УДК 94(470)
ИНКОРПОРАЦИЯ МУСУЛЬМАНСКИХ ИНСТИТУТОВ ВО ВЛАСТНУЮ СТРУКТУРУ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ И ПОСТ-ОРДЫНСКИХ ГОСУДАРСТВ
Роман Почекаев
Национальный исследовательский университет
«Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге,
кафедра теории и истории права и государства,
E-mail: ropot@mail.ru
В статье рассматриваются основные направления и механизмы инкорпорации мусульманских административных и правовых институтов в Улусе Джучи. Поскольку это государство включало регионы, в которых уже давно были распространены мусульманские традиции, отдельные проявления влияния ислама в государственной и правовой жизни Золотой Орды имели место уже на начальном этапе ее существования. Однако лишь после официального принятия ислама в качестве государственной религии ханом Узбеком 1320-е гг. мусульманские государственные и юридические институты становятся неотъемлемой частью политико-правовой системы Улуса Джучи, и их значение все более усиливалось по мере кризиса имперской государственности и права, начавшегося после распада Монгольской империи, а затем и ее наследников-государств Чингизидов. Соответственно, в пост-ордынских государствах роль ислама и мусульманских политико-правовых традиций стала еще значительнее.
Влияние мусульманских институтов в политической и правовой жизни Золотой Орды и пост-ордынских государств анализируется по ряду аспектов: участие представителей мусульманской администрации в осуществлении исполнительной власти (в т.ч. в сборе налогов), включение мусульманских судей-кади в судебную систему Улуса Джучи наравне с судьями-дзаргучи и постепенное вытеснение первыми последних, включение влиятельных представителей мусульманского духовенства в число участников курултая по избранию ханов и дополнение церемонии интронизации клятвой на Коране, активное участие мусульманских священнослужителей в дипломатической деятельности, а также в переговорах между соперничающими претендентами на трон в самих джучидских государствах.
Рост влияние ислама и мусульманского духовенства в поздней Золотой Орде и пост-ордынских государствах, несомненно, объясняется, с одной стороны, кризисом монгольской имперской государственности и права, а также и тем, что ряд государств - наследников Золотой Орды образовался на территориях, в которых существовала развитая городская (и, следовательно, мусульманская) культура, носители которой из числа влиятельных и авторитетных представителей духовенства в силу своей образованности и
авторитет среди местного населения не только обладали политическим значением в том или ином государстве, но и имели возможность внедрять мусульманские институты в систему власти, управления и правового регулирования джучидских государств.
Обращение хана Узбека в ислам и объявление ислама официальной религией Золотой Орды, до недавнего времени не вызывали сомнения исследователей. Однако в течение последних лет появился целый ряд работ, авторы которых (Д. Де Виз, В.П. Костюков и в особенности А.Г. Юрченко) выказали критическое отношение к этим источникам, которые они характеризуют либо как отражение устных мусульманских преданий, либо как выдачу мусульманскими историками желаемого за действительное [см. подробнее: 11; 27; 28; 30]. Между тем, на тот факт, что ислам официально был объявлен государственной религией Золотой Орды, проявился по целому ряду аспектов развития этого государства. В настоящей работе мы намерены проанализировать такое следствие провозглашения ислама в качестве официальной религии Золотой Орды как интеграция мусульманских институтов в систему золотоордынской государственной власти, а также проанализировать какие последствия эта интеграция имела в пост-ордынских тюрко-татарских государствах.
Безусловно, в отношении Золотой Орды многие построения могут быть сочтены гипотетичными - из-за недостатка собственно зо-лотоордынских источников: официальных актов золотоордынского происхождения сохранилось всего несколько десятков, да и то многие из них - исключительно в русских и западноевропейских переводах; исторических же сочинений золотоордынского времени до нас вообще не дошло. Объективность же иностранных исторических сочинений - в первую очередь, арабских - подверглась небезосновательной критике со стороны исследователей. Тем не менее, анализ и этого ограниченного круга источников позволяет сделать некоторые выводы с помощью использования историко-правового подхода, т.е. юридического анализа сохранившихся правовых актов, документов неюридического характера, а также прослеживания эволюции изучаемых государственных и правовых институтов.
