Спросить
Войти
2009.03.018. ГОЛДМАН У.З. ТЕРРОР И ДЕМОКРАТИЯ В ЭПОХУ СТАЛИНА: СОЦИАЛЬНАЯ ДИНАМИКА РЕПРЕССИЙ. GOLDMAN WZ. Terror and democracy in the age of Stalin: The social dynamics of repression. - Cambridge: Camb. univ. press, 2007. - 274 p.
Книга американского профессора У. Голдман включает введение, шесть глав и заключение. В начале монографии отмечено, что работа представляет собой первое исследование, в котором показано участие населения в «большом терроре» в 1930-е годы. В книге рассматривается действие «механизма» массовых репрессий. В профсоюзах, на предприятиях репрессии сопровождались агитационной кампанией за демократию. Партийные лидеры побуждали рабочих критиковать нерадивых и некомпетентных бюрократов. Рабочие, техники, рядовые члены партии приняли лозунги репрессий и часто использовали их друг против друга, чтобы удовлетворить старые обиды, решить трудные проблемы производства, улучшить собственное материальное положение. Репрессии быстро стали массовым явлением не только по численности жертв, но и по числу участвующих в терроре. Используя новые, прежде закрытые архивные материалы, автор показывает, как обычные люди шаг за шагом шли к безумию самоуничтожения.
Исследовательница считает, что «большой террор» - одно из самых значимых периодов не только в советской, но и во всей истории XX столетия. Революция 1917 г., прокламировавшая, что трудящимся должно принадлежать все, созданное их трудом, вдохновило революционное движение во всем мире. Но беззакония, насилия и репрессии дискредитировали первый в мире социалистический эксперимент. В свою очередь, это порождает важные и трудные вопросы о том, когда начался «большой террор», что было его причиной, кто несет ответственность за него, кому он был выгоден и кто от него пострадал.
Историки полагают, что «большой террор» начался с убийства С.М. Кирова в декабре 1934 г. и закончился удалением с поста наркома НКВД Н.И. Ежова в ноябре 1938 г. Самая интенсивная фаза террора ноябрь 1936 - ноябрь 1938 г. известна как «ежовщина». В 1937-1938 гг., отмечается в книге, НКВД арестовал более 1 млн. 575 тыс. человек и огромное большинство (87%) - по политическим статьям. Из всех арестованных приблизительно 1 млн. 345 тыс. были осуждены и 681 692 человека - казнены за «контрреволюционные преступления». Многие умерли в тюрьмах, лагерях, ссылке от болезней, голода, холода и т.д. С 1934 по 1940 г. 3 млн. 750 тыс. осужденных за политические и уголовные преступления прошли через лагерную систему (с. 1-2).
Если историки в основном соглашаются с указанной датировкой «большого террора», то по всем другим его аспектам они расходятся - о намерении государства, целях репрессий, роли внешних и внутренних факторов в ходе террора, степени централизованного контроля, числе жертв, реакции на террор советских граждан и т.д. Некоторые исследователи исходят из понимания советского режима как тоталитарного. По их мнению, власти, стремясь установить тотальный политический контроль в стране, прибегали к суровым репрессиям. Террор вырастал из самой приверженности большевиков к антидемократической идеологии. Придя к власти, они стремились разрушить элементы гражданского общества. Террор давал им возможность укрепить свою власть. Ученые, пишет автор, которые придерживались такой интерпретации террора, принимали во внимание прежде всего политическую историю. Они считали Советский Союз тоталитарным государством, в котором небольшая группа партийных лидеров установила свой контроль над всеми сферами социальной, экономической и политической жизни страны. Изучая политическую историю, исследователи придавали большое значение действиям руководителей партии и государства и второстепенное - деятельности рабочих, крестьян и других социальных групп.
