Спросить
Войти
УЧЕНЫЕ
ЗАПИСКИ
А.Л. ДМИТРОВСКИЙ, кандидат филологических наук, доцент кафедры журналистики и связей с общественностью Орловского государственного университета
Тел. 8-915-505-07-47
Статья посвящена рассмотрению вопроса о возникновении и становлении такого сложного и уникального феномена истории отечественной журналистики, как русская публицистика. Анализируются исторические предпосылки: социальные и культурные факторы, личностный аспект и цивилизационные особенности, способствовавшие рождению института русской публицистики и его ключевой роли в нашем обществе на протяжении всей новейшей и современной истории.
Известный философ, исследователь концепции «русской идеи» Арсений Гулыга в своей вводной статье «Русская идея как постсовременная проблема» писал: «Я полагаю, что философия достигла своего предела. Не в том смысле, что ей нечего сегодня сказать, что она потеряла своё значение. Нет, её значение велико, и состоит оно в овладении наследством. Философия существует сегодня только как история философии. Философия - любовь к мудрости, сама мудрость, если хотите, а мудрость уже высказана, наша задача состоит в том, чтобы усвоить её, истолковать, распространить, осуществить. Старая мудрость сегодня обретает новую жизнь» [Гулыга, 2006: 19]. В этой связи относительно журналистики хотелось бы отметить два момента.
Во-первых, слова Арсения Владимировича относятся не только к философам, но и (возможно, даже в большей степени) к журналистам-практикам: сегодня именно СМИ играют ключевую роль в «овладении» Знанием, формировании интереса к нему. Нужна пропаганда и популяризация нашего философского наследства, и лишь СМИ могут пробудить к нему интерес масс.
Во-вторых, ситуация, когда «все слова уже сказаны», относится к теории самой журналистики и касается непосредственно её теоретиков. В течение последних 5060 лет исследователями обозначены и зафиксированы практически все проблемы и сложные вопросы, что требуют своего разрешения внутри российских масс-медиа. И сегодня задача - провести ревизию высказанных идей, как и мониторинг находящихся ныне в обороте. По этому поводу Е.П. Прохоров справедливо замечает: «Нельзя не огорчаться тому, что «методологическая критика» в науке о журналистике в явном виде практически не существует, проявляясь лишь попутно, особенно при полемических схватках. <...> Исследователи публицистики (а выпущено ими в итоге десяток книг) практически не дискутировали друг с другом, а выдвигали свои концепции на основе субъективно сформулированных парадигм. То же происходит в наше время с общей теорией журналистики» [Прохоров, 2005: 40].
Действительно, сегодня в журналистике существует «методологический разнобой»: сторонники сравнительно-исторического, социологического, культурологического, политологического, деятельностного и т.д. подходов не только мало участвуют в важ-
РУССКАЯ ПУБЛИЦИСТИКА: ИСТОКИ. РОЛЬ. СУЩНОСТЬ (философско-антропологический аспект)
© А.Л. Дмитровский
нейшем для науки процессе методологической критики, но по большей части игнорируют друг друга. Публицистика сегодня одна из таких - важнейших и по-разному понимаемых - категорий. Считается, что существует около ста её определений, но ясности, понятное дело, это не добавляет.
Данная статья - попытка взглянуть на феномен публицистики исторически, проанализировать момент его становления. Видится, что такая попытка поможет дать ответ на некоторые острые вопросы, что уже много лет требуют своего разрешения.
Краткая характеристика прессы начала XIX века
Кратковременное царствование Павла I (17961801гг.) наглядно показало полное несоответствие полицейско-бюрократического аппарата феодальной монархии потребностям экономического и политического развития страны. Поэтому, когда в результате дворцового переворота в ночь с 11 на 12 марта 1801 г. к власти пришел Александр I, он, как более дальновидный политик, понял необходимость реформ. Эти реформы должны были не только успокоить общественное мнение, сильно возбужденное в результате деспотизма Павла I, но и создать некоторые условия для экономического и культурного развития страны в рамках все той же феодально-крепостнической системы.
