Меньшинства и власть: стремление к сосуществованию? (опыт еврейской общины дореволюционного Иркутска)

ОБЩЕНИЕ

Меньшинства и власть: стремление к сосуществованию? (Опыт еврейской общины дореволюционного Иркутска)

Юлия Пинигина

Сегодня, когда исследования межнациональных отношений стали остро востребованными в обществе, исторический опыт в данной области является предметом особого интереса ученых. Связано это не только с тем, что история проливает свет на истоки современных проблем и заполняет «список обид» каждой национальной группы по отношению к своим соседям. Обращение к историческому опыту также помогает понять механизмы взаимодействия этнических и конфессиональных меньшинств между собой, с национальным большинством, принимающим обществом и государством. И вот эти механизмы, безусловно, интересные сами по себе, оказываются удивительно живучими. Меняя, вслед за ситуацией в стране, свою институциональную оболочку, они одновременно сохраняют прежнее влияние и функции, во многом сам стиль функционирования и, как таковые, привносят в современность, в качестве реально действующих, политические технологии, разработанные в прошлом.

И в прошлом, и сегодня механизмы взаимодействия небезразличны к региональной специфике. В особенности это справедливо по отношению к Сибири. Как принимающее, местное общество было во многом уникальным. Здесь прежде всего следует указать на специфику формирования населения края одновременно по каналам добровольной миграции и принудительной (ссылка). Сибирская полиэтничность характеризовалась не просто сосуществованием множества этнических групп, но и смешением на одной территории

Юлия Николаевна Пинигина, аспирант кафедры мировой истории и международных отношений Иркутского государственного университета, Иркутск.

<_> Г\

разных цивилизаций, различных укладов и уровней развития. Значительную роль играли и такие факторы, как удаленность от столиц, бездорожье и суровые условия жизни: они в значительной мере предопределили своеобразное понимание законности. Все это придавало обществу относительно высокую динамичность и обеспечивало большие, чем в целом в Российской империи, возможности для интеграции в него меньшинств, несмотря на местные и общероссийские правовые ограничения.

С конца XVI века и на протяжении приблизительно 250 лет Сибирь представляла собой типичную переселенческую колонию. В это время основным источником роста ее населения была колонизация края выходцами из староосвоенных областей Российской империи. Среди последних безусловно преобладали русские крестьяне и представители служилых сословий, опять-таки русские по происхождению либо очень сильно русифицированные. Но с середины XIX века в составе сибирского населения начинают появляться совершенно новые элементы. Они знаменуют собой начало активно развернувшегося в Сибири позже, в XX веке широкого вовлечения в переселенческий поток нерусского населения России/СССР и образования на этой основе пришлых (а не аборигенных, как было до того) меньшинств, резко отличающихся от остальных сибиряков по своей этнической и конфессиональной принадлежности и в большей или меньшей степени сохраняющих свою идентичность в рамках русского массива \

Еврейская община Иркутска обоснованно может быть отнесена к числу первых таких меньшинств в Сибири. К 1917 году опыт ее взаимодействия с местной властью насчитывал несколько десятилетий общения «по закону» и в обход его. Особенно интенсивными контакты сторон стали в 1900-х — 1910-х годах. Этот период оставил в иркутских архивах значительный пласт документов, уже предварительный анализ которых позволяет выделить некоторые любопытные особенности взаимоотношений меньшинства и власти. Им и посвящена настоящая статья.

Евреи Иркутска. Уточнение характеристики2

Иркутскую еврейскую общину можно рассматривать в качестве классического торгового меньшинства — насколько вообще может быть классическим конкретное явление такого рода3. Как и боль-

шинство подобных социальных образований, она занимала определенную экономическую нишу в принимающем обществе — в сфере торговли, ремесла, высококвалифицированного труда и свободных профессий. Если торговые меньшинства часто испытывают по отношению к себе враждебность и отторжение со стороны принимающего большинства, то в нашем случае эта враждебность представляется относительной, вероятно, в силу специфики самого принимающего большинства. Еврейская община была инорелигиозным, инонациональным вкраплением в городском организме. Следует, однако, признать, что к началу XX века ассимилятивные и культурно-интеграционные процессы в среде иркутского и в целом сибирского еврейства зашли достаточно далеко. Поле взаимодействия было широчайшим, община и ее окружение сотрудничали не только в экономической, но и в общественно-политической, культурной сфере, огромное значение имело бытовое соседство.

