КОНФЛИКТНОЕ ПОВЕДЕНИЕ В СЕЛЬСКОМ СООБЩЕСТВЕ СИБИРИ: СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ И «КИРГИЗСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ» В УСЛОВИЯХ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX ВВ

УДК 93/94+338.981

РО!: 10.25206/2542-0488-2019-4-4-45-50

И. И. КРОТТ

Омский государственный педагогический университет, г. Омск

КОНФЛИКТНОЕ ПОВЕДЕНИЕ В СЕЛЬСКОМ СООБЩЕСТВЕ СИБИРИ: СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ И «КИРГИЗСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ» В УСЛОВИЯХ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ

КОНЦА Х1Х—НАЧАЛА XX вв._

В научной статье на основе репрезентативных источников рассматриваются вопросы конфликтного поведения между основными «пришлыми» социальными группами и автохтонным населением сибирского локального сообщества в конце Х1Х—начале XX вв. Автор раскрывает внешние и внутренние механизмы формирования стратегий поведения, контактов/конфликтов «киргизского населения» и сельских предпринимателей региона. В публикации делается вывод о том, что предприниматели в аграрной сфере и представители «местного» локального сообщества выступали носителями конфликтного сознания, специфика которого заключалась в осознании противоборствующими сторонами противоположности своих ценностей, интересов, целей и превращения их в мотивацию активности. Социально-политические и экономические перемены начала ХХ в. еще сильнее запутали и усложнили процесс взаимоотношений между «киргизским» населением и сельскохозяйственными предпринимателями.

Современная гуманитаристика характеризуется повышенным интересом научного сообщества к тематике социальных конфликтов. Это очень интересный и важный пласт междисциплинарных исследований, без которых невозможно понять поведенческие реакции и стратегии как социальных групп, отдельных личностей, так и специфику российского общества позднеимперского периода. Новая имперская история, как современная оптика исследования, с ее вниманием к национальным и региональным проблемам добавила актуальности исследовательским практикам в указанном проблемном поле. Обострение/усложнение национальных процессов на окраинах империи, а также формирование собственно русского национализма, актуализирует общественно-политический дискурс о «мире цивилизации» и «мире дикости», который постепенно наполняется новыми, в том числе этническими, территориальными, конфессиональными характеристиками.

В условиях междисциплинарных исследовательских практик и новых методологических дискурсов сибирская историческая наука демонстрирует практически полное единение в оценках переселенческого движения в Сибирь второй половины

Х1Х — начала XX вв., указывая на то, что включение/адаптация переселенцев-мигрантов в новый социокультурный контекст реализуется в ситуации потенциальной конфликтности. Эта ситуация характеризуется столкновениями старых стратегий и практик поведения с новыми ментальными представлениями, новыми нормами жизни пришлого и коренного населения окраины империи.

Необходимо признать, что Сибирь, как осваиваемая окраина империи, многими современными авторами характеризуется как «зона фронтира», территория особых социальных условий, где конфликт разворачивается в области взаимодействия культурных, социально-экономических и национальных отношений. Учитывая эти факторы, актуальным представляется рассмотрение конфликтных ситуаций между различными этническими группами в сельском сообществе региона.

Современное историческое исследование строится с учетом не только принципа междисципли-нарности, но и взаимодействия различных исследовательских направлений и историографических жанров. Поэтому в научной статье нами востребованы категории и методы «новой имперской истории», новой социальной истории, что отражает

изменение проблематики исследования, использования источниковой базы. Исследование представляет собой сочетание макроистории, позволяющей показать социальные группы в условиях конфликта, и микроистории, которая концентрирует внимание на ментальных установках и стратегиях поведения отдельных представителей социальных групп. Нам видится, что данная исследовательская оптика в итоге позволит показать сложную конфигурацию взаимодействия имперской власти и местных сообществ, систему и варианты контактов/конфликтов между имперской властью, сословными/социальными/национальными группами/сообществами в пространстве империи.

