Спросить
Войти
ПУТЕВОДИТЕЛЬ
Размышления о внешней политике Монголии в ХХ веке
Н. Галиймаа. ХХ зууны Монгол, Америкийн харилцаа: уусэл хегжил, тулгамдаж байсан асуудлууд (Монгольско-американские отношения в ХХ веке: их возникновение, развитие и стоявшие перед ними проблемы). Улаанбаатар, 2001. 136 с.
В бытность Монголии частью социалистического содружества ее руководители находились в едином строю с другими «борцами за светлое будущее всего человечества» и смотрели на мир из-за плеча правофлангового — высшего партийно-государственного руководства Советского Союза. То была четкая, незыблемая позиция, продиктованная выбором, который Монголия сделала в 1921 году в пользу Советской России, Коммунистического Интернационала, «нашего, нового, мира», противостоявшего всему старому миру. «Особая значимость» взаимоотношений руководителей Народной Монголии и Советской России с самого начала создавала для монгольского государства чрезвычайно упрощенные условия отправления внешнеполитических функций. С одной стороны, кооперация усилий большой страны и малой позволяла монгольским руководителям скромными средствами весьма компактной дипломатической службы достигать цели обеспечения безопасности своего молодого государства, а с другой — эта же кооперация зачастую расслабляла их волю и гасила творческие порывы на внешнеполитическом участке деятельности, вносила элементы инертности в работу дипломатического ведомства.
Все началось в 1920—1921 годах, когда ввиду нависшей над Монголией угрозой поглощения ее Китаем революционеры-партийцы обратились к Стране Советов за помощью и согласились стать «сочувствующим» Коминтерну боевым отрядом мировой революции. Большевики организационно, кадрами и вооруженной силой под-
держали своих монгольских единомышленников, помогли им создать на севере страны, а затем привести к власти в столице Временное правительство, которое резко ограничило в правах монарха. Советская Россия первой установила дипломатические отношения с новой Монголией, независимость которой тогда никем не была признана. На протяжении ряда лет, находясь во «враждебном империалистическом окружении», две страны еще более сблизились, что означало новый шаг на пути окончательного отрыва Монголии от Китая. В 1930-е годы в МНР и СССР формируются однотипные политические структуры, отношения между государствами оформляются как союзнические. Это проявилось в боевом содружестве армий СССР и МНР при разгроме японских агрессоров на Халхин-голе в 1939 году, в последовательной поддержке монгольским руководством в годы Второй мировой войны антигитлеровской коалиции. Лидеры двух стран договорились о содружестве не только армий, но и органов госбезопасности. Все это свидетельствует об отсутствии у руководителей монгольского государства стремления к полному политическому обособлению от СССР.
Опираясь на СССР, Монголия избежала колонизации ее Китаем, а ее лидеры получили важнейший политико-идеологический инструментарий для обозначения статус-кво своего государства в качестве активного субъекта международных отношений. На заключительном этапе Второй мировой войны монгольские войска непосредственно участвовали в военных действиях на Дальнем Востоке. После войны успехи монгольского государства на международной арене становятся еще более очевидными: государства-победители в ультимативной форме побуждают гоминдановский Китай признать независимость Монголии; с ней начинают устанавливать дипломатические отношения другие страны; в 1961 году ее принимают в ООН.
Но и в последовавший за этим период условия международной активности Монголии оставались весьма упрощенными: продолжалось разделение функций советских и монгольских руководителей в области внешней политики. «Блоковая психология», если можно так выразиться, взаимное доверие и особый пиетет в отношениях между «братьями» пронизывали все сферы деятельности руководящих звеньев обоих государств, глубоко укоренились в сознании и практике работников их правительственных учреждений, в том числе внешнеполитических. Советская сторона взяла на себя такие крупные политические задачи, как создание и функционирование социалистического содружества государств, соперничество с США
и с их союзниками, поддержка национально-освободительных движений, проблемы разоружения. Руководители МНР участвовали в выработке единого курса в ходе двусторонних консультаций с советскими руководителями, на международных совещаниях коммунистических и рабочих партий, в определенный момент они сыграли ключевую роль при определении позиции СССР в отношении Китая. По большому счету они, однако, не видели смысла сколько-нибудь интенсивно заниматься теми вопросами, с которыми, по их мнению, вполне справлялись советские коллеги. Они не ставили себе задачи создавать институты и исследовательские группы для детализации внешнеполитической доктрины, тем более выработки какого-либо оригинального подхода к крупнейшим мировым державам, блокам, важнейшим международным движениям и инициативам, для развития страноведческих исследований (исключение составляет китаеведение, получившее в Монголии заметное развитие). Достаточно было отправлять своих послов и представителей в разные страны и международные организации да содержать эту небольшую дипломатическую службу. По всем вопросам текущей политики они могли в любой момент получить консультацию и поддержку в Москве.