Временем возникновения еврейской общины в Иркутске принято считать середину 50-х годов XIX века. К тому времени в городе осело уже достаточно евреев (главным образом, из ссыльных и военных кантонистов — «николаевских солдат», оказавшихся в Сибири вовсе не по своей воле), чтобы можно было говорить о появлении нового социального образования, причем образования светского, а не религиозного характера. С этого времени начинается и пристальный надзор полиции за ссыльными евреями, то есть взаимодействие общины и власти. Следует заметить, что для власти опыт подобного взаимодействия не явился чем-то исключительным, так как в XIX веке в Иркутске формируется еще одно этноконфессиональное меньшинство — католическая община ссыльных поляков.

С момента возникновения и до начала эмансипации история иркутской еврейской общины насчитывает около шестидесяти лет. Срок, с одной стороны, недостаточный для того, чтобы взаимодействие стало совсем уж рутинным делом, а, с другой стороны, вполне достаточный для накопления общиной собственных традиций и возникновения внутри нее условий для «конфликта поколений». В самом деле, первое поколение общины было пришлым, «навозным», второе — наполовину пришлым, а наполовину состояло уже из местных уроженцев, евреев-сибиряков. Если же говорить только о пришлых, то нельзя забывать, что люди, вливавшиеся в общину в течение шести десятилетий, несли с собой жизненный опыт и настроения различных социальных групп из разных регионов страны. На уровне общины эта своеобразная генетическая пестрота действова-

ла так же, как и на уровне всего местного общества: обеспечивала общине внутреннюю динамику и возможности для успешного маневрирования в окружающем мире.

Данные о численности общины серьезно разнятся. Можно лишь с уверенностью сказать, что в начале XX века на долю евреев приходилось от 5% до 10% населения города. Например, в 1909 году иркутское полицейское управление полагало, что в Иркутске проживают 2489 мужчин и 2314 женщин иудейского вероисповедания. Тогда это составляло менее 5% горожан. Но наверняка часть евреев не имела надлежащих документов и потому от учета постаралась уклониться. В любом случае официальная численность иудейской общины была сопоставима с численностью общины католической (3369 мужчин и 2310 женщин)4.

Профессиональная структура общины находилась в непрерывном движении. Если первоначально иркутские евреи занимались главным образом ремеслом и мелкой торговлей, то к рубежу XIX—XX веков (а по некоторым показателям и раньше) ситуация изменилась радикально. Община стала торгово-предпринимательской по преимуществу. Также выросло число лиц свободных профессий и высококвалифицированного труда, хотя ремесленный сектор, правда, в измененном виде, сохранился. Динамику социальной структуры можно проследить по переписям, проводившимся полицейским управлением Иркутска в 1888 и 1908 годах. Наиболее многочисленная группа — это занятые в сфере торговли: 41,3% в 1888 году и 32,6% в 1908 году. Следующая по численности группа — ремесленники: 36,4% в 1888 и 24% в 1908 году. При этом ремесла были традиционными для евреев Российской империи: портные, шапочники, извозчики, а также занятые в строительстве, производстве продуктов питания. За двадцать лет резко сократился у евреев удельный вес прислуги: с 4,6% до 0,6%. Зато доля квалифицированных специалистов заметно выросла: служащих — с 5,7% до 6,9%, приказчиков — с 3,8% до 4,2%, учителей — с 0,8% до 1,6%, людей творческих профессий (музыканты, артисты, художники) — с 1,6% до 2,6%, медиков — с 0,5% до 5,9%5. Можно сделать следующий вывод: среди торгующих сокращается число представителей низового звена (так называемых барахольщиков), увеличивается доля средних и крупных предпринимателей; среди ремесленников происходят аналогичные процессы; совокупный удельный вес интеллигенции вырос с 12,4% до 21,6%. Таким образом, община медленно, но неуклонно поднималась по социальной лестнице.

