Спросить
Войти
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2009. № 4
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ
О.Д. Волкогонова*
РУССКИЕ В КРЫМУ: ДИАСПОРА, АНКЛАВ
ИЛИ ЭТНИЧЕСКАЯ ПЕРИФЕРИЯ?
(Разговор о терминах)**
В статье рассматривается содержание термина «диаспора» в современных социально-философских исследованиях, дается авторская трактовка этого понятия. Сопоставляются понятия «диаспора», «анклав», «этническая периферия» применительно к новым русским диаспорам, образовавшимся на территории СССР после его распада. Дается характеристика русской диаспоры в Крыму.
O.D. Volkogonova. The Russian people in the Crimea: Diaspora, enclave or ethnic periphery? (Conversation about terms)
This article contains an original approach to the meaning of the term "Diaspora" in contemporary social and philosophical research. The author compares the terms "Diaspora", "enclave", and "ethnic periphery" as they pertain to the new post-Soviet diasporas having formed in the territory of the Former Soviet Union. The description of the Russian Diaspora in Crimea is also given.
Вследствие распада советской системы миллионы людей стали жить в совершенно ином мире. Крушение СССР привело к перепланировке европейского геополитического пространства и всей глобальной истории. Последствия этого процесса осмысливаются не только политиками, но и учеными-обществоведами. Один из наиболее явных результатов произошедших изменений — огромное количество этнических русских, оказавшихся за границами России. Они превратились в «граждан ближнего зарубежья» с принципиально новым статусом и набором экономических, культурных, правовых проблем. Многочисленные статьи, исследования, книги рассказывают о русских диаспорах на постсоветском пространстве. Вместе с тем стало очевидным, что среди авторов
* Волкогонова Ольга Дмитриевна — доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой философии естественных факультетов философского ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова; тел.: 939-14-46; e-mail: vollga@mail.com
** Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (грант № 07-03-00197а).
и читателей нет единого понимания содержания самого термина «диаспора». Вести речь о русских в Крыму невозможно, не сформулировав своего понимания данного социального феномена. Частный случай исследования жизни русских крымчан может стать своего рода поводом для прояснения общих терминологических дискуссионных вопросов.
В самом общем виде под диаспорой (от греч. Ьиаапора — «рассеяние») понимают такую этническую общность, которая живет вне своей исторической родины. Причем в научной литературе «классическими» видами диаспоры считаются еврейская (после изгнания из Иудеи) и армянская (сложившаяся в XIV в. в результате столкновений с мамлюками). Особенности именно этих диаспор стали исходным пунктом для выделения тех черт и признаков, которые считаются характерными для данного социального явления: принадлежности к меньшинству населения, представления об общем происхождении, наличия единой исторической родины, общей исторической судьбы и др. Ж.Т. Тощенко и Т.И. Чап-тыкова добавляют в понимание диаспоры еще один важный признак — наличие неких социальных институтов для развития и функционирования данной социальной общности [см.: Ж.Т. Тощенко, Т.И. Чаптыкова, 1996, с. 37]. В.А. Шнирельман несколько иначе трактует содержание термина: под диаспорой он понимает не любое расселение за пределы изначального этнического ареала, а лишь то, что происходило вынужденно под давлением каких-либо неблагоприятных обстоятельств (война, голод, насильственная депортация и пр.)» [см.: В.А. Шнирельман, 1999, с. 6—33]. Именно поэтому он говорит о «диаспорическом синдроме»: сознание диаспоры в представлении этого исследователя характеризуется наличием чувства национального унижения, пережитой психологической травмой. Такая позиция часто встречается и в иностранных источниках. Например, в «Новой всемирной энциклопедии» диаспора определяется как «группа людей или этническая общность, принужденная к переселению со своей родной земли» [Diaspora, 2008], причем тут же подчеркивается, что это применимо прежде всего к еврейской диаспоре.
