Роман Э. Канетти «Ослепление». Масштаб женского литературного типа

Роман Э.Канетти «Ослепление».

Масштаб женского литературного типа

Э.А. Радаева

Таковы уж женщины. Вообще-то она не такая. Но бывают же

исключения.

Э.Канетти. Ослепление. [1]

Иногда в каком-либо художественном произведении можно встретить такой типаж, который широким жестом перечеркивает весь прежний читательский опыт общения с персонажами мировой литературы. Но это лишь первое впечатление, так как, в конечном итоге, соответствующий типаж, в конечном итоге, не заслоняет, а вбирает в себя, не дифференцируя, элементы предыдущего опыта, и тогда перед читателем может предстать колосс, столь приковывающий воображение, что далее уже трудно найти где-либо образ, на который не падала бы его тень. Гротеск? - да. Карикатура? - увы. Модель! В данной статье речь пойдет о модели вселенской Женщины.

Но вначале следует уточнить, насколько уместно здесь употребление такого литературоведческого понятия, как «образ» или «собирательный образ». Мы привыкли обозначать этим словом относительно узкую группу лиц: петербургское дворянство, немецкое бюргерство, женские образы и т.д. В истории литературы женские образы всегда рассматривались как особая статья. Выведенные на страницах бессмертных шедевров героини Шекспира, Флобера, Л.Толстого, И.С.Тургенева и др. подчас становились критерием мастерства писателя. Леди Макбет, «тургеневская девушка», Анна Каренина и госпожа Бовари - их реалистичность определяется гармоничным соотношением общего и индивидуального. Каждая из них - носительница той или иной доминанты женской психологии.

Однако... открыв роман Э.Канетти «Ослепление», читатель вскоре начинает понимать, что все те яркие и широкие натуры - трагически-искренние, страстные, глубоко и самозабвенно любящие, готовые возложить любые жертвы на алтарь своей любви, прекрасные и источающие флюиды чарующей женственности - растворяются здесь в одном образе - твердолобопрямолинейной, похотливой, алчной, танкоподобной в реализации своего либидо, внешне безобразной, но убежденной в своей привлекательности и желанности «бабы» (как называют ее собственный муж и любовник) Терезы Крумбхольц. Самая близкая ассоциация, возникающая при знакомстве с данной героиней - свифтовская самка йеху. Но и она - лишь очень скупой эскиз Терезы из романа Э.Канетти. При всем том данная «фигура» вообще лишена чего бы то ни было общечеловеческого. Это не просто Женщина, но, скорее, символ сугубо женского начала как такового. Исследуя столь замысловатое явление, как Тереза, выясняется одно: автору «Ослепления» удалось создать универсальную женскую модель - конструкцию настолько цельную и органичную, что масса других женских образов из знакомых нам произведений покажется лишь пучком хилых ветвей от этого зрелого, роскошного «древа жизни».

Какова же роль данной фигуры в фабуле романа? Согласно законам реализма, разумеется, не самая оригинальная. 56-летняя экономка, увидев объявление в газете (в конце которого значилось «Жалованье несущественно», покинула свое прежнее место работы и поступила на службу в дом видного синолога, профессора Петера Кина. Поскольку тот был одержим книгами, ей ничего не стоило добиться его расположения своим бережным и аккуратным обращением с ними. Дабы не потерять такую добросовестную прислугу, Кин женится на ней. Однако в первую же брачную ночь новоявленная супруга, пытаясь соблазнить этого замшелого ученого, далеко не благоговейно стряхнула книги с дивана на пол. Новобрачный весьма болезненно отреагировал на такое надругательство, и знаменательного события в жизни престарелой девушки, постоянно пребывавшей по этому случаю в томлении, не произошло. Кин впоследствии дорого поплатится за свой отказ от исполнения супружеских обязанностей, поскольку обида жены не знала границ («Разве так ведут себя?.. Разве это мужчина» (59); «Это же не муж. Такого мужа не жалко» (97). «У меня могли бы быть совсем другие любови» (59)). Сначала она требует у него баснословную сумму на покупку новой мебели («Хозяйке в доме получать отказ не положено. Этот диван, он ведь жесткий-прежесткий. Где это видано держать такой жесткий диван? В жестком нет ничего хорошего. Я не безнравственна, этого никто обо мне не скажет. Но спать надо умеючи. Ложиться вовремя, и чтоб кровать была хорошая, вот как надо, а не такая жесткая» (57)). Затем она выторговывает у супруга в обмен на свое немногословие три комнаты, оставив ему одну. Автор иронизирует, показывая, что эту «несчастную» женщину можно понять (причем надо сказать, что в отношении именно этого образа ирония неизменно переходит в сарказм): «Ей никто ничего не дарит. Она все должна зарабатывать. Она отдаст ему коридор, а он отдаст ей за это часть своей комнаты. Она должна беречь свои комнаты. Где ей спать? Три новых комнаты она заперла. Вои и приходится, извольте, спать у него. Что еще остается ей? Она жертвует своим прекрасным коридором, он освобождает ей место у себя в комнате» (144). Далее она отобрала у него и саму библиотеку, надеясь впоследствии выгодно поторговать его книгами. В лучших романах, в так называемых «жемчужинах мировой литературы», женщина способна дойти до неистовства. Но, как правило, не алчность и эгоизм толкают ее на неконтролируемые действия. Во имя любви, бездонной, слепой, всепоглощающей, готова она перевернуть мир. То же произошло и с нашей героиней. Тереза полюбила, полюбила страстно и самозабвенно (разумеется, не мужа). Служащий из мебельного магазина, «безошибочно» определив ее возраст («Я допускаю, что сударыне как раз перевалило за тридцать...» (75)), взволновал своими вкрадчивыми речами ее «золотое», но истерзанное сердце: «Я всегда говорю: в женщине самое важное - бедра. Бедра должны быть на месте, и бедра надо видеть. Что мне с того, что они на месте, но я их не вижу? Извольте, убедитесь сами - вот вам великолепные... принадлежности спального гарнитура» (76).

