Россия и Урал на ментальных картах Наполеона

ИСТОРИЯ, ВЛАСТЬ И МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ

УДК 94(47)072.5+929Наполеон

РОССИЯ И УРАЛ НА МЕНТАЛЬНЫХ КАРТАХ НАПОЛЕОНА М.В. Шистеров

Уральский государственный педагогический университет, кафедра всеобщей истории E-mail: mshisterov@rambler.ru

В предлагаемой работе Отечественная война 1812 г. рассматривается сквозь призму геостратегических планов Наполеона. Автор делает попытку прояснить место России и Уральского региона на «ментальных картах» императора французов, выявить характерные ожидания и представления французов, проследить процесс трансформации образов России под влиянием военного поражения «Великой Армии» в 1812 году.

RUSSIA AND URAL ON NAPOLEON&S MENTAL MAPS M.V. Shisterov

This article contains the analysis of the Russian Patriotic war of 1812. Much prominence is given by this work to geostrategic plans. The author tries to detect a Russia&s place and Ural&s place on Napoleon&s mental maps. Also the author makes attempt to investigate process of transformation of an image of Russia under influence of military defeat of the Napoleon&s Grand Army in 1812.

Обращение в отечественной исторической науке к тематике «ментальных карт» («mental map») пока не находит широкого применения. Несмотря на то, что методологические основы нового направления, заложенные Э. Саидом и Л. Вульфом1, встретили позитивный отклик среди историков и подтверждаются заметными достижениями в области современной гуманитарной географии2, они по-прежнему находят слабое отражение в глубоких собственно исторических исследованиях. Между тем, как показывает пример украинского историка-«наполеоноведа» В. Ададурова3, успешное соединение перспективной, открывающей новые аспекты исторического познания методологии с основательной документальной базой, способно дать значительный результат. Весьма своевременное появление фундаментальной работы В. Ададурова не только подтверждает плодотворность использования моделей и методов «воображаемой географии» в конкретно-историческом исследовании, но также указывает направление дальнейших научных поисков тех проблем отечественного «наполеоноведения», которые в рамках традиционной методологии уже в достаточной степени изучены или, напротив, не могут быть изучены в принципе. Исследование целей, задач и планов «Русской кампании» Наполеона, а также проектов «послевоенного» переустройства Восточной Европы в настоящее время вряд ли может быть плодотворным без обращения к «воображению» великого императора. Еще более остро необходимость новой методологии ощущается при исследовании проблем восприятия и трансформации образа России в представлении Наполеона (в том числе под влиянием военного поражения 1812 г.), а также в рамках общих «культурных представлений» западноевропейцев начала XIX века.

Эпоха Просвещения в Европе была временем интеллектуального поиска и философского «изобретательства», результатом чего стала, в частности, культурная концепция «Восточной Европы»4. Образно-географическая карта Европы была переформатирована таким образом, чтобы соответствовать предъявляемым потребностям и задачам «нового типа философствования»5, детерминированного в свою очередь определенным уровнем развития экономи1 См.: Said, E.W. Orientalism. N.Y., 1979 (Рус. пер.: Саид Э.В. Ориентализм. Западные концепции Востока, пер. с англ. А.В. Говорунова. СПб., 2006); Wolff, L. Inventing Eastern Europe. The Map of Civilization on the Mind of the Enlightenment. Stanford, 1994 (Рус. пер.: Вульф, Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения, пер. с англ. И. Федюкина. М., 2003).

ческих и политических отношений в Западной Европе. Однако в соответствии с принципом бинарной оппозиции для успешной самоидентификации необходим «конституирующий Другой», в роли которого для Европы устойчиво выступала «Азия» (Восток)6. Новая, предложенная просветителями модель взаимодействия с «Другим» состояла в том, чтобы через взаимодействие в определённой сфере, включить чужие культурные ареалы в свой культурный кругозор, адаптировать «чужое» к «своему»7. Заменяя культурологический язык образно-географическим, можно сказать, что происходил процесс «вписывания» образа чужой культуры (в том числе географического) в систему собственных геокультурных, геоэкономических и геополитических представлений, а также поиска подходящего места для такого образа в рамках «своей» воображаемой карты. Объектом подобного «интеллектуального изобретательства» со стороны западноевропейцев была, безусловно, и Россия, которая начиная с XVIII в. стала важным структурным элементом создаваемого концепта Восточной Европы8. С этого времени отличительными чертами геополитического и геокультурного образа России становятся выраженная фронтирность и амбивалентность9. Россия оказывается на периферии ментальной карты Европы (в некоторых интерпретациях вовсе выпадает из неё), закрепив за собой роль «пограничной» (фронтирной) империи, окраины «цивилизованного мира»10. Амбивалентность геокультурного образа России проявилась в виде

