Спросить
Войти
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 6 (144). История. Вып. 30. С. 45 -52.
А. П. Романов
КУЛЬТУРНЫЕ ИНИЦИАТИВЫ ЗЕМСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ГЛАЗАМИ РУССКИХ КРЕСТЬЯН (НА МАТЕРИАЛАХ СТАТИСТИЧЕСКИХ ОБСЛЕДОВАНИЙ НАЧАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
КОНЦА XIX- НАЧАЛА XXВЕКА)
Статья выполнена при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ: «Организация статистических обследований народного образования земствами Урала в к. XIX - нач. XX в.», проект № 07-01-85104 а/У.
В статье анализируются мнения, суждения и отзывы крестьян о культурной политике земств, представленные в статистических земских обследованиях и специально организованных посредством рассылки анкет опросах сельских жителей.
Продвижение в деревню культурных инициатив: начального образования, внешкольной работы, просветительных мероприятий разного рода - казалось в конце XIX - начале XX в. правительству и интеллигенции необходимым условием прогресса и модернизации страны в целом. Идеология активного культурного действия в крестьянской среде была порождена русскими либералами XIX в., а земства в своей деятельности воплощали ее в жизнь. Крестьянство представало в ней объектом преобразовательных усилий просвещенной общественности, поскольку крестьянская традиция выглядела стихийной и вредоносной архаикой. Советская историография, опираясь на идею Маркса о крестьянстве как доклассовой реальности, в целом разделяла пафос либерального осуждения крестьянского традиционализма.
Лишь в 70-е гг. XX в., с развитием антропологических исследований, опровергавших европоцентристский эгоизм, крестьянство с подачи Т. Шанина начинает осмысливаться как особый историко-культурный феномен, поднимается проблема специфической крестьянской рациональности и культурной само-бытности1. Под влиянием «новой культурной истории», концепций моральной экономики Э. П. Томпсона в 1980-х гг. появляются работы, нетрадиционно представившие активную роль крестьянства как субъекта, а не только объекта перемен в жизни пореформенной России2. Опираясь на эти методологические идеи, автор пытается анализировать отклики русских крестьян на политику внедрения интеллигентами «начал просвещения» в культурную традицию деревни, зафиксированные в периодической печати, воспоминаниях народных учителей, статистических работах земских деятелей.
Стоит заметить, что большинство источников, по которым можно судить об отношении крестьян к культурным инициативам земской интеллигенции, являются вторичными, опосредующими мнения крестьян. Отмеченное обстоятельство создает трудности для анализа презентируемых голосов крестьянства. Крестьянство, впрочем, как и рабочий класс, не имело своих архивов, поэтому судить о нем можно лишь по вторичным источникам. Соглашаясь с тезисом итальянских микроисториков К. Гинзбурга и К. Пони: «.. .применительно к социальной действительности низших классов <...> один необычный <...> документ может быть гораздо красноречивее, чем тысяча стереотипных источников»3, среди этих вторичных источников я бы выделил материалы одноразовых анкетирований и опросов, отзывы внешних наблюдателей о некоторых исключительных случаях крестьянской жизни.
Одним из таких «случаев» возможно признать опыт Вятского губернского земства, которое в марте 1894 г. стало издавать газету для народа «Вятская сельскохозяйственная и кустарная промышленная газета». Она выходила еженедельно, стоила по подписке 1 р., но в волостные и сельские управления, народные библиотеки и школы высылалась бесплатно. Это делалось для того, чтобы новое периодическое издание было максимально доступным для обычных крестьян4.