В 1980-х годах новый интерес к социальной истории породил «ревизионистский» вызов этим представлениям. Историки нового направления в историографии начали тщательно изучать изломы и напряжения внутри советского государства. Они фиксировали резкие колебания в политике, изучали взаимоотношения между центральной и местными властями, противоречия между проводимыми кампаниями за справедливость и нарушениями законности, отмечали воздействие внешних и внутренних факторов на жизнь страны. Изучалась и динамика взаимодействия между политикой
государства и откликами на нее населения, воздействие социальных напряжений внутри общества на действия государства, исследовались институты и социальные группы, раскрывались сложные взаимоотношения между государственными инициативами и общественными интересами. Было обнаружено, что рабочие и крестьяне использовали ритуалы и риторику террора, выдвигая обвинения против управляющих и должностных лиц в злоупотреблениях. Такое внимание к истории социальных групп подняло новые вопросы о взаимоотношениях между их интересами и приказами «сверху» в развитии репрессий. Но в целом историки не ответили на эти новые вопросы.
В 1990-е годы стали доступными те архивные материалы, в которых оказались важные сведения о личной роли Сталина в определении целей террора. Архивы содержат и новую информацию о жертвах репрессий. Но хотя число жертв оказалось меньше, чем это заявлялось прежде, диапазон различных групп населения, втянутых в репрессии, оказался значительно шире. Новые изыскания существенно расширяют категории жертв среди руководителей экономики, партийных и военных руководителей, бывших оппозиционеров и деятелей компартий (с. 5). Новые находки в архивах имели разнородное влияние на дебаты о терроре. Они подтвердили утверждение историков о Сталине, лично сыгравшем большую роль в репрессиях. Ряд ученых характеризуют террор как серию карательных действий, инициированных из центра, - массовые репрессии начались и закончились по команде сверху. Даже массовые «эксцессы» определялись директивами из центра. Руководителей партии подталкивала к санкционированию репрессий не только внутрипартийная борьба, но и социальная нестабильность в стране. Порой в литературе утверждается, что Сталин обратился к массовым репрессиям, чтобы уничтожить недовольные социальные группы, которые могли стать «пятой колонной» в случае войны. В литературе есть мнение, что импульс к изданию распоряжения № 00447, давшее зеленый свет массовым репрессиям в июле 1937 г., шел «снизу». Содействовали распространению террора и местные партийные руководители. Историки, исследующие инициативы НКВД на местном уровне, также оспаривают мнение о всеобщем контроле ситуации в стране из центра. В то же время новые документы бросают вызов идее, что неуемное стремление Сталина к
власти было главной движущей силой террора. Колебания, неопределенность курса и попятные движения отличали путь партии к террору. Сталин и другие партийные вожди даже колебались по вопросу о том, как интерпретировать убийство Кирова, - событие, которое в ретроспективе оказалось главным катализатором в развитии террора.
В последние годы подняты важные вопросы о связи между террором и проведением индустриализации и коллективизации. Автор реферируемой книги переносит внимание читателей от интриг партийных лидеров на механизм репрессий, который помог охватить советское общество (с. 7). Такой подход дает возможность проследить, как террор распространился снизу и вышел наружу через структуру профсоюзов, насчитывавших тогда 22 млн. членов. Люди участвовали в терроре и как преступники, и как жертвы, порой одновременно в качестве тех и других. Автор исследует проблему участия масс в репрессиях. Террор вовсе не был просто борьбой, инспирированной сверху и имеющей целью уничтожение оппозиционеров и убежденных врагов, - он представлял собой массовую политическую панику, которая глубоко перекроила взаимоотношения в каждом учреждении и на предприятиях. Она ввела новые понятия и язык: «скрытые враги», «вредители», «семейственность», «подхалимы», «зажим критики снизу» и т.д. Эта риторика давала возможность не только официальным лицам, но и рядовым рабочим и служащим блюсти свои личные интересы. Внутренняя динамика террора с ее сложными психологическими механизмами саморазрушения резко отличается от нацистского террора в Германии с его политическим геноцидом и лагерями смерти. В Советском Союзе граница между жертвами и теми, кто приносил их в жертву, имела неясные, расплывчатые очертания. Вчерашний обвинитель часто становился жертвой уже завтра.