Сословная структура не совпадала с профессиональной. Все «легальное» еврейское население города разделялось на пять основных групп, различавшихся по «званиям», которые в одних случаях соответствуют общеимперским сословиям, в других — обозначают более дробные членения (из-за чего само понятие «звание» оказывается в нашем случае более точным, чем понятие «сословие»). Выделяются следующие «звания», каждое со своими особенностями правового положения: 1) иркутские мещане; 2) иркутские купцы; 3) отставные солдаты и унтер-офицеры (из числа военных кантонистов) и их потомки; 4) мещане и крестьяне европейской России (преимущественно из черты оседлости), имеющие «дозволение господина Генерал-Губернатора на проживание», то есть вид на жительство; 5) ссыльнопоселенцы. Кроме того, в особую группу имеет смысл выделить медиков — людей, у которых были «профессии, дающие право на постоянное проживание в Империи: а) аптекарские помощники; б) дантисты; в) фельдшеры; г) повивальные бабки; д) изучающие фармацию, фельдшерское и повивальное искусство»6. (Попутно заметим, что участие евреев в развитии сибирской медицины и профессия медика как способ социальной адаптации и мобильности — это отдельные перспективные темы для исследования.)

Из-за несоответствия между «званием» и родом занятий иногда возникали бюрократические курьезы: так, некая Ривка Дукельская, будучи по «званию» повивальной бабкой, служила артисткой в городском театре7. Власти не без оснований подозревали наличие злоупотреблений и, по мере сил, пытались с ними бороться. Была проведена специальная перепись медицинских работников. Как отмечалось в одном из документов, «затребованные статистические сведения о проживающих в крае евреях должны будут послужить материалом к обсуждению вопроса о положении и правах евреев в Сибири, каковой может быть успешно разрешен, только будучи основан на точных и строго проверенных данных»8. Перепись зафиксировала 14 человек среднего медицинского персонала и 5 врачей. Судя по последующим циркулярам иркутского полицмейстера, перепись была проведена не на высоком уровне9. В сводную таблицу не были включены 12 учениц повивальных бабок. Возможно, они были изобличены как «ложные» медики.

За сравнительно непродолжительное время своего существования еврейская община успевает превратиться из малочисленной группы людей самого низкого статуса в крупную консолидированную общность, играющую весьма заметную роль в жизни города. В

полной мере и своевременно формируются все атрибуты, присущие преуспевающим торговым меньшинствам. Довольно рано строятся синагога, молитвенная школа. После продолжительного конфликта с властями создаются еврейское училище, затем курсы для взрослых, приют для престарелых, «Общество помощи бедным евреям», еврейская пресса. В то же время в период, предшествующий эмансипации, в общине начинаются процессы иного плана — возникает политический раскол, усиливается социальное расслоение. Также увеличивается число крестившихся. Только за девять месяцев 1909 года и только в Крестовоздвиженской церкви крестились 28 евреев, подавляющее большинство которых — молодежь10. Явление это, скорее симптоматичное, чем исключительное, говорит о том, что само существование общины в прежнем виде становится под вопросом. Ко второму десятилетию XX века община достигает своего наивысшего развития и одновременно демонстрирует признаки надвигающегося кризиса.

Власть. Политическая механика и человеческий облик

Власть в Сибири оказывается в еще более сложной ситуации, чем меньшинства. С одной стороны, она — органичная часть сибирского общества и обладает всеми местными особенностями, а с другой, она плоть от плоти легендарной российской бюрократии. Высшие чиновники, генерал-губернаторы, чаще всего были и вовсе временно присланными в Сибирь. При этом именно местная администрация осуществляла, а во многом и формировала национальную политику, выступая основным контрагентом в системе отношений «местные — пришлые». Именно с этой частью принимающего общества меньшинствам приходилось выстраивать сложные и неоднозначные отношения.

Круг чиновников, по долгу службы контактировавших с общинами, в частности с еврейской, достаточно ограничен. Попробуем взглянуть на отдельные узлы и детали государственной машины. Вершина пирамиды — центральные столичные ведомства — простому просителю, стоящему у ее основания, была почти не видна. В силу географического положения и, что немаловажно, традиции петербургские власти были не просто удаленными, а фактически недосягаемыми. Уповая на «высшую справедливость», приходилось считаться с тем, что путь к ней лежит исключительно через местные

инстанции, так что наступление этой «высшей справедливости» напрямую было связано с отношением к просителю иркутских чиновников. Вместе с тем для принятия любого, казалось бы, незначительного, решения, нужна была резолюция центрального органа власти. Применительно к национальным меньшинствам — это, главным образом, Министерство внутренних дел. Так, например, чтобы принять некоего Льва Зисмана на службу, всего-то на должность сверхштатного ординатора Иркутской Кузнецовской больницы, потребовалась резолюция МВД и полугодичная переписка между Иркутском и Петербургом. При этом стоит заметить, что в Иркутске вакантных ординаторских должностей было предостаточно, а сверхштатному ординатору даже жалование не полагалось. Когда спустя два года того же Зисмана, давно покинувшего Иркутск, надо было формально уволить от должности, потребовалась аналогичная резолюция МВД со всей сопутствующей волокитой11.

