Революции 1917 года в России в свете мирового революционного опыта

ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 11. ПРАВО. 2017. № 2

революции 1917 ГОДА: ИСТОРИя И современность (общетеоретические

ВОПРОСЫ)

В. А. томсинов, доктор юридических наук, профессор, зав. кафедрой истории государства и права юридического факультета МГУ*

революции 1917 года в России в свете мирового революционного опыта

В статье предпринимается попытка осмыслить сущность революций 1917г. в России с позиции мирового революционного опыта. Автор показывает, как формировался и развивался термин «революция» в европейской лексике, как изменялось понимание феномена революции. В статье проводится мысль о том, что разгадка тайн российских революций 1917 г. имеет огромное значение для понимания самого явления революции.

The article attempts to comprehend the essence of the revolutions of 1917 in Russia from the perspective of international revolutionary experience. The author shows how the term «revolution» was formed and developed in the European lexicon and how the understanding of the phenomenon of revolution was changed. The article presents the idea that unraveling of the mysteries of the Russian revolution of 1917 is of great importance for the understanding of the phenomenon of revolution.

О роковых для российской государственности событиях 1917 г. написано множество научных книг и статей, опубликовано большое количество воспоминаний их участников и просто свидетелей. Различные перипетии данных событий отражены в многочисленных документах. Все эти материалы дают детальное представление о том, как был свергнут с императорского престола Николай II и возникло новое правительство вместо царского, что происходило в стране в последующие месяцы и каким образом верховная государственная власть оказалась в распоряжении большевиков. Однако подлинный смысл произошедшей в России столетие назад грандиозной государственной катастрофы остается неразгаданным. Вследствие этого

* tomsinov@yandex.ru

поступки ее главных действующих лиц — императора, членов царствующей династии, министров царского правительства и пришедшего ему на смену так называемого «Временного правительства», а также военачальников, руководителей Государственной думы, влиятельных промышленников и финансистов — кажутся чрезвычайно странными, не мотивированными или совершенными под действием сугубо случайных мотивов.

Термин «революция», который применяется для обозначения судьбоносных для России событий 1917 г., сам по себе не объясняет их сути. Трудно назвать другой термин, который бы своим внутренним смыслом в такой большой степени не соответствовал обозначаемому им явлению. Ведь приставка «ре» к слову «эволюция» указывает на обратное движение, возвращение к прежнему состоянию. Между тем в современной литературе данным термином чаще всего называют быстрый, насильственный переход общества и государства в новое состояние1.

Выражая доминирующее в гуманитарных науках представление о революции, немецкий экономист Эмиль Ледерер давал этому явлению следующее определение: «Революция — это быстрое низвержение политической системы посредством массового действия, с использованием насильственных средств, на основе идей, которые, долго вызревая, приводят к преобразованию юридического и социального порядка»2.

Израильский социолог Шмуэль Айзенштадт отмечал, выделяя общие черты, свойственные всем крупнейшим революционным преобразованиям в мировой истории, что «понятие "революция", несомненно, в первую очередь обозначает радикальное изменение политического строя, не сводимое только к смещению власть предержащих, идет ли речь о конкретных лицах или о правящих группировках. Революция — это ситуация, в которой все смещения и перемены, осуществляемые, как правило, насильственным путем, ведут к радикальной трансформации самих правил политической игры, символов и основ легитимности и сочетаются с новым видением политического и социального порядка»3.

Подобным же образом данное явление определяется в книге известного американского политолога Самуэля Хантингтона (1927— 2008) «Политический порядок в изменяющихся обществах». По его словам, «революция — это быстрое, фундаментальное и насильственное внутригосударственное изменение в доминирующих ценностях и мифах общества, в его политических институтах, социальной структуре, руководстве и правительственной деятельности и политике»4. В связи с этим С. Хантингтон отличает революцию от восстаний (insurrections), мятежей (rebellions), бунтов (revolts), государственных переворотов (coups d&etat) и войн за независимость, указывая, что «государственный переворот меняет только руководство (leadership) и, возможно, политику, мятеж или восстание может изменить политику, руководство и политические институты, но не социальную структуру и ценности; война за независимость представляет собой борьбу одного общества против господства над ним чужого общества и не обязательно влечет за собой изменения в социальной структуре того или иного общества»5.