Через 3 с небольшим года после начала издания губернская земская управа решила выяснить отношение народа к газете и разослала 1000 бланков во все начальные школы губернии. Основная цель вопросов состояла в том, чтобы выяснить культурные потребности и запросы крестьян. Отвечать на вопросы анкеты, по замыслу ее составителей, должны были учителя как наиболее грамотный элемент в деревне. Однако результаты оказались для управы неожиданными и, пожалуй, печальными. Было получено чуть более 500 ответов, причем, среди них очень много «однообразных», «коротких» и «формальных». Такие ответы стоило воспринимать, скорее, как способ уклонения от ответов. Большинство учителей, получивших анкету, встретили ее без энтузиазма, как одну из многих отчетных бумаг. Неграмотные волостные и сельские старосты, не понимая, зачем нужна газета, не давали ее читать и крестьянам, запирая в зданиях правлений как некий непонятный официальный документ. В других случаях, наоборот, чтение этого самого «документа» стало чуть ли не натуральной повинностью. Старосты устраивали обязательные коллективные чтения газеты на сходах, в сборных избах и школах (об этом сообщают 32 корреспондента). «Многие крестьяне одобренные для них статьи списывают для себя, дабы не могли впоследствии забыть», - сообщает один из корреспондентов5. В этом случае просветительное чтение становится для крестьян подобным налогу, причем двойному, поскольку организуется на средства, собранные земством в виде налогов с крестьян. Успех земскому начинанию с газетой приносило «встраивание» в деревенскую традицию распространения печатных сведений через так называемых грамотеев-«начетчиков». Один из наиболее толковых учителей, обобщая свои наблюдения за жизнью в деревне, сообщал в ответах, что подобные «начетчики» есть почти в каждом селе и все местные жители их знают: «Можно с уверенностью сказать, что газета будет прочитана такими начетчиками от заголовка до объявлений и подписи редактора включительно, и будет служить предметом его бесед с соседями»6.
На вопрос о количестве читающих газету крестьян 232 респондента ответили: «очень
немногие». Кроме того, 26 респондентов указали конкретное число читателей в деревне, называя цифры от 1 до 10, эти ответы можно также отнести в категорию «очень немно-гих»7. 36 заявили, что газету не читают вообще. 76 ответов «многими читаются», сюда же можно отнести ответы, (6) в которых называется число читающих более 10 человек на деревню (в ответах приводятся цифры: 12, 18, 20, 25, 30, 43). И 35 респондентов сообщали о том, что газета читается большинством грамотного населения деревни. Бывали случаи коллективных читок вслух, вовлекавших неграмотное население деревни.
Говоря о тематических предпочтениях крестьян, респонденты сообщали, что статьи по сельскому хозяйству крестьян мало интересовали, поскольку каждый крестьянин и так считает себя экспертом в этом деле, не доверяя писанным советам городских интеллигентов. «Не верят газетным статьям о сельском хозяйстве, деды и прадеды во главе угла, разубедить можно только примером, но не газетой», - заключал один из респондентов.
Следуя опыту Вятского земства, в 1906 г. комиссия по народному образованию при губернской Вологодской земской управе решила бесплатно разослать в селения губернии газеты: «Биржевые ведомости», «Наша жизнь», «Русские ведомости», «Новое слово», «Народное дело», «Русь»8. Для выяснения эффективности этого мероприятия через несколько месяцев было разослано 550 бланков, в которых говорилось: «Милостивый государь. Вологодское губернская земская управа просит Вас сообщить ей исправно ли получается газета, выписанная управою в Ваше селение с 1 мая 1906 г. на 3 месяца? Пользуются ли ею Ваши односельчане и нравится ли им эта газета, или они желали бы заменить ее другою? Уведомьте, также, верен ли адрес, по которому доставляется газета?»9. Несмотря на то, что на бланке ставилась печать управы, придававшая ей статус официального документа, крестьяне не спешили откликнуться. Ответов было получено 237 от 423 селений (313 бланков остались без ответа). Большинство ответов (4/5) являлись стандартными отписками, гласившими: «все нравится, ничего не менять». Пятая часть ответов выражала желание сменить газеты. Из этой части, как отмечает корреспондент, 45 % хотели поменять их «на другие прогрессивные издания», 41 % желали просто сменить,
без указания названий, 14 % сменить на «реакционные». Большинство крестьян не сочли нужным как-либо отреагировать на вопросы земской управы. 80 % ответивших сделали это формально, по сути, поддержав безмолвствующих. Безмолвствующие, очевидно, полагали, что непонятную для них затею земства можно игнорировать, полагая отчет по газетам не тем занятием, за которое могут последовать санкции. В конечном счете, всегда можно было прибегнуть к аргументу о собственной непонятливости, сослаться на несвоевременную работу почты, хозяйственные заботы и дальность расстояний. Те, кто отвечал на запрос, в качестве заголовка на листе чаще всего выбирали слово «Рапорт». Это мог быть «рапорт сельского старосты», «общества крестьян рапорт», «рапорт волостного старшины» и т. д. Другие заглавия полученных ответов могли называться: «удостоверение», «сообщение», «крестьянина объяснение», «прошение», «крестьяне всей деревни». В формах заглавия отражалось крестьянское представление об отношениях власти, которыми были опутаны земство и сельские общества. Староста или старшина, усвоивший в армии правила порядка и распорядка использовал авторитетный термин - «рапорт», легко встраиваемый в язык власти и подчинения. Крестьянин в этой иерархии - безусловно, низший чин, понуждаемый объясняться и просить. Ему необходимо знать, что установило для него начальство, и как-то реагировать на эти установления. Однако крестьянин, реагирующий на властные начинания земства, ведет свою игру. Отвечая ожиданиям начальства, крестьянин обманывает его, используя типичные сетования на свою бедность и темноту. Таким способом можно оправдать собственное бездействие в просвещенческих начинаниях земства, полезность каковых для крестьян не была очевидной.
