»)2. Постоянные указания на недостаточность и неполноту доступных секулярной науке и обывательской логике знаний о мире призваны показать, что существуют особые техники считывания и репрезентации неочевидных смыслов произошедшего в прошлом и происходящего в данный момент. В этих событиях и явлениях верующий старается разглядеть знаки постоянного божественного присутствия в своей жизни, что предполагает выявление неочевидных смыслов ординарных и, казалось бы, случайных событий. Последние, таким образом, переходят из разряда случайностей в статус знамений и чудес (пусть даже и малых, индивидуальных). Популярный православный писатель Андрей Воробьевский так сформулировал правило этого транзита: «Случайностей ведь не существует. Это Господь Бог говорит с нами языком случайностей. А мы часто не понимаем этого языка»3.
При этом некоторые из традиций предполагают, помимо прослеживания «работы Господа в твоей жизни», способность определять жизненные ситуации, в которых оказывается человек, или психологические состояния, в которых он пребывает, как результат деятельности демонических существ. Часто эти навыки усваиваются почти автоматически, становясь элементом повседневного обихода верующего человека, но порой они становятся предметом рефлексии и сознательно культивируются. Так известный духовный писатель начала XX века Сергей Нилус прямо связывал обладание даром спасительной веры со способностью получать «знамения и чудеса». Являясь для своих современников чуть ли не эксцентрической фигурой, он предвосхищал то состояние умов церковных людей5, которое уже наш современник саркастично охарактеризовал так: «С похмелья посмотрите вокруг — везде вот чудеса, знамения...».6 Нилус более века назад описывал этот сеталистам и их привычке связывать, казалось бы, не связанные между собой события отмечает: для них «нет такой вещи как совпадение». Harding, S. (2000) The Book of Jerry Falwell: Fundamentalist Language and Politics, p. 59. Princeton, NJ: Princeton University Press.
миотический навык переживать и даже предвкушать проявления чудесного в своей жизни, разумеется, без всякой иронии:
Каждый человек, мало-мальски внимательно относящийся к своей духовной жизни, на всем протяжении своего земного странствования поставлен лицом к лицу перед незримым, но в той или другой мере предчувствуемым и действующим миром таинственного и чудесного. Строго говоря, вся жизнь человека, начиная с таинства зарождения души человеческой и кончая таинством смерти, есть одно сплошное, велиое и, без помощи Божественного откровения, неизъяснимое чудо. В равной мере и все моменты жизни человеческой поставлены в зависимость от того же чудесного и неизъяснимого. Или явно, или таинственно-прикровенно чудеса и знамения руководят всею нашею жизнью...7
Эта сензитивность к присутствию горнего (и инфернального) в жизни дольней касается не только частной сферы человеческого существования, но и практики осмысления крупных исторических событий. В последнем случае статус толкований и публичная ответственность толкователя могут резко повышаться. Происходит это не в последнюю очередь из-за того, что подобная экзегетика подразумевает, что человек, к ней прибегающий, должен иметь своеобразную эсхатологическую (и часто демонологическую) чуткость в сочетании с представлением о значимости предмета, насчет которого ему приходится говорить или писать, для судеб мира. Поэтому открываемые смыслы происходящего или произошедшего репрезентируются как подлинные, настоящие, «корневые», связанные со сферой надмирных истин и глобальных, предзаданных от начала мира процессов (в противовес смыслам очевидным, внешним, поверхностным). В этих дискурсивных контекстах обычно речь заходит о «духовных смыслах» того или иного события или явления — например, о «духовных причинах Великой отечественной войны»8, «духовном смысле собыпредставляет собой сэмпл из цитат, характеризующих, по мнению авторов, умонастроения современных православных людей. Извлечения из этого музыкального сочинения стали интернет-мемами (см. например, http://www.netlore.ru/ra-допе;]) и, по моим наблюдениям, имеют также устное бытование.
