Спросить
Войти
ИСТОРИЯ РОССИИ И СССР
Основная цель сборника, вышедшего по итогам конференции 2001 г. в университете штата Огайо, - показать новые направления в исследованиях русской колонизации, которые получили развитие в западной историографии после распада СССР, в условиях «архивной революции». Отсюда и большое разнообразие в дисциплинарном отношении - от истории медицины до экоистории и женской истории, -и особое внимание к сравнительным подходам. Авторы статей исследуют такие важные вопросы, как история межэтнических отношений, экономическое развитие, демография, особенности политической культуры, практика имперского управления, социальная политика в классовом и гендерном аспектах, проблемы рационального использования окружающей среды и др. (с. 1).
Книга предваряется введением об основных тенденциях в изучении колонизационного процесса в России и особенностях русской модели колонизации. Из четырех частей сборника первая посвящена Московскому периоду, вторая - императорскому, третья, соответственно, советскому. В четвертой части в качестве заключения представлена обобщающая работа А. Рибера «Колонизируя Евразию».
Как пишут во введении редакторы-составители Н. Брейфогл, Э. Шредер и У. Сандерленд, на протяжении столетий миграция восточных славян на территории Евразии разворачивалась в разных направлениях. В результате восточные славяне, а русские в особенности, превратились в «самый рассредоточенный из народов Старого Света». Колонизация в России, отмечается далее, никогда не сводилась к проблеме переселения, а являлась, по словам В. О. Ключевского, «основным фактором» русской истории и потому затрагивала «все ключевые вопросы и структурные процессы» (с. 2).
Характеризуя общую модель русской колонизации, авторы введения указывают на ее исключительную разнородность, что позволяет, по их мнению, говорить о «множестве колонизацию». В то же время, пишут они, несмотря на этническое и социальное многообразие поселенцев (русские, иностранцы, торговцы, крестьяне, военные, городские рабочие, сектанты, политические ссыльные, преступники), не говоря уже о совершенно не схожих между собой природно-климатических условиях тех местностей, которые они заселяли, и о формах государственного управления новыми территориями, колонизация все же была величиной постоянной. Иными словами, хотя она претерпевала изменения во времени и варьировала от региона к региону, сам процесс сохранял свои сущностные черты. Его формировали такие «постоянные факторы» русской истории, как неустойчивость (и проницаемость) границ, огромные расстояния, нехватка чиновников. Таким образом, история русской колонизации представляет собой разнообразие в рамках единого многостороннего процесса, участники которого - русские поселенцы, местные жители (туземцы), государство и его представители, наконец, природная среда, оказывали друг на друга взаимное влияние (с. 7).
Миграцию в России отличали такие особенности, как активное участие государства в управлении колонизацией; преимущественно крестьянский состав переселенцев; отсутствие границ между «собственно Россией» и ее имперскими окраинами, что затушевывало колониальную суть процесса переселения; «поразительная смесь» насилия и народного энтузиазма, особенно характерная для советской эпохи. Однако, отмечается далее, не стоит преувеличивать значение этих особенностей, поскольку при ближайшем рассмотрении сходные характеристики можно обнаружить и в других районах земного шара в разные исторические периоды. Более того, чисто русские, казалось бы, практики и модели составляют неотъемлемую часть мировой истории миграции, государственного строительства, установления власти над народами колоний, преобразования и эксплуатации «пустующих» или «неиспользуемых» земель (с. 7-8).
С точки зрения государства колонизация была тесно связана с вопросами безопасности, экономического развития и социального контроля, что сохраняло свое значение на протяжении всего исследуемого периода (с. 8-9). Эти вопросы рассматриваются в помещенной в первой части сборника статье В. Кивелсон о легитимации притязаний московских царей на сибирские земли. Основное внимание американская исследовательница уделяет хорошо разработанной системе понятий о земле и правах на нее, вполне сопоставимой с концепциями конкистадоров Нового Света, однако со своими, «чисто русскими», особенностями.