Мне импонирует подход известного корейского экономиста Инбо Чоя (Inbom Choi) [Inbom Choi, 2003]. Он пишет о трех существовавших подходах к пониманию термина «диаспора» — первоначальном, классическом и современном. Исторический подход этого автора к использованию термина «диаспора» представляется вполне оправданным: действительно, его содержание меняется, «классическая» трактовка диаспоры уже не может вместить в себя новые социальные явления и их особенности. Возможно, именно поэтому дискуссия о данном понятии в последние годы ведется
на страницах многих научных изданий. Первоначальный смысл понятия был связан с древнегреческими миграциями и колонизацией, т.е. в нем отражалась экспансия и создание устойчивых поселений колонистов. Корейский автор считает, что этот смысл вполне применим и к более поздней европейской истории (особенно португальской, британской, испанской) в колониальную эпоху. Затем значение термина изменилось, стало нести явный негативный оттенок, его применяли, когда речь шла о вынужденных переселениях, «ссылке» за пределы отчизны. В этом смысле термин «диаспора» применялся для описания ситуации с еврейскими, армянскими, африканскими, палестинскими и другими общностями. В таком значении данное понятие всегда несло информацию о пережитой коллективной травме. Именно в этот период термин начинают использовать и как имя собственное, писать с прописной буквы «Д», имея в виду еврейскую диаспору — диаспору per excellence, где случай коллективной травмы связан с полным «рассеянием». В результате, например, Oxford British Dictionary дает определение диаспоры как поселения евреев вне Палестины после Вавилонского изгнания или современные поселения евреев за пределами Палестины или Израиля. Разумеется, такое понимание представляется чрезвычайно узким: даже в «классический» период использования термина речь шла не только о еврейской диаспоре.
На мой взгляд, именно «классическим» диаспорам (и прежде всего еврейской) свойствен принудительный «анамнез», то, на что указывает в своих работах В.А. Шнирельман. В современном же мире мы зачастую имеем дело с диаспорами, образовавшимися в результате не только принудительного, но и вполне добровольного переселения. Например, Г. Шеффер пишет, что диаспоры могут образовываться путем как насильственной, так и добровольной миграции этнических групп [G. Sheffer, 1986, p. 1—15]. Примером может стать ситуация с русскими в Канаде: их численность за последние 15 лет увеличилась в разы, сегодня только в Торонто проживает более 250 тысяч русских, причем речь идет о вполне оформившейся диаспоре — со своими русскими школами, газетами, библиотеками, клубами, ежегодными культурными фестивалями, бизнес-премиями и т.д. Похожим образом обстоит дело и в австралийском Сиднее. Русская диаспора становится одной из мировых диаспор прежде всего за счет интенсивной миграции в течение последних 20 лет. Катастроф, голода, насильственной депортации в этот период не было. Конечно, переезд наших соотечественников в благополучную Канаду или Австралию наверняка был связан с определенными экономическими соображениями, политическими предпочтениями, и в каком-то смысле можно говорить о неблагоприятной экономической ситуации внутри России как косвенном 54
«принуждении». Но такое крайне расширительное толкование «принудительности» сводит на нет наличие этого критерия при определении диаспоры. Видимо, в новейшей истории этот критерий, ставший одним из основных при описании еврейской и армянской диаспор, потерял свое значение. В противном случае мы не сможем применять этот термин для описания многих общностей, «диаспоральный» характер которых не вызывает сомнения у большинства исследователей. Ярким примером могут стать постоянно растущие в количественном отношении (в том числе за счет постоянных миграций) китайские диаспоральные поселения по всему миру, немецкие, ирландские, польские диаспоры и др. Более того, в «принудительное» определение не впишутся и те проявления мировой еврейской диаспоры в странах Европы, Америки, Австралии, которые были созданы в результате недавних миграций. Примером может стать та же Канада: школы иврита, общественные центры, газеты, объединения вокруг синагог, политические объединения, вполне заметные в палитре канадской жизни, — все это говорит о том, что еврейская диаспора успешно прошла стадию институционализации. Вместе с тем большое количество членов еврейской общины Канады приехало сюда из Израиля (т.е. с «исторической родины»), еще большее предпочло приехать в Канаду, а не в Израиль из других стран. Таким образом, даже для еврейской диаспоры сегодня идея возвращения на Землю обетованную, на родину предков не столь уж характерна, более того, сегодняшняя еврейская диаспора не может быть понята, если рассматривать ее лишь как результат изгнания.