Считаем целесообразным проследить эту интеграцию по ряду направлений.
Во-первых, речь пойдет о включении представителей мусульманской администрации в систему исполнительной власти. На наш взгляд, наиболее ярко эта тенденция нашла отражение в участии мусульманских чиновников в сборе государственных налогов. Оно подтверждается содержанием ханских ярлыков, дошедших до нас в оригинале, т.е. на тюркском языке, а не в русском или европейских переводах - ярлыке Токтамыша Бек-хаджи (1380 или 1381 г.), ярлыке Тимур-Кутлуга (1398 г.) и ярлыке Улуг-Мухаммада Туглу-баю и Хызру (1420 г.). Ярлыки являются тарханными, т.е. освобождают лиц, которым пожалованы, от уплаты всех или части государственных налогов. В числе адресатов, т.е. чиновников, которым приказано не брать налоги с пожалованных лиц, фигурируют представители мусульманской администрации - казии, муфтии, шейхи, суфии ипр. [см.: 6, с. 3; 18, с. 20-21; 31, 8. 106].
Несомненно, в данном случае речь идет не о мусульманских налогах и сборах в пользу общины: эти налоги не взимались официальными ордынскими властями, следовательно, они не могли запретить или, напротив, предписать их взимание мусульманскими чиновниками. Соответственно, по всей видимости, имеются в виду именно установленные государством налоги с населения, проживающего в мусульманских городах и регионах страны. И если ранее они взимались специальными ханскими чиновниками, то после принятия ислама функции по их сбору были переданы представителям местной мусульманской администрации. В связи с этим нельзя не отметить, что малочисленность дошедших до нас джучидских официальных актов (равно как и полное отсутствие других аутентичных источников) не позволяет установить, имела ли эта тенденция место уже при первых джучидских ханах-мусульманах - Узбеке и Джанибеке. Косвенные сведения иностранных летописных источников позволяют предположить, что уже Джанибек мог привлекать мусульманских чиновников к отправлению официальных административных функций, включая и сбор налогов [см., напр.: 19, с. 128]. Ранний из ярлыков, в котором эти функции формально зафиксированы за мусульманскими чиновниками, ярлык Токтамыша 1380/1381 г., в принципе, не дает оснований для заключения о том, что именно при этом хане представители мусульманской администрации впервые были привлечены к такой деятельности. Следовательно, есть все основания полагать, что такая практика могла датироваться, по меньшей мере, 1350-ми годами [ср.: 24, с. 211-212].
Конечно же, одной из причин стало официальное принятие ислама Улусом Джучи. Другой же причиной могло стать то, что вследствие междоусобиц 1360-1370-х гг. («Замятни великой») в Золотой Орде была существенно разрушена система административного управления, уменьшился штат квалифицированных чиновников. Так что, передача функций имперских налоговых чиновников мусульманским могла в какой-то степени стать и вынужденной мерой -хотя и органично вписывавшейся в политику дальнейшего распространения и упрочения ислама в Золотой Орде. Несомненно, авторитет представителей мусульманского духовенства, традиционно обладавшего властью над исламским населением золотоордынских городов и областей, обуславливал эффективность действий по сбору налогов с соответствующей части ханских подданных.
Эта практика впоследствии сохранялась и в пост-ордынских государствах - в частности, в Крымском и Казанском ханствах XV-XVI вв. Среди адресатов тарханных ярлыков фигурируют представители духовенства, например, в ярлыках крымских ханов Хаджи-Гирея (1453) [12, с. 114; 13, с. 189; 31, 8. 112], Менгли-Гирея (1467) [30, 8. 115], Саадат-Гирея (1523) [6, с. 5], казанского хана Сахиб-Гирея [5; 16, с. 108-109; 31, 8. 130]. Несомненно, эта практика свидетельствует не только о правопреемстве ханов этих государств от своих золотоордынских предшественников, но и о том, что ислам в них занимал, пожалуй, даже более сильные позиции, чем в Золотой Орде: на территории Казанского ханства еще со времен Волжской Булга-рии, в Крымском же ханстве - в силу значительного влияния Османской империи и ее духовенства.
