Спросить
Войти
Ekonomika sel&skogo khozyaystva v Rossii, 2019, no. 4, pp.79-83.
Исследование проведено в рамках госзадания КалмНЦ РАН «Развитие сельских территорий Юга России: комплексный социально-экономический и экологический мониторинг» (Рег. № НИОКТР АААА-А19-1190111490037-8).
УДК 316.334.52+ 801.311
ВЛАДИКАВКАЗ: ТОПОНИМИЧЕСКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ ИДЕНТИЧНОСТИ И ПАМЯТИ
В.Х. Тхакахов
DOI 10.18522/2072-0181-2019-100-4-74-83
В предыдущих статьях в центре нашего внимания были три столичных центра - Магас, Нальчик и Грозный. Нас интересовали процессы топонимического передела и трансформации городских
Тхакахов Валерий Хазраилович - доктор социологических наук, профессор кафедры теории и истории социологии Санкт-Петербургского государственного университета, 191124, г. Санкт-Петербург, ул. Смольного, 1/3, 9-й подъезд, e-mail: atalik7@yandex.ru, т. 8(812)3241270 доб.6938.
пространств в контексте конструирования идентичности и памяти. Наш нынешний кейс - Владикавказ - столица РСО-Алании. Владикавказ, как известно, не сразу превратился в столичный центр осетин. Длительный период он выполнял
Valeriy Thakahov - St.-Petersburg State University, 1/3 Smolny Street, St.-Petersburg, 191124, e-mail: atalik7@ yandex.ru, tel. +7(812)3241270, ext. 6938.
иные функции в Российской империи - военные и административно-политические, но вне национально-территориальной формы образования. Последняя - продукт советского проекта организации регионального пространства на Кавказе. С начала своего основания в 1784 г. и до момента обретения столичного статуса в осетинской автономии в 1936 г. Владикавказ развивался в различных ипостасях: в качестве центра Терской области, Терской Советской республики, Горской АССР и т.п. [1]. Из данного исторического контекста можно черпать, на наш взгляд, аргументы и логику для объяснения структуры урбанонимов Владикавказа и ее динамики на первоначальном этапе развития города. Официальные списки урбанонимов дореволюционного, советского и постсоветского Владикавказа наглядно демонстрируют структуру и характер идентичности и памяти столичного центра регионе, в стране и в самом городе. Главный социально-исторический тренд в трансформации городской топонимики в столице РСО-Алании, по нашим представлениям, состоит в следующем:
Тот или иной корпус урбанонимов, как ранее уже подчеркивалось, - это материально-символическое закрепление идентичности и памяти социальных групп, сообществ, общества в целом. Соответственно, символическая карта города - важный источник для изучения топонимических практик как деятельности по сохранению, забвению и репрезентации ключевых символов местных сообществ.
В данной статье ограничимся констатацией лишь ключевых моментов антропонимиче-ской составляющей урбанонимов без ее подробного анализа.
В историческом атласе Владикавказа [2, с. 27-28] в разделе списка урбанонимов за 1911/12 гг. из 167 наименовоаний только 22 (или 15 %), по нашим подсчетам, носят антропоними-ческий характер (Александровская, Воронцовская, Верещагина, Гоголевская, Грибоедовская, Екатерининская, Елизаветинская, Ермоловская, Лермонтовская, Лорис-Меликовская, Пушкинская, Толстого и др.). При этом отсутствуют наименования из осетинского антропонимикона. Например, улица имени К. Хетагурова (ушел из жизни в 1906 г.), появилась здесь только в 1926 г. Расширение антропонимической составляющей в корпусе урбанонимов, в том числе и осетинских, - это продукт советского этапа в истории Владикавказа. С ним связаны два важных привходящих фактора - урбанизация Северной Осетии и получение городом статуса столицы национально-территориального образования. Известно, что советский проект топонимического передела имел специфический характер: на смену социально-сословному и великодержавному принципу пришел принцип социально-классовой и интернациональной организации символики города. Проект конструирования осетинской идентичности как составной части общесоветской сопринадлежности предполагал формирование и мемориализацию пантеона осетинских героев, в том числе и посредством расширения списка урбанонимов антропонимов.