Назрели перемены и в журналистике, ибо последняя, существуя уже около ста лет, носила в XVIII веке ярко выраженный казённо-информационный характер (за исключением нескольких журналов). Эта «традиция» была задана ещё петровскими «Ведомостями». Б.И. Есин пишет: «Содержание первой русской газеты сводилось к широкой пропаганде петровских реформ, много места отводилось характеристике экономического потенциала страны, обзору военных действий в Северной войне, дипломатическим связям русского государства, фактам национальной культуры, открытию школ, описанию торжественных праздничных актов, публикации проповедей сподвижников Петра I (Феофан Прокопович) и др.» [Есин, 2000: 10].
Особо следует отметить серьезное отличие первой русской газеты от первых газет других европейских стран: первая русская газета была менее всего коммерческим изданием, каким были впервые возникавшие европейские газеты. «Русская газета с первых шагов существования обнаружила свои важные потенциальные качества — быть проводником определенной политики, быть
пропагандистом, а подчас и организатором общественного мнения в пользу государственных реформ, ... несмотря на то, что в ней первенствовали информационные материалы» [Там же: 16].
Характеризуя же журналистику XVIII века в целом, учёный отмечает её пока ещё весьма несовершенный характер, обусловленный как социальными, так и историческими условиями: «Газеты носили казённо-официальный характер, их было мало. Сама история журналистики складывается поэтому как история журналов по преимуществу. Журналы часто не умели обеспечить единство направления — важнейшее требование к прессе. Отсюда тяготение к моножурналу, т.е. журналу одного лица. Надо было осмыслить и в дальнейшем преодолеть исключительную связь общественно-политического журнала с литературой.
Много предстояло сделать по разработке типов журнала, развитию газетного дела. Впереди было еще совершенствование многих жанров, разработка журнальной теории, видов и форм общения с аудиторией, массовым читателем, дифференциация журналистского труда, преодоление цензурных ограничений». Все эти вопросы и вышли на первый план, как только в стране повеяло ветром свободы.
Начало правления Александра I ознаменовалось усилением либеральных тенденций в жизни общества. Новый царь активно покровительствовал науке и образованию, открывал новые университеты. Были смягчены цензурные правила. Все это способствовало росту числа периодических изданий. В течение 1-й половины XIX столетия в русском обществе формируются основные течения общественной мысли: либералы, выступавшие за постепенную эволюцию страны в сторону западных ценностей свободы и права; охранительное течение, представители которого ратовали за сохранение существующих самодержавных порядков; революционеры, требовавшие радикального изменения общественного строя на демократических началах. Каждое идеологическое направление имело (не всегда легально) собственную прессу.
Историки по-разному оценивают период его правления, но с точки зрения развития журналистики нельзя не отметить достаточно сильного её оживления и перехода от государственно-инфор-мирующего, официозного характера к публицистическому, к журналистике мнений. В общественно-политической жизни России первой четверти XIX столетия произошли события, оказавшие влияние на отечественную и европейскую историю: борьба с наполеоновским нашествием, восстание
декабристов. И журналистика стала не только летописцем, но и активной участницей тех событий.
Отечественная война 1812 года содействовала росту национального самосознания, утверждению национального характера русской культуры, она способствовала подъему вольнолюбивых настроений в обществе. Связь словесности и журналистики с общественной жизнью проявилась в полемике о критике, политике и языке, развернувшейся в обществе. Создавались литературные общества с заметными политическими позициями, для изложения и защиты которых использовались периодические издания. А разработка концепции печати и осмысление ее типологического развития были неразрывно связаны со становлением специальной терминологии, которая на первых порах формировалась в текущей периодике, а затем получала закрепление в словарях.
Ключевыми терминами в этот период стали «газета», «журнал», «журналистика», «журналист». Одинаково использовались термины «журнал» и «газета» применительно к одному печатному органу, что обусловливалось характером самих изданий - сочетанием у некоторых из них в разной степени как газетных, так и журнальных признаков. Иные официальные и частные газеты выходили в виде тетрадок с продолжавшейся нумерацией страниц, так что через год или полгода они представляли собой сборники - комплекты. Это подчеркивали и сами издатели, рассылая подписчикам в конце года или полугодия листки с общим оглавлением.
А некоторые журналы, наоборот, имели характерные газетные признаки: издавались листовками (на 4-8 полосах) раз или два раза в неделю и содержали оперативную информацию. Внешний вид их (формат в 1/8 долю листа, отсутствие разделения текста на колонки) оставался журнальным, но частая периодичность, небольшой объем и преобладание информационных жанров существенно сближали их с газетами.