Так продолжалось до начала 1990-х годов — до развала социалистического содружества, смены власти в Монголии и распада СССР. Новая политическая элита Монголии приступила к формированию собственной, всесторонне аргументированной концепции национальной безопасности и внешней политики. Государству потребовались специалисты по всемирной истории, по геополитике, по истории конкретных зарубежных стран: русисты, китаисты, японисты, американисты, индологи и т. д. Но началось все, и это естественно, с пересмотра истории самой Монголии.
Прежде всего обратились к истокам монгольской государственности, к деятельности Чингисхана. Имя этого крупнейшего военного и государственного деятеля на его родине долгое время незаслуженно игнорировалось и даже очернялось; теперь оно полностью реабилитировано и почитается в стране как имя великого собирателя монгольских народов, основателя монгольского государства, по сути, возведено в ранг государственной святыни. От него — и это справедливо — принято теперь прослеживать линию преемственности и легитимности монгольского государства. Что касается истории Монголии ХХ века, то и она подверглась кардинальному пересмотру, а вся марксистская историография на эту тему — вполне заслуженной критике за фальсификацию, умолчание неприглядных сфер
деятельности партии и государства, преступного прошлого карательных органов, утаивание источников, забвение многих имен.
При этом и в исторической науке Монголии, и в российском монголоведении произошел некоторый перекос в критике прошлого: главный источник негативных явлений в обществе в период строительства социализма довольно часто находят теперь вне Монголии. Для теоретического обоснования этого перекоса произведена переоценка характера революции 1921 года — ныне некоторые монгольские историки и российские монголоведы определяют ее как национально-демократическую. Это полностью меняет отношение к событиям в стране в первые годы революции, к последовавшим за ними этапам переустройства общества, к роли сотрудничества МНРП и КПСС, государственных органов МНР и СССР в жизни обеих стран.
Картина выглядит следующим образом: революцию 1921 года в Монголии осуществили не сторонники Ленина и большевиков, а национальные демократы, которые для достижения своих целей были вынуждены просить помощи у Советской России. Затем Коминтерн и советское руководство стали вмешиваться во внутренние дела Монголии и диктовать монгольским национальным демократам свои условия. По мере углубления революционных преобразований в руководящей верхушке Монголии постоянно оказывались национальные демократы, с которыми Коминтерн и Кремль вели непрерывную борьбу. Никакого единства руководителей СССР и МНР не было, был только грубый диктат большевиков. На мой взгляд, такой подход не соответствует реальному положению дел.
Российский монголовед С. К. Рощин утверждает, что «первые национальные демократы, при всех тогдашних идеологических особенностях, исповедовали идеи возрождения нации и государства, лояльного отношения к религии, национального согласия и единства, терпимости, выступали за расширение внешних связей»1. Однако «национально-демократическая революция 1921 г., обеспечившая национальное возрождение Монголии»2, имела странный результат: привела к установлению «одной из разновидностей авторитарного режима сталинистского типа»3. По теоретической конструкции автора получается, что монгольское национально-демократическое руководство вообще не имеет никакого отношения к этой метаморфозе. Он так и пишет: «Внешние силы — исполнители сталинской политики, приверженцы догматического понимания социалистических идей и их сторонники в самой Монголии были сильней»4. Непонятно, имеют ли вообще какое-нибудь отношение к нацио-
нально-демократическому руководству «сторонники социалистических идей в самой Монголии».