Наряду с антропонимической составляющей урбанонимов Владикавказа в его структуре устойчиво воспроизводятся регионально-территориальные и географические компоненты. При изучении последней в кейсах других столиц СКФО данный аспект не получил своего подробного рассмотрения. Попытаемся восполнить данный пробел.
В процессе формирования символической карты Владикавказа в урбанонимы превратились названия сельских населенных пунктов Осетии: Алагир (город с 1938 г.), Ардонская (город с 1964 г.), Архонская, Гизель, Даргавс, Дарг-Кох, Дигора (город с 1964 г.), Зарамаг, Зильги, Кад-гарон, Камбилеевское, Карджин, Карц, Ларс, Ногир, Тарское, Хазнидон, Чермен, Эльхотово. Тем самым создана определенная символическая карта географии осетин как составная часть осетинской идентичности, когда ключевые для осетинского самосознания места на территории происхождения включены в символическое пространство столичных ареалов. Исторически данный процесс начался еще в досоветский период, если изучать список урбанонимов Владикавказа 1911/1912 гг. [2, с. 27-28]. Данная практика была продолжена и в советское время.
Столица, как известно, это один из интеграторов для этноса и территории. Это главное региональное пространство по конструированию воображаемого сообщества, если использовать знаменитый концепт Б. Андерсона [3]. В столице аккумулируются разнообразные ресурсы и капиталы, на основе которых поэтапно формируются местная идентичность и память. Местная идентичность, скорее, ближе к региональной, а не к городской: она этнокультурная и социально-групповая. Один из ключевых теоретиков концепции пространства мест И. Терборн настаивает на необходимости учета роли столиц как политических и символических центров в конструировании различных форм идентичности, в первую очередь, национальной [4, с. 23; 5]. Для осетин столица - пространство практического воплощения представлений об идентичности и памяти, о том, что их связывает социально-исторически и социально-психологически в одно единое сообщество. Столица - это место, где встречаются, стекаются (по работе, службе, учебе, досугу, дружбе, любви, на памятных мероприятиях и т.п.) выходцы из разных районов, городов и селений Осетии. По сути получается, что территориально-географические топонимы во Владикавказе, превратившись в урбанонимы, представляют собой визуализацию «малых родин» осетин и других этнических групп в одном месте - в столице.
Здесь необходимо сделать одно важное пояснение. В географической науке в последнее время (особенно в культурной географии) наметился явный дрейф в направлении осознания того факта, что география это необходимый компонент любых структур идентичности [6; 7]. «Географические объекты становятся существенными для структур идентичности только тогда, когда они оказываются психологически включенными в эти структуры. По существу, национальные идентичности используют географию, национализируя ее» [6, с. 11]. Национализация это одна из стратегий присвоения пространства, которое наделяется привычными, известными символами, отражающими реально существующие объекты, одновременно являющиеся частью антропогенного ландшафта. «Люди, принадлежащие к одному языковому сообществу, как правило, знакомы с одними и теми же названиями и чувствуют к ним привязанность, особенно, если принадлежат к одному местному сообществу» [7, с. 119]. Урбанизируя географию, сообщество сохраняет топонимию (как часть культурного наследия). Члены сообщества слышат ее, произносят, видят, посещают с детства. Названия мест ассоциируются с местом, где определенная часть горожан родилась, имеет
родственников, друзей. Эти названия обозначают места, где находятся могилы предков, места почитания, места ассоциаций, места внутреннего туризма и т.п. Иначе говоря, это места, наполненные определенным смыслом. Соответственно, требуется понимание того, что «географические названия служат связующим звеном между человеком и его топографическим окружением, и в этом качестве составляют неотъемлемую часть идентичности местного населения» [7, с. 117]. В свете сказанного, мемориализация географических названий в городах это, отнюдь, не случайность, а целенаправленный процесс, возможно, и не осознаваемый таковым.