Автор заметки волновался прежде всего о том, как крестьяне могут воспринимать «прогрессивную» печать. Особенности их культурной среды волновали его во вторую очередь, но несмотря на это, он представил образцы крестьянского письма и попытался классифицировать их ответы. Один из корреспондентов резюмирует свои впечатления от земской затеи так: «...но высылаемая газета "Наша жизнь" очень велика, много в ней для нас непонятного, крестьянам читать ее трудно и нет времени»10. В итоге он просит
выслать газету «поменьше» и «более пригодную для крестьян». Мужиков интересовало, «что установила Государственная дума», они не понимали многие слова иностранного происхождения, которые к тому времени стали обычными в российской политической риторике. Губернская земская управа разослала толковый словарь иностранных слов, о судьбе которого, к сожалению, сведений мы уже не имеем.
Между тем, даже научившись читать и писать, крестьяне имели весьма специфический интерес к чтению, они могли читать, не имея конкретной цели, просто ради того, чтобы тренировать неизвестно для чего полученное умение. Интеллигентская книга была непонятна рядовому читателю и никак не трогала его душу и мысли. Многочисленные попытки улучшить сельское хозяйство путем распространения книг и журнальных публикаций среди крестьян не приводили к желаемому результату. Крестьяне считали, что они и без газеты знают свое дело и были уверены что «не земля родит, а небо»11, т. е. урожай будет, если бог того захочет. Кроме прохладного отношения к «барским» развлечениям, какими крестьяне признавали чтение и образование, очень часто после окончания школы они забывали грамоту и разучивались читать и писать.
Важным способом проникновения печатной продукции являлся промысел офеней. Они были и крестьянами по происхождению, и рыночными посредниками между печатным станком капиталиста и сельскими жителями. Однако этот рыночный процесс не был вполне равноправным в культурном смысле. Дело в том, что подбором номенклатуры наименований занимались исключительно торговцы, к примеру, в фирму Сытина офени оставляли весьма абстрактные заказы на продукцию, в них говорилось о том, сколько книг духовных, «сказок», «листовок и двухлистовок с картин-ками»12. А. Смирнов, изучавший особенности распространения книги в деревне, поддерживал это мнение: «Офени сами книг не выбирают, берут то, что пришлют с Никольского рынка»13. Офени мотивировали такое пренебрежение тем, что «.. .мужику все равно какая книга, какую дашь, такая и сойдет». Реагируя на призывы интеллигентов поднимать уровень земледелия, некоторые офени заказывали книги по ведению сельского хозяйства, но они не пользовались у мужиков деревенских спросом: «.возьмешь земледелие, а оно и
валяется 2-3 года», - сетовали прогоравшие на операциях с «ученой» книгой странствующие крестьяне-коммерсанты. В итоге оказывалось, что «.взгляды на книгу для народа со стороны издателей Никольского рынка определяют и характер книг в деревне»14. Главным товаром, и в начале XX в. приносившим прибыль, оставались иконы. Офени оставались в большинстве случаев крестьянами, лишь 27 % из них вели торговлю круглый год, остальные летом возвращались к земле. Эти данные относятся к Вязниковскому уезду Владимирской губернии, где промысел был наиболее распространен, а крестьяне обеспечивали своей торговлей потребности значительной части сельского населения центра России.