Более аккуратен в своих построениях, но одновременно и более откровенен в оценках монгольский исследователь О. Батсайхан. Он считает, что в монгольском руководстве только «“правые” были до конца верны концепции национально-демократического развития Монголии и поэтому боролись против теории “левизны” как проявления шовинизма Советского Союза. Они защищали свои взгляды, за что и сложили головы»5. «Левых» в монгольском руководстве Бат-сайхан рассматривает за скобками «национальной демократии» и связывает их линию с «представителем Коммунистической партии Советского Союза, получавшим от нее определенные поручения и выполнявшим их»6 (имеется в виду Э. Д. Ринчино).
Более взвешенная позиция представлена российским монголоведом С. Г. Лузяниным. Мотив «советского шовинизма» он не поддерживает, а отмечает, что «имели место усиление идеологического давления Коминтерна на МНР, превращение Монголии в один из полигонов по реализации возможности перехода отсталых народов к социализму, минуя капитализм. Причем, под “социализмом” однозначно подразумевалась сталинская модель, сложившаяся в тот период в Советском Союзе. Все попытки национально-демократического руководства Ц. Дамбадоржа и Н. Жадамбы сохранить приемлемую дистанцию от Коминтерна закончились провалом и отстранением их на VII съезде МНРП (1928 г.) от управления страной»7.
С Лузяниным я могу согласиться при условии принципиальной редакции последнего предложения: если убрать определение монгольского руководства как «национально-демократического» и уточнить, от кого оно хотело сохранить дистанцию, — от рвущихся к руководству Коминтерном противников Н. И. Бухарина, приверженцев И. В. Сталина. Тогда, на мой взгляд, все встает на свои места: руководители СССР и МНР не являлись идеологическими противниками, преследовали общие цели, поставленные в программных документах Коминтерна, строили общий «полигон», и многих из них постигла общая судьба, предопределенная логикой борьбы разных течений внутри радикального политического движения.
Рассмотренные выше новые веяния в исторических исследованиях ведут к автоматическому пересмотру представлений об условиях внешнеполитической активности Монголии в этот период. В работах некоторых монгольских авторов дело доходило до указания на Россию, как на место, откуда исходит опасность окончатель-
ной деградации монгольской нации8; в совместных же работах российских и монгольских историков пока господствует эклектика. Например, в предисловии к российско-монгольскому сборнику статей «Россия и Монголия: новый взгляд на историю взаимоотношений в ХХ веке» можно встретить следующее утверждение: «...Октябрьская революция 1917 года в России оказала воздействие на монгольскую национально-демократическую революцию 1921 года. Советский Союз последовательно отстаивал суверенитет и независимость Монголии, содействовал ее социально-экономическому развитию в новых условиях»9. А в статьях говорится о «шовинизме Советского Союза», которому не нравилось «стремление «правых» ориентироваться на экономические и культурные связи с Западом»10 и который не позволил «Монголии стать объединенной сильной страной» п. По этой логике Советский Союз из демиурга, создавшего все условия для прихода к власти МНРП и народного правительства, для самого существования современного монгольского государства, превращается в главного противника «национальных демократов», основное препятствие объединению и свободному развитию Монголии, ее широкому международному признанию, установлению ею связей с остальным миром. Этот вывод имеет настолько резкую политическую окраску, что авторы стараются прибегать к его развернутой формулировке как можно реже12.