В первой четверти XIX в. закрепился приоритет журнала перед другими видами периодики -газетами и альманахами, утвердился общественный и профессиональный статус журналиста. Журналистика стала выделяться из словесности как объект самостоятельного историко-теоретического осмысления.
В статье Н.В. Гоголя «О движении журнальной журналистики в 1834 и 1835 году» читаем: «Журнальная литература, эта живая, свежая, говорливая, чуткая литература, так же необходима в области наук и художеств, как пути сообщения для ярмарки и биржи для купечества и торговли. Она -
быстрый, своеобразный размен всеобщих мнений целой эпохи и века, мнений, без нее бы исчезнувших безгласно» [Гоголь, 1836].
В первом десятилетии XIX в. возникло 84 новых периодических издания (в Петербурге - 47, в Москве - 34, в других городах - 3).
Начало журналистике XIX в. положил журнал «Вестник Европы», выходивший почти тридцать лет, с 1802 по 1830 г. Первым его редактором был Н.М. Карамзин, но после назначения его в 1804 г. придворным историографом он уходит из «Вестника», и журнал теряет свою былую современность и злободневность: политические обзоры и публицистические статьи теперь появляются редко.
Значительную роль в развитии общественной мысли сыграло созданное в 1801 г. в Петербурге «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств», от имени которого издавались альманах «Свиток муз» (1802 г., 1803 г.), журналы «Периодическое издание Вольного общества любителей словесности, наук и художеств» (1804 г.) и «Санкт-Петербургский вестник» (1812 г.), который, по сути, явился первым в России критикобиблиографическим изданием.
Возникают такие ведомственные и частные газеты, как «Северная почта, или Новая Санкт-Петербургская газета» (орган Департамента почт Министерства внутренних дел), «Санкт-Петербургские коммерческие ведомости», «Северная пчела» и другие [Ворошилов, 2004: 28-29].
В 1811 г. при Казанском университете выходит первое русское провинциальное издание «Казанские известия. Газета политико-учено-литературная». В 1821 г. на базе этой газеты был создан журнал «Казанский вестник».
Заметным явлением в русской печати стало развитие отраслевой периодики. Возникают журналы, газеты и сборники, посвященные экономическим, административным, научно-техническим вопросам, издаются музыкальные, театральные и педагогические журналы, журналы для женщин, журналы с преимущественным интересом к вопросам критики и библиографии и другие виды отраслевой периодики.
В связи с оживлением русской общественной жизни и ростом журналистики усиливается роль литературной критики. Хотя первое десятилетие XIX в. не выдвинуло ни одного критика-профессионала и развитие критики заметно отставало от литературы - так будет до выхода на журнальную арену Белинского, - однако уже в начале XIX в. литературная критика приобретает общественное значение постановкой таких важных вопросов, как создание самобытной национальной литературы
(этот вопрос будет центральным и в критике декабристов) и создание единого национального литературного языка.
В эти годы в журналистику и литературу впервые проникают денежные отношения: введение гонорара способствовало профессионализации труда литератора и журналиста. Совершенствуется и техника иллюстрирования изданий. В 1816 г. создается первая русская литография, которая за семь лет своего существования выпустила более 30 тысяч литографий.
Несмотря на увеличение спроса на газеты, главным типом периодического издания в России остается журнал, только уже не литературный или сатирический, а энциклопедический. Он содержит многообразную информацию, не касается впрямую политических вопросов, но дает представление о важнейших событиях и процессах современности.
Рост газетной периодики в начале XIX в. не подорвал господства журналов. Несмотря на то, что подчас они не отличались твердостью позиций, а их редакторы - последовательностью взглядов, в русской журналистике этой поры можно наметить три основных направления: 1) умеренно-либеральная журналистика - «Вестник Европы» при Н. М. Карамзине и журналы карамзинистов; 2) прогрессивная периодика - просветительские издания, связанные с Вольным обществом любителей словесности, наук и художеств; 3) открыто реакционная журналистика - «Чтение в беседе любителей русского слова», «Русский вестник».