Оценивая определение революции, данное Самуэлем Хантингтоном, американский историк Перез Загорин назвал его произвольным и малопригодным для применения в исторической науке, поскольку «оно не оставляет места для большинства крестьянских восстаний, городских бунтов и провинциальных или национальных сепаратистских мятежей, упоминая лишь о нескольких таких явлениях. Принятие его имело бы единственным результатом бессмысленное сужение пространства как для сравнительного, так и теоретического исследования революции»6. Вместе с тем П. Загорин признал, что выработать в полной мере удовлетворительное определение термина «революция» вряд ли возможно из-за сложности данного феномена и его переменных свойств, которые нельзя не учитывать7 и поэтому «общая теория революции остается подверженной путанице, сомнению и разногласию. Даже элементарные вопросы определения, терминологии и отграничения области собственно революции, которые должны быть прояснены, до сих пор остаются нерешенными»8.

Американский социолог Дэйл Йодер (Dale Yoder), специально изучавший в 20-е гг. ХХ в. употребление термина "revolution" в научной и публицистической литературе, пришел к выводу, что оно слишком субъективно и хаотично. В опубликованной в 1926 г. статье «Текущие определения революции» он отмечал: «Термин "революция" является одним из наиболее часто употребляемых и, подозреваю, одним из таких слов, которые используются самым неправильным образом. Данный термин приобрел как внутри, так и вне литературы по общественным наукам множество значений, делающих его применимым для личных целей подобно хамелеоновой коже. В общем языковом обиходе он несет смыслы и значения, вызывающие как сильнейшие страхи, так и самые большие надежды. Для некоторых он представляет собой самую грозную опасность, угрожающую современной цивилизации; для других — единственный проблеск надежды в нынешнем мире тьмы. Поверье, что революция есть бедствие самого ужасного порядка и то, чего надо избегать любой ценой, является столь всеобщим, что ежедневные газеты регулярно пишут о ней как о самой значительной катастрофе, с которой сталкиваются современные народы. Наиболее эффективный способ противостоять какому-либо современному общественному движению состоит в том, чтобы заклеймить его как "революцию" или предположить, что оно является шагом в этом направлении»9.

Подобное отношение к слову «революция» сохраняется и по сей день. При этом не учитывается чрезвычайная многозначность и неопределенность данного термина, присущая ему с момента появления в европейском лексиконе.

Большинство ученых, пишущих о революции, связывают происхождение этого слова с астрономией. Так, профессор Университета штата Кентукки Томас Макпартлэнд считает, что термин «революция» «впервые приобрел известность с публикации в 1543 году сочинения Коперника "De Revolutionibus Orbium Coelestium", где это слово относилось к обращению небесных сфер. Понятие "обращение (revolving)" было применено в семнадцатом столетии к обращению

(revolving) форм правления, как оно было сформулировано в классическом стиле древним историком Полибием. Естественным ходом развития форм правления, согласно Полибию, было превращение (revolving) монархии в тиранию, тирании — в аристократию, аристократии — в олигархию, олигархии — в демократию, демократии — в охлократию и охлократии — в монархию, что начинало цикл превращений заново»10.

Эту точку зрения разделяла известный исследователь феноменов революции и тоталитаризма немецкий философ Ханна Арендт. «Слово "революция", — утверждала она, — пришло из астрономии и встречается первоначально в великом произведении Коперника "De revolutionibus orbium coelestiam". Научное словоупотребление сохранило точный латинский смысл, указывающий на закономерное и круговое, постоянно обращающееся движение небесных тел, которое считалось неподвластным влиянию людей и неодолимым, и поэтому не характеризовалось ни новизной, ни насильственностью. Напротив, это слово явно указывает на циклическое, совершающееся само собой движение»11.