Урбанизация внегородской, но этнонацио-нальной топонимики, характерно и для соседних столиц региона. В Нальчике, например, можно обнаружить улицы с названиями сельских населенных пунктов кабардинцев и балкарцев, а также гидронимов КБР ( Аргуданская, Безенгий-ская, Зольская, Лескенская, Малкинская, Нарта-новская, Терекская, Тырныаузская, Урванская, Чегемская, Черекская, Шалушкинская, Эльбрус-ская) [8]. В Грозном в урбанонимы превратились названия чеченских населенных пунктов (улицы и переулки Аллероевская, Алханчуртовская, Аргунский, Бено-Юртовская, Веденская, Гермен-чукская, Гехинская, Энгеноевская, Гудермесский (первый-пятый), Сурхахинский, Урусмартановс-кий (1-2), Центороевский и др.) [9]. Э. Гидденс отмечает, что, несмотря на углубление процессов глобализации, по-прежнему сохраняются чувства близкой привязанности к местам или идентификации себя с ними [10]. В условиях, когда можно было бы выбрать и иные названия для урбанонимов, логично предположить, что данный выбор не является произвольным. Это часть поэтапной стратегии в конструировании местной идентичности. Национализация географии проявляется и в использовании лингвистических тактик, когда топонимия, превращенная в урбанонимы, закрепляется на языках этнического большинства / меньшинства. В этих случаях исследователь на картах городов и иных поселений, а путешественник воочию, могут увидеть многоязычные названия улиц, переулков и т.п.
В городах и регионах сложилась и иная топонимическая ситуация, когда в процессе формальной рационализации проводится унификация и стандартизация топонимики, в результате которой достигается символическое (лингвистическое) господство. Вместо полиязычия в урба-нонимах начинают доминировать моноязычные
наименования. В обществах с одним доминирующим государственным или официальным языком и с одновременным функционированием множества этнических меньшинств может формироваться практический корпус альтернативных наименований на местных языках (аллонимы, экзонимы), которые используются в социальных коммуникациях.
В рамках символических обменных практик топонимика Владикавказа поэтапно расширялась за счет приращения урбанонимами кавказского происхождения. Они распространяются на улицы, переулки и иные городские объекты, названные в честь закавказских, северокавказских городов и этносов, давших имя национально-территориальным образованиям региона. Традиционно считается, что урбанонимы это форма посмертной мемориализации носителей различных видов капитала (политического, ми-литарного, культурного) и когда-то случившихся событий, превращенных со временем в символические даты. Однако это не касается таких урбанонимов Владикавказа, как улицы и шоссе: Армянская, Бакинская, Батумская, Грозненская, Грузинская, Дербентская, Ереванская, Кабардинская, Карабулакская, Кисловодская, Мал-гобекская, Махачкалинская, Нальчикская, Осетинская, Ставропольская, Тбилисское шоссе. И города и этносы из данного списка существуют и физически и символически. Владикавказ и его жители на официальном и неофициальном уровнях поддерживают с ними разнообразные отношения, в том числе и в области обмена ур-банонимами. Аналогичные практики можно обнаружить и в других исторических столицах СКФО. Исключением является Магас - новая столица Ингушетии, которая не продолжила символические обмены урбанонимами внутри региона, а замкнулась внутри преимущественно ингушской топонимики [11].