Современное понимание диаспоры основывается на факте миграций, признания культурных особенностей различных общностей, опыте направленного политического воздействия на выработку этнической идентичности и др. В результате имеется другая крайность: складывается крайне широкое понимание диаспоры как группы людей, имеющих общее происхождение или верования и живущих в изгнании. В некоторых работах диаспора становится просто синонимом эмиграции или национального меньшинства. Очевидно, что любой термин может лишиться своего эвристического смысла из-за чрезвычайно широкого спектра его использования и трактовок, об этом писали многие как зарубежные, так и отечественные авторы. Инбо Чой в уже рассматривавшейся выше книге тоже сделал попытку сузить понятие, выделить основные критерии, характерные для его использования современными исследователями. По его мнению, можно говорить о пяти основных признаках диаспоры:
Причем, отмечает Инбо Чой, одни авторы применяют все пять признаков для выделения диаспор, другие — лишь некоторые из них, третьи считают, что все эти черты описывают диаспоры, но в каждом конкретном случае затруднительно встретить все сразу. Такая установка снимает, например, вопросы, связанные с непроизвольностью (принудительностью) переезда (п. 2), и является достаточно гибкой.
Мне импонирует попытка Инбо Чоя выделить «набор» основных черт диаспоры. Недаром одна из современных российских исследовательниц диаспор, Т.В. Полоскова, идет по такому же пути. Она выделяет следующие «системообразующие признаки» диаспоры: 1) этническую идентичность; 2) общность культурных ценностей; 3) социокультурную антитезу, выражающуюся в стремлении сохранить этническую и культурную самобытность; 4) представление (чаще всего в виде архетипа) о наличии общего исторического происхождения; 5) характерное для диаспор осознание себя, с одной стороны, частью народа, проживающей в ином государстве, с другой — наличие собственной стратегии взаимоотношений с государством проживания и исторической родиной (или ее символом); 6) формирование институтов и организаций, деятельность которых направлена на сохранение и развитие этнической идентичности [Т.В. Полоскова, 2002, с. 18—19]. Ряд черт, выделенных Т.В. Поло-сковой, перекликается с теми особенностями диаспор, на которые указывает Инбо Чой. Подчеркивание момента институционализа-ции, который несет в себе не только этнокультурное, но и этнопо-литическое содержание, роднит ее позицию с позицией Ж.Т. То-щенко. Пересечения имеются и с позициями других авторов, по сути, в целом ряде работ «проговариваются» те черты социальной общности, которые позволяют назвать ее диаспорой, а совпадение этих черт является косвенным подтверждением того, что исследователи смогли выделить существенные особенности явления.