По мнению Ханны Арендт, для обозначения общественных процессов термин «революция» стал применяться только в XVII в. «Так, например, мы не встречаем этого слова тогда, когда в Англии вспыхнуло то, что назвали бы революцией, и когда Кромвель установил свою диктатуру, — замечала она, — но, напротив, встречаем его в 1660 году, после падения парламентского охвостья (Rumpfparlament) и реставрации монархии»12.

This notion of &revolving& was applied in the seventeenth century to the revolving of the forms of government as articulated in classic fashion by the ancient historian Polybius. The natural course of forms of government, according to Polybius, was the revolving of kingship into tyranny, tyranny into aristocracy, aristocracy into oligarchy, oligarchy into democracy, democracy into mob rule, and mob rule into kingship to start the cycle again" (McPartland Th. J. Revolutions: Progress or Decline? // Revolutions: Finished and Unfinished, From Primal to Final / Ed. by P. Caringella, W. Cristaudo, G. Hughes. Cambr., 2012. P. 10).

На самом деле слово "revolution" появилось намного раньше. Оно встречается уже в латинской литературе поздней Античности — в частности, в трудах раннехристианского богослова Блаженного Августина Аврелия (Sanctus Aurelius Augustinus, 354—430) и латинского писателя Марциана Миннея Феликса Капеллы (Martianus Minneus Felix Capella), жившего в конце IV и в первые десятилетия V в. Данное слово произошло от латинского термина "revolution", образованного от глагола "revolve", который означал действие, предполагавшее возвращение назад или превращение в прежнее состояние13.

Древнегреческие мыслители не прошли мимо явления, предполагавшего циклические изменения, но устойчивого единого термина для его обозначения не выработали. Английский специалист по античной лингвистике профессор Лондонского университета Артур Томас Хатто считал, что «причину этого следует искать в том, что их цивилизация не имела опыта классической революции, подобного нашему, который дала революция 1789 года»14.

Исследование употребления термина "revolution" в произведениях латинских писателей поздней Античности приводит к выводу о том, что им обозначались повторяющиеся явления самого разного характера. Блаженный Августин характеризовал этим термином движение души в пространстве и времени, а также циклическую смену различных состояний, которые могут принимать люди. В конце гл. 12 последней 22-й книги трактата «О граде Божием», направленного против язычников, христианский идеолог писал, что они, осмеивая веру христиан в воскресение, «обещают человеческой душе, как это делает Платон, чередование состояний действительного несчастья и ложного блаженства; или же думают, подобно Порфирию, что после многих революций в различные тела душа когда-нибудь завершит свои злоключения и никогда больше в них не вернется; но не потому, что будет иметь бессмертное тело, но оттого, что освободится от всякого тела»15 (выделено мною. — В.Т.).

В 12-й книге трактата «О Троице» Августин также использовал термин revolution. Он писал здесь о людях, которые думают, что можно из мертвых превратиться в живых так же, как «из живых бес13 A Latin Dictionary founded on Andrew&s edition of Freund&s Latin Dictionary / Rev., enl., and in great part rewritten by Ch. T. Lewis, Ch. Short. Oxford, 1879. P. 1591.

престанно становятся мертвыми», «из бодрствующих — спящими, а из спящих — бодрствующими». Это превращение было названо им «революцией»16.