«Толстый» журнал продолжает удерживать свои позиции в дворянской усадьбе и литературном салоне. К нему прибавляется еще и альманах - тематическое периодическое издание, выходящее один или два раза в год. Тиражи журналов были невелики - от 600 до 1000 экземпляров. Нередко они перекупались или сдавались в аренду. Это объяснялось особенностями российского законодательства, запрещавшего после восстания декабристов создавать новые периодические издания.
Однако первые посылы к ужесточению цензурных требований и сворачиванию гражданских свобод, как уже было сказано, стали проявляться ещё в период царствования Александра. После же восшествия на престол Николая I (1825-1855) русской журналистике и вовсе пришлось несладко.
Отношение Николая I к журналистике и журналистам ярко характеризуют его слова, высказанные им, когда ему пришлось выступать в качестве высшего арбитра в истории с публицистом и издателем Н.И. Гречем, жаловавшимся на цензуру, пропускавшую статьи, якобы порочащие его дру-
га и ближайшего сотрудника Ф.В. Булгарина. Император поддержал цензоров, закончив свою резолюцию от 29 июля 1831 г. так: «Вы призовите его к себе, вымойте голову и объясните, что ежели впредь осмелится дерзко писать, то вспомнил бы, что журналисты сиживали уже на гауптвахтах и что за подобные дерзости можно и под суд отдать» [Жирков, 2007: 127]. Николай I всегда ревностно следил за журналистикой и действиями цензуры, сам выступал в качестве главного цензора своей державы, а также цензора цензоров.
«Критическое» мышление Николая I распространялось и на литераторов. Характерный пример в этом отношении — трагическая судьба поэта А. Полежаева. Через 15 дней после казни руководителей восстания декабристов Николай I самолично ночью судил студента Московского университета Александра Полежаева за поэму «Сашка», ходившую тогда по рукам. Герой поэмы не только кутила и повеса, но он «жаждет вольности строптивой», ищет «буйственной свободы», «своим аршином Бога мерит и в церковь гроша не дарит» и т. д. Прослушав поэму в исполнении автора, император сказал: «Я положу предел этому разврату. Это все еще следы, последние остатки: я их искореню...». Студент был отдан в солдаты и отправлен под пули на Кавказ. Николай I постоянно следил, как служил Полежаев. В 32 года талантливого поэта не стало [Там же: 127-128].
При Николае I после восстания декабристов наряду с новым «чугунным» цензурным уставом было создано специальное жандармское подразделение, в обязанности которого включалось (помимо цензуры) наблюдение за литературой и литераторами, журналистами. Это так называемое III Отделение Его Императорского Величества канцелярии. Были переутверждены штаты цензоров, бюджет и т.д. [Русская журналистика в документах, 2003]. Тот факт, что решение всех цензурных вопросов в период его царствования происходило при самом активном участии императора, составлял важную особенность этого периода истории цензуры и журналистики и имел для последней печальные последствия, поскольку Устав о цензуре не являлся для императора законом, букву которого он соблюдал бы. Законом была воля монарха, лично вносившего постоянно изменения в цензурный устав своими повелениями и распоряжениями. И на практике при его же попустительстве господствовал крайний субъективизм цензуры.
Активность Николая I - цензора, как правило, усиливалась в зависимости от роста видимой ему угрозы его власти. Так было в 1830-1831 гг., в 1848 г.,
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
когда революционные события в Европе повлияли на ужесточение цензурного режима в России. Николай I моментально, уже 4 августа 1830 г., отреагировал на Июльскую революцию в Париже. По его распоряжению вся международная информация была сведена к официальной. Николай I понимал силу печатного слова, поэтому постоянно следил за прессой, читал её, используя при этом многих добровольных помощников — политический донос при его правлении процветал [Жирков, 2007: 132].