своеобразного «двуликого Януса»: одновременное существование в ментальном пространстве западноевропейцев России-как-Азии и России-как-Европы. Иными словами, Россия стала восприниматься как место на карте, где Европа и Азия (Запад и Восток) сходятся и накладываются друг на друга. В этом контексте вторжение «Великой Армии» Наполеона в Россию в 1812 г. может быть истолковано как попытка «освоения» новых политико-географических и культурно-исторических границ Европы. Война с Россией должна была не только способствовать расширению политического и культурного влияния «объединенной» Наполеоном Западной Европы, но отражала также стремление к расширению и наполнению самого понятия «Европы» новыми политическими, культурными и геогра-фиическими смыслами. Вероятно, прав американский историк и культуролог Л. Вульф, когда он делает вывод о том, что «изобретая Восточную Европу», эпоха Просвещения создавала «культурный контекст для амбициозных проектов» проникновения в Восточную Европу и овладения ею11. Собственно с геополитической точки зрения поход Наполеона в Россию и был попыткой такого «овладения».

Ключевой вопрос о том, какие цели и задачи военно-стратегического и политического плана ставил Наполеон в войне с Россией, изучается уже очень давно (едва ли не с 1812 года), но до сих пор не имеет однозначного ответа. Главной причиной этого, на наш взгляд, является проблема самой личности Наполеона (импульсивной, творческой, увлекающейся, склонной к инсайдам и «гениальным прозрениям», а потому непоследовательной и противоречивой) и его особого положения Императора-Полководца, которое позволяло Наполеону все важнейшие решения принимать самостоятельно, без «консультаций» с окружением и необходимости фиксировать принятые решения на бумаге. Справедливой выглядит точка зрения известного отечественного историка В.М. Безотосного: «Каждый раз, начиная военные действия, Наполеон не связывал руководство войсками с заранее расписанным в мелочах планом, основанным на географических математических расчетах <...> Операционный план действий фактически оформлялся в последний момент и легко менялся в зависимости от обстоя-тельств»12. Значит ли это, что конкретный план верстался под определенные политические, либо геополитические задачи?

Отсутствие соответствующих документов заставляет историков искать иные пути реконструкции предвоенных замыслов Наполео11 Вульф, Л. Указ. соч. С. 524.

на. Однако попытка решить эту задачу, исходя из предвоенной дислокации «Великой Армии» и опираясь на данные штабной переписки, плодотворна лишь при выяснении тактических задумок Наполеона, но не в состоянии ответить на вопрос о стратегических целях Русской кампании. Распространенной является точка зрения, что Наполеон не преследовал в ходе Русской кампании иных целей, кроме «сугубо политических»: «целью Наполеона было принудить Александра I строго соблюдать условия Континентальной блокады. В зависимости от масштабов своей победы и от результатов переговоров находились судьбы Польши и Литвы. Наполеон мог отторгнуть у России некоторые земли бывшей Речи Посполитой, но завоевывать всю огромную территорию Российской империи или посягать на православную веру он, конечно, не собирался»13. Вместе с тем, в исторической литературе неоднократно высказывались обоснованные сомнения относительно того, что стратегический план Русской кампании Наполеона был столь беден «геополитическими смыслами». Тем более что сам император, по свидетельствам современников, много и охотно говорил о смелых перспективах похода в Россию.

Наиболее рельефно выступает геостратегический замысел Русской кампании как нанесения «непрямого удара» по позициям Великобритании. Общие очертания этот замысел приобрел уже в марте 1810 г. в секретном докладе, представленном Наполеону министром иностранных дел Ж.-Б. Шампаньи, где Россия рассматривалась как «естественный союзник Англии» и главный противник Франции «на Севере и Востоке Европы»14. Вывод из этих соображений напрашивался вполне определенный: война с Россией неизбежна; вопрос лишь в том, когда и какой конфигурации она начнется. Несмотря на то, что сам Шампаньи вскоре будет отправлен в отставку, общие соображения геополитического свойства, выраженные в его докладе, соответствовали представлениям и образу мыслей Наполеона. Летом 1811 г., когда подготовка к войне с Россией уже шла, в беседе с бывшим французским послом в С.-Петербурге А.О.Л. Коленкуром император достаточно четко и ёмко сформулировал ключевую стратегическую задачу: «Для того чтобы мир был возможным и прочным, нужно, чтобы Англия убедилась, что она не найдет больше пособников на континенте. Нужно, следовательно, чтобы русский колосс и его орды не могли больше угрожать югу вторжением»15. Цель войны, в передаче Коленкура, определялась