Интересно отметить, что в крымских ханских ярлыках конца XVI-XVII вв. элемент адресата фактически вообще исчезает - в т.ч. и упоминание представителей мусульманского чиновничества и духовенства [см., напр.: 20, с. 30-39]. По мнению М.А. Усманова, это было связано с «кодифицированием» обращения в ярлыках, с чем можно согласиться: с этого времени ханские ярлыки вносились в так называемые кади-аскерские тетради (сакки), что обусловило отсутствие в них ряда элементов, необходимых при издании ярлыков в качестве отдельных указов [24, с. 207, 270]. Естественно, это не означает, что мусульманское чиновничество было отстранено от своих административных обязанностей - напротив, именно к нему они с этого времени переходят практически в полном объеме. В тех же государствах, в которых практика издания отдельных ярлыков сохранилась, сохранилось и обращение в тарханных ярлыках к представителям мусульманского духовенства и чиновничества - так, сейиды и кади упоминаются, например, в ярлыках гораздо более поздних потомков золотоордынских ханов - среднеазиатских монархов, в частности, хивинских ханов XVII-XVIII в. [29, р. 12; 32, р. 12-15], являвшихся потомками Шибана б. Джучи.
Другим направлением инкорпорации мусульманского духовенства в систему власти и управления в Золотой Орде стало привлечение мусульманских судей - кади к участию в рассмотрении дел при центральной и региональной администрации. Конечно же, в мусульманских регионах Улуса Джучи кади действовали и до образования этого государства, и в нем до официального принятия ислама, однако их деятельность осуществлялась в рамках «политики невмешательства» золотоордынских властей в дела отдельных регионов. После же принятия ислама в качестве официальной религии кади занимают место в судебной системе Золотой Орды наравне с имперскими судьями-дзаргучи, о чем сообщают иностранные свидетели. В
частности, францисканец Иоганка Венгр в послании генералу своего ордена пишет о наличии в Башкирии как «татар, судей..., исполненных несторианской ереси», так и «зараженных сарацинским заблуждением» [1, с. 92]. Еще более известно сообщение Ибн Баттуты о суде при наместнике Хорезма Кутлуг-Тимуре, который ежедневно осуществляли в его дворце дзаргучи и кади, садившиеся друг напротив друга, что позволяло тяжущимся самим выбирать себе суд, который, по их мнению, мог более справедливо решить их дело [8, с. 76].
В этом сообщении обращает на себя внимание пребывание кади именно при дворе правителя, что, на наш взгляд, свидетельствует об их включении в официальную судебную систему Золотой Орды. Известно, что в мусульманских государствах Ближнего Востока (в первую очередь, в Арабском халифате) судьи-кади осуществляли свои обязанности не при дворе правителей-эмиров, а имели собственную резиденцию. Это было связано с тем, что эмир, как правило, управлял регионом в целом, тогда как кади, наравне с судебной функцией являлся и фактическим градоначальником. В крупных же городах (например, Багдаде) собственные кади имелись в разных частях города и даже отдельных кварталах [4, с. 272-274; 14, с. 23]. В мусульманских же государствах Средней Азии кади осуществляли судебную функцию как раз при дворе правителей, располагаясь в специальных залах их дворцов-резиденций. Это подтверждается как сообщениями современников [15, с. 36], так и результатами раскопок [3, с. 41].