Описывая сложные перепитии осетинской истории и поиски осетинскими интеллектуалами различных ресурсов для национальной идентичности, исследователи порой предлагают идти по пути простых объяснений. «Отличаясь от своих северокавказских соседей более высоким уровнем образования и будучи в значительной мере русифицированными, - отмечает В.А. Шнирель-ман, - осетины чувствовали себя среди них чужаками» [12]. Анализ структуры урбанонимов Владикавказа и топонимической политики осетинских властей не подтверждает подобные умозаключения, иначе и они были бы подвергнуты русификации и самоизоляции. Осетины, несмотря на процесс интеллектуальной аланизации, по-прежнему конструируют свою идентичность и память в рамках кавказской культурной и социальной матрицы; внутри российского цивилиза-ционного пространства. А в эпоху глобализации молодые осетины интегрируются и в мировой культурно-символический контекст. У осетин длительная история матримониальных отношений с соседями, особенно с кабардинцами, и опыт совместного проживания среди северокав-казцев. Осетинский антропонимикон подвергся христианизации, однако это не русификация. И топонимия осетин - это исторический корпус наименований, испытавший на себе влияние различных культур - славянских, закавказских, северокавказских и др. [13]. Если бы дело обстояло иначе, то владикавказские и в целом осетинские урбанонимы освободились бы от кавказского субстрата.
Приведем еще один пример по рассматриваемому вопросу. Хотя во Владикавказе осуществляется «точечная» реставрация урба-нонимов досоветского периода, ряд из них не подлежит восстановлению по идеологическим соображениям. Практически во всех столицах СКФО, за исключением Ставрополя, сложился, на наш взгляд, консенсус и властей, и общественного мнения о том, какие именно досоветские урбанонимы не могут быть возвращены в символическое пространство городов. В первую очередь, это урбанонимы, которые в свое время появились в честь деятелей Кавказской войны и периода колонизации региона - улицы Барятинская, Воронцовская, Ермоловская, Ло-рис-Меликовская и др. Подобные урбанонимы можно было раньше обнаружить и в Грозном, и во Владикавказе, и в Нальчике. Антиколонизационный дискурс (в социальных науках данный подход сконцентрировался в постколониальных теориях) сформировал устойчивое неприятие подобных имен. Тот символический и мили-тарный капитал, которым обладали кавказские «конкистадоры», прошел в разные времена (и в советское, и в постсоветское) все стадии переоценки и деконструкции и уже не обладает ресурсом для легитимного возвращения в культурное пространство национально-территориальных образований. За пределами последних можно обнаружить реставрацию культа покорителей Кавказа. В постсоветский период в СКФО только в городах Ставропольского края (Ставрополь, Пятигорск, Минеральные Воды) увековечили память генерала Ермолова - одного из проводников колонизаторской политики царизма на Северном Кавказе. По инициативе местного казачества, духовенства и городских властей ему установлены памятники (в 2008 и 2010 гг.), а улицы носят его имя. Очевидно, что это символические акции по реализации определенной идеологии и политики идентичности в регионе.
Впервые, как известно, бюст А.П. Ермолова появился в Грозном в 1881 году на улице Ермоловской. После революции его демонтировали (1922), а улицу переименовали в честь Н.Г. Чернышевского. После депортации чеченцев бюст восстановили (1949), однако уже в 1989 г. его опять демонтировали. То забвение, которое постигло урбанонимы колониального периода в регионе, инициированное с первых лет советской власти, продолжилось и на постсоветском этапе топонимической трансформации. Необходимо, на наш взгляд, различать символический вес и статус милитарного и культурного наследия колониализма на Кавказе. Символическая власть и ресурс первого делеги-тимированы. Судьба второго совершенно иная. Например, никакого отторжения в северокавказских столицах не вызывают урбанонимы в честь великих россиян периода покорения Кавказа (А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Л.Н. Толстой). Двое из них служили в действующей армии, но все они создали классические произведения о Кавказе, в которых в художественной форме изобразили драматические и трагические события того времени. Перед нами предстает широкая галерея портретов героев и простых людей Кавказа - русских, аварцев, чеченцев, черкесов и многих других, с кем их свела судьба. Они понимали Кавказ и кавказцев, его культуру, образ жизни, верования, их ценности и заблуждения. В отличие от генерала А.П. Ермолова они не позволяли себе опускаться до оскорблений, унижений противника с которым им пришлось воевать*. Воспоминания о Кавказе, Кавказской войне А.П. Ермолова [14, 15] - образец колониально* Автор не является пионером в исследованиях по русскому колониализму дореволюционного периода. Существует огромная литература по теме и, в целом, общий консенсус специалистов о том, что он собой представлял. Это научные исследования советских и постсоветских историков, кавказоведов, сибиреведов и др. Оценка деятельности А.П. Ермолова в ходе кавказской войны в академической литературе разного периода достаточно однозначная: 1. «Возглавляя военную гражданскую власть на Кавказе, Ермолов проводил жестокую колониальную политику, руководя завоеванием Северного Кавказа» [16, с. 511]. 2. «В ходе Кавказской войны 1817-1864 применял жесткие меры в борьбе против горцев (разрушал артиллерией и сжигал непокорные аулы, вырубал леса, брал заложников и др.» [17, с. 233].