Для обоснования или опровержения теоретического вывода о негативном воздействии СССР на международное положение Монголии необходимо выяснить, насколько он увязывается с фактами, известными как широкой общественности, так и узкому кругу уче-ных-международников. Для этого, помимо книг и статей о монгольской истории ХХ века и о российско-монгольских отношениях, требуются конкретные специализированные исследования по геополитике, истории внешней политики Монголии, ее отношений с разными странами. В отличие от работ широкого профиля по истории страны, в которых анализ внешних факторов существования государства не базируется на достаточном количестве источников, в специализированных исследованиях достаточно конкретно рассматривается, как функционировал механизм международных связей Монголии, ее взаимоотношений с различными государствами, организациями, блоками. Только из таких работ можно почерпнуть сведения о том, имелись ли на самом деле у Монголии в ХХ веке возможности (якобы упущенные из-за обструкционистской позиции советского руководства) для того, чтобы развиваться в качестве
объединенной, всеми признанной и свободной страны. В свою очередь, ответ на этот вопрос позволит избавиться от противоречивых оценок типа: с одной стороны, СССР оказывал Монголии помощь, с другой — мешал, препятствовал, запрещал. Либо удастся фактами подкрепить уверенность некоторых авторов в том, что Монголия была в безвыходном положении и только поэтому готова была прибегнуть к помощи России13 («хоть самого черта», как выразился Б. Баабар14); либо будет доказано, что попытки прибегнуть к помощи Японии, США или Китая были не очень настойчивыми или вовсе не предпринимались и, значит, вариант опоры на Россию почти сразу же был выбран как наилучший, наиболее привлекательный, в том числе и в цивилизационном плане.
Специализированные работы по внешнеполитической проблематике уже появились в Монголии в немалом количестве15. Теоретический разброд сохраняется и в них; в целом, однако, их авторы придерживаются весьма сдержанной позиции в отношении выводов о негативном воздействии СССР на положение Монголии в мировом сообществе. Особый интерес в этом смысле представляют работы по монгольско-американским отношениям16.
Предлагаемая вниманию книга — одна из первых, посвященных комплексному анализу этой темы. Автор исследует монгольско-американские отношения на протяжении всего ХХ века, оценивает их современное состояние и перспективы. Широкий исторический фон дает возможность с неожиданной стороны подойти к проблеме субъектности Монголии в системе международных отношений. Интересно проследить на материале книги, как сказывалось раньше и как сказывается сейчас воздействие того или иного внешнего ориентира на международную активность страны.
Удовлетворению этого интереса во многом способствует то несколько необычно повышенное значение, которое автор придает роли США (причем роль эта берется в отрыве от всего остального западного мира) для настоящего и будущего Монголии (с. 130—131). Такая постановка вопроса заставляет автора обращаться к самым истокам отношений Монголии с США, к первым контактам монголов с американскими политиками и бизнесменами, учеными и путешественниками, дипломатами и консульскими работниками. Попутно дается оценка позиции официального Вашингтона в отношении Монголии на протяжении всего ХХ века, анализируются нюансы ответных действий монгольских партийных и государственных руководителей, министров, послов в разных странах на те или иные
инициативы дипломатии США на монгольском направлении, приводится реакция на эти инициативы советского руководства. Уделяя внимание «кухне» дипломатии, даже таким, например, деталям, как конфликт посла со своим начальством по поводу «смягчения» позиции в отношении США в нарушение инструкции МИД МНР (с. 81), Н. Галиймаа показывает нам, как монгольским руководством принимались решения по важнейшим вопросам внешней политики.
Автор делит историю монгольско-американских отношений на три этапа. Первый этап охватывает время с конца XIX века по 1920 год. Начинается он с проникновением в Монголию американских товаров через китайских торговцев, а затем и с приездом в страну первых американцев. После 1911 года, когда в стране победила национально-освободительная революция, монгольское правительство «Многими возведенного» теократического монарха богдо-гэгэ-на оказывало всевозможную поддержку американскому бизнесу в стране, «возлагая на США огромные надежды в своих усилиях найти признание независимости Монголии в мире». Однако соответствующая просьба монгольского правительства была оставлена без внимания, «поскольку США в те годы не проявляли особого интереса не только к Монголии, но и к Азии вообще». Тем не менее в 1919 году, когда Китай ввел свои войска во Внешнюю Монголию и установил там оккупационный режим, некоторые представители теократической верхушки во главе с таким известным деятелем государства и церкви, как Джалханза хутухта Дамдинбазар, стали проводить «политику опоры на США» (с. 4).