Однако с возлюбленным Терезу разделяет пропасть. Она же не в силах дать ему его, пока жив муж. А посему «интересный человек» (как в

мыслях называла его жена профессора) вынужден расстаться с «роскошной женщиной», порядочность которой не позволяет ей из страха перед полицией отравить «господина супруга». Отчаявшаяся дама готова с кровью вырвать у невыносимого мужа завещание (излишняя худощавость телосложения сорокалетнего Кина постоянно подкрепляла в ней уверенность в его скорой кончине). Поскольку не помогли даже систематически наносимые ему побои, чрезмерно утомлявшие хрупкий женский организм, она выгоняет бесполезного супруга из дома. Но когда обезумевшая от любви женщина устремляется к предмету своей страсти и, оказавшись в знакомом магазине, набрасывается на столь желанного ею «интересного человека», тот, обескураженный, брезгливо отталкивает навязчивую старуху.

Вдохнуть в нее новую жизнь оказывается под силу лишь пожилому краснолицему громиле-привратнику, который прежде досаждал профессору своей преданностью. Он без труда овладел мнимой вдовицей, когда той довелось упасть на него со стремянки. «Теперь, доложу тебе, я вся твоя!» (286) - эти слова завершают цикл ее страданий и маленькую по объему главу в романе, которая так и называется: «Свершилось». Правда, «семейная» идиллия продлится недолго: приедет брат Петера Кина - Георг - и восстановит справедливость (ту, которая выходит за рамки изображенной в романе действительности), но это уже деталь, для раскрытия анализируемого женского образа не столь существенная.

Разумеется, судьба героини - всего лишь одна из немногих сюжетных линий романа «Ослепление», и целью автора было вовсе не развенчание прекрасной половины человечества и не разоблачение ее природной сущности. И самого Э.Канетти трудно назвать женоненавистником. «.Это уже не настоящие люди. Они становятся чем-то абстврактным. Настоящие люди состоят из много. Можно ли до такой степени искажать людей, чтобы их немыслимо было узнать?» [2] - так отозвался Г.Брох о системе образов романа, и многие читатели могли бы с ним согласиться.

«Это фигуры, - ответил ему Э.Канетти. - Люди и фигуры - не одно и то же. Роман как литературный жанр начинается с фигур. Первым романом был «Дон Кихот». Что вы думаете о его главном герое? Не представляется ли он вам достоверным именно потому, что он - крайность?» [3].

Однако знакомясь все ближе и ближе с рассматриваемой здесь «фигурой», приходится лишь поражаться степени ее реалистичности (при всем схематизме изображения и намеренной обезличенности персонажа), доходящей порой до натурализма, авторской скрупулезности и максимальной детализации в анализе не только характерных психологических черт женской натуры как таковой, но и едва уловимых нюансов в мотивации какого бы то ни было поступка или поведения дамы вообще.

В лице Терезы автору удалось создать такой шедевр, который подводит читателя к мысли, что ранее тот имел дело исключительно с кривыми зеркалами, и только Тереза истинна, только Тереза верна. Например, проза И.С.Тургенева или несколько сентиментального С.Цвейга отличается своим духовно очищающим воздействием на читателя, мы проникаемся глубокой симпатией к отдельным юным героиням с их трогательным целомудрием и скромностью («Она, конечно, мечтает о любви, а кто может постичь девичьи мечты, эти белые, легкие облака, которые бесцельно плывут в лазури и, как все облака, постепенно загораются к вечеру более

жаркими красками — сперва розовеют, потом вспыхивают ярко-алым огнем» [4]; «...она догадывалась, что где-то поблизости — незримый Ариэль, который наполняет воздух музыкой, парит рядом с ней, знает ее самые сокровенные мечты и все же не хочет явиться ей» [5]).

Нечто подобное находим и у Э.Канетти, но уже с весьма подозрительным душком: «Он не мог уснуть от ненависти... Счастливое озарение спасло его около четырех часов утра... Тут же подбежав к находившейся возле кухни комнате жены, он забарабанил в дверь и барабанил до тех пор, пока Тереза не оправилась от испуга. Спать она не могла. Она мало спала с тех пор, как вышла замуж. Каждую ночь она еще в тайне ждала великого события. Вот оно и пришло (48). Ей потребовалось несколько минут, чтобы в это поверить. Она тихо поднялась с кровати, сняла ночную рубашку и надела юбку с кружевной оборкой... У двери она громко прошептала:

- Ради бога, я должна отпереть?