В данной статье речь идет, разумеется, о «новых диаспорах» — термин стал востребован для описания современных социальных 56
процессов. В глобализирующемся мире идет бурный процесс формирования диаспор. С одной стороны, деньги, труд, образы и стили жизни, информация и идеи не знают сегодня границ. С другой — тенденции глобализации отнюдь не означают кризиса национальной государственности, они не отменяют устойчивости местной неформальной экономики, этнического национализма и культурного «почвенничества» в самых разных видах. Более того, этнические проблемы являются одними из наиболее острых и болезненных в современном мире. Это явление (получившее в литературе название «этнического парадокса») стало своеобразной реакцией на тенденции нарастающей унификации духовной и материальной культуры в условиях глобализации. В результате человечество столкнулось с проблемой актуализации различий не только национальных, но и культурных, гендерных, расовых, религиозных. Несмотря на мощные интегративные тенденции, универсализм не вытесняет партикуляризма, а лишь дополняет его. Для современного человечества особую значимость приобрела проблема сочетания универсальных принципов и ценностей с позитивным (а не просто нейтральным) отношением к различиям (в том числе этническим). Зачастую люди, для которых этничность находилась на периферии личностной идентификации, ранее не ощущавшие себя членами определенной этнической группы, консолидируются, «запускается» процесс образования диаспоры. Связано это прежде всего с ростом трансграничных миграционных потоков в современных обществах и как следствие с усложнением этнического состава обществ (создаются новые этнические общности, за счет притока «новичков» увеличиваются и меняются старые). В.И. Дятлов пишет в этой связи о «спящей этничности», о том, что «одни и те же люди, совокупность этих людей, могут быть, а могут и не быть диаспорой» в зависимости от сложившегося типа взаимоотношений, от реакции на ситуацию в обществе [В.И. Дятлов, 2004, с. 117—125]. Например, при наличии проявлений неравенства, связанного с этнической принадлежностью, происходит актуализация этничности. Этничность начинает играть роль эффективного механизма интеграции группы, формирования ее как «мы — общности», осознающей свою связанность общими историей, культурой, интересами.
Но наибольшие трудности у исследователей возникают при попытках рассмотрения тех «новых диаспор», которые стали своего рода этносоциальными последствиями распада не только СССР, но и Югославии, Чехословакии. Так, например, в результате раздела Чехословакии около 300 тысяч словаков стали жить в Чехии, а чехи — пусть и в меньшем количестве — оказались гражданами Словакии. Сербы в Косово и Черногории, русские в Крыму, в Донбассе, в определенных областях Казахстана — многие из них считают землю, на которой живут, родиной, причем совсем не так, как американец итальянского или польского происхождения считает своей родиной США. Можно говорить о том, что они являются автохтонами. Р. Брубейкер остроумно пишет, анализируя подобные ситуации, не о движении народов через границы («movement of peoples across borders»), а о движении границ сквозь народы («movements of borders across peoples») [P. Брубейкер, 2000]. По сути, представление об «исторической родине» у представителей таких этнических групп включает в себя территорию нынешнего проживания, но в связи с перекройкой границ постсоветского мира они вдруг обнаружили себя в положении этнического меньшинства. Впрочем, даже это не совсем так: например, этнические русские в Крыму — большинство, на полуострове живут почти 2,2 миллиона человек, доля русских составляет 64% населения [Статистический сборник за 2002 год, 2003, с. 159]. Можно ли считать русских в Крыму диаспорой?
Отвечая на этот вопрос, мне хотелось бы отметить два подхода, две точки зрения на его решение, косвенно упомянутые в самом названии статьи. Во-первых, это позиция С.Н. Градировского, который активно исследует в своих публикациях проблемы «русского мира» — аморфного и крайне размытого термина, не ограниченного ни временными, ни территориальными рамками и в силу этого позволяющего обойти «острые углы» при употреблении понятий «диаспора», «соотечественники», «этническое меньшинство». По его мнению, на постсоветском пространстве существует два типа объектов: 1) протодиаспоры, процесс кристаллизации которых только еще запущен; и 2) анклавы. Вот какое содержание он вкладывает в понятие «анклав» применительно к местам компактного поселения этнических русских за пределами РФ: «В отношении русских анклавов — в первую очередь таких, как Приднестровье, Крым, Донбасс или "острова" Северного Казахстана, — не может осуществляться диаспоральная политика, ибо русские там не чужие, не на чужой земле, пришельцами себя не считают, чужеродную среду в рамках своего региона не ощущают и не относятся к себе как к "временно проживающим", арендующим у титульной нации данную территорию. В силу этого "островные" русские в сравнении с диаспоральными обладают другим сознанием... У диаспо-ральных русских такие понятия, как Отечество и Родина, совпадают (это Российская Федерация), у анклавных русских Родина — это малая родина, вмещающий ландшафт, регион нынешнего обитания, а Отечество — это большое Отечество, собственно Россия (которая чаще всего не равна Российской Федерации)» [С.Н. Гра-дировский, 2000]. К сожалению, предложенный данным автором 58
критерий не представляется четким и однозначным. Во-первых, применяя этот неопределенный критерий, разделить «анклавы» и «диаспоры» можно будет только в результате специальных исследований того содержания, которое вкладывают в понятия «отечество» и «родина» члены этнического сообщества. Во-вторых, можно заметить, опираясь на уже проведенные в других странах и по другим поводам исследования [M. Adams, 2004, p. 77—100], что члены различных диаспор очень часто под понятием «родина» понимают страну нынешнего обитания (особенно это характерно для эмигрантов второго, третьего поколения).