Правда, духовное прочтение исторических и текущих событий не всегда предполагает, что интерпретатор откроет их «мистическую» подоснову, пользуясь исключительно инструментарием ме-таисторической парадигмы, сформированной традицией той или иной религии (конфессии). Зачастую доступ к неявным для обывателей смыслам истории открывается через обнаружение неизвестных конкретных деталей в событиях прошлого и настоящего. Эти сведения, согласно логике интерпретаторов, оказываются скрытыми от упомянутых обывателей в силу ограниченности их знаний, которая объясняется либо «духовной слепотой» неверующих, либо — и такой вариант объяснения очень широко представлен в подобного типа исторических и религиозно-политологических текстах — в силу того, что кто-то прилагает специальные усилия для «утаивания улик» и даже для их сознательной фальсификации. На практике оказывается, что «духовные смыслы истории» могут быть открыты не только посредством теологического анализа истории, в котором в случае актуального православного богословия будут сочетаться онтология, сотериология и эсхатология, но через интерпретацию вновь открываемых фактов. При этом последние открываются преимущественно с помощью конспирологических построений. В данной статье я хотел бы остановиться именно на проблеме этого «двойного дискурса» православной политической эсхатологии, в которой нарративы о конкретных действиях тайных сил включаются в глобальную метаисторическую картину.
Конспирологический нарратив и современная православная эсхатология
Религиозная конспирология вместе с родственными формами знания о мире — альтернативной историей и практической политологией — представляет собой крайне подвижное дискурсивное поле, в котором какие-то, казалось бы, устойчивые нарративные тенденции резко теряют популярность, уступая новым идеям, сюжетам и мотивам. Так, в Русской православной церкви еще совсем
сеев, настоятель храма Святого благоверного великого князя Дмитрия Донского
в Северном Бутове». Эфир 29 июля 2014 г.
недавно многие эсхатологически настроенные верующие считали интернет главным оружием мирового правительства, а использование человеком «мировой сети» — верной для него дорогой в объятия Антихриста. Теперь в том же интернете люди, которые его недавно панически боялись, проводят ежедневно много часов и находят друг друга через форумы и мессенджеры, чтобы обсудить духовный вред уже каких-то новых информационных технологий или организовать новую интернет-площадку для координации взаимных действий10. В качестве другого примера изменчивости конспирологической моды можно привести процесс, в результате которого много лет актуальные страхи перед системами контроля за персональными данными начинали вытесняться из повседневных разговоров и низовых инициатив опасениями насчет предполагаемого создания враждебными России и православию державами климатического оружия. Так в 2017 году прихожане одного из храмов города Владикавказа, с которыми я хорошо знаком по моей полевой работе, написали патриарху Русской православной церкви Кириллу письмо с просьбой, изложенной в тональности «просим принять немедленные меры». В нем они указывали на необходимость организовать крестный ход с чудотворными иконами на самолете вдоль всей границы Российской Федерации, чтобы защитить страну от метеорологических атак со стороны враждебных государств. (Патриарх, насколько мне известно, до сих пор на это обращение не ответил, да и сами авторы письма стали забывать про свою просьбу, увлеченные обсуждением более актуальных проблем.) А заявление президента Владимира Путина о том, что какие-то американские структуры собирают «биологический материал» россиян для каких-то своих целей (сделано в октябре того же 2017 года), породило среди знакомых мне православных верующих взрыв интерпретационной активности, что и привело к созданию новых нарративов о заговоре иностранных спецслужб с акцентированными мотивами биологической войны и тайного использования генной инженерии.
Но, несмотря на то, что пространство актуальной конспиро-логии в церковной и околоцерковной среде подвержено «модным поветриям», если оценивать весь репертуар конспирологиче-ских нарративов, циркулирующих среди православных верующих
России, можно сказать, что несколько идей остаются устойчиво популярными уже более 25 лет и представляют собой чуть ли не повседневное знание среднего православного христианина, т. е. входят, согласно остроумной формулировке Алексея Зыгмонта, в комплект аксиом, теорем и лемм, из которых «церковные люди собирают схожие между собой картины мира»11.