Для проживающих в крае евреев и представителей других национальных меньшинств верховной властью являлся генерал-губернатор. То был главный местный стратег. Он был уполномочен принимать решения по прошениям жителей края, к нему обращались с различными просьбами, он утверждал решения других чиновников. И он же определял местную политику в отношении национальных меньшинств, имеющих специфичный социально-правовой статус. Однако реальная роль генерал-губернатора в формировании такой политики — вопрос открытый.

Безусловно, он должен был претворять в жизнь установления правительства, действовать в соответствии не только с российским законодательством, но и с его толкованиями более высокими начальниками. Например, со следующим толкованием:

«...Иркутскому Губернатору. По докладе Главного Начальника края возбужденного Вами вопроса, имеют ли право местные евреи проживать в пределах уезда того города, к которому они причислены независимо от права на отлучки за пределы черты еврейской оседлости, установленные общим законом (приложение 15 к 68 статье Устава о паспортах) Его Сиятельство, имея в виду Указ Правительствующего Сената от 8-го февраля 1904 года за № 1328 признал, что означенным Указом категорически разъяснено, что местом приписки евреев Сибири, то есть чертою оседлости для каждого из них считается уезд (округ), в пределах которого они могут свободно передвигаться... Подлинное подписали: Управляющий Канцелярией Камергер Двора Е. И. В. Н. Гон-

датти. За делопроизводителя Д. Елагин. Препровождается Иркутскому Полицмейстеру для сведения 7 марта 1905 года...»12.

Так выволокли на белый свет указ годичной давности и истолковали его в нужном духе, снабдив каждого сибирского еврея личной чертой оседлости.

Это событие произошло при генерал-губернаторе П. И. Кутайсо-ве. Естественно возникает вопрос, в какой мере он сам разделял, — если фактически не спровоцировал — предложенную ему интерпретацию указа от 7 марта. Как минимум, нельзя исключить вероятность личного, субъективного влияния конкретных людей, занимавших в разное время губернаторский пост, на процесс реализации решений и указаний, исходивших из Петербурга. Например, «при Горемыкине (1889—1900) полиция знала, что притеснение евреев всегда будет оценено как служебное рвение»13. Судя по архивным данным, волны притеснений евреев приходились на периоды «правления» Кутайсо-ва (1903-1905) и его предшественника А. И. Пантелеева (1900—1903), а также Л.М. Князева (1910—1916). Особняком стоит в этом смысле А. Н. Селиванов (1906—1910). При нем национальный вопрос в качестве политического инструмента использовался наиболее разнообразно: с одной стороны, ужесточались фискальные мероприятия, совершенствовалась система контроля за «чужеродными элементами» (в том числе евреями), с другой, община получила некоторые послабления. Именно при Селиванове были, наконец, узаконены еврейское училище и «Благотворительное общество для помощи бедным евреям».

Не следует, однако, ставить знак равенства между сменой нового высшего сибирского начальства и усилением гонений на евреев. Эти процессы, по-видимому, имели различную динамику, и линейной связи между ними нет. Поскольку отношение властей к евреям, да и к другим этническим и конфессиональным меньшинствам в Иркутске соответствовало политической конъюнктуре в стране, сложно обвинять в периодических притеснениях конкретных генерал-губернаторов. Другое дело, что обыденное сознание обязательно увязывало степень национальной терпимости или, напротив, нетерпимости в регионе с личной позицией генерал-губернатора.