Прежде всего, с XVI в. при заселении Сибири практиковалось привлечение и наделение пустующими землями исключительно тех, кто не был связан какими-либо обязательствами в центральной России, в частности, крепостной зависимостью. Кроме того, важной особенностью московской политики было признание прав коренного населения на землю и его инкорпорация в государственную систему, обычно в качестве «ясачных» людей. При этом не подразумевалось лишение коренных народов их исконных земель, а чаще всего, как показывают многочисленные конфликты между русским и местным населением, им предлагали «потесниться», одновременно сдерживая активность колонистов. Характерно, что будучи инкорпорированы в государственную систему страны в качестве владельцев земли и экономических субъектов, представители коренных народов становились также субъектами политическими, на равных правах с русскими поселенцами прибегая к защите местных и центральных властей.
Таким образом, в Московском царстве отсутствовало представление о необходимости ассимиляции, выселения или уничтожения коренных народов, что радикально отличало русскую модель колонизации от практики европейцев в Новом Свете. В результате, подводит итог В. Кивелсон, Сибирь в Х^1-Х^11 вв. вошла в состав Московского царства на правах еще одной, отдельной, но неотъемлемой его части (с. 37).
Брайан Боэк исследует историю заселения Причерноморья в XVI - начале XVIII в. и доказывает, что «аппетит Москвы в отношении экспансии был гораздо более скромным, чем воображали себе некоторые» (с. 56). Правительство, пишет он, предпочитало, чтобы его подданные (в первую очередь крепостные) не двигались с места, и обращалось к колонизации только в случае необходимости, для обеспечения безопасности своих границ.
В XVII в., в условиях постоянной опасности набегов крымских татар, «дешевой и эффективной» альтернативой колонизации степи
были поселения казаков, которые находились вне юрисдикции московского царя, но выполняли для него функции пограничной службы. Правительство не несло ответственности за их действия, и когда в 1637 г. казаки неожиданно захватили крепость Азов и фактически положили его к ногам русского царя, Михаилу Федоровичу пришлось принимать нелегкое решение. Оказалось, что содержание гарнизона обойдется в 120 тыс. руб. в год, в то время как казаки стоили казне от 2 до 3 тыс. руб. После долгих совещаний от Азова было решено отказаться (с. 44).
История со строительством Белгородской оборонительной линии («засочной черты») также продемонстрировала, что в условиях скудости человеческих ресурсов правительство было вынуждено «выбирать между усилением крепостничества как основы традиционной московской социальной структуры и заселением южного погра-ничья» (с. 47). В результате вместо того, чтобы интегрировать Донской регион в состав империи, правительство создало из Белгородской черты административную границу, со всеми современными ее атрибутами - заставами, патрулями, проверкой документов (с. 53).
Мэтью Романиелло анализирует особенности колонизации завоеванного Иваном Грозным Казанского ханства, подчеркивая ее уникальный для русской истории характер. Ее отличали элитарность и смешанный этнический и конфессиональный состав колонистов. Необходимость военного присутствия в регионе и комплектации армии кавалерией привела к массовой раздаче поместий, причем как прибывающим из центральных районов русским (в основном жертвам опричнины), так и местным мурзам (с. 61-62).
Новые помещики, пишет автор, прекрасно осознавая, что государство нуждается в них, постоянно требовали земельных пожалований и всяческих послаблений по службе, причем почти всегда добивались успеха. Однако к концу XVII в., когда кавалерия перестала играть ведущую роль в вооруженных силах, а граница Московского царства отодвинулась далеко на восток, помещики утратили свой привилегированный статус, превратившись в обычных землевладельцев (с. 62).
В статье Дэвида Муна, открывающей вторую часть сборника, анализируются противоречивые оценки ученых и чиновников в отношении перспектив распахивания южных степей. В среде специалистов общая тенденция может быть определена как постепенный переход от оптимизма середины XIX в. к сдержанному пессимизму. А после кризиса 1891-1892 гг. проблема возможного опустынивания огромных черноземных площадей привлекла внимание общественности, что сыграло большую роль в выработке научной базы для более планомерной организации аграрного заселения степей (с. 99).
Изменения в позиции государственных деятелей по отношению к переселению в Сибирь фиксируются в статье Ч. Стейнведела. Рассматривая основные черты переселенческой политики с 1861 до 1905 г., автор выделяет такие ее характеристики, как жесткий контроль государства, стремление воспроизвести на периферии сословную структуру центральных губерний и, наконец, возрастание значения национальности в качестве одной из ведущих категорий в классификации населения империи (с. 129).