Писатель карфагенского происхождения Марциан Капелла использовал термин "revolution" в астрономическом значении. В последней 9-й книге своего аллегорического сочинении «О бракосочетании Филологии и Меркурия», посвященном семи свободным искусствам, он назвал перемещения звезд в небесной сфере «звездными революциями (sidereae revolutionis)»17. В современном американском издании указанного произведения данное словосочетание, обозначавшее природное циклическое движение звезд, было переведено с латинского на английский язык словами "the courses of the sidereal spheres"18. Переводчик отказался таким образом использовать термин "revolution" в его античном значении, подразумевавшем стихийный повторяющийся процесс превращения из одного состояния в другое.

Астрономическое или астрологическое значение термина "revolution" возобладало в европейской культуре времен Средневековья и Возрождения. В августе 1489 г. в Аугсбурге был издан на латинском языке трактат арабского астронома Абу Машара19, переведенный еще в 1135 г. Йоханнесом Испанским (Иоанном Севильским). Переводчик дал этому произведению следующее латинское название: "Liber individuorum superiorum in sununa de significationibus super accidentia que efficiuntur in mundo". Однако его типографское издание, осуществленное спустя 350 лет, почему-то назвали по-другому и в этом названии было использовано слово "revolution" — "Albumasar De magnis coniunctionibus: annorum revolutionibus: ас eorum profectionibus; octo continens tractatus" (Восемь трактатов Абу Машара, посвященных великим соединениям, годичным обращениям (революциям) и их причинам). Под таким названием трактат арабского астронома переиздавался и в последующем.

В 1543 г. в немецком городе Нюрнберге был напечатан трактат польского астронома Николая Коперника "De revolutionibus orbium coelestium"20. Он действительно сыграл немаловажную роль в утверждении термина «революция» в европейской науке раннего Нового времени. Однако нет никаких оснований считать, что данный термин имел в то время исключительно астрономическое содержание и применялся для обозначения только природных процессов.

Дошедшие до нас тексты итальянских хроник XIV в. показывают, что термин "rivoluzione" неоднократно использовался в них для обозначения политических переворотов. Так, в «Исторической хронике» флорентийского интеллектуала Маттео Виллани (ок. 1285—1363), продолжавшего хронику, которую вел его брат Джованни Виллани21, данный термин был употреблен при описании свержения в Сиенской республике в 1355 г. режима олигархии и перехода власти к попла-нам — небогатым торговцам и ремесленникам, составлявшим средний слой общества. Маттео Виллани счел необходимым отметить, что «быстрая революция была сделана для того, чтобы граждане Сиены разрушили и ниспровергли старый режим и установили новый порядок»22. В подобном значении он применил термин "rivoluzione" и в девятнадцатой главе пятой книги своей хроники23.

Политический смысл этому термину придавал и флорентийский интеллектуал Франческо Гвиччардини (1483—1540). Высоко оценивая в своей «Истории Флоренции» результаты правления Лоренцо ди Пьеро де Медичи, прозванного «Великолепным», он заметил, что «его смерть породила революцию (che la sua morte avessi a partorire rivoluzione)»14. В данном случае словом "rivoluzione" Ф. Гвиччардини назвал изгнание толпой горожан Пьеро II, старшего сына Лоренцо Великолепного, занявшего после него пост правителя Флоренции. Следствием этого восстания стало восстановление во Флоренции республиканской формы правления. Таким образом, и Маттео Виллани, и Франческо Гвиччардини использовали термин "rivoluzione" для обозначения насильственного и коренного государственного преобразования.

К началу XVII в. термин «революция» явно перестал мыслиться в качестве только астрономического. Он приобрел общекультурное значение. Об этом свидетельствуют толкования данного термина в языковых словарях. Так, в «Словаре французского и английского языков», изданном в 1611 г., к слову "revolution" давалось следующее пояснение: «Полный кругооборот, движение по кругу, возвращение на первоначальное место или в исходный пункт, осуществление кругового движения (a full compassing, rounding, turning back to it first place, or point; to accomplishment of a circular course)»25. В «Английском словаре, толкователе трудных английских слов», который был издан в 1647 г., давалось более краткое, но, по сути, такое же пояснение рассматриваемому термину. В нем объяснялось, что революция — это «поворот или обращение прежде всего в течении времени (Revolution, a winding or turning about, especially in the course of time)»26.