го дискурса, в котором используется специальный язык, граничащий с арго. Одновременно это парамилитарный язык, основная задача которого - социокультурное уничтожение противника и оправдание колониальной экспансии. Народы Кавказа, согласно генералу А.П. Ермолову, это, в первую очередь, хищники, абреки, мошенники [«Мошенническое село Доун-Мартан» [14, с. 422], мятежники, воры, разбойники, грабители. «Оставленное селение Гехи, большое и богатое с прекрасными садами - вспоминал А.П. Ермолов, - приказал я сжечь, ибо жители оного упорствовали прийти в покорность. Сады истреблены...» [14, с. 422]. «Селение (Урус-Мартан - В.Т.) приказал я истребить, великолепные сады вырублены до основания» [14, с. 424]. Аналогичная стратегия применялась и в ходе карательной экспедиции в различные районы Грузии (Имеретию, Гурию, Мингрелию). «Бунтующие селения были разорены и сожжены, сады и виноградники вырублены до корня, и через многие годы не придут изменники в первобытное [первоначальное] состояние. Нищета крайняя будет их казнию. Лишение жизни определено наказанием тому, кто примет к себе или не объявит о появлении из Турции разбойников» [15, с. 351]. Официальную делегацию в Санкт-Петербург от Кабарды в 1811 году русский генерал без обиняков называет «шайкой бродяг» [15, с. 282], а Чечню «гнездом всех разбойников» [15, с. 283]. Из вышесказанного вытекает простой вопрос: согласятся ли потомки тех, кого уничтожал генерал А.П. Ермолов, его коллеги и подчиненные на их мемориализацию в своих городах? На сегодняшний день между северокавказскими элитами и широкими социальными группами уже сложился консенсус по поводу подобных вопросов. Главный ответ - социальная практика забвения. И, наоборот, жертвы достойны памяти. В постсоветское время начали складываться легальные практики скорби и памяти по жертвам Кавказской войны, которые ежегодно отмечаются в ряде регионов и столицах СКФО (КБР, КЧР, Адыгея, Краснодарский край).
Таким образом, практически во всех столицах национально-территориальных образований сложился консенсус на структуру реставрации и сохранения урбанонимов: табу на возврат к колониально-милитарным символам и толерантное отношение к культурному наследию российского имперского периода.
Во Владикавказе можно обнаружить и так называемые «Братские» улицы - материализация
исторической и коллективной памяти о группах близких родственников, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Впервые ме-мориализованные улицы появились в 1967 г. в честь братьев Газдановых (память о семи братьях - Магомеде, Махарбеке, Хаджисмеле, Дзарахмете, Созыруко, Шамиле, Хасанбеке) [2, с. 86]. В постсоветское время практика группового увековечивания стала распространяться в РСО-Алании, в том числе, и в столице. Здесь также можно встретить улицы имени:
- Братьев Темировых - в честь шести членов фамилии: - Иссы, Рамазана, Тазе, Хушина, Умати, Ехьи (1991);
- Братьев Габайраевых - в память восьми братьев: Дзахо, Майрана, Софарби, Сахангери, Левана, Дзанбека, Сосланбека, Максима (1995) [2, с. 86].