Поскольку еврейская община была группой с особым правовым статусом, то в наиболее тесные контакты с ней входили представители правоохранительных органов. Как писал Аркадий Аверченко, полиция стоит ближе всех к населению. Перед прочими чиновника-

ми евреи предстают, во-первых, индивидуально, во-вторых, на общегражданских основаниях. С полицией было несколько иначе. Полицейский чиновник — чиновник в высшей степени, спинной хребет бюрократии, носитель реальной власти; с полицейским ведомством приходится считаться всем, особенно тем, у кого бумаги не в порядке. А поскольку непорядок можно найти везде, то от умонастроений полиции, вероятно, в наибольшей степени зависели условия жизни евреев, в том числе в Иркутске. Ключевой фигурой местной власти был, таким образом, Его Превосходительство господин Иркутский Полицмейстер. К сожалению, на сегодняшний день имеются лишь крайне скудные сведения о людях, занимавших в разные годы этот пост; так что Иркутский Полицмейстер представляется фигурой обезличенной: не человек, а социальная функция. Именно от него исходят различные указания в отношении евреев, в том числе и о составлении переписей.

Архивные материалы содержат уникальный комплекс источников — полицейские переписи еврейского населения. Их уникальность в том, что они отражают не столько истинную картину существования евреев в дореволюционном Иркутске, сколько очень полно — представления властей об общине. К тому же это интересное сочетание бюрократической формы и личностного содержания, живых и ярких эпизодов повседневного общения властей и евреев. К названному комплексу следует отнести уже упоминавшиеся переписи всего еврейского населения 1888 и 1908 годов, перепись медицинских работников 1901 года и миграционные списки 1910—1914 годов. К ним примыкают переписка о разрешении евреям проживать в Иркутске и общая полицейская статистика за 1909 год14.

Полицмейстер ставит свою резолюцию на прошениях, адресованных генерал-губернатору. Таким образом, мнение первого влияет на решение второго по каждому конкретному вопросу. Например, разрешить или нет каждому конкретному еврею-неиркутянину пребывание в городе даже проездом. Разрешение иметь оружие безусловно определялось содержанием сведений, предоставляемых генерал-губернатору полицмейстером. Полицмейстер устанавливал порядок регистрации евреев в городе. Повседневная деятельность, ее формы также в основном зависели от полицмейстера.

Говорить о месте и роли низового звена, околоточных надзирателей и городовых, пока не представляется возможным. А вот роль частных приставов вырисовывается очень ярко. Из архивных документов видно, что это полицейское начальство непосредственно

контактирует с населением вверенных ему частей. К частным приставам поступают жалобы евреев и на евреев, ими проверяются документы на проживание, собираются сведения, запрашиваемые сверху. Частные приставы по своей инициативе проводят облавы, выискивают беспаспортных евреев. Или же годами «не замечают» их присутствия. Силами и под контролем приставов осуществляются «выдворения» выловленных из города.

В начале XX века Иркутск делился на пять полицейских частей. Еврейское население концентрировалось в двух из них: в первой и третьей. Первая часть совпадала в своих границах с историческим центром города. В третьей располагалась своеобразная, хотя территориально довольно бесформенная, еврейская слобода. То были несколько параллельных улиц; на одной из них, Саломатовской, находились синагога и еврейское училище. У приставов различных частей взгляды на еврейский вопрос могли серьезно различаться. Но в любом случае положение и благополучие общины зависели от сочетания служебного рвения и личной порядочности конкретных частных приставов.

В общем виде схему работы пресловутой бюрократической машины можно представить следующим образом: генерал-губернатор принимает «стратегическое решение»; это решение и предполагаемые формы его исполнения поступают полицмейстеру, причем намерения генерал-губернатора не всегда объясняются; начальник городского полицейского управления разрабатывает детали и отдает уже конкретные распоряжения частным приставам; приставы их исполняют и по исполнении отчитываются перед полицмейстером. Прошения населения адресуются генерал-губернатору, но предварительно попадают в полицейское ведомство. Полицмейстер представляет их генерал-губернатору, прилагая к ним свое мнение. Иногда для представления этого мнения запрашиваются сведения у частного пристава. Резолюция генерал-губернатора, как правило, полностью основывается на мнении полиции. Решение по прошению, опять-таки через полицию, доводится до просителя. Когда решение предписывает какие-либо действия в отношении просителя (например, выдворение из города), они осуществляются полицейскими приставами и их помощниками, которые затем докладывают полицмейстеру об исполнении.

Позволю себе привести небольшую иллюстрацию к этой схеме. Это документ установленной формы, встречается многократно.

«МВД. Иркутское Губернское Управление Господину иркутскому Полицмейстеру.