Наполеоном следующим образом: «Необходимо нанести удар Англии в лице единственной решающей державы, еще остающейся на континенте и могущей причинить беспокойство, присоединившись к Англии»; «...будет полезно отстранить русских от европейских дел и создать в центре государство, которое было бы барьером против нашествий северной державы.»16. Таким образом, цели, которые ставились французским императором перед походом в Россию, отнюдь не ограничивались насущными «сугубо политическими» проблемами, но лежали в плоскости геополитической («непрямой удар» по Англии, создание на границе Европы «буферного» государства или государств). Развивая свою мысль, Наполеон 16 августа 1811 г. в беседе с новым министром иностранных дел Ю.Б. Маре высказался в том смысле, что возможное усиление России подготовило бы такой «порядок вещей, который поставил бы под угрозу все господство Юга, и о котором вся Европа с ужасом всегда думала, и который, быть может, установится на глазах подрастающего поколе-ния»17. В этом пассаже интересно то, что геополитические цели здесь смыкаются с геокультурными задачами «вытеснения» России за границы Европы, и это «вытеснение» на ментальной карте Наполеона уже произошло («.вся Европа с ужасом всегда думала.»). Та же мысль - о недопустимости влияния России на европейские дела в силу (гео)культурной (сегодня многие сказали бы - цивилизационной) чуждости русских Европе - читается в переданных Коленку-ром «предвоенных» словах Наполеона, высказывающего возмущение тем фактом, что у России есть какая-то своя позиция в отношении «европейских дел»: «Какое дело до них России, находящейся на краю света?»; и добавляет, что сам он (с позиции правителя Европы) не мешает «ему» (Александру I, как правителю не-Европы) «округлять свои владения в Азии»18. Много позже, в ссылке на острове Св. Елены, Наполеон разовьет тему «русского варварства», как явления культурно глубоко чуждого цивилизованной Европе, противостоящего ей.

Показательно, что уже первые попытки французского императора осмыслить (в санях с Коленкуром) причины катастрофически закончившейся кампании 1812 г. указывали вектор его дальнейших поисков. Многое в ходе Русской кампании представлялось ему тогда

нелогичным: «Сожжение русских городов <...> в том числе пожар Москвы - это бессмыслица. Зачем было поджигать, если он (Александр I. - М.Ш.) возлагал столько надежд на зиму. Есть армия и есть солдаты для того, чтобы драться. Нелепо расходовать столько денег и не пользоваться ими. Не следует -с самого начала причинять себе больше зла, чем мог бы причинить вам неприятель, если бы он вас побил. Отступление Кутузова - это верх бездарности. Нас убила зима. Мы - жертвы климата. Хорошая погода меня обманула. Если бы я выступил из Москвы на две недели раньше, то моя армия была бы в Витебске и я смеялся бы над русскими и над вашим пророком Александром, а он жалел бы о том, что не вступил в переговоры. Все наши бедствия объясняются этими двумя неделями. Если бы хотели завлечь нас внутрь страны, то надо было начинать с отступления и не подвергать риску корпус Багратиона. Не надо было тратить столько денег на постройку карточных домиков на Двине. Не надо было сосредотачивать столько складов. Русские жили изо дня в день, без определенных планов. Они ни разу не сумели дать сражения вовремя.»19. Наполеон видит причины проигранной кампании либо во вмешательстве стихийных факторов («Хорошая погода меня обманула», «Нас убила зима»), либо в собственных ошибках («Если бы я выступил из Москвы на две недели раньше.»), либо в неудачном стечении обстоятельств («Все способствовало моим неудачам»), но не в действиях русских, которые, по его мнению, все делали неправильно («бессмысленное» сожжение городов; «нелепая» трата денег на содержание армии, которая не используется; «нерациональное» ведение войны, с большим ущербом для страны, чем может причинить неприятель; «бездарные» действия командования; «отсутствие» планов ведения боевых действий и т. д.). Система комплектования русских войск и их готовность к войне в 1812 г. также были оценены Наполеоном крайне низко: «Расстояния, привычки, оппозиция дворянства против рекрутских наборов, хищения плохо оплачиваемых начальников, которые прикарманивают солдатское жалованье и пайки <.> все препятствует укомплектованию русской армии. В течение трех лет шла безостановочная работа над ее укомплектованием, а в результате всего этого под ружьем оказалось наполовину меньше людей, чем думали до боев»20. Даже похвалу Наполеона в адрес казаков в данном контексте, по-видимому, следует рассматриваться как подчеркивание специфического (неевропейского) характера русской «варваризованной» армии и способа