Самим крестьянам А. Смирнов предложил выразить свои пожелания по поводу чтения книг. Было получено 283 ответа. Предпочтения распределились с явным перевесом в пользу «божественных» сочинений (60,8 %), о сельском хозяйстве из книг хотели узнать 17,9 %, об истории 11,5 %, о повестях, сказках и прибаутках 5,8 %15. «Мы и сами не видим никаких, кроме Евангелия и Псалтыри», «О книгах крестьяне не рассуждают, и я никакого мнения их о книгах не слыхал, да и иметь какое-либо мнение им нельзя, так как они о книгах почти совсем не знают, кроме сказок или жития святых», «Если люди не знают грамоты, то они не могут и выяснить вопрос о книгах», - такие ответы давали крестьяне достаточно грамотные и небезразличные к образованию, в отличие от большинства своих односельчан. В итоге оказывалось, что среди крестьян «.любви к чтению очень мало, но если при них читать, то все слушают с удовольствием, даже иногда просят что-нибудь прочитать».
А. Смирнов специально подчеркнул неземледельческий характер занятий самого толкового из своих корреспондентов, который представился ему «крестьянин-плотник» и к тому же проживал недалеко от фабричного села. Подобные обстоятельства указывали на удаленность автора от крестьянского земледельческого труда и близость к городской культуре. Итак, «крестьянин-ремесленник» предложил земству издавать газету по образцу упомянутой выше «Вятской газеты»16. Он даже выдвинул весьма разумные аргументы в пользу своего предложения: «1. Приятно знать, что делается в губернии каждому. 2. Можно бы посоветоваться (посредством газеты) со своими земляками 3. Можно было бы выработать, что-нибудь свое местное, особенно добавочные сорта в севообороте семян местных по местным условиям климата. 4. Распространять полезные книги между крестьянами. 5. Она могла бы избавить множество, со стороны начальства распубликованных разных предписаний».
Отзывы крестьян о грамотности, особенно случайные, могут служить информацией о том, как они воспринимали школу и ученье в ней. «Вы ребят учите в училище», - спрашивает крестьянка учителя, случайно встретившегося ей по дороге, - «.занятье не плохое, хорошее это дело, учеба-то; и счеты разные малый узнает, и в храме Божьем все ему понятно. Да и дома то без них как ангелы летают - тихо, ни шуму, ни крику, а то день-деньской надоедят», - подытоживает крестьянка17. В ее словах выделяется мысль о практической важности основных математических действий, применимых в повседневной жизни крестьянина. Крестьяне предъявляли требования учить детей писать, вычислять на канцелярских счетах, «.другой арихметике, чтоб умели загоны высчитывать» (дело было в южных уездах Самарской губ., где было развито скотоводство)18. Вообще, в этой местности большим уважением пользовались крестьяне, обученные счету, в то время как навыки изложения и обдумывания собственных мыслей на бумаге развивались слабо. Крестьяне ходили к учителю с просьбами написать письмо: «Оказвается им мало того, чтобы описать или перечислить в письме те или другие факты, хочется передать свое настроение: горе-ли, радость-ли, или скуку и тоску»19. Крестьяне, как следовало со слов учителей, затруднялись в передаче словами своих эмоций и чувств, испытывая их, но не зная, как назвать.
В то же время крестьяне приветствовали усилия учителей по организации церковного хора в школе. По наблюдениям учителя Судакова, учителю-регенту хора крестьяне охотно прощают небрежное отношение к за19
нятием и даже пьянство19.
Одним из важнейших способов постижения крестьянской психологии для учителей оказывалась литература. Одна из учительниц, занимаясь с детьми и устраивая чтения для взрослых крестьян, пришла к выводу, что для развития общественного сознания крестьян нужны «простые» биографии, поскольку они не умеют отвлекаться «от конкретных фактов»: «.чем резче очерчены характеры, чем проще выражены чувства, чем доступнее книга деревенскому читателю, мысль которого не привыкла разбираться в сложных и запутанных душевных явлениях, которому не доступен тонкий анализ, уменье предвосхищать мысли автора, чутьем угадывать недосказан-ное»20. Одним из признаков обнаруженной ограниченности являлось предпочтение, оказываемое писателям, касавшимся деревенской жизни: Некрасову, Никитину. Некрасов был среди крестьян особенно популярен. «Мороз - Красный нос» вызвал у многих слушателей слезы и на чтения этого сочинения собиралась «чуть не вся деревня»21. Из пушкинских произведений успехом пользовались сказки. Чтения «Руслана и Людмилы» пришлось закончить только глубокой ночью, поскольку на предложение прерваться и продолжить завтра крестьяне ответили отказом, желая выслушать все до конца в тот же вечер. «Бориса Годунова» они не приняли. Слишком далеки оказались герои от крестьянских интересов. Гоголевский «Ревизор» вызвал живой интерес и произвел сильное впечатление, его типажи оказались понятны крестьянам. У Лермонтова слушатели полюбили «Песнь о купце Калашникове», но не приняли «Демона». Островский также оказался популярен. «Катерине в "Грозе" сочувствовали, Кабанову и Кабанихе нет», - заключала учительница21. Подобные примеры заставляли земства активнее развивать внешкольную работу в деревне.