На основании 23 статьи Устава о паспортах и 82 статьи Положения о видах на жительство Губернское Управление поручает Вашему Высокоблагородию выдать (указывались фамилия и имя. — Ю. П.) проходной вид на следование в черту еврейской оседлости, наблюсти за немедленным выездом из Иркутска и о последующем донести»15.

Этноконфессиональные меньшинства своей «чужеродностью» также привлекали внимание иркутского жандармского управления. Архивный фонд управления содержит большое количество материалов, касающихся политических ссыльных — евреев, проверки благонадежности иркутских евреев. Между прочим, имеется три дела об иркутских сионистах16. (Равно как и дела о якобы существовавших китайском, корейском и японском тайных обществах17.)

С полицейским ведомством тесно было связано ведомство духовное. В чем-то их методы работы были схожи: тот же надзор за деятельностью и умонастроением вверенного прихода, те же служебные рапорты и отчеты, то же «о последующем донести».

Иркутская духовная консистория представляла в полицейское управление сведения о крестившихся евреях и даже просила о содействии, так что крестившиеся евреи вынуждены были являться к полицмейстеру для бесед на нравственные темы. Получается, что крепость в вере проверяли не только священники, но и частные приставы. Это ставит под сомнение расхожее мнение, будто крещение открывало дорогу ко всем общегражданским благам. Во-первых, крещение никак не помогало евреям, если они не имели документов на проживание в городе и, следовательно, подлежали выдворению. Тут действовал Указ 1903 года «О недопущении евреев к крещению вне черты оседлости». В соответствии с ним, евреям, не имеющим права жительства вне «черты», предлагалось вернуться в «черту», там принять крещение, а уже затем отправляться куда угодно. Указ должен был наглухо закрыть «лазейку православия». Нарушившие его священники несли наказание; поэтому, чтобы себя обезопасить, они часто через полицию проверяли наличие у потенциальных новообращенных документов, дающих право на жительство вне «черты». Во-вторых, крещение не освобождало от пристального внимания полиции. В-третьих, крещение не отменяло факта происхождения из евреев, о чем свидетельствует следующий образец административного творчества, весьма, на мой взгляд, показательный:

«МВД. Иркутское Губернское Управление.

Объявляется мещанке Феодосии Абрамовне Лейбиной, что надпись в возвращаемом паспорте «выкрест из евреев» сделана законно.

И. д. Вице-губернатора»18.

Этот коллективный портрет власти, конечно, не полон. С позиций этических, он может показаться довольно неприглядным, хотя сибирская бюрократия ничем принципиально не отличалась от бюрократии Российской империи в целом. Однако для нас куда более интересной является оценка деятельности бюрократической системы по критерию эффективности.

Итоги. Полицейский инженеринг и баланс интересов

Поскольку возникновение еврейской общины было тесно связано со ссылкой, то и первые опыты взаимодействия с ней местного начальства заключались в осуществлении надзора за ссыльными. Позднее в обязанности полиции вошла регистрация прибывающих в город евреев, причем полностью система регистрации была отлажена только к 1911 году. Ежемесячно каждый пристав представлял полицмейстеру списки евреев, прибывших во вверенную ему часть и выбывших из нее. Отслеживались не только прибывающие в Иркутск из губернии или других частей страны, но и перемещавшиеся в пределах города. Периодически составлялись списки иногородних евреев, равно как и тех, кому запрещалось проживание в Иркутске. В последнем списке регулярно фигурировали одни и те же фамилии. Полиция следила за поведением евреев, за их взаимоотношениями с православными соседями. Естественно, она боролась с евреями-правонарушителями, совершавшими в основном мелкие преступления корыстной направленности.

В XX веке масштаб действий полиции расширяется: высылки из Иркутска беспаспортных евреев становятся систематическими, как и облавы в частных домах и гостиницах. Сохранилось описание одной такой облавы, когда полицейский пристав и его помощник обыскали номера «Гранд-отеля». В номере, где проживал еврей с паспортом, обнаружились еще четыре «беспаспортных». Их задержали, допросили, составили протокол в присутствии понятых, отобрали имевшиеся документы. Все это происходило в половине второго ночи. Затем задержанных препроводили в участок, а позднее выслали из города, о чем и доложили по начальству19.