Важнейшие коррективы в государственную политику переселения внесла революция 1905 г., после которой государство отказалось от опеки (с. 135). В статье рассматривается поездка П. А. Столыпина и А.В. Кривошеина в Сибирь в 1910 г. и их выводы, изложенные в Записках государю. Главный упор оба делали на поддержку частной собственности - такая политика в Сибири, где фактически отсутствовало помещичье землевладение, должна была привести к формированию совершенно иной, чем в Европейской России, социальной иерархии. Для достижения этих целей и Столыпин, и Кривошеин были готовы допустить и «незаконную», самостоятельную миграцию, что явилось самым важным отличием от политики XIX в. (с. 141).
В статье Дж. Сахадео представлена сложная картина социальной жизни Ташкента в 1906-1914 гг. - в период, отмеченный массовым притоком русских мигрантов из простонародья после окончания строительства железной дороги. Автор исследует столкновение официальных воззрений на цели колонизации, в которых на передний план в эти годы выдвинулись экономические нужды, с представлениями местной русской элиты, исходившей из понятия о своей «цивилизаторской миссии» в азиатской пустыне (с. 148).
В третьей части сборника анализируются такие проблемы, как научные дебаты 1920-1930-х годов об акклиматизации русских поселенцев в Средней Азии; спецпоселения в контексте сталинской эстетики архитектурной планировки территорий; движение «хетагуровок»
Прослеживая историю освоения Акмолинского региона Казахстана с середины XIX в., Микаэла Пол отмечает, что «при всех экономических и экологических неудачах» заселение целинных и залежных земель явилось «самой успешной социальной реформой Хрущёва» (с. 239). Кампания по освоению целины внесла свой вклад в десталинизацию и «реабилитировала» Акмолинскую степь, куда долгое время ссылались тысячи людей. Она проложила дорогу созданию новой советской идентичности как у прибывающих сюда переселенцев из центра, так и у местных жителей, причем не только казахов, но и ссыльных. Основываясь на материалах местных архивов и устной истории автор приходит к выводу, что несмотря на ряд конфликтов между «местными» и «приезжими», регион характеризовался высоким уровнем «этнической гармонии», поскольку при несомненном доминировании «советской культуры» оставалось достаточно места для существования культур разных национальностей и социальных групп (с. 257).
Подводя итоги конференции, Альфред Рибер выделил ряд парадоксальных черт, характеризующих русскую модель колонизации. В первую очередь, это исключительная массовость миграций на протяжении всей истории страны, притом что правительство принимало беспрецедентные в европейской практике меры по ее ограничению. Кроме того, само правительство было, с одной стороны, крайне решительно в своих стремлениях удержать население на месте, с другой -очень активно действовало в деле переселения отдельных групп. Еще одной поразительной особенностью России является то, что несмотря на сильные региональные различия и формирование многонациональной империи, русские колонисты и их потомки оставались русскими, сохраняя свой язык, обычаи и верования. И, наконец, многие черты и политические практики колонизации сохранились на протяжении веков как в московский, так и в советский период (с. 265).
Особое внимание Рибер уделяет культурному измерению процесса колонизации, подчеркивая, в частности, его утопическую составляющую. Утопические устремления «снизу», исходившие из гущи народной, обычно принимали форму эскапизма и вызова
господствующим ценностям и институтам центра. Коренившиеся в народной культуре утопии, представлявшие собой мечты о лучшей жизни, составляли суть «идеологии колонизации» и могли быть «светскими» - например, казацкие «братства» с их радикальным на первых порах эгалитаризмом, или же религиозными (с. 268).
Правительству, которое чаще всего подходило к колонизации прагматически, как к инструменту освоения новых территорий и их интеграции в империю, также были не чужды утопические воззрения. Особенно это касалось идей о «цивилизаторской» миссии России по отношению к отсталым народам и о «социальном экспериментировании», которые составили ядро государственной идеологии колонизации. Первые попытки использовать колонизацию для создания образцовых сообществ в духе Просвещения начали реализовываться при Екатерине II, когда в Россию привлекались иностранные колонисты, которые должны были показать русским крестьянам пример применения современной агротехники и «социальной самодисциплины». Сложившиеся с тех пор разные версии «цивилизаторской миссии» включали в себя распространение православия, замену кочевнических поселений земледельческими, введение западных технологий и создание рационально спланированных городов (с. 272).
О.В. Большакова