С.Н. Градировский также указывает, что генезис «анклавов» связан с ситуацией, «когда страна (Россия) и государство (РФ) совпадать перестали» [С.Н. Градировский, 2000—2003]. Таким образом, получается, что достаточно редкая ситуация практически мгновенной перекройки границ стала причиной появления анклавов. С этим соображением, на мой взгляд, можно согласиться. Вместе с тем пройдет время, и в случае неизменности границ в анклавах запустится процесс аккультурации (взаимодействия двух различных культур) и с точки зрения политики государств в восприятии общественного мнения анклавы постепенно превратятся в диаспоры, хотя и специфические. Именно в анклавах процессы ассимиляции крайне маловероятны, именно анклавы могут стать фундаментом для образования сильных диаспор (если понимать диаспору, как предлагает В.И. Дятлов, в качестве интеграции в новый социум без потери своей идентичности). Таким образом, термин «анклав» представляется мне удачным для подчеркивания некоторых особенностей образования общности, но принципиально не противоречащим термину «диаспора». Разумеется, в отличие от ряда регионов Украины, Крым остается русским этническим, языковым и культурным анклавом, «русским островом», но это не мешает ему быть и местом складывания русской диаспоры.
Другой подход к решению непростого вопроса о статусе русских в Крыму вытекает из чрезвычайно интересной позиции Ю.И. Семенова [Ю.И. Семенов, 2000, с. 64—74]. По мнению известного отечественного исследователя, этнос может состоять из: 1) этнического ядра — компактно живущей на определенной территории основной части этноса; 2) этнической периферии — компактных групп представителей данного этноса, так или иначе отделенных от основной его части, и, наконец, 3) этнической диаспоры — отдельных членов этноса, рассеянных по территориям, которые занимают другие этнические общности. Таким образом, получается, что периферийными частями русского этноса, но отнюдь не его диаспорой, являются, например, русские, живущие в Крыму, русские северных областей Казахстана, русские, населяющие восток
Эстонии. Такая позиция представляется обоснованной и логичной. Тем не менее даже при таком подходе граница между этнической периферией и диаспорой не столь очевидна. Позиция Ю.И. Семенова основывается на его исторической концепции. Его определения периферии и диаспоры вытекают из рассмотрения отдельных социоисторических организмов, неразрывно связанных с определенной территорией, — геосоциоров. И периферия и диаспора внесоциорны, т.е. составляющие их люди проживают вне основной этнической территории. Разница между ними количественная (и в этой связи сразу встает трудный вопрос об определении меры, границы перехода от диаспоры к периферии) и качественная (по мнению Ю.И. Семенова, об этнической диаспоре речь может идти в случае, когда члены того или иного этноса живут дисперсно на чужой этнической территории).