Казалось бы, золотоордынские монархи следовали среднеазиатской мусульманской государственно-правовой традиции, размещая кади в своих резиденциях. Однако археологические данные позволяют сделать вывод, что и в Монгольской империи и ее улусах действовал тот же принцип: чиновники (в т.ч. и судейские) размещались в резиденции правителей [см., напр.: 7, с. 49-50]. Таким образом, не приходится сомневаться, что осуществление кади своих функций при дворе глав ордынской администрации наравне с дзаргучи наглядно свидетельствует об их интеграции в официальную судебную систему Золотой Орды.
В дальнейшем, по мере ослабления имперской административной традиции, роль судей-кади только возрастала, что можно увидеть на примере Крымского ханства. Прежде всего, вышеупомянутый факт внесения ханских волеизъявлений в кади-аскерские саки (вместо издания отдельных ярлыков) свидетельствует о возрастании роли мусульманских законоведов-практиков, в т.ч. и в государственной деятельности [24, с. 211]1. Кроме того, любые попытки ханов
Еще одним важным показателем инкорпорации мусульманских институтов в систему власти Золотой Орды стало официальное включение влиятельных представителей духовенства в число участников курултая , на которых, в т.ч. избирались ханы. И если в XIII -первой половине XIV в. попытки заставить ханов-Чингизидов клясться на Коране являлись до определенной степени экзотикой [см., напр.: 19, с. 16 (прим. 4)], то в поздней Золотой Орде и в особенности в пост-ордынских государствах (в частности, в Казанском, Касимовском и Бухарском ханствах XVI в.) это была уже стандартная процедура [см.: 2, с. 29; 9, с. 84; 22, с. 198; 25, с. 676].
Став же участниками политической жизни, представители мусульманского духовенства начали играть важную роль и во внешнеполитической деятельности, став, по сути, высокопоставленными дипломатами джучидских ханов. Первые такие единичные примеры известны, впрочем, еще со времен хана Узбека, однако в дальнейшем дипломатическая деятельность мусульманского духовенства стала более регулярной. На протяжении истории всех пост-ордынских государств влиятельные сейиды и мусульманские богословы неоднократно и сами отправлялись в иностранные государства с дипломатическими миссиями, и даже от собственного имени направляли послания иностранным государям. Правда, во многих случаях это было связано не только с их высоким авторитетом в государстве, но и с тем, что они, в отличие от большинства царевичей и представителей племенной аристократии, были грамотными и образованными людьми и умели эффективно вести переговоры [см.: 9, с. 190-192; 23, с. 571]. При этом далеко не всегда дипломатические переговоры осуществлялись именно с представителями других, зарубежных государств - порой представители духовенства использовали свой авторитет, чтобы установить мир и порядок в собственном государстве. Например, в середине XVI в. в вышеупомянутом Бухарском ханстве джуйбарские ходжи активно участвовали в междоусобицах членов правящей династии Шайбанидов (потомков Шибана, сына Джу-чи), выдвигая обоснования поддержки одних из них в ущерб другим
изъявления по поводу принадлежавшего им имущества (дарственные и пр.) [см.: 10, с. 31 (№ 86), с. 86 (№ 275)].
и выступая посредниками между враждующими родственниками-султанами при обсуждении условий заключения мира [2, с. 27-28].
Таким образом, можно отметить, что постепенное вовлечение представителей мусульманского духовенства во властную деятельность (начавшееся с довольно нейтрального привлечения писцов-кятибов) было весьма сложным и разносторонним процессом. Объясняется оно, во-первых, влиянием ислама и мусульманского духовенства в целом - во многом благодаря городской инфраструктуре, наиболее широко развитой именно в мусульманских регионах Золотой Орды и пост-ордынских государств. Это подтверждается, в частности и на примере Казахстана - еще одного пост-ордынского государства: его урбанизированные регионы (в частности, присырдарь-инские города), связанные с оседлой культурой Средней Азии оказались в большей степени исламизированы (в т.ч. и в политико-правовой сфере), чем северные и западные, т.е. территория Среднего и Младшего жузов. И в то время, как в кочевых районах Казахского ханства преобладало «ханское» и обычное право, в городах ханы назначали мусульманских судей-кади [26, № 1, с. 82]. Во-вторых, рост политического и правового значения ислама и мусульманских представителей власти связан с кризисом имперской системы управления и необходимостью замены ее другим, не менее эффективным административным аппаратом. Представители мусульманского духовенства в силу своего признания и высокого авторитета среди населения (на основе давних традиций), могли, таким образом, успешно осуществлять властные полномочия без изыскивания дополнительных средств их легитимации.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
B.А. Гордлевскому к его семидесятилетию. Сборник статей. М., 1953.