Учитель П. Орелкин предложил грамотным крестьянам письменно ответить на вопросы популярного журнала «Русский начальный учитель» об отношении к школе. Крестьяне, по словам учителя, стали в последнее время одобрять школу. Чего не было раньше. Школа «научает правильно веровать и молиться», «с измальства делает людей умнее и приучает их к слову божию», «дает детям образованность на пользу миру», «учит ребят уму разуму и вежливости», «что дети, как поступят в школу делаются послушнее, покорнее и уважительнее», «а как поучатся в школе, так и ремеслу всякому скорее выучиваются, и всякую домашнюю работу лучше понимают, и сады хорошие по книгам заво-дят»22. «.Ученье необходимо нашему брату, грамотный, что ни вздумает, то и сделал, хоть написать письмо, удостоверение, хоть сосчитать, хоть прочитать какую-нибудь святую или всякую хорошую книжку, чтобы нам старым неучам послужи. Слово Божие и узнать, что делается на белом свете», - написал один из пожилых крестьян об эффекте школы23. Грамота оказывалась полезной для понимания сущности православного христианства. В этом смысле школа дополняла церковь и сельских священников. Крестьяне отмечали, что грамотные «знают праздники и чему посвящены, читают жития святых, имеют понятие о значении служб, знают заповеди, прави24
ла поведения, запреты»24.
Встречались отзывы, повествующие о негативном отношении к грамоте и попыткам односельчан учиться. Крестьяне, к примеру, осуждали взрослых, пытавшихся учиться. «Стыдно парню в 16 лет за книжкой сидеть», - говорили богатые крестьяне, родители одного из учеников, особенно любившего учебу25. Особенно скептическим было отношение к деревенским бабам, которые пытались посещать школу. Как вспоминала жена сельского священника, организовавшая воскресную школу, которую посещали две взрослые крестьянки, одна из них, боясь насмешек односельчан, ходила на занятия задними дворами да переулками, другая, более смелая, ходила улицей, получая свою порцию насмешек сполна26. В деревне находились крестьяне, одержимые страстным желанием выучиться грамоте. Учитель Дмитриев рассказывал о своем школьном стороже Дмитрии, который хотел стать учителем и поэтому пошел в школу сторожем, чтобы быть «при книге»27. В деревне над ним посмеивались; отец Дмитрия был человеком «старой закалки», попрекал сына грамотностью, возможно, усматривая в грамотности угрозу для будущего семейного хозяйства, женил, не спросив его согласия, для того, чтобы в доме была работница и, надеясь, что семейная жизнь «образумит» его. Если принимать во внимание желание Дмитрия учительствовать, попреки его отца не кажутся такими уж безосновательными. Ясно, что, став учителем, Дмитрий не смог бы полностью посвятить себя хозяйству.
Из 426 ответов, полученных П. Орелки-ным, в 14 % отмечается положительное влияние грамотности, но не приводится никаких конкретных примеров. Я могу предположить, что это отписки, ориентированные на ожидания составителей анкеты. 91 отзыв отмечал положительное влияние на мирские дела. В 199 говорилось об отсутствии разницы между грамотными и неграмотными крестьянами. В 173 наоборот сообщалось о заметной разнице. Ожидания крестьян от школы сводились чаще всего к фразам, что школа «должна учить делу», а не «разным побасенкам»28. Сами крестьяне отмечали, что грамотные в общественной жизни понятливее, но в хозяйстве влияние грамотности не заметно29. Учитель Ходищенко, поддерживая утилитарный крестьянский подход к начальному образованию и стремясь своей поддержкой их утилитаризма заявить о себе как о выразителе народного интереса, считал полезными сведения по русской истории (в хронологическом порядке и только важнейшие события). Помимо этого, полезными для крестьян ему казались сведения по географии, естествознанию, зоологии, ботанике, минералогии, сельскому хозяйству и современном политическом и финансовом строе России30. Крестьянские дети охотно изучали математику, если учитель предлагал им, к примеру, придумывать задачи для одноклассников из практической повседневной жизни: «Отец купил в городе» или «мать продала на базаре» и т. д.31 Однако многие наблюдатели крестьянской жизни подчеркивали равнодушие крестьян к таким научным сведениям.