Такие трактовки термина "revolution" выводили его из сферы какой-либо одной науки, например астрономии, поднимая на более высокий уровень обобщения. Данный термин приобретал общекультурный смысл: он становился знаковым символом, обозначающим одно из важнейших свойств как природных, так и общественных процессов, а именно цикличность развития природы и общества.

Осмысление европейскими интеллектуалами опыта английских революций XVII в. привело их к выводу о том, что совершенных форм правления нет, но все они — будь то монархия, республика или диктатура, а также государство в целом и отдельные государственные органы — подвержены разложению и, следовательно, постоянной смене. Для обозначения этого процесса стало употребляться слово "revolution".

Именно в этом значении использовал данный термин в названии своего трактата, написанного в 1648 г., английский парламентарий и дипломат Энтони Эшэм (1614—1650). Он назвал его «Рассуждение, в котором рассматривается, что является особенно законным в ходе смут и революций правлений»27. Причиной постоянной смены форм правления Э. Эшэм считал несовершенство человеческой природы. «Монархическое государство, — отмечал он, — из всех остальных является самым лучшим, особенно когда оно представляет божествен25 A Dictionarie of the French and English Tongues / Comp. by R. Cotgrave. L., 1611. Нумерация страниц в этом издании отсутствует.

ное господство, более в правосудии, чем в единой личности правителя, но поскольку не бывает монарха, наделенного благоразумием и добродетелью, в любом случае столь же великими и высшими, как его власть, то он не может не совершать серьезных ошибок»28. «Аристократия, — полагал Эшэм, — стоит как посредник между крайностями королевского и народного правления; но смешение часто порождает монстров»29. Демократия порицалась им за то, что «приводит всех к равенству и поощряет свободу людей во всем». Но главный порок этой формы правления Энтони Эшэм усматривал в том, что она смешивает управляющих и управляемых. Между тем, по его мнению, для человека очень опасно быть одновременно пациентом и врачом для самого себя. Свои рассуждения о пороках всех форм правления английский мыслитель завершил печальным выводом: «Если эта верховная власть попадает в руки опрометчивой и непостоянной толпы, она превращается в огромного зверя, которого лучше всего держать в цепях. Вот круг, по которому мы так мучительно двигаемся, не удовлетворяя свои желания»30. Движение по этому кругу он и назвал словом "revolutions".

Еще один и, пожалуй, наиболее интересный смысл придал термину «революция» Марчамонт Недхэм (Marchamont Nedham, 1620— 1678). В памфлете «Превосходство свободного государства», изданном в 1656 г., он представил революцию в качестве насильственной смены правления, которая является в руках народа единственным средством для предотвращения тирании и ограничения пороков властвующих. «Так как свобода в республике может быть сохранена не иначе как поддержанием ответственности должностных лиц и правителей; и поскольку оказывается, что никакие постоянные власти невозможно призвать к ответственности без многих затруднений или не втягивая народ в кровь и страдания. И так как революция правления в руках народа всегда являлась единственным средством сделать правителя ответственным и предотвратить неудобства тирании, безумия, нищеты, поэтому мы можем на основании этого и других вышеупомянутых доводов сделать вывод о том, что Свободное Государство, или Правление Народа, установившее надлежащим и упорядоченным образом преемственность своих верховных

ассамблей, в любом отношении является лучше, чем какая-либо форма вообще»31.

