О философии истории как прикладной дисциплине

НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК КРЫМА, 1(1) 2016 УДК 930.1, 930.85

Хлевов Александр Алексеевич, доктор философских наук, кандидат исторических наук, профессор кафедры документоведения и архивоведения, проф. кафедры культурологии и религиоведения Таврической академии КФУ имени И.В. Вернадского

e-mail: hlevov@mail.ru

О ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ КАК ПРИКЛАДНОЙ ДИСЦИПЛИНЕ

Аннотация: в статье затрагиваются вопросы возрастания актуальности философии истории в современном мире, прикладного характера историософских исследований. Основными дискуссионными проблемами признаются: противоречия унитарной и плюралистической моделей всеобщей истории; вопрос приоритета материальных и идеальных факторов исторического процесса; проблемы исторического права на суверенитет и целесообразности политического суверенитета. Намечены основные, по мнению автора, принципы решения поставленных задач.

Khlevov A. A., Ph.D., prof. Department of Records Management and Archival, TA CFU

e-mail: hlevov@mail.ru

ON THE HISTORYOSOPHY AS AN APPLIED DISCIPLINE

Annotation: the article addresses the issues of increasing the relevance of the historyosophy in the modern world of applied research historiosophical. The main controversial issues are recognized: the contradictions of the unitary and pluralist

model of world history; the question of priority of material and ideal factors of the historical process; the problem of the historical right to sovereignty and expediency of political sovereignty. Outlined the main, according to the author, the principles of the task.

Философия истории (историософия) нередко - и вполне справедливо -воспринимается как научная дисциплина, подразумевающая высокие уровни абстрагирования. Вместе с тем, в отличие от многих других обобщений, философия истории неизменно напоминает о своей весьма прикладной функции, приобретающей в современных условиях и на российской интеллектуальной почве исключительную актуальность.

Под философией истории автор понимает наиболее высокие уровни обобщения исторического знания, включающие поиски закономерностей исторического развития, исследование механики исторического процесса, а также определение векторов исторического прогресса и/или регресса. Весьма популярный вопрос о смысле истории может ставиться лишь с существенной оговоркой: обнаружение в истории смысла (или навязывание ей такового) автоматически означает признание внеисторического и надисторического разумного целеполагающего (обычно божественного) начала, что приводит на практике к существованию двух самостоятельных историософий - религиозной и нерелигиозной. В то же время, нельзя игнорировать несомненно допустимую в историософии историческую прогностику. Философия истории вырастает из исторической науки, а не навязывается ей извне - это не философия, решившая «обкатать» свой инструментарий на историческом материале, но философствующая и саморефлексирующая история.

Актуальность и прикладной смысл историософии в современной России определяется следующими обстоятельствами. Во-первых, в условиях активной деидеологизации образовательного процесса в 1980-х - 2000-х гг., трансляция

исторического знания историкам и неисторикам, воспроизводство образа прошлого в массовом сознании подверглись серьёзным деформациям. Именно историософские конструкции, являются как базой мировоззренческих взглядов при осмыслении прошлого, настоящего и будущего, так и методологическим основанием трансляции исторической памяти. Сам отбор и осмысление исторического фактажа модифицируется персональными или коллективными историософскими установками. Их опережающее формирование у младшего поколения, разумеется, предполагает наличие таковых установок у самих педагогов и исследователей. С учётом усиливающейся тенденции манипуляции массовым сознанием соответствующая историософия может быть и эффективным информационным противоядием «для своих», и средством массового идеологического поражения «для других».

В этом контексте принципиальную значимость приобретает осмысление стратегической линии развития истории человечества в диалогическом противопоставлении унитарной и плюральной моделей. Длительное доминирование унитарной модели всеобщей истории - с едиными «правилами игры» для всех типов обществ и универсальными законами исторического развития - детерминировалось как господством европоцентрического взгляда на историю, так и её конгруэнтностью модели самого мироустройства в XVIII-XIX вв.

Наиболее работоспособной унитарной теорией, безусловно, стал исторический материализм, впервые непротиворечиво описавший закономерности всеобщей истории в соответствии с правилом «бритвы Оккама». Однако унитарная историософия была и симптомом первой волны глобализации, ответом на которую стало появление плюралистических моделей исторического процесса, нашедших наиболее яркое воплощение в цивилизационных теориях. Даже в наиболее ранних из них - как в концепции А. де Гобино [3] и Н. Я. Данилевского [5], - стоит усматривать, прежде всего, защитную реакцию на унификацию исторического процесса, попытку противопоставить «всеобщности» истории самоценность локальных культур. А,

в сущности, - поставить под сомнение само существование исторических закономерностей как таковых.

Тремя наиболее ценными и «живучими» элементами в цивилизационном толковании истории нам представляются: интерес к локальной модификации общих законов истории [5], ярко выраженное внимание к восходящим [11, с. 104-324] и нисходящим [11, с. 325-450; 13, с. 163-262] фазам развития общества - его становлению и особенно упадку, а также типологическая классификация [10; 6, с. Кармин] обществ и культур.

Симптоматично, что уже в середине и второй половине XX в. цивилизационные теории в основном оказались «в маргиналиях» философии истории. Возврат к унитаризму ощутим и в совершенно идеалистических построениях К. Ясперса [15], и в энергетическом детерминизме Л. Уайта [12], и во вполне материалистическом и весьма продуктивном мир-системном [1; 2, с. 8-9, 45-180] подходе. При неопровержимости тезиса о единстве человеческой истории и её законов, унитарному подходу абсолютно необходима «прививка» ряда идей локально-цивилизационного взгляда на историю. Обозначенные выше «точки роста» - и есть тот самый источник заимствований. Критерий «возраста цивилизации» и исчерпания временного лимита, «старения» формации; пристальный интерес к особенностям этно- и социокультурной жизни, корректирующим общие исторические закономерности в конкретном обществе, государстве или группе; наконец, определение «типа» общества как его устойчивой к смене формаций характеристики - здесь явно есть о чём подумать.