Критериев для количественного решения вопроса о том, какую этническую общность можно считать периферией, не предлагается, что вовсе не удивительно: очевидно, что даже несколько миллионов итальянцев или русских, живущих в США, вряд ли можно считать этнической периферией данных этносов. Разумеется, главными становятся качественные различия. Их, с точки зрения Ю.И. Семенова, два: для диаспор характерны дисперсность и существование на чужой этнической территории. Думаю, само понятие дисперсности вряд ли применимо к диаспорам. Как уже отмечалось выше, многие авторы — В.А. Тишков, Т.В. Полоскова, Ж.Т. Тощенко, Н.П. Космарская, автор данной статьи и др. — считают, что одним из важных признаков диаспоры является ее ин-ституционализация, наличие определенных социальных институтов, организаций, связей, обеспечивающих ее единство, воспроизводство. Не связанные друг с другом «дисперсные» индивиды вряд ли могут составить диаспору. В одном из своих интервью Т.В. Полоскова сказала об этом так: «Для диаспоры характерно наличие осознанного представления об исторической родине и желание поддерживать с ней связь, а также существование институтов и организаций, которые ставят своей целью сохранение диаспоры как этнокультурного феномена. Но, кроме того, эти институты выполняют и политическую функцию: для них характерно наличие стратегии взаимоотношений со страной проживания, с исторической родиной и с международными организациями. Диаспора всегда "чего-то хочет". Этническая группа может ничего не хотеть» [Т.В. Полоскова, 2000, с. 56]. Если же речь идет о топографической дисперсности, то наблюдение за жизнью многих диаспор показывает, что в большинстве стран люди одной этнической принадлежности предпочитают селиться компактно, образовывая подчас целые этнорайоны. Второй момент, отличающий, по мнению Семенова, диаспору и этническую периферию, — существование на своей или чужой этнической территории. Действительно, иногда (и в рассматриваемом мною случае русских в Крыму) речь идет о территории, которую на протяжении нескольких веков традиционно включали в представление о «русском мире». Под этнической территорией обычно подразумевают пространственный ареал первичного формирования этноса или место обитания его основной части. Тем не менее исследование этнических границ является весьма тонкой и деликатной темой. Среди историков не раз проходили дискуссии по проблемам этнических ареалов и этнических территорий. Этнический ареал, как известно, есть этническая территория плюс хозяйственно освоенные земли. Соседние этнические ареалы могут иногда охватывать друг друга, и примеров тому довольно много. Однако изучать границы между этническими ареалами и территориями как статичное явление — занятие неблагодарное и методологически неверное. Они, как известно, менялись, и значительно, в зависимости от складывающейся в конкретном регионе новой геополитической ситуации. Само понятие «своей» и «чужой» этнических территорий — вопрос не только спорный, но и не поддающийся четкому решению. Очевидно, что этносы могут долго существовать вне этнических территорий, этот признак этноса может компенсироваться за счет других этнообразую-щих факторов. В этнологии определяющее значение территории придается только в стадии образования этноса, а не в исторической перспективе. Более того, многие современные исследователи считают, что «определение ареала расселения представителей этноса и адекватное его отражение на этнических картах является задачей неразрешенной, так как нет совершенной методики для четкого выявления этнической территории» [В.М. Максимова, 2003, с. 35]. Для современных этносов территориальная обособленность входит в число признаков этнической группы, но, как показал Ф. Барт, гораздо важнее для существования этноса социальные границы, а не территориальные. Таким образом, второй признак, отличающий диаспору от этнической периферии, тоже недостаточно определенен. Если мы попытаемся применить его к ситуации русских в Крыму, его неоднозначность станет очевидной: Крым не может рассматриваться как территория первичного формирования русского этноса, но зато в таком качестве он рассматривается для крымско-татарского этноса. В то же время Крым является этническим ареалом русских. Но ареалы могут, как отмечалось выше, пересекаться. Например, Курская область, Белгородчина и др., являясь этническим ареалом русских, являются одновременно
этническим ареалом украинцев1, и попытка однозначного проведения этнических территориальных границ вряд ли будет во всех этих случаях успешной.