Второй этап (1921—1980-е годы) у автора неоднороден и заканчивается смазанной во времени границей. В начале его народное правительство Монголии продолжало проводить внешнюю политику «Многими возведенного», пыталось установить с США дипломатические отношения, развивать торговые и экономические связи. С американской же стороны дело ограничилось только активизацией торговли. С 1924 года в Монголии проводилась политика вытеснения иностранного капитала, с 1930-х годов отношения двух стран оказались в застое, который продолжался до середины 1960-х. В этот момент испортились отношения между СССР и КНР, и США начинают проявлять активный интерес к Монголии, как к весьма удобному с точки зрения географического положения пункту для наблюдения за политическими процессами в этих странах. Как отмечает автор, у МНР не было сил и возможностей откликнуться на инициативы США, установить с ними дипломатические отношения (с. 5).
После смазанной границы второго этапа третий неожиданно начинается с конкретной даты, с 1987 года, и характеризуется полномасштабным развертыванием отношений Монголии с США. «В конце 1980-х гг., — пишет Галиймаа, вновь проводя неясную границу, — когда произошло крушение социалистической системы, прекращение борьбы двух мировых систем, потепление международного климата, между Монголией и США были установлены дипломатические отношения». Правительство США стало оказывать Монголии помощь, направленую в первую очередь на углубление демократии, претворение в жизнь прав человека, развитие неправительственных организаций, демократизацию избирательной системы (с. 5—6).
Как видим, автор выделяет этапы по принципу «до», «во время» и «после» периода тесных отношений Монголии с Советским Союзом. Это задает изначальную идеологизированность всей периодизации. Иначе я не могу объяснить намеренную неточность автора в проведении границ между вторым и третьим этапами17.
На мой взгляд, более точна, идеологически нейтральна и «академична» периодизация истории монгольско-американских отношений, которую двумя годами ранее дал в своей книге ныне покойный академик Н. Ишжамц. У него этапы выглядят следующим образом. Первый этап: вторая половина XIX века — 1911 год; второй: 1911—1945 годы; третий: 1945—1987 годы18. Это деление хорошо согласуется с важнейшими вехами ХХ века и лучше отражает глубинную суть развития взаимоотношений двух стран. Ишжамц в своей книге не разделяет мнения о том, что СССР намеренно создавал препятствия объединению и свободному развитию Монголии, ее широкому международному признанию. И хотя он не замалчивает случаи подозрительного отношения российских большевиков к прямым контактам тех или иных деятелей Монголии с официальными и частными лицами США, из его изложения становится ясно, что как подозрения во враждебных происках американцев, так и надежды на признание Монголии США были общими и для монгольских революционеров, и для их российских союзников 19. Разумеется, в условиях противостояния «империалистическому окружению» подозрения брали верх над всеми другими чувствами. При этом, поскольку авторитет российских советников в Монголии был очень высок, именно они обычно инициировали как подозрения, так и надежды; однако окончательное решение оставалось все же за монголами.
В книге Ишжамца приводится пример обвинения монгольским правительством американского консула в Калгане Самюэля Соко-
бина во «враждебных происках» (в 1922 году он встречался с контрреволюционными элементами во главе с богдо-гэгэном, Бодо и Пунцагдоржем). На этом основании было официально объявлено о «неблагонадежности всех американских граждан», принято решение «о пресечении отношений с США по линии служебных и личных контактов». Ишжамц высказывает осторожное предположение о том, что этому решению предшествовали различные меры российских большевиков по линии органов безопасности и внутренней охраны20. Предположение корректное, если вспомнить, что собственный аппарат правительства в Монголии тогда только создавался, институт советников из Советской России отчасти его замещал, и благодаря этому, а также соглашению высших руководителей двух государств о «всестороннем» сотрудничестве, деятельность советских спецслужб на территории Монголии казалась Народному правительству вполне легитимной.
Итак, исследования монгольских авторов по проблематике международных отношений и геополитики дают хорошую возможность еще раз задуматься над кардинальными выводами некоторых историков о положении, которое занимала и занимает Монголия в мире. Я не ставил себе задачу написать подробную рецензию на работу Галиймы; мне представляется более интересным установить, находят ли эти выводы свое подтверждение в ее книге.