Она, собственно, хотела сказать: «В чем дело?» (59).

Посмотрим, как звучит тема девичьих грез у того же Цвейга: «.в ней

угадывалось какое-то трогательное, беспомощное томление. Она. повсюду носила с собой рукоделье, но руки ее часто медлили, пальцы замирали над работой, и она сидела тихо-тихо, устремив на озеро мечтательный неподвижный взгляд» [б], и у Э.Канетти -«Тереза сидела перед своей подушкой и делала вид, что читает... Он стал перед ней навытяжку и сказал:

- Дайте мне вашу руку!

Тереза выдохнула: «Ну, доложу вам» - и протянула ему ее. «Сейчас начнется совращение», - подумала она и вся вспотела» (44).

Разумеется, создание такой «фигуры», как Тереза, не являлось со стороны писателя попыткой опошлить или высмеять, перевернув изнанкой, все чистые и светлые чувства, воплощением которых служил трогательный образ «тургеневской девушки». Тереза - лишь один из узловых моментов авторской романной концепции человека и мира. Дело в том, что каждый из героев «Ослепления» заключен, что называется, намертво в отдельную скорлупу «сугубо своих» представлений об окружающей действительности. Под скорлупу невозможно проникнуть голосу извне, информации извне. Скорлупа глуха и слена; несколько фигур, скрытых нод ней, энергично передвигаются в романе, натыкаясь друг на друга, однако не претерпевая при этом ни малейшей деформации своей скорлупы, т.е. взаимодействовать они не способны:

- Я требую объяснения!

- Требовать может любой.

- Что это значит?

- Так уж водится у людей.

- У кого?

- Поживем — увидим.

- Письменный стол.

- Вот и я говорю.

- Что?

- Как постелешь, так и ляжешь.

- Это меня не интересует.

- Он сказал: кровати хорошие (115).

Эта декоммуникабельность и стала определяться ослеплением, иначе говоря, -феноменом «безголового мира» (название второй главы). Мир реальный, т.е. тот, что вне скорлупы, автора здесь мало интересовал, самоценность в романе - содержимое скорлуп. Духовная взаимоизолированность «содержимых» потребовала от писателя сделать фигуры максимально насыщенными конкретными человеческими свойствами, что и превращает их в натуральные литературные типы. Э.Канетти создает такой

женский литературный тип, при котором Тереза вбирает в себя все, что только может быть свойственно женщинам (всем, а не их «среднестатистическим» представительницам!). Прежде всего - особую логику («Соблазнителей надо вешать. Сперва обещают брак, а потом не пишут завещания» (145)); парадоксы сердца (только избив мужа до полусмерти и разглядывая на полу его «сплошь в беспорядке» тело, Тереза поняла, как сильно она его любила); сугубо женское же представление о нравственности («Я порядочная особа, и у меня ни с кем ничего не было. Да, если не защищаться, то у тебя будет их [мужчин - Э.Р.] до десяти на каждый палец. Но что делать потом? Ведь все день ото дня дорожает. Картошка стала уже вдвое дороже» (60)); тесная взаимосвязь духовного с материальным, любви и денег («В магистрате обеим сторонам надо было составить завещание, чтобы одна сторона не голодала, если умрет другая... У меня все должно быть на своем месте... Я тоже еще человек. Одной любовью не проживешь. В конце концов, мы составляем одно целое» (105)); подчас инстинкты леди Макбет («Сидеть в тюрьме порядочной женщине не подобает... Лучше бы возлюбленный взял косарь и хватил бы им по голове мужа, когда тот уснет» (97))...

Конечно, не охватить всю широту женской натуры, развернутой Э.Канетти в его романе. Важно то, что после романа «Ослепление», написанного в 1935 и удостоенного нобелевской премии в 1981 году, читателю уже невозможно стало вообразить себе некий всеохватный тезаурус женских литературных типов без карикатурной, но, несомненно, монументальной «фигуры» Терезы Крумбхольц.

«Я хотел бы, чтобы все женщины мира слились в одну женскую фигуру и я смог бы поцеловать ее в огромные жаждущие уста», - высказывал литературное пожелание молодой Г.Гейне. А о том, кстати сказать, что это может быть не только стилистической фигурой, свидетельствуют два «страшных» сна Л.Толстого, рассказанные им М.Горькому, в одном из которых он, Толстой, путешествует в сумерках по распластавшейся на земле огромной женщине и та начинает неудержимо затягивать его в свои недра.

Так, женский литературный тип может вырасти и до размеров мифа. Как верно заметил Д.Затонский, «писателю Канетти необходимы суть, квинтэссенция, экстракт души героя. И он беззастенчиво преувеличивает. Но ведь преувеличивает и созданный Левенгуком микроскоп, ибо иначе бациллу не разглядеть» [7].

Примечания