В 1831 г. Иван Киреевский, будущий противник Белинского по полемике со славянофилами, вернувшийся на родину из-за границы, стал издавать журнал «Европеец», открыв первый номер своей статьей «XIX век». Николай I внимательно прочитал журнал и не только сделал внушение цензуре, пропустившей номер, но и внес своим повелением беспрецедентную поправку в цензурный устав. 7 февраля 1831 г. Бенкендорф писал министру народного просвещения о том, что, по мнению императора, статья «XIX век» содержит «рассуждение о высшей политике», хотя автор уверяет читателя, что говорит о литературе. Николай I увидел в ней двойной смысл, считая, что И. Киреевский понимает под словом «просвещение» слово «свобода», под фразой «деятельность ума» — «революцию», а под словами «искусно отысканная середина» — не что иное, как конституцию. Разгаданный тайный смысл определил вывод императора: «Статья сия не долженствовала быть дозволенной в журнале литературном, в каковом воспрещается помещать что-либо о политике, и, как сверх того, оная статья, невзирая на ее нелепость, писана в духе самом неблагонамеренном, то и не следовало цензуре оной пропускать» [Там же: 132-133].
Эти рассуждения Николая I представляют особый интерес, так как через Бенкендорфа они были доведены до цензоров, которым сам император преподал предметный урок, как цензуровать периодику. Причем этот урок откровенно противоречил цензурному уставу, по которому цензор, наоборот, ориентировался на то, чтобы не выискивать тайный смысл.
Другую статью «Европейца» Николай I назвал «неприличной и непристойной выходкой на счет находящихся в России иностранцев». В связи с этим он считал, что цензор, пропустивший её, «совершенно виновен». Он потребовал наказать его, запретить журнал, так как «издатель г. Киреевский обнаружил себя человеком неблагомыслящим и неблагонадежным». Ему была запрещена издательская деятельность.
Для журналистики этот эпизод имел большие последствия. Император повелел опять вопреки цензурному уставу: «дабы на будущее время не были дозволяемы никакие новые журналы без особого Высочайшего разрешения». При этом Его Величеству должны были представлять «подробное изложение предметов, долженствующих входить в состав предполагаемого журнала, и обстоятельные сведения об издателе». Авторитаризм и самоуправство императора (и его отношение к свободомыслию) характеризует и такой, например, эпизод, когда из Эрмитажа со словами «истребить эту обезьяну» он потребовал изъять гудо-новского «Вольтера».
На протяжении всего царствования Николай I бдительно следил за деятельностью самого цензурного аппарата, контролировал творчество ведущих литераторов и публицистов, основные издания страны и способствовал установлению в России субъективного и жесткого режима цензуры, особенно в последние годы правления. С другой стороны, такое жёсткое (а зачастую и жестокое) давление монаршей власти порождало всё более мощное и сознательное противодействие, революционность.
Возникновение и специфика русской интеллигенции («разночинцев») как активной общественной силы
Оценивая положение дел в России того периода, советские исследователи, несмотря на «обязательный идеологизм» некоторых трактовок, весьма точно и проницательно характеризовали внутренние процессы, что вели страну к «великим реформам». Так, исследователь творчества Б.Г. Белинского М. Иовчук писал: «В годы жизни Белинского, во второй четверти прошлого века, в самодержавно-крепостнической России происходил процесс разложения крепостничества, начинался рост капитализма. Из года в год увеличивалось количество фабрик и заводов, росло число наемных рабочих. Все более расширялась внутренняя и внешняя торговля России, в особенности торговля хлебом. Постепенно создавался внутренний рынок как для промышленных, так и для сельскохозяйственных товаров. Но крепостническая экономика продолжала господствовать в народном хозяйстве России. Крепостная система хозяйства тяжелыми путами сковывала экономическое развитие России, тормозила создание крупной промышленности и формирование пролетариата в стране» [Иовчук, 1948: 7]. Следует сказать и о том, откуда вообще взялась такая форма
ФИЛОЛОГИЯ
экономического устройства, как крепостничество.
Как отмечает историк Л.Н. Гумилёв, «новые люди, пришедшие с Петром к управлению страной, были карьеристами и казнокрадами. Взятки, коррупция достигли при «преобразователе» такого распространения, какого в XVII в. бояре и представить себе не могли. Достаточно упомянуть о любимце Петра, талантливом полководце Александре Меншикове. При строительстве новой столицы - Санкт-Петербурга - роскошное здание Двенадцати коллегий, которое должно было украшать набережную Невы, оказалось повернутым к реке торцом только потому, что петербургский генерал-губернатор Меншиков решил на месте правительственного здания выстроить себе дворец. Деньги на строительство, конечно, изымались из казны» [Гумилёв, 2000: 284].