ведения войны: «Надо отдать справедливость казакам: именно им обязаны русские своими успехами в этой кампании»21. Таким образом, Наполеон не только оправдывал свои действия (в общем и целом правильные), но и явно указывал на «варварский» характер противника (которого он бил «во всех сражениях, даже при переходе через Березину»22), заключающийся в «нецивилизованных» способах организации и ведения войны. Судя по всему, Наполеон намеревался вести войну с неевропейской («варварской») державой, на ее неевропейской («варварской») территории, по европейским («цивилизованным») правилам и потому оказался совершенно не готов к тому, что русские начнут эти правила нарушать. На наш взгляд, это свидетельствует о том, что до войны и в ходе войны образ России и русских в представлении Наполеона характеризовался амбивалентностью, где «цивилизованность» и «варварство» были как бы двумя сторонами одной медали, парадоксальным образом сочетаясь в нечто нерасчленимое («До сих пор, если не считать того, что Александр сжигает свои города, чтобы мы не жили в них, мы вели друг против друга довольно добросовестную войну»23), когда в зависимости от ситуации он мог свободно выбирать считать ли русских варварами, либо представителями европейской цивилизации. Амбивалентность представлений Наполеона о России прослеживается даже в его суждениях о российском климате, который еще в Москве казался императору французов почти таким же «как во Франции» («в Москве осень лучше и даже теплее, чем в Фонтенбло»), однако затем «внезапно наступили чрезмерные холода» («Погода меня обманула»)24. Но уже в 1813-1814 гг. (надо думать, под влиянием «не по правилам» проигранной кампании) образ русских в воображении императора заметно «варваризируется». В феврале 1813 г. выступая перед Законодательным корпусом, Наполеон призвал сплотиться вокруг общеевропейского дела - борьбы с вторжением «татар»25. Эту мысль император впоследствии развил в прокламации к армии от 13 мая 1813 г.: «В ходе прежней кампании [1812 г. - М.Ш.] враг не счел нужным в борьбе против наших армий отказаться от тех диких методов, которые использовали его предки: армии татар сжигали своих же товарищей, свои города, саму Святую Москву. Сегодня они идут в наши страны, прежде всего в Г ерманию, Францию и Италию

<...> чтобы проповедовать мятеж, анархию, гражданскую войну, убийство; они выступают апостолами всяческих преступлений». Завершалась прокламация похвалой в адрес солдат «общеевропейского дела»: «Мы отбросили этих татар в их ужасный климат, из которого они не смогут выбраться. Пусть они остаются в своих ледовых пустынях, останутся в рабстве, в варварстве и коррупции, где человек низводится до животного! Вы заслужили похвалу цивилизованной Европы. Солдаты! Италия, Франция, Германия воздают должное вашим действиям»26. Таким образом, уже в 1813 г. в представлении Наполеона конфликт с Россией перерастает из войны «с сугубо политическими целями» в бескомпромиссную борьбу «цивилизации» с «варварством»; борьбу «свободной» Европы с культурно чуждой ей азиатской структурой («рабство», «варварство», «коррупция»); почти эсхатологическую борьбу добра («цивилизованной Европы») со злом («апостолами всяческих преступлений»).