В период массового переселения, революции и Гражданской войны в Западной Сибири наблюдалось обострение межэтнических отношений между народами, проживавшими в регионе. Камнем преткновения автохтонного населения и основных социальных групп локального сообщества был земельный вопрос. По данным официальной статистики накануне Первой мировой войны коренные жители в Тобольской губернии составляли 4,6 % населения губернии, в Томской — 6,4 %, в Акмолинской области — более 30 %, а в Семипалатинской — свыше 60 % населения области [1, с. 514]. В последних двух регионах абсолютное большинство автохтонного населения, так называемых «инородцев», составляли киргизы (казахи).

Долгое время в отечественной историографии проблемам бытового национализма в региональном измерении не уделялось достаточного внимания. М. В. Шиловский впервые в современной литературе поднял вопрос о роли «бытового национализма русских крестьян», обострявшего межэтнические отношения в Сибири [2, с. 30]. При этом отметим, что подавляющая часть русских крестьян переселенцев в Сибири самоидентифицировали себя как по социальному статусу — «я крестьянин», так и по религиозной принадлежности — «я православный». В сибирской деревне самоидентификация по этнической принадлежности — «я русский», была крайне редким явлением [3, с. 296]. Да и этническое сознание аборигенных народов Сибири в этот период также находилось в стадии формирования, поэтому в русском языке они все назывались «инородцами» [3, с. 296].

Важно заметить, что особенность Сибири, как и многих других окраин Российской империи, выражалась в том, что здесь формировался и функционировал переселенческий социум [4, с. 14]. При этом современники событий неоднократно подчеркивали, что в сибирской деревне наблюдается деление крестьянского мира на составные части, то есть имеется своеобразная граница между переселенческим («российским») и старожильческим («сибирским») сообществами [4, с. 16; 5, с. 246].

В Западной Сибири достаточно сложные межэтнические отношения, зачастую конфликтного характера, наблюдались между разными социальными сообществами, в том числе между «киргизским население» и сельскими предпринимателями. В связи с этим в центре нашего внимания находится сложная конфигурация механизмов формирования стратегий поведения, контактов/конфликтов этих социальных/национальных сообществ в условиях социокультурных и экономических изменений регионального пространства империи.

Процесс формирования сельскохозяйственного предпринимательства в Западной Сибири

во многом был связан с колонизацией окраины империи. Правительственная переселенческая политика, строительство Сибирской железной дороги «открыли» Сибирь для миллионов российских крестьян. В огромном миграционном крестьянском потоке из Новороссии, Крыма и других районов Европейской части империи направлялись в Сибирь и сельскохозяйственные предприниматели. В регион их влекла земля — основной ресурс сельского хозяйства, которую можно было приобрести или взять в аренду на длительный срок по «мизерным», в отличие от Европейской России, ценам [6, с. 70 — 153, 209-225].

Сибирская периодическая печать конца XIX-начала XX вв. пестрила публикациями, указывающими на широкое распространение в области сельскохозяйственного производства «капиталов», «знаний и предприимчивости» [7-9]. Более того, в указанных изданиях особо подчеркивается, что сельскими предпринимателями были «крупные сельские хозяева из пределов Европейской России» [8, с. 2-3], «вездесущие во всех русских степях тавричане, херсонцы и кубанцы — тип разбогатевших крестьян, подражающих во многом колонистам-немцам» [10, с. 2]. Следует отметить, что и сами «колонисты-немцы» составляли значительную часть предпринимательского сообщества региона [10, с. 2].

Особенности сибирского переселенческого социума предопределили формирование на локальном уровне в отношении сельских предпринимателей бинарной пары «мы - они», «свои - чужие». В этом контексте интересно заметить, что увеличение в Сибири в начале XX столетия «пришлого» населения, то есть переселенцев, и порожденное миграциями землеустройство, безусловно, у «местных сибиряков» вызывало недовольство, чувство опасения за свой «мир» и, соответственно, усиливало их единство, защиту традиций, своего «Мы» [4, с. 19].