К 1660 г., времени завершения английской революции, термин "revolution" стал уже довольно распространенным. Так, в одном из писем при описании отстранения Ричарда Кромвеля от власти в апреле 1659 г. данная перемена правительства была названа словами «эта последняя великая революция»32. В письме генералу Монку, датированном 4/14 апреля 1660 г., король Англии Карл II, еще пребывавший в то время в нидерландском городе Бреда, писал: «Вы были свидетелем столь многих революций и обладаете таким большим опытом, и знаете, насколько любая власть и полномочия, подверженные влиянию страсти и желания и не поддерживаемые правосудием, не обеспечивают народу счастья и мира»33. В декларации Карла II, направленной в тот же день из Бреды его подданным, говорилось о безумствах, длившихся много лет, и о «многих и великих революциях»34. В подобном же значении, т. е. для обозначения политических катаклизмов 40-х и 50-х гг. XVII в., Карл II употреблял термин "revolution" и в письме в Палату общин, датированном 4/14 апреля 1660 г.35 В письме же, направленном в этот день должностным лицам Лондонского сити, было сказано о «великих революциях, которые в последнее

время произошли в Нашем Королевстве к удивлению и недоумению всего мира»36.

В 1668 г. появился составленный в форме диалога трактат Томаса Гоббса «Бегемот», посвященный событиям, происходившим в Англии с 1640 по 1660 г. Цепь самых главных из этих событий, состоявших в переходе верховной государственной власти от одного политического субъекта к другому, философ назвал термином "revolution". Как бы подытоживая свои рассуждения о происходившем в Англии в указанное двадцатилетие, Томас Гоббс сообщал: «Я видел в этой революции круговое движение суверенной власти через двух узурпаторов, от покойного короля к его сыну. Ибо... она перешла от короля Карла I к Долгому парламенту; оттуда к парламентскому охвостью (Rump); от парламентского охвостья к Оливеру Кромвелю; и затем снова от Ричарда Кромвеля к парламентскому охвостью; оттуда к Долгому парламенту; а оттуда к Карлу II, где пусть и остается»37. Очевидно, что употребление термина «революция» в таком контексте сужало его значение, придавая ему характер чрезвычайного происшествия. В отличие от Энтони Эшэма, Томас Гоббс называл революцией не просто переход от одной формы правления к другой, но акты узурпации верховной государственной власти. Его понимание революции предполагало взгляд на это явление не как на стихийное движение или самопроизвольные, повторяющиеся перемены. Он использовал термин «революция» для обозначения сознательных усилий, направленных на насильственный захват верховной государственной власти.

Так постепенно европейские интеллектуалы подходили к современному пониманию революции. Трактовки этого явления мыслителями XVII в. представляют особый интерес еще и потому, что они не искажались мифами, которые создавали о революции революционеры. Английские политические деятели, которые вели борьбу с королем Карлом I, не называли себя революционерами и не использовали термин "revolution" для характеристики последствий своих деяний.

Мифа революции в то время еще не существовало, во всяком случае его не применяли для оправдания государственных преступлений. Современное понимание революции осложнено в первую очередь именно этим мифом, который создают и поддерживают сами революционеры.

Вместе с тем понимание любой революции усложняется еще и тесной связью этого явления с такими общественными феноменами, как народное восстание, бунт, мятеж, путч, государственный переворот, гражданская война. В каком соотношении с революцией находятся перечисленные эксцессы: что они собой представляют? Это формы революции? Или то, что составляет ее содержание? Это способы осуществления революции? Или вытекающие из нее последствия?

Термин «революция» широко применяется для обозначения просто качественных перемен в какой-либо сфере общественной жизни: если они происходят в науке, то говорят о научной революции, если в промышленности, называют их «индустриальной революцией», если в земледелии — «аграрной революцией», если в культуре — «культурной революцией», если в демографической сфере — «демографической революцией» и т. д. Поэтому революцию, в результате которой происходит быстрая насильственная смена правящих группировок и качественное изменение государственного строя, называют (чтобы отличить от множества других революций) «политической». Но революция такого рода не может не быть одновременно революцией «юридической». Она взрывает существующий правопорядок, вызывая таким образом необходимость создания нового правопорядка. Новая государственная власть, чтобы утвердиться в обществе, должна найти новые основания для своей легитимности. Только при этом условии она будет признана обществом и сохранится. Проблема легитимности государственной власти во время революции становится особенно острой. Если она не решается мирными средствами, неизбежным средством ее решения становится гражданская война.