Окончательно концепция «общеевропейской» войны с Россией в 1812 г. была «доработана» Наполеоном на острове Святой Елены. Теперь у опального императора уже не было никаких сомнений в «варварской» природе русских, которые «не имеют чувства родины», ибо не следует смешивать простое предпочтение природных условий, в которых рожден человек (характерно для «русских-варваров»), с осознанием преимущества своего образа жизни и общественной организации (характерно для «просвещенного европейца»), что, по мнению Наполеона, и есть основа подлинной любви к отечеству27. Указывая на «нищету» русских, Наполеон отмечает этот факт как условие, создающее для России «необходимость завоеваний, продвижения вперед»28. Этот тезис не только успешно «объясняет» «естественную агрессивность» России, но и в известном смысле снимает с самого Наполеона обвинения в развязывании войны в 1812 г., так как придает его действиям характер «превентивного удара». Для большей убедительности Наполеон предлагает собственную геополитическую концепцию, согласно которой все народы делятся на «океанические» и «восточные»; причем, если западноевропейцы (французы, англичане, итальянцы и др.) относятся к народам «океаническим»29, то русские (в силу «слабо цивилизованного пространства» и «варварского населения») - к народам

«восточной фамилии»30. Попытка Петра Великого «цивилизовать» русских окончилась неудачей, им так и не удалось «войти в европейское общество»31. В апреле 1816 г., возвращаясь к событиям Русской кампании, Наполеон говорил будущему автору знаменитого «Мемориала» О.-Э.-Д.-М. Лас Казу: «Я шел на Россию во главе всей остальной Европы. Начинание было популярным, дело было европейским. Это было последнее усилие, которое Франции оставалось сделать; предназначением этого усилия была новая европейская система, которая стала бы концом борьбы. Россия была последним ресурсом Англии. Всеобщий мир был в России и успех, без сомнения, был обеспечен»32. Эти слова Наполеона, пожалуй, наиболее рельефно подчеркивают стратегические цели Русской кампании: геополитические («Россия была последним ресурсом Англии») и геокультурные («новая европейская система»). Интересно, что опальный император не упомянул здесь о геоэкономических целях кампании (восстановление Континентальной блокады). В августе 1816 г. Наполеон утверждал, что успешное завершение войны с Россией стало бы «концом опасностей и началом безопасности», открыло бы «новый горизонт», «время полного благополучия и процветания всех»33. Основой такого процветания должен был стать созданный Наполеоном европейский союз. Рассуждая о несостояв-шемся объединении Европы, Наполеон в октябре 1816 г. вновь возвращается к Русской кампании: «В результате многих предшествующих событий, эта война из войн новейших времен была наиболее популярной: это была война здравого смысла и подлинных интересов, война ради покоя и безопасности всех; она была исключительно ради мира и сохранения достигнутого - все было ради европейскости и континентализма. Ее успех был бы использован ради создания баланса [интересов], новых комбинаций, которые бы уничтожили опасности того времени, дабы сменить их будущим спокойствием.»34. В завершение этой тирады несостоявшийся создатель «объединенной Европы» рассказывает о планах объединения религий, искусств, коммерции и создания общеевропейских средств коммуникации35. Однако удивительнее всего то, что, по словам На30 Las Cases, A.-E.-D.-M. Op. cit. T. 2. P. 165.

полеона, успех его проекта «объединенной Европы», означал бы «процветание» и для побежденной России36. Последнее утверждение опального императора, по замечанию В.Н. Земцова, «выглядит несколько странным», так как, во-первых, оно «выбивается» из общих рассуждений Наполеона о России, и, во-вторых, «сам ход событий говорил явно об обратном: Россия должна была быть исключена из европейской системы, возникавшей под эгидой Франции»37. Действительно, выглядит крайне сомнительным вариант, при котором Россия могла бы стать элементом создаваемой (или планируемой) Наполеоном геополитической и геокультурной конструкции «объединенной Европы», даже на правах «младшего партнера». Впрочем, не исключено, что император имел в виду не прямое «включение» России в «европейскую систему», но лишь «цивилизующее» влияние «объединенной Европы» на русское «слабо цивилизованное пространство». Таким образом, в окончательном варианте концепция войны с Россией предполагала наличие двух основных моментов, которые ранее нами были условно обозначены как «геополитический» и «геокультурный» аспекты стратегического планирования. Суть их вкратце сводилась к тому, чтобы нанести сковывающий удар по Англии, лишив ее последнего «континентального ресурса», и подготовить условия для реализации проекта создания «объединенной Европы» вокруг Франции. Цели эти были в «сыром» виде поставлены Наполеоном накануне похода в Россию и в значительной степени определили характер кампании, ее оперативный и тактический рисунок. Сомнительно, чтобы одна из этих целей выделялась в качестве приоритетной, хотя бы потому, что их практическая реализация достигалась одними и теми же средствами - через военный разгром России. Впрочем, стратегическое планирование Наполеона на этом не заканчивалось: второй фазой общей геополитической задачи нанесения «смертельного» удара по

«Нам нужно единое европейское законодательство, единая кассационная палата Европы, единая монета, одинаковые меры веса и длины, одни и те же законы» (Цит. по: Молок, А.И. Империя Наполеона накануне войны 1812 г. // Учен. зап. ЛГУ. 1938. Т. 4. № 19. С. 60).