В 1930-е годы партийные лидеры оказались в ситуации, когда они должны были проводить индустриализацию в условиях недовольства населения их политикой. Они видели эрозию поддержки их со стороны рабочих, сомнения в партийных рядах и различали скрытую критику своего курса. Хотя рабочие твердо поддерживали курс на социализм, их доверие партийным лидерам не было полным. Партия переживала социальную и экономическую трансформацию. В ней было немало сомневающихся и ее социальная база размывалась. Но важнее всего было то, что многие трудности в экономике не находили решения. Панацею от нерешенных проблем нашли в обвинении во «вредительстве». И если бы партийные лидеры сконцентрировались только на уничтожении бывших оппозиционеров, сталинский террор не принял бы такого большого размаха. Однако партийные деятели опасались, что всех оппозиционеров сверху убрать невозможно, для этого нужно было участие районных и первичных парторганизаций. К осени 1936 г. эти организации испытывали возрастающее давление сверху. Центральный комитет давил на региональные и городские комитеты, которые, в свою очередь, побуждали к активным действиям местные партийные комитеты. Испытывая давление сверху, они нашли свои собственные резоны для присоединения к «охоте на врагов» (с. 92).
В политической психологии Сталина и его сторонников не было противоречия между репрессиями и демократией. Партия строилась по принципу демократического централизма, который давал возможность выбирать из многих кандидатов, проводить тайное голосование, обеспечить подотчетность руководителей, широкое участие рядовых членов партии в общественных делах, низвергнуть «мини-культы» местных и региональных лидеров. Подобное толкование, внешне мало отличаясь от западных либеральных интерпретаций, по сути имело важные отличия. Партийные лидеры хотели уничтожить апатию среди рядовых коммунистов и в то же время мобилизовать их для решения задач, поставленных партией. Целью кампании за партдемократию, за которую выступали Сталин, Жданов, Андреев, поддержанные региональными лидерами, стала ликвидация бывших оппозиционеров. Демократическое, тайное голосование было эффективным способом уничтожить их. Вначале региональные лидеры выступали против оппозиционеров и за внутрипартийную и внутрипрофсоюзную демократию. Кампания за «демократизацию» сама по себе, казалось, не угрожала их власти. Однако «язык демократии» мог иметь различное толкование. Многих региональных лидеров погубили те же лозунги, которые они сами инициировали.
С ростом фашизма в Европе Сталин указывал на необходимость всеобщей лояльности режиму. После убийства Кирова он и его сторонники стали утверждать, что оппозиционеры притаились
в партии и профсоюзах. «Демократизация» стала средством для осуществления более широких репрессий (с. 128).
Автор считает, что в 1929-1937 гг. не было сколько-нибудь существенных изменений в роли профсоюзов. «Рабочие были неспособны использовать кампанию за демократию, чтобы трансформировать профсоюзы в истинных защитников их интересов» (с. 161). Выборы даже при наличии многих кандидатов и тайного голосования мало что значили, если выборные представители не имели возможности добиться изменений в положении избирателей. Представители профсоюзов, какими бы они ни были честными и квалифицированными, не имели власти изменить инвестиционную политику, повлиять на заработную плату и производственные нормы. Единственный язык, доступный рабочим, управленцам и деятелям профсоюзов при попытках реализовать их интересы, состоял из принадлежащих Жданову или Швернику фраз о «вредительстве», ослаблении связи с массами, нарушении демократии, отсутствии бдительности, высокомерии и т.п. «Это был язык террора» -разрешенная отдушина для выражения общественного мнения. Однако эти фразы не решали реальные проблемы, которые коренились в быстрой индустриализации. Несчастные случаи на производстве, скудное питание, плохие жилищные условия, задержки в строительстве, недостаточная зарплата, низкая производительность труда - все это не было результатом умышленного вредительства. Террор и демократия были как бы двумя сторонами одной монеты: демократия позволяла рабочим выбирать новых официальных лиц, террор позволял удалять старых деятелей, но ни то ни другое не позволяло решить основные структурные проблемы. В то же время лидеры профсоюзов сами участвовали в терроре, выступая и в роли палачей, и жертв террора. Без их энергии и воли, проявленной в ходе репрессий, число жертв террора не было бы таким большим. Террор в профсоюзах начался в 1936 г. в связи с арестом бывших троцкистов и получил стремительное развитие. Февральско-мартовский пленум партии и кампания за профдемократию, инициированная VI пленумом ВЦСПС, дала новый импульс репрессиям. Они способствовали разгару борьбы среди лидеров профсоюзов, втягивая рабочих в процесс охоты на «врагов». Террор, считает автор, не был ни проявлением стихийного недовольства рабочего класса, ни серией приказов Сталина и Ежова против беспомощного
населения. В действительности имело место переплетение мер, предпринятых руководством партии, и действий снизу, рабочих и официальных лиц. Импульсы, данные сверху, миллионами людей преобразовывались в практику, причем эти миллионы преследовали свои личные интересы, продиктованные условиями их труда и быта. Его развитию способствовал и быстрый темп индустриализации, усугубленный непредвиденными трагическими последствиями коллективизации.