Ситуация осложнялась тем, что массовые переселения на рубеже XIX-XX вв. породили ситуацию фронтира и своеобразного противостояния между переселенцами, которых поддерживало государство, и аборигенными этносами юга Сибири [11, с. 69]. Дело в том, что, стимулируя переселения на окраину империи, российское правительство вынуждено было ограничивать землевладение и землепользование коренных народов. В результате в фокус внимания власти попала та часть земли, которая принадлежала коренным народам на основе обычного права, но официально считалась государственной [12, с. 141-142]. Более того, в перспективных планах имперской администрации будущее «инородцев» виделось в православии и переводе их на оседлый образ жизни. Посетившие Степной край в 1910 г. П. А. Столыпин и А. В. Кривошеин утверждали: «Киргизы не могут вечно оставаться кочевниками, если они только способны к культуре. Опыт последних лет свидетельствует о их способности перейти к земледельческому быту и показывает, что русское переселение в степь, связанное с неизбежным сокращением площади кочевания, служит к тому могущественным и пока единственным побудителем. Поэтому ревниво оберегать киргизскую степь и кочевое хозяйство на черноземе от прихода сюда русского земледельца было бы во всех отношениях ошибочно, даже по отношению к самим киргизам» [13, с. 89].

Культурная «разница» между переселенцами, независимо новоселы это или старожилы, и «киргизским населением» позволяла первым смотреть сверху вниз на вторых. «Обмануть киргиза, подстрелить его — самое обыкновенное для переселенца дело», — отмечал современник Е. Шмурло [14, с. 63]. В Сибири переселенцев постоянно пугало соседство «азиата», в их представлении киргизы — это «орда», «нехристи», «собаки» [15, с. 297 — 298]. «Русский крестьянин, — указывал профессор Г. К. Гинс, — в массе, даже не хочет считать за человека дикого номада («у него не душа, а пар»), и пока номад не станет таким же, как он, «человеком» по своим привычкам и потребностям (что во многих частях степи уже произошло), до тех пор идет процесс внутренней глухой борьбы» [16, с. 28]. Не случайно у киргизского населения региона в результате подобных отношений на уровне устных преданий появилась пословица: «Увидишь друга русского — держи камень за пазухой» [17, с. 50].

Под напором переселений нарушилось шаткое равновесие в локальном сообществе между этносами и началось их противостояние [11, с. 69]. В этой ситуации практически все категории сибирского сельского населения, независимо от национальной принадлежности и имущественного положения, стремились в процессе землеустроительных работ начала ХХ столетия, а позже и в ходе революции, Гражданской войны получить или сохранить за собой как можно больше земли. Такая стратегия поведения объясняется тем, что они связывали свои надежды на «лучшую жизнь», прежде всего, с наличием в избытке пригодных для земледелия угодий. В этой логике, ситуация сокращения наделов ими воспринималась как вполне реальная угроза их благополучию, поэтому она и вызывала естественное противодействие всего сельского мира вне зависимости от социальной, конфессиональной или национальной принадлежности.

При этом важно заметить, что в традиционном обществе, а сибирское общество до строительства Транссибирской железнодорожной магистрали и «демографической инженерии» было именно таковым, нет места для чужих. Как только появляется чужой, конфликт неизбежен, так как «пришелец» активирует конфликтогенные факторы: внешний, проявляющийся в несходстве стереотипов поведения, и внутренний, затрагивающий эмоционально-психологическую структуру личности. «Монохромное» видение мира, характерное для традиционализма, позволяет в качестве чужака рассматривать любого, кто, так или иначе, «разрушает установленный порядок», отличается от принятого стандарта поведения или мышления [18]. Переселенцы из Европейской России (крестьяне, сельские предприниматели и др.), то есть «пришлые элементы», как раз и играли роль таких чужаков, которые несли перемены социокультурного характера, изменяя сибирскую повседневную реальность [19].