- Братьев Бясовых - в память о пяти воинах, погибших в ВОВ [18 ].
Ни один из них не вернулся с фронтов Великой Отечественной войны .По сути сконструирована форма коллективной поствоенной мемориализации близких родственников. Это, конечно, наиболее эмоционально эмпатиче-ское отношение к последствиям войны, когда ее жертвы становятся и сакральными символами, и одновременно остаются гуманным напоминанием о трагедиях простых осетинских семей военного времени.
Согласно данным Архивной службы РСО-Алания, республика в Великой Отечественной войне потеряла 46 тыс. человек, т.е. более 20 % населения, в основном мужского. Погибали целыми семьями и фамилиями. Отсюда большое количество коллективных списков памяти, уже мемориализованных или ждущих своей очереди. Наряду с перечисленными выше, в списках Архивной службы можно обнаружить 14 фамильных групп, представители которых погибли на фронтах ВОВ:
* Количество погибших.
На карте Ардона исследователь и читатели
найдут улицы имени Братьев: Дзугаевых, Кулае-вых, Каировых. В Беслане таковых две - в честь Братьев Ногаевых и Торчиновых, в Алагире -Братьев Кесаевых.
Необходимо отметить, что массовая гибель членов одной семьи в военное время для Северного Кавказа - отнюдь не рядовое явление. Немало подобных случаев, которые хранят бесстрастная статистика и коллективная память родственников, но которые не получили свое символическое место в официальном пространстве города, можно найти практически во всех субъектах и столицах СКФО. В постсоветское время [19, с. 205] право на память завоевали различные социальные группы, в том числе, и меньшинства. Монополия официальной власти на мемориализацию и селекцию памяти постепенно стала сужаться. В нашем случае следует подчеркнуть, что появление «братских» урбано-нимов имеет место не только во Владикавказе и других городах РСО-Алании, но и в сопредельных региональных столицах - Нальчике, Махачкале.
На трансформацию урбанонимов во Владикавказе оказали влияние и региональные события постсоветского периода в начале девяностых годов. Улице Г. Ахриева (названной в 1984 г. в честь руководителя ингушского революционного движения) в 1992 г. вернули прежнее этнически нейтральное название - Весенняя. Однако нельзя говорить о полном вытеснении ингушских урбанонимов из столичного пространства Северной Осетии. По-прежнему в Промышленном районе города можно обнаружить улицу Карабулакскую, которая появилась здесь еще в 1954 г. и отражает наименование населенного пункта Ингушетии (ныне г. Карабу-лак) [2, с. 88].
В новых постсоветских урбанонимах Владикавказа можно разглядеть попытки мемо-риализации персон, преданных забвению в советский период. Речь идет о тех, кто не принял советский проект переустройства, идентичности и памяти и предпочел эмиграцию. Некоторые из них удостоились поздней посмертной мемори-ализации - закреплению имени в урбанонимах (Г. Баев, Г. Газданов) и перезахоронению праха (Г. Баев в пантеоне Осетинской церкви). Это отдельная тема - преодоление забвения и примирение с прошлым внутри каждого народа - касается всех субъектов СКФО, и процесс идет с различной интенсивностью.