позициям Великобритании в мире после «выведения из игры» России должно было стать завоевание Индии.

«Индийские проекты» Наполеона недостаточно исследованы в отечественной историографии38. Между тем их наличие в планах императора не вызывает сомнений и, безусловно, придает стратегии Наполеона не только «размах» и «восточный колорит», но и выраженное геополитическое измерение. Завоевание Британской Индии (окончательно потерянной французами по итогам Семилетней войны) в корне изменило бы геополитический расклад сил в мире, что прекрасно осознавалось императором французов. Однако практическое осуществление «индийского похода» неизбежно наталкивалось на ряд трудностей (едва ли в полной мере преодолимых), среди которых назовем хотя бы отсутствие удовлетворительных карт и разведанных путей, слабое «дипломатическое прикрытие»39 и слабое знание местности, а также отсутствие опыта взаимодействия с коренным населением территорий, через которые следовало пройти. Вряд ли серьезность всех этих (и многих других) конкретных препятствий полностью осознавалась Наполеоном, тем более что возможность военной экспедиции в Индию через территории Турции, Ирана и Средней Азии не исключалась даже и в английских политических кругах, где планы императора французов вызывали серьезную озабоченность и беспокойство40.

Между тем большое значение при разработке вариантов «индийского проекта» Наполеон придавал позиции России. Еще, будучи первым консулом, Бонапарт активно пропагандировал российскому императору Павлу I идею совместного франко-русского похода в Индию, результатом чего стала известная экспедиция казаков войска Донского, в 1801 г. выступивших из района Оренбурга на завоевание Средней Азии. План «индийского похода», переправленный через генерала Ж.К. Дюрока первым консулом российскому императору и получивший одобрение Павла I, предполагал создание на паритетных началах союзного франко-русского корпуса численностью в 70 тыс. человек (включая 10 тыс. казаков), перед которым ставилась задача за 120-130 дней достичь берегов Инда. План содержал на сей счет вполне конкретные предложения: «Планировалось, что французские части собе38 См., напр.: Безотосный, В.М. Индийский проект Наполеона // Император. 2001. № 2. С. 2-8.

рутся на Дунае, русский флот перебросит их в Таганрог, а оттуда по Дону они прибудут к Царицыну. Затем по Волге - в Астрахань, где к ним присоединятся русские войска. На это отводилось 80 дней. После чего объединённый экспедиционный корпус через Каспийское море должен попасть в персидский город Астрабад, двигаясь из которого он благополучно достигнет правого берега реки Инд. И на все эти действия давалось лишь 50 дней!»41. Однако скорая смерть российского императора в результате дворцового переворота поставила на первом варианте «индийского проекта» Наполеона крест. Между тем от своей цели он не отказался. В 1805 г. по агентурным каналам в Россию стекались сведения о замыслах французского императора «с помощью толпы своих агентов, козней и самых сильных средств добраться до английских колоний в Великой Индии. Это единственный способ поразить эту державу в самом источнике ее кредита и богатства и ударить на нее, так сказать с тылу»42. Очевидно, что в своей бескомпромиссной борьбе с Англией Наполеон все более склонялся к геополитической стратегии «непрямых ударов», искусно дополняя ее геоэкономическим подтекстом («поразить <.> в самом источнике ее кредита и богатства»). Предпринятые им в этом направлении действия (разведывательные миссии Ромье и Жобера, посольство в Иран генерала Ж.-М. Гардана) имели тем не менее ограниченный эффект. Это заставило Наполеона после Тильзита вновь прибегнуть к помощи России. В письме императору Александру I от 2 февраля 1808 г. он предлагает следующий план: «Если бы войско из 50 тыс. человек русских, французов, пожалуй, даже немного австрийцев, направилось через Константинополь в Азию и появилось бы на Евфрате, то оно заставило бы трепетать Англию и повергло бы ее к ногам материка»43. Впрочем, «материковая» стратегия Наполеона не нашла поддержки у нового российского самодержца.