Первое, что бросается в глаза: факты, приводимые Н. Галиймой, не согласуются с негативными оценками воздействия СССР на внешнеполитическое положение Монголии. Конкретика самого предмета, которому посвятила свою работу Галиймаа, не позволяет подкрепить резкие оценки доказательствами существования антагонизма там, где его не было, — между советской и монгольской внешнеполитическими линиями.
Правда, в общих размышлениях автора есть немало стереотипов, сложившихся в исторической литературе Монголии за последние годы. Галиймаа встает на ту самую позицию разведения монгольского и советского руководства по политическому и идеологическому признакам (первое, мол, было национально-демократическим, второе — коммунистическим), сторонники которой забывают, что своими корнями эта позиция восходит к стремлению Коминтерна и Кремля «дипломатически» дистанцироваться от событий в Монголии. И Коминтерн, и Кремль прямо ставили перед «монгольскими товарищами» задачу «вовне... усиленно “буферить”... и выпячивать свой демократизм и прочие атрибуты современного радикально-
демократического государства»21. К слову сказать, разделение партий, входивших в Коминтерн, в эту весьма идеологизированную и жесткую организацию, на коммунистические и некоммунистические («сочувствующие») возможно лишь при условии изучения иерархии самой этой организации, установленных ею приоритетов и дефиниций. Но в любом случае нынешние попытки историков определить МНРП как партию «национально-демократической» ориентации есть не что иное, как стремление вырвать всю руководящую верхушку монгольского общества из коммунистического контекста.
Поскольку Коминтерн определил для МНРП задачу «усиленно буферить», постольку вся «национально-демократическая» проблематика ее действий формировалась в соответствии с инструкцией штаба мировой революции. Монголия была единственным государством за пределами СССР, в котором внутренняя и внешняя политика разрабатывалась на основе марксистско-ленинского учения, чаще всего даже совместными усилиями национального правительства и представителей Коминтерна. Связка СССР—МНР долгое время была уникальным детищем коммунистических вождей, призванным показать прообраз отношений нового типа между большой и малой странами. За фасадом межгосударственных отношений, осуществляемых по линии посольств, скрывалось полное политическое, идеологическое и организационное единство партийных (по линии Коминтерна) и государственных (по линии советников) органов двух стран.
Но хотя монгольские руководители и стремились во многом подражать советским, МНР никогда не была копией СССР в миниатюре или в «экспортном исполнении». Слишком необычны, каждая по своему, были эти две страны, слишком сильно они различались по своему политическому весу, роли в международных делах, правовому статусу государств и т. д. По большому счету до окончания Второй мировой войны мир социализма был представлен не одним государством, а связкой или блоком из двух стран: СССР—МНР. И даже из трех — если вспомнить о Тувинской Народной Республике, просуществовавшей до 1944 года. Но факт остается фактом: начало возникновения советского блока как системы относится к 1921 году.
Такой, системный, подход позволяет совершенно по-новому ответить на многие вопросы советско-монгольских отношений, которые до сих пор являются очень «неудобными» для формирования цельного образа СССР в его действиях в отношении Монголии. Прежде всего, это касается оценки поведения советской делегации при подписании Соглашения об общих принципах для урегулиро-
вания вопросов между СССР и Китайской Республикой от 31 мая 1924 года, в котором ст. 5 гласила: «Правительство СССР признает, что Внешняя Монголия является составной частью Китайской Республики и уважает там суверенитет Китая»22. Галиймаа считает, что соглашение 1924 года не только «отрицало суверенитет Монголии», но и «закрывало для нее возможность свободного общения на международной арене и изолировало ее» (с. 31). Мне же представляется, что положение Монголии в 1920-е годы предвосхитило будущее послевоенное положение в советских зонах Германии и Кореи. Тогда тоже было неясно, до какого времени продлится разделение некогда единой Германии и некогда единой Кореи на секторы и зоны оккупации, поэтому международно-правовое оформление разделения затянулось. Не признавая некоторое время Восточную Германию и Северную Корею независимыми государствами, Советский Союз вовсе не жертвовал их интересами, как это может показаться современному наблюдателю, а воспринимал картину мира на каждый данный момент примерно в том виде, в каком ее воспринимали другие державы. В динамике же формировался «железный занавес», и по обе его стороны шли процессы образования новых государств. Точно так же в 1921—1924 годах дело обстояло с Монголией: ни для кого не секрет, что в тот момент она считалась частью Китая, в ходе преследования белогвардейцев занятой советскими войсками, и признать тогда ее независимость для СССР было равнозначно объявлению Китаю войны, вступлению на путь конфронтации со всеми мировыми державами. То, что СССР не пошел на этот безрассудный
<_> сс <_> ЭЭТЗ
шаг, не дает еще оснований «усмотреть в этом “двойную игру »23. Благодаря этому он как раз избежал двойственности или двусмысленности, а следовательно — осложнений во внешней политике. И наоборот, открытое содействие СССР появлению на политической карте мира ГДР и КНДР и упрочению международно-правовых принципов существования МНР явились одними из главных причин возникновения серьезных осложнений — «холодной войны» и советско-китайского конфликта.