Во-вторых, принципиальное значение имеет определение позиций в извечном вопросе приоритета материального и духовного начал в истории. Мы здесь подразумеваем даже не столько мировоззренческую разницу между материалистическим и идеалистическим пониманием исторического процесса. Самоочевидно, что первичность биологического начала в человеке (для всех, кому она самоочевидна) определяет неизменную первичность материальных факторов. В формулировке Ф. Энгельса, как известно, «в историческом

процессе определяющим моментом в конечном счёте (курсив мой - А. Х.) является производство и воспроизводство действительной жизни» [14, с. 394395]. Важнейшей задачей нашего времени представляется определение того, что «не в конечном счёте». Речь идёт об определении конкретной роли идеальных, альтруистических побуждений в индивидуальном и массовом сознании как фактора изменения общества и исторического развития. Исключительная важность оценки этого фактора имеет непосредственное и сугубо прикладное значение при анализе массовых движений современности, верификации угроз «импорта революций», радикальных религиозных и политических движений, терроризма. В истории наличествуют лишь отдельные, хотя порой и чрезвычайно яркие (как завоеванные османами Балканы) примеры чёткого разграничения групп людей, мотивация которых определяется преимущественно материальными или, напротив, преимущественно моральными, идеальными побуждениями, однако именно они приобретают особую актуальность в наше время. Представляется, что альтруистические, идеальные мотивации массового поведения выполняют роль своеобразного ускорителя и корректора исторического процесса и нуждаются именно в историософском осмыслении. И это явно не задача социальной психологии, которая в принципе склонна оперировать категориями нормы и девиации: мы имеем дело с двумя равно нормальными моделями массового поведения.

В-третьих, остро актуальной проблемой философии истории наших дней представляется исследование и осмысление процессов политогенеза, причём не столько первичного, сколько современного, протекающего на наших глазах. Рождение, трансформация и ликвидация субъектов международного права всегда были в центре исторического нарратива. Однако ощутимы принципиальные новшества последних десятилетий, «постхельсинкского» и постсоветского мироустройства. Крайнее противоречие обнаруживается между тенденцией к созданию всё более глобальных и транснациональных империй (политических, торговых и промышленных) и столь же отчётливым трендом

регионального и этнического обособления. Расходящиеся векторы глобализации и генерации всё новых государств и квазигосударств размывают устоявшийся конструкт государства как такового. Очевиден распад благодушной, лицемерной и малоработоспособной модели, упорно формировавшейся с эпохи Венского конгресса и нашедшей воплощение в институции ООН - модели патерналистского консенсуса «великих держав», обеспечивающих прикрытие и защиту интересов держав «малых». Как представляется, назрела историософская реабилитация имперской традиции как единственного условия стабильности в дестабилизированном мире. Не менее важным является переосмысление и исследование исторической правомочности самого концепта «суверенитет», определение источников и субъектов суверенитета и государственности в целом. Кто имеет право на суверенитет? Является ли наличие суверенитета условием устойчивого существования той или иной общности? Какова степень допустимости внешней поддержки, «родовспоможения» в случае возникновения новых политических единиц? Имеют ли право на существование концепты «исторической справедливости», «естественных» или «исторически обоснованных границ», «разделённых» и «рассеянных народов», «зон влияния» и «жизненных интересов»? Как представляется, весьма продуктивно обсуждение старого и незаслуженно отошедшего в тень концепта «воли» [7; 8, с. 174-175; 9, с. 163165], отчасти смыкающегося с концептом «пассионарности» [4, ч. VI]. Всё более очевидным является тот факт, что право остаться в истории и стать её действующим субъектом, а не объектом, доступно лишь своего рода «инициативным группам» правящих элит, способным модулировать усилия и целеполагание контролируемых ими социумов. Столь же очевидно, что наличие государственного суверенитета само по себе не делает общество субъектом истории без наличия сплачивающей идеи, ясных целей, типологической особости и наличия способности к определённому самоотвержению. Да и сам факт наличия суверенитета не обеспечивает государству наличие таких элит. Право быть субъектом истории нуждается в

серьёзном обосновании. И если в прошлом процессы естественного отбора в истории не оставляли шанса обществам, не соответствовавшим достаточно жёстким критериям конкуренции, то в новейшей истории разворачиваются процессы, симметричные проблеме эвтаназии в развитых странах. Так, в сугубо прикладном смысле, искусственное сохранение вполне абсурдной и в целом бессмысленной украинской государственности в течение двух десятилетий в итоге привело к серьёзным проблемам глобального характера. Столь же проблемна постоянно откладываемая легитимная адопция в российское пространство и порой «насильственный суверенитет» ПМР, Абхазии, Южной Осетии, ДНР и ЛНР. «Парад политогенезов» (наиболее выразительный на постсоветском пространстве и, вероятно, в Африке), а также блестящие образчики полной деградации и даже дегенерации как старых, так и новых государств убедительно демонстрируют исключительную - и весьма прикладную - значимость концептуального осмысления исторического процесса. Очевидно, что это задача именно философии истории, а не дальних производных от неё и исторической науки в целом - таких, как, например, политология.

Список литературы:

Поступила в редакцию: 2016-02-16