В связи с этим еще в дореволюционный период, киргизы активно пытались сохранить свои кочевые угодья. Изъятие земель, как отмечали имперские эксперты, порождало у «киргизского населения» «полную неуверенность в завтрашнем дне и из года в год растущее недовольство русскими властям» [20, с. 91, 92]. Так, земельный вопрос стал одной из причин восстания 1916 г. киргизского населения в Акмолинском, Атбасарском, Зайсанском, Павлодарском, Семипалатинском и Усть-Каменогорском уездах [2, с. 30]. Восстание имело ярко выраженную антирусскую направленность и сопровождалось вооруженным столкновением с правительственными

войсками и полицией [21, с. 154—156]. В отчете жандармов о настроениях населения в Акмолинской области за октябрь 1916 г. прямо говорится об антирусских настроениях киргизской массы в регионе: «Тревожные настроения среди крестьян, соприкасающихся с киргизскими волостями, продолжает наблюдаться, так как непокорные киргизы представляют из себя массы, враждебно настроенные против русских властей и вообще против всех русских, и продолжают иногда делать набеги на отдельные хутора» [22].

Революционные события 1917 г. еще более запутали ситуацию в Сибири. Сельское население восприняло «свободу», как «произвол», «вседозволенность», прежние моральные и юридические поведенческие ограничения стали утрачивать свою силу [23, с. 80]. Именно отсюда берут свое начало беззаконность, самоуправство, расправа и самосуд, явления, широко распространенные в революционную эпоху. Для сибирского сельского сообщества, которое ждало от революции земли, были характерны бесчинства, пренебрежительное отношение к инородцам в целом, в том числе и к киргизам, которые считались «лентяями», так как «земли не пашут», «сами не сеют хлеб, а пользуются чужим трудом» [3, с. 297; 24].

Подобное восприятие наступившей «воли» и негативное отношение к соседям сложилось и у киргиза. Они считали, что земельные угодья, которые принадлежали в прошлом их предкам, должны быть им возвращены. В этот период сибирская периодика публиковала массу сообщений с разных локаций Степного края о насилии над русским населением. При этом основной причиной такого поведения был земельный вопрос [3, с. 297 — 298].

Уже в условиях Гражданской войны в первой половине 1918 г. неоднократному грабежу со стороны киргизского населения были подвергнуты предпринимательские хозяйства региона. Министерство продовольствия Временного Сибирского правительства зафиксировало с февраля по июнь 1918 г. многочисленные факты кражи сена, племенного скота, разнообразного инвентаря и имущества в хозяйствах арендаторов земель Сибирского казачьего войска [25]. Помощник управляющего министерства продовольствия в своем докладе министру земледелия от 9 июля 1918 г. приводил многочисленные примеры грабежа киргизами таких хозяйств. Последним были отмечены как разграбленные владения Пархоменко, Подлесного, Нестерова, Луценко и др. Указанные хозяйства находились в основном в Павлодарском и Семипалатинском уездах Акмолинской области. Отметим, как было замечено в источнике, киргизы не только грабили имущество и скот, но и избивали сторожей, прибегали к пыткам и убийству лиц, препятствующих насилию и правонарушениям. Следует подчеркнуть, что именно эти и подобные хозяйства «являлись незаменимым источником, из которого население Сибирского края черпает и будет черпать племенной материал для улучшения продуктивности своего малокультурного скота, молочная и мясная производительность которого так низка и так нуждается в быстром ее повышении» [25, 26].