Подобные факты подтверждают конструктивистскую парадигму, которая акцентирует внимание не на «субстанции», а на отношениях, дает динамическую модель этнической группы. Как пишет В.А. Тишков, «границы общностей... являются подвижными и изменяющимися понятиями не только в историко-временном, но и в ситуативном планах, что делает существование этнической общности реальностью отношений, а не реальностью набора объективных признаков» [В.А Тишков, 1997, с. 62]. Моя позиция — позиция умеренного конструктивизма, согласно которой этничность не воспроизводится естественным путем, а должна постоянно поддерживаться; этнос и тем более диаспора — социальные конструкты. Социальный конструкт является идеей, которая воспринимается как естественная и очевидная теми, кто ее принимает, при этом она остается «изобретением», искусственно созданным культурным артефактом, принадлежащим определенной культуре или общности. Постсоветское развитие Украины первоначально шло в условиях глубокого социокультурного кризиса, связанного с разрушением прежней идентичности и поисками новых ценностных ориентиров и норм социальной регуляции. Среди этих ориентиров большое место занимает этнонациональная традиция (как правило, мифологизированная и заново конструируемая), которая становится фактором складывания «воображаемого» этнического сообщества. Причем процессы эти свойственны как украинской, так и русской и другим общностям. Этническая идентичность (и украинская, и русская, и татарская) в современном Крыму используется как инструмент для политической «мобилизации» самыми разными силами. Идеологи находят в процедуре этнической идентификации тот ритуал, который позволяет выражать солидарность больших анонимных общностей и является катализатором социальной активности.
Тем не менее в качестве методологического фундамента правомернее использовать не радикальный, а умеренный конструктивизм: конструирование этнических общностей только тогда бывает исторически возможным и состоятельным проектом, когда оно фундировано «в легендах и ландшафтах» (Э. Смит), т.е. ограничено, локализовано географически и этнографически. Поэтому я согласна с Ю.И. Семеновым, что этническая территория важна для жизни
этноса, хотя и не считаю ее раз и навсегда данным объективным фактором. Конечно, вряд ли можно согласиться с утверждениями радикального конструктивизма о том, что этнические границы можно абсолютно произвольно сооружать и перекраивать. Недаром Б. Андерсон, автор известной книги «Воображаемые сообщества», один из главных авторитетов теории конструктивизма в вопросах создания наций, вынужден был смягчать позицию другого известного конструктивиста — Э. Геллнера. Для последнего возникновение наций напрямую связано с современными политическими институтами. Геллнер вместо термина «возникновение» применял более сильный термин «создание» (nation invention), представляя нации как продукт целенаправленной деятельности современных государств и процесса модернизации. Но такой подход упускает из виду другую часть предпосылок создания нации (своего рода «примордиальную» составляющую этого процесса) — речь здесь должна идти о таких явлениях, как коллективные память и опыт, групповая консолидация вокруг определенных символов, традиций, норм и ценностей. Эти факторы имеют более древнее происхождение, благодаря им протонациональные этнические группы обладают — пусть и слабой — самоидентификацией, что и становится одним из условий успешной деятельности элит по созданию наций.
Человек проявляет избирательность по отношению к социальным конструктам, принимая одни и отвергая другие. Условия и факторы, влияющие на принятие или отвержение конструктов, сами в свою очередь могут быть рассмотрены в рамках «конструирующей» деятельности, имеющей объективные для данного исторического периода предпосылки. Получается, что в каждой конкретной социальной ситуации мы имеем как элементы активного конструирования реальности, так и те предпосылки, которые можно (если не задаваться вопросом об их генезисе) рассматривать как объективно данные («примордиальные»). В свою очередь сконструированная реальность становится примордиально данной для будущих социальных процессов, и так до бесконечности. Мы имеем дело со своеобразной иерархией условий и факторов, которые могут трактоваться и конструктивистски, и примордиально в зависимости от задач и масштабов исследования. Особенно очевидна такая «оборачиваемость» процессов при исследовании этнических групп.