Вполне естественно, отмечал он далее, что расходы на армию и флот и коррупция вызывали постоянный дефицит государственного бюджета (хотя своим наследникам Петр оставил финансовые дела в хорошем состоянии - без копейки государственного долга). «И в 1714 г. реформаторы ввели страшный закон о подушной подати: обложили всех людей, живших в России, налогом за то, что они существуют. Но собрать этот налог не представлялось никакой возможности. Люди отказывались платить под самыми различными предлогами. Тогда Петр не остановился и перед введением круговой поруки. Все население городов и волостей было переписано, определены суммы подати каждого города и каждой волости, и за их своевременное поступление в казну объявлялись ответственными отцы города или губные старосты - наиболее богатые люди» [Там же]. Их обязывали самих изыскивать средства, получать с бедного населения нужное количество денег, а при недоимках они отвечали собственным имуществом. Деваться было некуда: в городах стояли гарнизоны царских войск.
Более того, подушную подать стали брать даже с помещичьих крестьян. Это было исключительно жестоко: ведь эти крестьяне в то же самое время обслуживали помещиков-дворян, а дворяне в эпоху Петра служили в армии ни много ни мало - 40 лет. (Правда, при преемниках Петра этот срок был уменьшен до 20.) Дворяне, составлявшие регулярную армию, должны были останавливать военные вторжения. Воевать приходилось часто, поэтому самим им пахать землю и обеспечивать себя всем необходимым возможности не было. Набирать народное ополчение - хлопотно и непрактично. Поэтому цари пошли на то, чтобы закрепить за каждым воином определённое число крестьян,
примерно десять семей на одного. Этого вполне хватало, чтобы снарядить и прокормить одного конного воина.
Воин обязан был не столько «собирать налоги» со своих крестьян, сколько защищать последних, их «мір» (собственно, смысл существования и дворян, и государства на Руси!). На Западе было иначе: там крестьяне принадлежали феодалу, который соответственно защищал не крестьян («мой народ»), а свою личную, частную собственность! Отсюда, например, «право»европейского дворянина на «первую брачную ночь» со своими крестьянками; или право лично судить и казнить подданных и т.д. Подобное было немыслимо на Руси и воспринималось как дикость, беззаконие! И ещё момент: до «закрепления» крестьян на земле они имели «право отъезда» (в сентябре-октябре, после уборки урожая и должных выплат) от сильно утеснявшего их князя во владения другого, что вполне компенсировало «авторитарность» княжьей власти.
Но власти не обратили на это внимания и помещиков объявили ответственными за поступление налога с крестьян. «В ответ на многочисленные жалобы помещиков о невозможности собирать налоги одновременно с несением службы «передовое» петровское правительство посоветовало им привлечь к делу родственников и не особенно стесняться в выборе средств при выколачивании денег из несчастных мужиков. Из указа о подушной подати и родилась та гнусная, омерзительная форма крепостного права, которая была упразднена только в 1861 г.» [Там же: 284-285]. По закреплении права «мужиков» резко уменьшились. Поэтому на дворянина легла двойная моральная, нравственная ответственность - за справедливое устройство жизни тех, чьим трудом он кормится и существует. Именно в связи с такой ситуацией и возникает боборы-кинское «чувство вины перед нашими крестьянами», ставшее лейтмотивом деятельности наиболее сознательных и активных представителей русского общества конца XVIII — начала XIX века, позже названных «интеллигенцией».
Сам термин «интеллигенция» был предложен и введён в литературный оборот писателем П.Д. Боборыкиным в 60-х годах XIX века и, несмотря на латинскую основу, именно из русского языка перешёл во все остальные языки мира [БСЭ, 1973, 10:311] (наряду со словами «публицистика», «правда» и «соборность»). Хотя в разговорном языке, по всей видимости, существовал и раньше, поскольку зафиксирован уже «Толковым словарём живого великорусского языка» В.И. Даля.