В традициях социологической школы П. Бурдье - определять положение, иерархию индивидов и групп в социальном пространстве в зависимости от общего объема и структуры их капиталов, которые воспринимаются и признаются как легитимные [20, с. 70]. В контексте идентичности и памяти данный подход можно распространить и на сферу посмертной комме-морации. Урбанонимы, мемориалы, некрополи это как раз места памяти, изучая которые, можно обнаружить принципы их создания. Их структура (в том числе, и со статистической точки зрения) опирается на существующие между антропонимиконом мемориализованных и видами капитала связи, которыми они обладали при жизни. Причем эти капиталы имеют свойство как возрастать в своей стоимости, так и, наоборот, снижаться. Кроме того, согласно логике П. Бурдье, наличие тех или иных видов капитала (политического, экономического, социального, культурно-символического) еще само по себе не является гарантией занятия иерархического положения в социальном пространстве. Это определяется исходом борьбы агентов в поле (как соотношение сил) за присвоение места. В нашем случае - за присвоение права на память, ее материализацию и символизацию. Объем и структура капитала формируют общие социальные условия [20, с. 104], в рамках которых разворачиваются те или иные социальные процессы.
Во Владикавказе, наряду с урбанонимами как местами памяти и воплощения осетинской идентичности, появились новые места мемориа-лизации, которых нет в других столицах СКФО. Речь идет о поэтапном создании, начиная еще с восьмидесятых годов XX в., национального Некрополя в виде Аллеи Славы. Это отдельное светское кладбище - пантеон, где похоронены (изначальные захоронения и перезахоронения) различные деятели, имеющие достижения и заслуги перед республикой. По сути пантеон продолжает осетинскую традицию мемориали-зации в Некрополях, заложенную в новейшее время Некрополем Осетинской церкви, где похоронены великие осетины: К. Хетагуров, Г. Баев, В. Абаев, Герои Советского Союза: И.М. Дзусов, Д.Т. Доев, А Н. Кесаев, П.Н. Кцоев, Б.Х. Марго-ев, Г.Д. Цоколаев и др.
Официально открытая в 2005 г. в период президентства А.С. Дзасохова, Аллея Славы насчитывает уже не один десяток захоронений. По одним данным, пантеон насчитывает 56 мемориальных могил, по другим, - эта цифра доходит до 110 [21]. Концептуально он имеет сходство со знаменитым пантеоном Мтацминда в Тбилиси, который, правда, был открыт еще в 1929 г. и имеет два ключевых отличия от Аллеи Славы. Первое: в грузинском пантеоне в основном захоронены и перезахоронены представители культурной элиты и гражданские лица, приближенные к власти (например, Е. Геладзе - мать И.В. Сталина). Второе: количество могил здесь значительно меньше, чем в новом Некрополе Владикавказа. Оба владикавказских пантеона являются источником пополнения корпуса урбанонимов в городах и иных поселениях РСО - Алании. Количественный рост захоронений на Аллее Славы был связан с тем, что оно стало новым престижным местом памяти в светском пространстве Владикавказа. Память избирательна и функциональна. В ее структуре особое и важное место занимает культ мертвых, тех, которых можно использовать для конструирования и воспроизводства идентичности. Однако ушедших из жизни власть и культурная элита дифференцируют и разделяют на две социальные группы: а) бессмертных и б) простых смертных. «Социальное, политическое, экономическое неравенство перед лицом смерти (продолжительность жизни, торжественность похорон, слава и жизнь в людской памяти) - все это лишь результаты основополагающей дискриминации: одни, единственно подлинные "человеческие существа", имеют право на бессмертие, остальные же имеют право на смерть» [22]. Официальная мемориализация охватывает, как правило, первую группу, которую выделили на основе накопленных входящими в нее ценностей и капиталов (политических, ми-литарных, культурных и т.п.). Им присвоили статус бессмертных. Одновременно приобретается право на тело и прах усопшего для дальнейших культурно-идеологических манипуляций. Последнее связано, например, с перезахоронениями известных людей в сегрегированные ие-ротопические места - пантеоны Некрополи, которые в дальнейшем становятся местами паломничеств - политических, социальных и культурных. Причем подобные манипуляции происходят как на внутрисемейном, фамильно-родовом, так и на институциональном уровнях - между пантеонами. Так поступили, например, с великим осетинским поэтом К. Хетагуровым, которого после его ухода из жизни, согласно осетинским традициям, похоронили рядом с могилой отца, а затем перезахоронили в Пантеоне Осетинской церкви. Посмертная судьба знаменитых людей
попадает под социальный контроль и управление современников и постсовременности. Они распоряжаются (если отсутствует специальное завещание) их телами и прахом. Вокруг захоронения создается определенная инфраструктура, практики почитания, воспоминания, репрезентации. Семьи физически разделяются посредством различий в посмертных местах захоронений. В дальнейшем посредством символического насилия данное разделение предлагается воспринимать как естественное, воспитательно ориентирующее и признаваемое. Для сокрытия властно-идеологической компоненты дифференциация заслуг позиционируется в измерениях культурного наследия и культурной идентичности.