На первый взгляд, в отношениях с «надзирающими» община всегда оставалась потерпевшей стороной. Способствовало этому не только ее изначальное неравенство с властью, но и разнообразие перечисленных выше форм давления власти на общину. В действительности, однако, дело обстояло сложнее.

Вступая в контакты с чиновничьим аппаратом, евреи нередко оказывались в сложном, двусмысленном, а то и просто тяжелом положении и вынуждены были проявлять гибкость и изобретательность. Наиболее общий вариант самозащиты, к которому они прибегали — это следование всем правилам навязываемой им бюрократической игры. Переписка с властями, расписки в получении, марочные сборы и прочие атрибуты великой российской волокиты нашли достойное отражение в архивном фонде полицейского управления. Переписка включает главным образом прошения о дозволении жительства в Иркутске, о разрешении пребывания в городе для лечения, обучения, по торговым делам. Довольно велико число прошений о разрешении хранить оружие: около сорока человек подали такие прошения только за 1903 год20. В еще более сложные бюрократические процедуры приходилось ввязываться тогда, когда речь шла об общих интересах евреев города, — обо всем, что касалось общественных и благотворительных мероприятий, вопросов культа, образования и так далее. И обо всех этих прошениях и хождениях по присутственным местам можно сказать: действуют люди, в ходе общения с представителями власти ставшие профессионалами процедуры.

Со своей стороны, представляя сведения о прибывающих в город евреях, осуществляя задержания и выдворения, полиция, хотела она того или нет, занималась своего рода социальной инженерией — фактически регулировала количественный и качественный состав общины. Следует отметить, что наиболее богатые и влиятельные евреи Иркутска в соприкосновение с полицией практически не входили. Они даже не попадали в переписи. Финансовая состоятельность и стопроцентная лояльность и значительная степень ассимилиро-ванности в общем позволяли еврею перейти из круга «надзираемых» в круг неподнадзорных. Впрочем, то же самое можно, вероятно, сказать и о представителях других конфессиональных и этнических меньшинств.

Уже из этого факта видно, что как часы система надзора за евреями не работала. О том же говорят и другие факты. Полицейская отчетность систематически нарушалась, периодически выявлялись «неучтенные» евреи. В 1903 году в полицейском управлении Иркут-

ска возник даже служебный скандал по этому поводу, однако разбирательство, как это часто бывает, закончилось ничем21. Короче, система контроля над еврейской общиной часто давала сбои. Либо изначально была ориентирована не только на официально декларируемые цели, но и на некоторые другие, о которых предпочитали умалчивать.

Непосредственные причины этих сбоев могли быть разными: личные симпатии, взяточничество, служебная халатность, некомпетентность или что-нибудь еще. Для нас же важно, что благодаря им в конечном итоге довольно четко соблюдался баланс интересов субъектов и объектов регулирования «еврейского вопроса». Что-то запрещалось, что-то действительно не замечалось, а на что-то власть старательно закрывала глаза. При всех гонениях, администрация никогда не создавала для общины ситуацию, которая бы поставила под угрозу ее существование. Власти не нужен был массовый исход евреев из Иркутска, иначе она бы его организовала.

Равным образом, те социальные условия жизни общины, что определялись взаимоотношениями ее членов с местным населением, тоже никогда не были нестерпимыми. Опыт евреев Иркутска как диаспоры и опыт основной массы иркутского населения как переселенческого и принимающего резонансно совпадали, что не могло не способствовать достаточно сносному сосуществованию меньшинства с большинством. Показательно, что город очень долго избегал погрома, когда же тот все-таки случился в ноябре 1905 года, в Иркутске он, по сравнению с погромами в других городах Сибири и особенно «черты», носил локальный характер. Социальные верхи общины успешно встроились в городскую элиту и взяли на себя двойственную функцию: выступали одновременно своеобразным буфером между общиной и властью и транслятором интересов общины в городе. В то же время борьба за право на полноправное существование в рамках иркутского общества не консервировала внутриобщинные процессы, скорее, служила их катализатором.

Все это и позволило евреям Иркутска оформиться в качестве общины и, несмотря на административное противодействие, успешно интегрироваться в городской организм. Факт выживания и сохранения своей этнической идентичности под прессом запретительной политики государства и в условиях, когда местная власть прибегала к разного рода административным манипуляциям, отражавшим ее негативную установку в отношении евреев, тоже можно расценивать как несомненный успех общины.

ПРИМЕЧАНИЯ