Интеллигенция же как «класс», «сословие», «прослойка» начала складываться с начала XIX века и уже в 40-х годах XIX века вышла на историческую арену общественной борьбы в России наряду с дворянскими революционерами. Тогда её было принято называть собирательным словом «разночинцы». Она состояла из людей самых разных сословий, достатка, культуры и образования. Разночинцы представляли и различные социальные группы: мещанство, духовенство, купечество, чиновничество, в отдельных случаях это были выбившиеся в «образованное общество» крестьяне. Но в большинстве своём её составили дворяне из обедневших семейств: либо потерявшие свои поместья, либо вынужденные в силу разных обстоятельств перебираться в города. «В порождении такой силы проявилась особенность развития русского общества, его отличие от других стран (и цивилизаций)» [Дмитровский, 2007: 115].
Говоря об этом времени, Максим Горький писал: «...являлись люди с гордой, самонадеянной силой, они шли вперед своим путем, не спотыкаясь о развалины прошлого, — а свой путь в ту пору мог быть лишь один — к народу, к массе крестьянской, значит, прежде всего — против крепостного права...
В переходные эпохи всегда особенно ярки два типа людей — одни полностью воплощают в себе все отмирающее, все отжитое ... другой тип живет исключительно стремлением к будущему, совершенно чужд старине и враждебен ей — это для нас Бел[инский], Добр[олюбов], Чер[нышевский]» [Горький, 1939: 153; Цит. по: Иовчук, 1948: 8].
В этот период Империя практически достигла своих естественных географических границ, и вся её энергия (названная Л.Н. Гумилёвым термином «пассионарность»), не получая достойного «выхода», направилась вовнутрь. Это закономерно: любая система, достигая определённых пределов роста, вынуждена перестраиваться, иначе застопорившаяся энергия может привести к коллапсу, разорвать её на части. Это самый опасный и ответственный момент: инерция ещё сильна («кровь кипит»), но ей нужен «конструктивный» выход, «идея», «социальный прорыв».
Вспомним: до середины XIX века «бурления» общественной мысли - как массового, острого, всеохватного явления - в России не наблюдалось. Да, взбудоражили власть масоны и декабристы (идеи которых не понимало большинство их же товарищей), были и другие частные выступления. Но в целом государственная идея была простой, чётко (негласно) сформулированной и доступной всем общественным силам: прирастать землями,
прорубать выходы к морям (к наиболее дешёвым и удобным транспортным путям - торговле, а стало быть, к достатку).
Но вот естественные границы достигнуты и промаркированы, дружественные народы в Империи, выходы к морям добыты, окраины усмирены. Наступил момент модернизации, перехода государственной машины на «мирный лад», то есть к освоению добытого раньше. Ради «большой Идеи» русские крестьяне (ещё в начале XX века составлявшие 85% населения страны) готовы были молча терпеть, тихо переносить все лишения «полувоенного» быта. Было понятно, ради чего страдать. Но теперь, по их мнению, настало время отдавать долги - землёй, волей. Энергия народа, не направляемая более фиксированной Целью, «завихрилась» свободно. Обстановка стала накаляться.
«Новое сословие никогда не возникает «просто так». В сословном обществе, коим всегда была Россия, каждая общественная сила выполняла строго свою, собственную задачу. Крестьяне производили еду, рабочие - промышленные товары, торговцы обеспечивали им адекватный обмен. Духовенство воспитывало нравственность, а дворянство, по идее, должно было защищать страну от внешней военной угрозы (а также служить опорой власти). При этом государство - «властная вертикаль» - облекалось абсолютными правами (авторитарностью). <...> Учитывая и патриархальность русского общества, царь-отец обязан был быть строгим (часто и жестоким), но, главное, справедливым («жить по правде»). <.> До середины XIX века (до «реформ») эти отношения регулировались также общиной (<^ром»), которая, владея землёй, решала массу юридических, финансовых и социальных вопросов. И худо-бедно, но защищала крестьян.
Но к XIX веку дворяне добились права не служить в армии, при этом «забыв» отменить крестьянам обязанность себя содержать! Угроза масштабной войны после 1812 года, казалось, стала призрачной. Дворяне массово вливались уже не в армию, а в гражданские институты (по переписи 1897 года интеллигенция уже включала в себя около 200 тысяч человек, но, быстро увеличиваясь, к 1917 году перешагнула рубеж в 1,5 млн. человек), образуя новое “сословие без определённых социальных обязанностей”» [Дмитровский, 2007: 116, 117-118].