C. 187-195.
Дата поступления статьи
Сведения об авторе: Почекаев Роман Юлианович - кандидат юридических наук, доцент, профессор, заведующий кафедрой теории и истории права и государства, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге (198099, ул. Промышленная, 17, Санкт-Петербург, Российская Федерация).
Для цитирования: Почекаев Р.Ю. Инкорпорация мусульманских институтов во властную структуру Золотой Орды и пост-ордынских государств // Золотоордынское обозрение. 2016. № 1. С. 115-127.
INCORPORATION OF ISLAMIC INSTITUTIONS
INTO POLITICAL STRUCTURE OF THE GOLDEN HORDE
AND POST-GOLDEN HORDE STATES
Roman Pochekaev
National Research University «Higher School of Economics» St. Petersburg, Department of Theory and History of Law and State,
E-mail: opot@mail.ru
The article is dedicated to basic directions and mechanisms of incorporation of Islamic administrative and legal institutions into the Jochid Ulus. As this state
included regions with well developed Islamic traditions, individual manifestations of influence of Islam on political and legal realities of the Golden Horde took place since the first stage of existing of this state. However, only after official conversion of the Jochid ulus to Islam during the reign of Uzbek Khan (in the 1320s) Islamic political and juridical institutions became an integral part of state and legal structure of the Golden Horde. Their role substantially increased in the time of crisis of imperial state and legal system after disintegration of the Mongol Empire and then of its successors, the Chinggisid states.
Influence of Islamic institutions on political and legal relations of the Golden Horde and post-Golden Horde states became apparent in different aspects. At first, it was participation of representatives of Islamic administration in executive power including tax collection: such functions of them are confirmed by yarliks of khans of the Golden Horde, as well as of the Crimean and Kazan khanates. Secondly, Islamic judges, the qadis were integrated into court system of the Golden Horde and later, within the post-Golden Horde states, they even ousted imperial judges, the jarguchis. Third, powerful representatives of Islamic clergy became participants of qurultays, where the khans were elected, and the ceremony of enthronement was supplemented by the oath of a new khan on Koran under their influence. At last, Islamic clergymen participated actively in diplomatic activity of the post-Golden Horde states and acted as mediators between rivals who pretended for the throne in the Jochid states.
No doubts, the rise of influence of Islam and Islamic clergy in political and legal life of the later Golden Horde and post-Golden Horde states could be explained, from one side, by the crisis of the Mongol state and legal system. Besides that, some of the post-Golden Horde states arose on territories with well-developed urban (i.e. Islamic) culture, and their representatives, who were well-educated and had indisputable authority over local population, not only acquired the political influence in the Jochid states but also got an opportunity to integrate Islamic institutions into the state and legal system of these states.
REFERENCES
Received November 20, 2015
About the author: Pochekaev Roman Yulianovich - Cand. Sci. (Jurisprudence), Associate Professor, Professor, Head of the Department of Theory and History of Law and State, National Research University «Higher School of Economics» St. Petersburg (17 Promyshlennaya Str., St. Petersburg 198099, Russian Federation).
For citation: Pochekaev R.Yu. Incorporation of Islamic Institutions into Political Structure of the Golden Horde and post-Golden Horde States. Golden Horde Review, 2016, no. 1, pp. 115-127.