С юридической точки зрения любая революция — это преступление, нарушение существующих норм государственного права, подрыв устоев государства. Вместе с тем часто бывает так, что правительство, возникающее в результате революционных событий, именно революцию объявляет основанием своей легитимности.

Любая революция — это катастрофа для государства, общества, человека. Это разрушение традиционной, столетиями складывавшейся системы обуздания человеческих пороков. Люди, оказавшиеся в эпицентре революционного взрыва, ввергаются поэтому в первобытное состояние, при котором им приходится вести постоянную борьбу за свое выживание. Ничто так не показывает истинное состояние человека, общества, государства, как революционная катастрофа. Революция — это настоящий момент истины для той страны, где она происходит.

Исследователь идеологии английских революций XVII в. американский профессор Перез Загорин считал тему революций наиважнейшей в исторической науке. «Есть как минимум две причины, — писал он, — которые можно было привести, предпринимая историческое и сравнительное исследование революции. Первая — это желание совершить революцию, второе — это желание ее предотвратить. Возможно, почти все исследователи руководствуются лишь этими мотивами, но есть еще и третья причина, придающая изучению революции огромный интерес и значимость, даже несмотря на то, что ее побудительная сила, без сомнения, гораздо более ограничена. Она состоит в том, что постижение революции является непременным условием для более полного знания и понимания общества. В зависимости от того, как мы определяем ее, революция может быть обыкновенной или необыкновенной, часто или редко происходя -щей. Однако в случае обществ, наций и сообществ, которые пережили революцию, мы не можем притязать на их адекватное понимание без понимания их революций. В глубоком и поэтому не в тавтологическом смысле истиной является то, что каждый народ получает те революции, которые заслуживает, и столь же верно, что он получает только такие революций, на которые способен»38.

Историю страны, подвергнутой революционным преобразованиям, действительно трудно понять без понимания революции, которую ей довелось испытать. Но любое ли радикальное качественное изменение государственного и общественного строя является революцией? Любое ли крушение государства, насильственная смена правящих группировок и политического режима путем массовых выступлений населения есть революция? И кто обыкновенно первым называет подобные перемены революцией — не сами ли революционеры или заговорщики, осуществившие государственный переворот, повлекший за собой разрушение государства?

Французская революция конца XVIII в. была наименована «революцией» в первую очередь самими революционерами. Февраль-ско-мартовская революция в России была названа «революцией» прежде всего заговорщиками, свергнувшими Николая II с императорского престола.

Американский политолог Джеймс Фарр, анализируя доминирующие в политической науке концепции «революции», сделал вывод,

заслуживающий особого внимания со стороны исследователей той или иной конкретной революции в мировой истории и в особенности катастрофических для русской государственности событий 1917 г.: «Давайте начнем с замечания, что "революция" — это в такой же мере концепция политического деятеля, как и теоретика, и революционеры (как и все политические деятели) придерживаются теорий о самих себе и о политике в целом. Не является, конечно, секретом, что некоторые из величайших теоретиков революции относились одновременно и к числу величайших революционеров. Ибо революции состоят из действий или выступлений, которые частично идентифицируются в терминах, выражающих намерения политического деятеля. Эти намерения встраиваются в сеть убеждений и практического опыта, и эти убеждения и практический опыт частично составляют понятия, которых придерживаются их носители. Таким образом, идентификация теоретиком взрывного набора событий в качестве "революции" (в отличие, скажем, от бунта, мятежа, восстания, реформы, протеста или реставрации, т. е. от всех других форм политического поведения, с которыми революция имеет естественное сходство, но в остальном от них отлична, как бывают различны между собой родственные явления) ?