И вот тут-то наиболее совестливые из них вспомнили, что, перестав держать в руках оружие, они потеряли и моральное право на «эксплуатацию» крестьян. Большая часть дворян-помещиков, надо честно признать, была совершенно удовлет-
ворена существовавшим положением дел. Но всё чаще стали раздаваться голоса о несправедливости этого порядка. В многочисленных масонских ложах стали один за одним вырабатываться различные проекты изменения не только экономического, но и политического строя России.
Одновременно Россия стала перед проблемой освоения собственных территорий. Нужна была идея, которая смогла бы заново, для новых свершений объединить культуры, народы, сословия. Гремучая смесь исторических условий - русской ментальности, потребностей сословий и пассио-нарности - должна была рано или поздно взорваться. И взрыв произошёл: детонатором стало «Философическое письмо» П.А. Чаадаева, опубликованное осенью 1836 года в журнале «Телескоп», но хорошо известное в рукописном варианте большей части образованного слоя. Белинский подвергся обыску и на полтора года лишился работы, редакцию «Телескопа» разгромили и закрыли, а Надеждина выслали из Москвы без права заниматься издательской деятельностью.
Но «история» с Чаадаевым не прошла даром: проблема собственного исторического пути России, поставленная жёстко и беспощадно, взбудоражила умы элиты. Вся мощь, энергия лучших, наиболее «заряженных» дворян и разночинцев устремилась в кипящий водоворот общественный русской мысли. Сословие «без обязанностей» обрело наконец смысл и цель существования: одни - отстаивать «народные права» (социалисты всех мастей), другие - укреплять своё личное положение (помещики и аристократия), третьи - искать « особый русский путь» (правительства, социалисты, общественные деятели и философы). Но главное - все они теперь вновь стояли на страже интересов Империи (пусть и понимали их каждый по-своему).
Достаточно вспомнить «вечный спор» славянофилов и западников, полемику социалистов и народников, монархистов и либералов, «революционеров» и «эволюционистов», религиозных философов и духовенства. И концепции: «Самодержавия, Православия, Народности», «подмораживания России», «Русской идеи» («Евразии»), «вхождения в мировую семью народов» или «Свободы, равенства, братства». Всё это великолепие мысли завершилось Русским Ренессансом начала XX века, а также тремя революциями, жестокой гражданской войной, затем высочайшим взлётом и столь же колоссальным падением великого и несчастного Русского государства.
Такие качества, как «либеральность», «демократичность» или «радикальность», были только
следствием идеологических предпочтений того или иного представителя нового сословия. Это отмечал ещё Бердяев: «интеллигенция была идеологической, а не профессиональной или экономической группировкой, образовавшейся из разных социальных классов». Наиболее значительные группы в ней (по 10-12%) составляли учителя и студенты, меньше было врачей, адвокатов, агрономов и инженеров (по 2-3%). «И все же была область деятельности, так сказать, квинтэссенция интеллигентского труда, где любой человек при наличии даже достаточно умеренных способностей имел возможность включиться в общественно-политическую борьбу, - публицистика. А в случае, если обнаруживались и литературные способности - то и литература. По всей видимости, именно в этом причина такого пристального интереса русской литературы к проблемам «маленького человека», вообще к смыслу человеческого существования: “Тварь ли я дрожащая или право имею?”» [Там же: 120].
Публицистика как особое, уникальное русское культурное явление ещё ждёт своего исследователя. Для нас достаточно упомянуть её в качестве неотъемлемого спутника интеллигенции. Литературно-публицистическая деятельность (чтобы выработать новую, максимально общую и приемлемую для всего общества Идею-Цель) и стала «специфически сословным» интеллигентским трудом (как у крестьянина - выращивание продуктов питания, а у рабочего - производство промышленных товаров).
Понятно, что мало кто был способен охватить своей индивидуальной мыслью всю проблематику современного ему исторического бытия, хотя попытки такого рода предпринимались (Л. Толстой, русские философы и т.д.). Поэтому выработка новой «исторической миссии» (Чаадаев: «Мы призваны решить большинство острейших социальных вопросов Европы») как бы распадалась на решение частных, более «мелких» вопросов «интеллектуального труда» - в науке, культуре, социальном устройстве, политике и т.д.
Благодаря этому в России интеллигенция стала «реальной» группой.