Иначе следует подойти и к разногласиям между монгольским руководством и руководством Коминтерна в 1928 году. Связка СССР—МНР была системной только благодаря тому, что ее составляющие отличались друг от друга, были разными частями целого. Монгольское руководство сформировалось при поддержке российских большевиков именно как сочувствующее Коминтерну руководство отдельной страны, формально независимой от СССР. Оно
изначально призвано было отстаивать и претворять в жизнь те идеалы, которые открыли для него Ленин и Коминтерн. На этих общих коммунистических идеалах, адаптированных к обстановке в своей стране, оно до конца 1928 года вырабатывало курс, отличный от зигзагов политической жизни в Советской России, где набирали силу сторонники Сталина. В определенный момент, когда влияние этих сторонников стало распространяться на Коминтерн, а в Монголии правительство «правых» не захотело им подчиняться, Сталин и Политбюро ЦК ВКП(б) выступили за то, чтобы «признать нецелесообразным нахождение постоянного представителя Коминтерна при ЦК Нарревпартии»24. Высшее партийно-государственное руководство СССР пришло к выводу, что «подчинение Народно-революционной партии и правительства Внешней Монголии Коминтерну ставит правительство Внешней Монголии в затруднительное положение, поскольку не проведено необходимое разграничение между государственной и партийной линиями»25. Тем самым оно показало, что не против освобождения МНРП из-под опеки Коминтерна, хотя по-прежнему было готово «обеспечивать... всемерную поддержку трудящихся масс Внешней Монголии в деле их организации, роста сознательности и в борьбе за повышение материального уровня жизни, так же, как и поддержку Нарревпартии в той мере, в какой
она будет выступать последовательным борцом против сил импери-
ализма и внутренней контрреволюции»26.
Получается, что путь к избавлению от диктата приверженцев жесткого курса в Коминтерне был открыт перед монгольским руководством, причем открыт человеком, который сам этот курс и олицетворял. Но Коминтерн в Монголии в глазах партийных масс неизменно связывался с российскими большевиками. Поэтому, идя на риск откровенного разрыва с ИККИ, монгольское руководство теряло свою важнейшую опору у сторонников СССР в рядах МНРП. Тем более, что приведенное выше решение Политбюро должно было быть доведено до сведения членов МНРП лишь после санкции ИККИ27. Этим и воспользовались сторонники жесткого курса в МНРП и делегация Коминтерна во главе с Б. Шмералем, прибывшая на VII съезд МНРП. Им не составило большого труда сорганизоваться для отстранения «правых» от руководства партией и государством. Политбюро не оставалось ничего другого, как в директиве делегации указать на необходимость сохранить пост председателя правительства за Амаром, а других «правых» (Дамбадоржа и Жадамбу)
ввести хотя бы в руководящие парторганы28. Но остановить маховик было уже невозможно. В дальнейшем для «выправления» линии монгольских руководителей сторонниками жесткого курса в СССР и МНР применялась та же самая схема.