Рабочие - главный оплот партии, приносили наибольшие жертвы в ходе индустриализации и это отчуждало рядовых членов партии от руководителей. Партийные лидеры понимали, что коллективизация и понижение жизненного уровня в ходе индустриализации снижали их влияние на рабочих и крестьян. Но в 1934 г. они считали, что худшее позади, что организованная оппозиция сломлена и их стратегия создает твердую основу для дальнейшего экономического развития. Убийство Кирова поколебало это чувство безопасности. Точка зрения Ежова, что в партии были скрытые враги, постепенно возобладала, и поиски убийц Кирова переросли в нападение на бывших сторонников Зиновьева и Троцкого. Суд против них состоялся в августе 1936 г. Рядовые члены партии, одобрив вердикт против обвиняемых, не разделяли призывов партийных вождей к повышению бдительности, да и сам судебный «процесс» был далек от их повседневных проблем. Они не выступали против заявлений партии о скрытых врагах, но не делали ничего для их поиска. Осенью 1936 г. партийные лидеры, стремясь изгнать «пассивных» и «аполитичных» из партии, начали проверку и обмен партбилетов. Оказывалось давление на парткомы и райкомы с целью розысков в прошлом отдельных членов партии для выявления их отношения к бывшей оппозиции. Процесс над оппозиционерами и взрыв на шахте в Кемерове были использованы для проведения дебатов о «вредительстве» на каждом предприятии. Судебный процесс в январе 1937 г. связал «вредительство» в химической промышленности и на железных дорогах с деятельностью бывших троцкистов. Новая кампания «борьбы с вредительством» быстро распространилась по всем предприятиям. Масло в огонь подлил февральско-мартовский пленум ЦК 1937 г., который высказался за демократическое тайное голосование на предстоящих выборах в Верховный Совет, в партийные органы и профсоюзы. Пленум поддержал стремление простых людей высказываться против бюрократов, критиковать руководителей профсоюзов за промахи в работе, давал им право требовать от руководителей отчета о проделанной работе. «Партийные лидеры рассматривали террор и демократию как взаимодополняющие друг друга и надеялись устранить бывших оппозиционеров и обновить связи с рядовыми членами партии» (с. 254).
Репрессии, начавшись против «террористов», распространились на бывших оппозиционеров, на рядовых членов партии, а затем и на различные социальные и национальные группы, которые подозревались в нелояльности к режиму. В ходе кампании против «террористов» сталинское руководство окончательно уничтожило гражданские свободы, открыто нарушало законность, усиливая карательные органы. Репрессиям подверглись и простые рабочие, которые, активно участвуя в поиске скрытых «врагов» и «террористов», сами пополнили тюрьмы и лагеря. Потери профсоюзов были большими: по крайней мере одна треть руководителей профсоюзов была арестована. Однако аресты не были просто результатом призывов центральных партийных органов, а плодом деятельности и партии, и ВЦСПС, и НКВД. Таким образом, профсоюзы стали активными участниками своего собственного разрушения. Подавляющее большинство лидеров профсоюзов не сделало почти ничего, чтобы остановить это безумие самоуничтожения. В парткомах на производстве шел аналогичный процесс.
Массовая фаза террора закончилась после устранения Ежова как наркома НКВД. Одновременно была свернута и партийная, и профсоюзная демократия. Профсоюзы имели теперь в качестве основной задачи выполнение и перевыполнение производственных планов. Но террор не прекратился и после осуждения Ежова. Так, например, в июне 1940 г. был принят закон, карающий нарушение трудовой дисциплины. С 1940 по 1952 г. за нарушение этого закона привлекались к судебной и административной ответственности несколько миллионов человек (с. 260).
В.М. Шевырин