Постепенное ухудшение отношений с Россией, явно наметившееся уже в 1810 г., потребовало «корректировки» геостратегии Наполеона, что в свою очередь привело к реанимированию «индийского проекта», но в новой редакции: теперь его реализация ставилась в зависимость от успешного исхода войны с Россией. В беседе со своим генерал-адъютантом графом Л. Нарбонном, состоявшейся в апреле 1812 г., император обрисовал свои дальнейшие планы: «...чтобы добраться до Англии, нужно зайти в тыл Азии с одной из сторон Европы... Представьте себе, что Москва взята, Россия

сломлена, с царём заключён мир или же он пал жертвой дворцового заговора... и скажите мне, разве есть средство закрыть путь отправленной из Тифлиса великой французской армии и союзным войскам к Г ангу; разве недостаточно прикосновения французской шпаги, чтобы во всей Индии обрушились подмостки торгашеского величия»44. С этими словами Наполеона коррелирует должностная записка руководителя французской разведки в Герцогстве Варшавском Э. Биньона на имя министра иностранных дел Франции Маре от 14 апреля 1812 г. Ее автор был убежден в том, что огромные силы, собираемые для войны с Россией, предназначены для более масштабной цели, и что простое «ослабление России, ограничение этой державы границами старой Московии не станет достаточным вознаграждением за убытки чрезмерного передвижения». Сокрушив Россию, Наполеон, по мнению Биньона, сделает из русских сателлитов, а русская армия превратится в «послушный инструмент» и будет использована как «вспомогательная сила» для похода в Индию45. Таким образом, стратегическая цель Русской кампании заключалась в том, чтобы в результате разгрома последнего «континентального ресурса» Англии подготовить почву для «индийского похода», к которому Россия «присоединится или добровольно, или вследствие законов победы» и, таким образом, «будет привлечена к великому движению, которое должно изменить лицо мира»46. Особенностью стратегического планирования Наполеона, как видно, была не только склонность императора к геополитической «упаковке» стратегических планов (что в перспективе стало заслонять от него оперативную и тактическую составляющие, выработало пренебрежение к деталям), но и стремление «вписывать» самостоятельные (зачастую, очень масштабные) задачи в общую геополитическую «рамку», что заставляло искать «спасительное решение» в каком-нибудь «одном месте». В 1812 г. таким «местом» стала Россия. В зависимость от успеха Русской кампании напрямую были поставлены не только планы реализации «индийского проекта», а следовательно, и исход борьбы с Англией, но и судьба наполеоновской «объединенной Европы». На ментальной карте Наполеона образы России, Англии и Индии оказались тесно связанными единым геополитическим замыслом. Оборотной стороной этого процесса неизбежно становилось то, что на планирование конкретной войны с Россией начали оказывать влияние (возможно, определяющее)

факторы, не имеющие к ней непосредственного отношения (произошло «раздвоение» оперативной мысли Полководца-Императора, преследующего расходящиеся цели). В конечном итоге не будет преувеличением сказать, что именно это стало одной из главных причин катастрофического провала Русской кампании.

Безусловно, политические факторы (нестабильная внутриполитическая обстановка во Франции, незавершенная война в Испании, ненадежность Австрии и Пруссии, враждебность Англии), равно как и необходимость лично руководить войсками в России, требовали от Наполеона проведения «скоротечной войны». Быстрый успех снимал и ряд других трудностей чисто военного характера (прежде всего, решал проблему длительного обеспечения войск на обширной и малоизвестной территории с враждебно настроенным населением в условиях непривычного и непредсказуемого климата). Затягивание же Русской кампании, не подкрепленное убедительными результатами, серьезно осложняло положение французского императора, чего он не мог не понимать. Между тем характер кампании (необходимость вести войну на широком фронте с ограниченными ресурсами47), как и особенности противника (представление о котором император имел вполне сносное), требовали от Наполеона учитывать вероятность «затяжной войны». То, что война с Россией не будет легкой, Наполеон понимал достаточно отчетливо. В марте 1812 г., когда вопрос о войне уже был окончательно решен, в беседе с архиканцлером Ж.-Р. Камбасересом, Наполеон признал, что задуманное «предприятие» потребует от него лично всех сил и военного таланта, чтобы рассчитывать на успех, который, вероятно, будет «по крайней мере делом двух кампаний». Он заявил, что отнюдь не собирается сразу «погрузиться в дикие равнины, которые, вер?