Те аксиомы, теоремы и леммы, которые интересуют меня в данной статье, касаются определенного круга сюжетов об истории (самый яркий из них — история убийства Николая II и его семьи), современном состоянии и будущем России и мира и строятся в основном на образе тайной войны против русского народа и православной церкви. Базовые идеи и образы этой теории заговора содержатся в работах митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева). Они вышли в 1992-1995 годах, много раз переиздавались в разных форматах и остаются очень популярными среди политически активных православных активистов12. Однако в рамках данной статьи нас будет интересовать исторические сочинения не только самого митрополита, но и некоторых его предшественников.
Говоря о литературной деятельности Иоанна в те годы, следует указать, что в академическом и церковно-публицистическом сообществе постоянно обсуждается вопрос, кто был реальным автором этих текстов. Дело в том, что в первой половине 1990-х годов пресс-секретарем митрополита был Константин Душенов, ставший впоследствии известным политическим публицистом. В нем видят человека, непосредственно причастного к созданию наиболее ярких текстов, которые приписываются его патрону13. Сейчас сложно оценить степень участия Душенова в написании этих
работ, но очевидно, что заявлять, будто Иоанн ничего не знал об их содержании или не до конца его понимал, нельзя. Он, несомненно, разделял (или, по крайней мере, делал вид, что разделяет) идеи, опубликованные под его именем14.
Общий анализ конспирологических работ Иоанна15 позволяет заметить, что они строятся на аргументах разного типа. Одна линия предполагает историософскую перспективу весьма общего характера. Согласно ей, весь исторический процесс является борьбой отпавшего от Бога и обреченного на поражение Сатаны против своего Создателя. Соответственно, все происходящее с человечеством в целом или каким-то конкретным человеком или народом как-то связано с этой борьбой.
Рассмотренный в другом, не столь глобальном, но все же достаточно общем аспекте мировой исторический процесс практически полностью обусловлен тем, что произошло в прошлом с еврейским народом. Евреи, неверно поняв замысел Бога об их исторической миссии (евреи подумали, что Он избрал их для мирового господства), не приняли Христа как мессию, т. к. ждали не духовного учителя и не Искупителя, а политического вождя. За это Господь наказал народ Израиля рассеянием. Тогда, согласно данной версии нарратива о глобальном еврейском заговоре, разбросанные по миру евреи решили бороться за власть над всем человечеством сами. Однако осуществлению их плана мешало распространившееся по миру христианство, которое выводило людей из власти низменных страстей. А именно эти людские страсти организаторы заговора рассчитывали использовать в качестве средства подчинения человечества.
Но, несмотря на возникшие трудности, потомки «книжников и фарисеев» успешно осуществляют свой заговор по установлению власти над миром. Это, в первую очередь, проявляется в том, что западный мир под их влиянием отпадает или уже отпал от христианства. Однако эта «тайна беззакония» (установление антихристианского режима правления миром), согласно предсказанию апостола Павла, «не совершится до тех пор,
пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес. 2: 7). То есть что-то или кто-то может и/или должен воспрепятствовать завершению данного плана. Эта роль уготована России, русскому народу, возглавляемому православным монархом16. Они являются «естественными» врагами мирового еврейства. В такой перспективе рассматривается вся русская история, но особенно история России в XX веке, в качестве поворотных моментов которой выступают революция 1917 года и крушение советской системы. Эти события трактуются как результаты попыток заговорщиков убрать Россию и ее царя (или его функционального заместителя) со своего пути к мировому господству. В данном контексте для понимания всей истории нации и человечества в целом оказывается исключительно важной судьба последнего российского императора.
Нарратив о святой Руси, нечестивцах, стремящихся ее разрушить и героях, жертвующих собой ради блага других, хорошо известен в истории России с конца XIX века17 и схож с некоторыми другими версиями национальной истории (и теориями заговора), распространенными в разных частях мира. Эти нарративы схожи как по функциям героев исторической драмы, так и по характеру отношений между ними. Что же может быть интересного в теориях митрополита Иоанна?