В советское время предпринимались попытки создания элитарных зон для захоронения на светских кладбищах в столицах СКФО. Однако, в конечном итоге, модернизация, стратификация и секуляризация похоронно-обрядо-вого цикла для избранных как форма революции «сверху» закончилась контрреволюцией. Если, например, лидер КБР Т.К. Мальбахов, руководивший республикой долгие годы и родившийся в Малой Кабарде в сельской местности , после смерти был похоронен не на «малой родине», а в специальном секторе для чиновников на кладбище в районе Затишья г. Нальчика, то уже первый постсоветский президент КБР В.М. Коков был предан земле в своем родовом селе Дугулуб-гей. Тем самым была прервана новосоветская традиция погребения и осуществлен возврат к обычаям предков на основе исламской идентичности и черкесских традиций. Президент ЧР А.-Х. Кадыров, погибший в результате террористического акта в Грозном в 2004 г., был захоронен в полном соответствии с чеченскими традициями, в родовом селе Центорой. На Аллее Славы Владикавказа похоронены три бывших руководителя республики (советского и постсоветского периодов) - Б.Б. Кабалоев, А.Х. Гала-зов, Т.К. Агузаров.
Следует заметить, что создание общенациональных мемориальных Некрополей на Северном Кавказе это новация, не связанная с предшествующей традицией в рамках похоронно-об-рядового цикла. Она, в отличие от других столиц СКФО, укоренилась только во Владикавказе. В социальной науке наличие Некрополя обычно рассматривается в качестве одного из признаков нациестроительства, когда память об ушедших из жизни скрепляет и объединяет живущих членов одного сообщества Некрополь превращается в некое место памяти, место паломничества официальных лиц, родственников и близких усопших, школьников, волонтеров и даже туристов. Он выполняет функции воспроизводства и подтверждения идентичности местного сообщества, а в глобальную эпоху - идентичности всех осетин.
Конечно, на территории региона были исторические Некрополи, например, в Дарга-все, но это явление совершенно иного порядка не имеющее содержательного отношения ни к Алее Славы, ни к Пантеону Осетинской церкви. Исторические формы погребения осетин, которые нашли свое отражение в осетинской топонимии, это, как правило, могильные хребты, могилы (цырт), курганы, склепы, кладбища [13]. Некрополи Владикавказа - Пантеон Осетинской церкви и Аллея Славы - являются одним из источников пополнения урбанонимов как в столице республики и ее городах, так и в сельских поселениях. Похороненные в первом из них (К. Хетагуров, Г. Баев, В. Абаев, И.М. Дзусов, С.К. Коблов, С.К. Таутиев, В.В. Тхапсаев и др.) мемориализованы по всей республике. Имена и фамилии известных людей Осетии можно обнаружить и на Аллее Славы, и во Владикавказе, и в их родовых поселениях (Б.З. Ватаева, Ш.Ф. Джи-каева, И.А. Плиева, С.П. Таболова и др.). В 2014 г. Аллея Славы была закрыта для захоронений из-за отсутствия мест.
Таким образом, процесс постсоветской трансформации урбанонимов Владикавказа далек от своего завершения. Однако ключевые направления в целом сформировались. Топонимическая трансформацияидентичности и исторической памяти включает в себя:
7. Хеллеланд Б. Социальн