Таким образом, в Западной Сибири в изучаемый период формировались конфликтные модели поведения между «пришлым» сельским населением и проживающими в регионе инородцами. В этой связи, применительно к переселенческому сибирскому пространству, конфликт разворачивался

в области социокультурного взаимодействия и экономических отношений. Представители местного населения и сельские предприниматели в условиях трансформации сибирских реалий выступали в регионе носителями конфликтного сознания. Специфика конфликтного сознания заключалась в осознании противоборствующими сторонами противоположности своих ценностей, интересов, целей и превращения их в мотивацию активности. Сельскохозяйственным предпринимателям были характерны идеи, ценности, нормы, отличные от существующих в рамках культуры «дожелез-нодорожного» сибирского общества и ситуации, связанной с «переселенческой революцией». Приехавшим в регион предпринимателям, в том числе и в аграрной сфере, были характерны новые ментальные представления. Поэтому они и начали своеобразную «борьбу» за ценности и имели претензии на определенный экономический и социокультурный статус. Отмеченные нами факторы конфликтности ответственны лишь за общую логическую схему, в рамках которой выстраивались взаимоотношения между ними.

При этом необходимо подчеркнуть, что без учета национальных аспектов невозможно понять ценностную структуру сознания, менталитет, поведенческие реакции и стратегии социальных групп сибирского общества.

Библиографический список

КРотт иван иванович, кандидат исторических

наук, доцент (Россия), врио ректора.

БРНЧ-код: 8764-8293

ЛиШогГО (РИНЦ): 357113

Адрес для переписки: ivkrott@mail.ru

Для цитирования

Кротт И. И. Конфликтное поведение в сельском сообществе Сибири: сельскохозяйственные предприниматели и «киргизское население» в условиях социокультурных трансформаций конца XIX — начала XX вв. // Омский научный вестник. Сер. Общество. История. Современность. 2019. Т. 4, № 4. С. 45-50. БОН 10.25206/2542-0488-2019-4-4-45-50.

Статья поступила в редакцию 14.10.2019 г. © и. и. Кротт

UDC 93/94+338.981

DOI: 10.25206/2542-0488-2019-4-4-45-50

I. I. KROTT

Omsk State Pedagogical University, Omsk, Russia

CONFLICT BEHAVIOR

IN THE RURAL COMMUNITY OF SIBERIA:

AGRICULTURAL ENTREPRENEURS

AND «KYRGYZ POPULATION»

IN CONTEXT OF SOCIO-CULTURAL

TRANSFORMATIONS

OF LATE XIX—EARLY XX CENTURIES

In the scientific article based on representative sources, issues of conflict behavior between the main «newcomers» social groups and the autochthonous population of the Siberian local community in the late XIX—early XX centuries are considered. The author reveals the external and internal mechanisms for the formation of behavioral strategies, contacts/conflicts of the «Kyrgyz population» and rural entrepreneurs in the region. The publication concludes that entrepreneurs in the agrarian sector and representatives of the «local» community acted as carriers of conflict consciousness, the specificity of which was the warring parties to recognize the opposite of their values, interests, goals and turn them into a motivation for activity. Socio-political and economic changes of the early twentieth century were further gotten confused and complicated the process of relations between the «Kyrgyz» population and agricultural entrepreneurs.

References

Turkestanskom kraye i v Sibiri [Land for horse breeding and cattle breeding in Asian Russia: a reference book for people wishing to rent livestock breeders in the steppe regions, Turkestan region and Siberia]. St. Petersburg, 1913. 459 p. (In Russ.).

by P. A. Stolypin and A. V. Krivoshein]. St. Petersburg., 1911. 170 p. (In Russ.).

uprising of 1916 in Kazakhstan (causes, character, driving forces)]. Alma-Ata: Nauka Publ., 1977. 164 p. (In Russ.).

KROTT Ivan Ivanovich, Candidate of Historical Sciences, Associate Professor, Interim Rector. SPIN-code: 8764-8293 AuthorID (RSCI): 357113

Address for correspondence: ivkrott@mail.ru For citation

Krott I. I. Conflict behavior in rural community of Siberia: agricultural entrepreneurs and «Kyrgyz population» in context of socio-cultural transformations of late XIX — early XX centuries // Omsk Scientific Bulletin. Series Society. History. Modernity. 2019. Vol. 4, no. 4. P. 45-50. DOI: 10.25206/2542-0488-2019-4-4-45-50.

Received 14 October 2019. © I. I. Krott