Митрополит Иоанн (один или вместе с Константином Душено-вым), будучи детищем советской эпохи и пастырем церкви, идеологическая жизнь которой десятилетиями жестко контролиро16. Мария Ахметова, обобщая собранные ею материалы о православном монархическом эсхатологизме, кратко описывает основные положения этой концепции следующим образом: «Царь восстанавливает порядок, сначала в России, потом во всем мире. Таким образом, его функция не социально-политическая, а духовная. Царь защищает мир от Антихриста, русское общество — от ценностей "развращенного Запада" (...); очищает от отступников собор патриархов, контролируемый "системой зла", (...) приводит людей к покаянию. Его главная миссия — борьба с духовными врагами, возглавляемыми Антихристом» (Ахмето-ва М.В. Конец света в одной отдельно взятой стране: Религиозные сообщества постсоветской России и их эсхатологический миф. М.: ОГИ; РГГУ, 2010. С. 256). О разных взглядах на природу «удерживающего», существующих среди современных православных авторов, придерживающихся националистических взглядов, см.: Багдасарян В.Э., Реснянский С.И. Эсхатологические представления в России в дискурсе постсоветских трансформаций // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. 2016. Т. 15. № 3. С. 120-121. Об историческом контексте этой дискуссии: Шнирельман ВА. Колено Даново: Эсхатология и антисемитизм в современной России. С. 64-65; 102-103.
валась советским государством18, смог создать свой религиозный метаисторический нарратив о судьбах мира и России в течение всего нескольких постперестроечных лет. Как мы помним, для того чтобы репрезентировать историю в таком виде, надо уметь видеть т.н. духовный смысл событий политической, экономической и культурной истории. Этот смысл не может быть доступен людям, не обладающим духовным зрением, или, говоря не столь возвышенным языком, не обладающим определенными аналитическими и дискурсивными навыками. Как и когда овладел этими навыками митрополит Иоанн?
Конечно, для своего описания многовековой тайной войны евреев против Христа, Церкви и России митрополит Иоанн что-то взял из конспирологического и метаисторического инструментария советских времен, на что указывает в своей статье Елена Волкова19. Но он опирался не только на ограниченный набор общих метаисторических пресуппозиций. Например, одна из них сводилась к тому, что Россия (или СССР) ответственна за судьбы всего мира и ведет все человечество к религиозному или секуляр-ному спасению, а поэтому ее ненавидят те, кто общего спасения не хочет, поскольку преследует свои узкие корыстные интересы. Другая пресуппозиция скорее относится к ряду механизмов интерпретации истории и называется телеологией. Согласно этому способу думать о прошлом и настоящем как Отечества, так и всего мира, любое историческое событие или явление оказывается органичным и необходимым элементом в разворачивании сценария истории человечества. На этом принципе построено большинство исторических гранд-нарративов, включая и советские. Но обычно такие повествования не предполагают обнаружения мистических смыслов происходящего с человеком и миром. Конечно, мы можем говорить, что советской философии истории, особенно в практическом ее применении, были свойственны почти религиозные идеи касательно мессианского потенциала пролетариата или советского народа, но подобное понимание исторических
событий обычно не предполагало раскрытия каких-то тайн. А для интересующих нас построений нужно раскрывать не просто тайны, а смыслы событий, недоступные пониманию самих их участников в силу того, что настоящие причины происходящего лежат не в материальном мире. Марксисты, как мы знаем, даже духовные явления стремятся объяснить материальными причинами, а представители советской партийной, интеллектуальной и артистической элиты, включая тех из них, кто входил в «русскую партию» и симпатизировал православию как атрибуту или даже основанию национальной идентичности, в большинстве своем не имели необходимых концептуальных и дискурсивных привычек.
Более или менее очевидно, что и митрополиту Иоанну, и его секретарю (в недавнем прошлом — члену коммунистической партии и советскому офицеру-подводнику) были знакомы скорее дискурс и аргументационная логика исторического материализма, чем православной историософии. Однако этими навыками, в отличие от митрополита Иоанна и Константина Душенова, обладали многие представители Русской православной церкви за рубежом, где не прерывалась связь с дореволюционной традицией «духовного осмысления истории», включая религиозную конспирологию, классиком которой является упоминавшийся Сергей Нилус.