Это происходит и при создании этнических диаспор. Здесь действуют как «субстанциальные», «примордиальные», так и вполне «конструктивистские» факторы. Причем действие вторых является гораздо более значимым, особенно в современную эпоху. Видимо, нужно рассматривать обе парадигмы этнологии, спор между которыми не замолкает уже несколько десятилетий, как сменяющие
друг друга; причем своеобразным «переключателем» здесь могут служить процессы модернизации общества. В случаях «новых диаспор» гораздо более важным является не проживание на этнической территории, а осознание себя как особой общности со своими собственными интересами, культурой, языком, образом жизни и т.д. На мой взгляд, термины «анклав» и особенно «этническая периферия» несут в себе ценное указание на специфичность некоторых этнических общностей, но это не препятствует возможности рассмотрения данных общностей как диаспор. Видимо, «диаспору» можно рассматривать как более широкое понятие, выстраивая родовидовое отношение между ним и указанными терминами.
Этничность — это вопрос сознания, членство в этнической группе зависит от того, как индивид представляет себе, что такое эта группа. Причем для определения этничности решающее значение имеет не культура этноса вообще, а те ее характеристики, которые в данный момент подчеркивают различия. По Ф. Барту, не сами культурные различия, а «этническая граница», конструирующие маркеры определяют группу. Первым и важнейшим шагом для того, чтобы личность смогла ощущать себя представителем этнической группы, является процедура идентификации, т.е. определение критериев и границ общности. Проведение таких границ между этническими украинцами и русскими в Крыму — вещь непростая в силу общности образа жизни, религии, даже языка2. Иноэтнич-ность в случае с русскими и украинцами не всегда означает ино-культурность, в том числе в силу общего советского прошлого. Эт-нодифференцирующую роль культура играет в данном случае лишь для интеллигенции. Именно поэтому этничность на уровне группы долгое время находилась в состоянии покоя для русского населения полуострова. Актуализации групповой этничности способствовали сам факт образования независимой Украины и изменение статуса этнических групп, когда русское население перешло в положение национального меньшинства. Тем не менее в первые годы существования независимой Украины это не привело к «стигматизации» сознания русской диаспоры (не случайно в декабре 1991 г. в ходе референдума 54% населения Крыма проголосовало за независимость Украины). Вторым фактором, актуализировавшим эт-ничность, стало возвращение в регион крымских татар. В ситуации резкого прироста численности татарского населения значение
этничности возросло практически для всех жителей региона, правда, исследования показали, что это не способствовало усилению дифференциации между русскими и украинцами: «граница» стала проходить между «славянами» и «неславянами».
Однако достаточно быстро состояние групповой этничности стало не просто актуализированным, а политизированным. Политизация этничности — глобальный процесс современности, он является, как правило, результатом целенаправленной «мобилизации» группы. Именно в процессе политизации этнического фактора был проложен водораздел между близкими этническими группами — украинцами и русскими3. Причин этому было немало. В стране явно усилились антирусские настроения. Русских обвиняют в разграблении Украины, политике насильственной русификации, голодомо-ре 1933 г., истреблении национальной интеллигенции, экономических санкциях против Украины и т.д. и т.п.4 Мощным фактором, запустившим процесс политизации этничности, стала проблема статуса русского языка. Сюда можно добавить и многие другие факторы: сложности во взаимоотношениях между Россией и Украиной, изменение школьных программ, проблемы базирования Черноморского флота РФ и вступления Украины в НАТО и др. В результате сегодня мы имеем дело с явно политизированной этничностью, наблюдаем институционализацию русской диаспоры на полуострове и можем говорить о конфликтогенном потенциале происходящих процессов.
Весной 2003 г. студентами и сотрудниками Черноморского филиала МГУ имени М.В. Ломоносова среди населения Крыма был проведен анкетный опрос с целью выявить взаимосвязь между национальной принадлежностью респондентов и их политической позицией. Для выявления динамики изменений подобный опрос был проведен еще раз в 2007 г. (при поддержке Российского гуманитарного научного фонда). Было опрошено 558 человек в 2004 г. и 615 человек в 2007 г.5 Один из пунктов анкеты был посвящен
5 См. о результатах проведенного исследования в