В то же время крестьянство пыталось заявлять собственный интерес, не оставаясь загадочным сфинксом для интеллигентов, казалось бы, подтверждая самые оптимистические надежды либеральной интеллигенции. Подобное движение крестьян «к свету» обнаруживается в крестьянских «приговорах» создавать в уездных городах и селах гимназии или училища с учебной программой городских училищ по положению 1872 г., чей учебный курс превосходил по количеству предметов и знаний курс любого сельского ННУ32. «.Блещет радугами восходящее солнце просвещения русского народа», - делает вывод А. А. Локтин, ссылаясь при этом на материалы провинциальной печати33.
Несмотря на обнаруженное стремление крестьян к просвещению, они часто вели себя так, что приводили земских деятелей и учителей в недоумение. Так, крестьяне могли отказаться строить школу, даже при наличии безвозмездного пособия от земства. Расходы по строительству падали на крестьян, и они находили это для себя обременительным, жалуясь на тяжелые налоги, неурожаи, бедность. В качестве аргументов стали использоваться сетования на то, что «учителя плохо учат, школа такая нам не нужна»34. Если староста
предполагал, что школа плоха, он мог отказать учителю в дровах и не отапливать школу. Проблема решалась при помощи власти: скажем, учитель жалуется инспектору ННУ, тот говорит с земским начальником, который мог принудить старосту выполнить свои обязанности. Для учителя, однако, подобная тактика не была тотально эффективной, поскольку староста, не считая учителя барином и белой костью, мог затаить на него злобу и досаждать во множестве мелочей повседневного быта35.
Учитель И. Воробьев, желая проводить занятия в приличном помещении, за свой счет снял в деревне «приличный дом» (аренда его обходилась в 36 р. в год при жалованье учите -ля 25 р. в месяц), поскольку крестьяне отказывались платить деньги за такой дом, считая, что школе подойдет самое плохое, но дешевое помещение36. Такими жертвами он убедил на следующую зиму снять это помещение за счет сельского общества, а впоследствии с пособием от земства построить новое здание, специально предназначенное для школы.
Бесконфликтная тактика угощения старосты и схода позволяла крестьянам применять власть по отношению к учителю, не включенному в «мир» и постоянно требовать подобных подношений и угощений. А. Булатов рассуждает о том, что в хитрой крестьянской стратегии выживания минимизация расходов на второстепенные нужды, в т. ч. и на школу, была обычной. Любые улучшения в сельской школе требовали затрат со стороны крестьянского общества, и хотя они не были против школы, но прекрасно видели и то, что без постоянной заботы общества школа все равно не пропадет, земство поможет, либо помещики. К тому же крестьяне прекрасно понимали, что средства, выделявшиеся земствами на школы, берутся из налогов, собираемых с крестьян, поэтому дополнительные расходы сельских обществ на училища они могли рассматривать как особый вид налога. Крестьяне прекрасно умели «считать» общественные расходы, в результате иногда детям из соседних школ и деревень отказывали по настоянию сельского общества в приеме: «Да видишь, ли, сударик мой, мы другого общества, Зиновьевского, а училище - то содержат однодворцы да и не принимают наших ребят; мы, говорят, будем деньги тратить, а ваши дети будут учиться, как бы не так», - жалуется учителю крестьянка соседней деревни37.
В некоторых ситуациях источники фиксируют проявления прямой враждебности крестьян по отношению к самому земству и его культурнойполитике.ВдокладеИ. И. Мокеева от 26 ноября 1914 г. Оренбургскому губернскому земскому собранию II очередной сессии 1914 г. (уже после начала I мировой войны) приводятся факты крестьянской враждеб-ности38. 6 ноября 1914 г. докладчик выехал в Шамамовскую волость, где вместе с земским начальником 7 участка Крыловым объехал деревни Патриаршее, Егорино, Ленево, обнаружив «везде одну и ту же тему разговора» среди крестьян: «Нынче 5 р. с души, на будущий год "земщина" (так местное население называло земство) будет 10 р. брать, так совсем с земли сгонит!» «На кузницы наложено, на мельницы наложено, с нас сейчас за все втридорога берут <...>, не желаем земщины», негодовали крестьяне38. Далее они рассуждали о том, что «закон о земстве до царя не дошел», поскольку если бы царь его подписал то «... Закон бы был, с нами бы не церемонились <.> Видишь, подговаривают, чтобы приняли земство, а мы не желаем и баста!»39 Этот случай, казалось бы, можно объяснить начавшейся войной, призывом значительной частью трудовых ресурсов деревни, а отсюда и недовольством сельских жителей. Но примеры выражения недовольства при помощи активных действий обнаруживались и в мирное время.