Но проблема заключается в том, что митрополит Иоанн и его секретарь были почти не связаны с тем миром, где продолжалась традиция Нилуса и подобных ему писателей, то есть они были довольно далеки от представителей зарубежной церкви, о которых в своих ранних работах Иоанн отзывается как об абсолютных чужаках. Конечно, контакты у советской церкви с т. н. зарубежниками были, но этим в те годы занимались совершенно другие люди. Так что в идейном и дискурсивном багаже Иоанна из всего, что можно было использовать на момент развала советской системы был лишь позднесоветский государственный и бытовой антисемитизм, не предполагавший существования и разоблачения «тайны беззакония» и любых других тайн, помимо тайны государственной и тайных операций зарубежных секретных служб (ЦРУ, Моссад и пр.)
Откуда же навыки анализа исторических событий и процессов с точки зрения их духовного содержания, которое обычно сводилось к борьбе сил Света и Тьмы, у митрополита Иоанна? Отчасти это объясняется тем, что он мог быть знаком с дореволюционными изданиями вышеупомянутых книг Нилуса20. Во всяком случае, в своих постсоветских работах митрополит демонстрирует веру в то, что Протоколы не являются подлогом и все в мире происходит согласно планам их авторов. Но этого было явно мало для создания так называемой «Русской симфонии» — учения о смысле отечественной и мировой истории.
И здесь мы должны вернуться к роли Константина Душенова в создании теорий и текстов митрополита Иоанна. Возможно, он и не писал за своего владыку статей. Но именно он, по моему мнению, познакомил своего патрона с основными навыками интерпретации событий политической и социальной жизни в духе православной конспирологии и историософии, а также сообщил ему несколько важных фактов из отечественной истории, неизвестных советским людям, но активно обсуждавшихся в среде эмигрантов. Взял же он все это, вероятнее всего, непосредственно у членов Союза «Христианское возрождение», влиятельной в правых кругах православно-монархической организации (Душенов сотрудничал с ними в рамках Братства Царя-Мученика Николая II21). Первоначальное название упомянутого союза, учрежденного на I съезде в Москве 17 декабря 1988 года, было «Христианский Патриотический Союз» (ХПС). Он же, в свою очередь, был создан на основе инициативной группы «За духовное и биологическое спасение народа» (создана 23 июля 1988), председателем которой был старый православный диссидент, узник совести Владимир Осипов. Председателем ХПС был избран Осипов, в результате интриг вскоре отстраненный от руководства22. В начале 1990 г.
Осипов и оставшиеся ему верными члены ХПС создали новую структуру, в которой помимо Осипова важную роль играли публицист Вячеслав Демин и поэт Алексей Широпаев. Они имели тесные связи с наиболее антисоветски настроенной частью православной русской эмиграции и с 1988 года активно осваивали лексикон и идеологию радикальной конспирологической историософии и историографии. С мая 1990 г. они принимали активное участие в издании полуподпольной газеты «Земщина», которая пользовалась большой популярностью среди православных националистов и выходила до 1993-го (всего 97 номеров)23. Близким «Земщине» по идеологии и по составу авторов изданием был выходивший в 1990-1991 гг. альманах «Царь-колокол»24. Именно в «Земщине» и «Царь-колоколе» републиковались конспироло-гические материалы из эмигрантских и дореволюционных изданий. Например, в 1990 году в «Царь-колоколе» появилась книжка эмигранта Михаила Скарятина (Энеля) «Жертвоприношение», в которой приводятся материалы, широко используемые для доказательства ритуального характера убийства царской семьи. Эти сведения (вернее перевод-дешифровка загадочных знаков из подвала дома Ипатьева, в котором большевики убили семью последнего императора) потом активно использовались в конспирологи-ческих рассуждениях других православных националистов.