Случаев, когда Политбюро приходилось через ИККИ проводить решения, которые должны были напоминать монгольскому руководству и представителям Коминтерна в Монголии о «соблюдении необходимой осторожности» в их чрезмерно жестких шагах, было немало. Так, в Особой папке Политбюро приводится решение заседания этого высшего органа партийно-политического руководства СССР с характерным предостережением о том, «чтобы мероприятия нового руководства (только что сменившего «правых» в Монголии. — А. Ж.) не привели к консолидации всех ламских сил и к объединению вокруг них всех реакционных элементов страны»29. Приводя в качестве примеров малоизвестные сведения из недавно рассекреченных архивов, я хотел только подчеркнуть неантагонистичный характер разногласий между руководителями СССР и МНР. Причем инициатива усиления жесткости в подходе к тому или иному вопросу исходила не из той или иной страны как таковой, а от приверженцев сверхрадикальных мер по обе стороны границы.
В общем, примеров достаточно, чтобы показать: у всего руководящего слоя монгольского общества, формирующего властную структуру, не было намерений порвать с коммунистической идеологией. В одном политико-идеологическом «котле» с советским руководством монгольское чувствовало себя наиболее комфортно. Соответственно особая близость между МНРП и КПСС обеспечивала слаженность и четкость взаимных действий внешнеполитических ведомств обоих государств.
Тем не менее Галиймаа пытается некоторым образом обосновать наличие противоречий между политическими курсами СССР и МНР, в частности, между их подходами к развитию отношений Монголии с США. Ссылаясь на некий эпизод начала 1960-х годов, она заключает: «Из этого становится ясным, что Советский Союз неодобрительно относился к установлению МНР дипломатических отношений с США». Что это за эпизод? В июне 1961 года тогдашний первый заместитель министра иностранных дел СССР В. В. Кузнецов дал монгольскому послу С. Лувсану следующий совет: «Со мной встретился господин Томпсон, который в разговоре об установлении дипломатических отношений между США и МНР затронул во-
прос о помощи в этом деле правительства Советского Союза. Если американский посол на встрече с Вами будет об этом говорить, не следует показывать нетерпение в желании установить дипломатические отношения с США. Конечно, Вы получите от своего правительства соответствующие инструкции. Но, кажется, беседу надо вести в этом ключе» (с. 80).
Данная фраза Кузнецова дается мною в переводе с монгольского, возможно, кое-какие нюансы упущены. Но все равно можно сделать вывод о грубейшем нарушении дипломатического протокола со стороны высокопоставленного советского чиновника. Стороннему наблюдателю трудно представить большее унижение, которому может быть подвергнут посол со стороны чиновника страны его аккредитации. А вот человеку, знакомому со стилем общения соратников по общей антиимпериалистической борьбе, данная фраза покажется вполне нормальной. Еще в 1920-е годы коминтерновцы в Монголии отвергали даже формальности дипломатического протокола, рекомендуя Москве «войти в гущу партийной работы и государственного строительства», оставив дипломатии «делать свое дело»30. Во фразе Кузнецова, действительно, обнаруживается то, что видит в ней Галиймаа, — негативная реакция СССР на возможность установления дипломатических отношений МНР с США. Но Кузнецов был уверен, что его мнение разделяет высшее монгольское начальство, для которого в условиях того времени отношения с США не имели никакой ценности, если не находили положительного отклика в Москве. Поэтому в традициях партийцев 1920-х годов он просто высказал монгольскому коллеге свое видение места МНР в конкретной обстановке и с учетом общего для всего советского блока «дела противостояния мировому империализму». Делу этому действительно могли сильно мешать «глаза и уши» американцев в Монголии, особенно при обозначившемся обострении советско-китайских отношений. Однако это еще не свидетельство противоречий между
<_><_> <_> т\ тп
советской и монгольской линиями внешней политики. Ведь и Га-лиймаа отмечает, что «государственные деятели (Монголии. — А. Ж.) того времени не хотели ни в малейшей степени проводить самостоятельную политику» (с. 88).
Автор сожалеет также о второй (1976 года) неудавшейся попытке США установить с МНР дипломатические отношения. Главную причину пр