Открытое одновременно с Оренбургским Ставропольское земство приступило к школьному строительству. В селе Михайловском наполовину возведенное здание школы было разрушено сообща всем населением деревни. Вмешавшаяся в дело администрация уже под охраной сельских стражников вновь произвела постройку. После объявления всеобщей мобилизации в связи с началом войны стражники отправились в армию, школа же была снова разрушена, причем так, что невозможно было точно определить место, где она стояла40. Члены управы при поездках по уезду стали подвергаться оскорблениям, статистиков губернского земства население встречало крайне враждебно, а страховые агенты земства не допускались к работам по оценке имуществ для определения суммы страховых выплат. После всего этого сельские общества стали составлять приговоры об отмене земства. На официальные запросы земских управ о числе призванных в действующую армию волостные правления сообщали, что ввиду «нежелания
населением земства, сведения не будут достав-лены»40. Ставропольскому губернатору пришлось адресовать земским начальникам циркуляр, предлагавший принять решительные меры для исполнения сельскими властями своих обязанностей. Он также поручил им обратить самое серьезное внимание на устранение враждебного отношения к земству. Так, странным образом земство обрело союзника в лице губернатора. Традиционно этот чиновник воспринимался земцами скорее как фигура враждебная, и, вдруг, столкновение с крестьянами делает губернаторов защитниками земства.
Между тем проблемы возникали не только у вновь открываемых земств. В период русско-японской войны и Первой русской революции в Олонецкой губернии почти повсеместно крестьяне возмущались ростом земского обложения. Они использовали тактику отказа от уплаты земских налогов: «Сельские общества составляли приговоры о том, чтобы не платить земских сборов, не принимать окладных земских листов, не вносить страховых платежей»41. Крестьяне таким способом указывали, что они не желают земства. Надо заметить, что Олонецкое земство относилось земскими деятелями к числу передовых «крестьянских» земств, в первую очередь, занимавшихся проблемами крестьян42. К тому же в Олонецкой губернии крупнейшим плательщиком земских сборов была государственная казна, дававшая 65 % всех доходов земства, поскольку в государственной собственности находились леса, покрывавшие большую часть пространства губернии43. Выходило, что крестьяне в виде земских расходов на школы, больницы, дороги получали от земства больше, чем платили ему. Проведенное уездными земствами Олонецкой губернии расследование показало, что гласные не сообщали избирателям о том, как расходовались суммы налогов, и у них не было в распоряжении средств массовой коммуникации, посредством которых можно было бы это сделать. Крестьяне также не в состоянии были понять язык печатавшихся постановлений, отчетов, докладов земских управ и собраний. По крайней мере, так об этом рассуждали оренбургские земцы, предлагая издавать специальный еженедельный земский печатный орган, ориентируясь на давний Вятский опыт.
Крестьяне воспринимали земские мероприятия, относящиеся к организации начальной школы и внешкольной работе, исходя из собственных культурных установок, которые
интеллигентами рассматривались как проявление невежества и дикости. Они оценивали школу, исходя из собственных предпочтений, вводя в свои рассуждения часто многозначную категорию «пользы». Полезным, в большинстве случаев, признавалось то, что могло принести прямую выгоду крестьянскому хозяйству в конкретной местности. «Польза» школы не всегда была очевидна для крестьян, а их отзывы «о грамоте» неоднозначны.
Примечания
- Cambridge, 1982; Brooks, J. When Russia learned to read : literacy and popular literature. 1861-1917 / J. Brooks. - Princeton, 1985; Eklof, B. Russian peasant schools. Officialdom, village culture, and popular pedagogy / В. Eklof. - Berkeley, 1986.
- крупным планом : соврем. исслед. по микроистории. - СПб., 2003. - С. 19.
- С. 33.
- С. 111-113.
- № 5. - С. 217.
- С. 349
- С. 71.
- С. 40.
- С. 347-364.
- С. 55.
- С. 153.