В воспоминаниях Вячеслава Демина описываются источники информации, которые сформировали идеологию будущих членов «Христианского возрождения». Вспоминая события 1988 года, он пишет:
Книги Нилуса и других запрещенных в советской стране контрреволюционных авторов православных убеждённых монархистов я нашёл у своего приятеля Вадима Кузнецова, которого однажды случайно встретил на Арбате. (...) В его доме, доверху забитом лампадным маслом, ладаном, свечами, редкими, историческими и современными фотографиями, иконами, и главное церковной и монархической литературой, которую он размножал на ксероксе большими тиражами, всегда было многолюдно. (...) Именно у него я впервые увидел копии икон Царственных Мучеников, прослав23. Шнирельман ВА. Колено Даново: Эсхатология и антисемитизм в современной России. С. 176-184.
ленных зарубежной Церковью в 1981-м и узнал много нового и таинственного о екатеринбургском злодеянии, которое, оказывается, носило ритуальный характер25.
Убийство семьи Николая II и поиски смысла мировой истории
История формирования нарратива о ритуальном убийстве царской семьи среди русских эмигрантов заслуживает отдельного исследования. Здесь я только укажу на то, что сложился он уже к началу 1920-х гг. и основывался на свидетельствах людей, которые, когда войска адмирала Колчака в 1918-1919 годах временно освободили Екатеринбург от большевиков, участвовали в расследовании этого преступления или были как-то информированы о нем (следователь Соколов, генерал Дитерихс, британский журналист Вильтон).
С этих свидетельств началось и создание истории о том, что убийство царя и его семьи было не просто бессудной политической казнью, но религиозным или квазирелигиозным ритуалом.
Дитерихс и Вильтон в общих чертах представили картину убийства царской семьи следующим образом. Будучи ритуалом, проведенным по правилам черной магии, казнь Николая II и его близких была совершена большевиками-евреями по указанию Германии, стремившейся уничтожить Россию. Главным доказательством причастности религиозных евреев к произошедшему были четыре непонятных знака, начертанные на стене комнаты, где произошел расстрел. Они были обнаружены в ходе следствия и позднее истолкованы как тайные каббалистические письмена, которые, согласно расшифровке уже упомянутого Энеля (М.В. Скарятин) 1925 г. следует читать так: «Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесен в жертву для разрушения Государства — о сем извещаются все народы»26.
Версия ритуального убийства закрепилась среди части православного эмигрантского сообщества, хотя и не стала общим местом в эмигрантской православной историографии. Так, ее несколько раз воспроизводили в своих проповедях видные иерархи РПЦЗ — например, Архиепископ Сиракузский и Троицкий Аверкий (Таушев) и Епископ Сиэтлийский Нектарий (Концевич). Важно, что в этом контексте ритуальное убийство получало новую, «духовную» трактовку и его значение возрастало до эсхатологических масштабов. При этом авторы этих нарративов настаивали на том, что видеть в казни царской семьи всего лишь событие политической истории легкомысленно и даже опасно.
Показательно, что архиепископ Аверкий назвал свою проповедь в печальную годовщину екатеринбургского расстрела «Религиозно-мистический смысл убиения царской семьи» (1972). Согласуясь с этим названием, он рассуждал:
...убиение Царской Семьи тоже не было обычным политическим актом, как убийства многих других монархов, президентов, министров и разных высокопоставленных лиц. Нет! Это убийство носило совершенно особый характер, о чем свидетельствует хотя бы надпись — каббалистическая надпись, обнаруженная на стенах подвала Ипатьевского дома, где совершено было это страшное убийство — убийство, имевшее чисто мистическое, а отнюдь не политическое значение и смысл.
Это убийство было продумано и организовано никем другим, как слугами грядущего Антихриста — теми продавшими свою душу сатане людьми, которые ведут самую напряженную подготовку к скорейшему воцарению в мире врага Христова — Антихриста. Они отлично понимали, что главное препятствие, стоявшее им на пути, это — Православная Царская Россия. А поэтому надо уничтожить Россию Православную, устроив на месте ее безбожное богоборческое государство, которое бы постепенно распространило свою власть над всем миром. А для скорейшего и вернейшего уничтожения России надо было уничтожить того, кто был живым символом ее — Царя Православного27.
Эта интерпретация событий 1918 года и стала основой и источником вдохновения для российской православной историософии конца 1980-х и начала 1990-х гг. Подобные идеи и, главное, методы вскрытия «духовных смыслов истории
