Спросить
Войти
2006.03.015. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В РОССИИ И ЕЕ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ.
(Реферативный обзор).
В настоящем обзоре представлена современная литература, посвященная различным аспектам истории гражданской войны, становления советской государственности, аграрной политики партии большевиков.
В книге Р. Хоквиста (1), посвященной проблемам участия России в Первой мировой войне и превращения ее в Гражданскую, акцент делается на исследовании так называемых «обезличенных сил» или, по выражению большевиков, «широких масс», которые создавали советскую систему или противостояли ей.
Силой, определившей в конечном итоге на чью сторону склонится победа, стала самая многочисленная часть населения страны - сельские труженики (казачество и крестьянство). Эта масса людей была далеко неоднородна, дифференцирована по степени инертности или активности, благосостоянию, дисциплинированности, способности к отстаиванию своих интересов и идеологическим пристрастиям.
У этих главных участников безмерного по масштабам конфликта не было простых схем поведения. Реакция красных или белых была вполне адекватным ответом на поведение противника. И вряд ли, считает автор, имеет смысл оправдывать жестокость и насилие какой-либо стороны и обвинять в этом другую.
Анализируя причины вполне конкретных событий, ставших точкой отчета, автор убежден, что ключевым моментом в российской истории был не 1917, а 1914 год. Именно война способствовала тому, что какая-то часть населения круто изменила свои ценностные ориентации и мировоззрение, в то время как другая часть народа готова была умереть за сохранение старого порядка и идеалов.
Война обострила до крайности и без того непростую ситуацию. Но в отличие от стран Европы, которые более или менее успешно возвращались к мирной жизни, в России, где победили большевики, положение дел только ухудшилось. Большевики оказались в
своеобразной безвыходной ситуации - любая «нормализация страстей» грозила им гибелью. Только эскалация насилия и поиск врагов обеспечивал им будущее. Для этого прекрасно подходила политика военного коммунизма - методы подавления и принуждения, беззастенчивая демагогия и пропаганда. Частью этого являлась продовольственная политика, жестким ведением которой можно было убить двух зайцев - обеспечить города продовольствием и расправиться с «затаившимися врагами» в деревне, запугать колеблющихся.
Большевики прекрасно понимали грандиозную силу крестьянской массы, способной, если она сумеет даже на время консолидироваться, вмиг изменить расклад политических сил. Так что перманентная революция, под которой автор прежде всего понимает эскалацию применения революционных методов, была не фразой, а сущностью советской системы. Впрочем, подчеркивает автор, большевикам многого не надо было и изобретать. Большевистский стиль руководства лишь ужесточил прежние автократические принципы, «социалистическая законность», заимствовав методы французской и английской революций, история которых так вдохновляла большевистских лидеров, легко позволяла расправляться с инакомыслящими. Даже методика ограничения свободной торговли зерном и его конфискация впервые стала разрабатываться царским правительством во время войны, и большевикам лишь оставалось довести ее до крайности.
Основу книги составили события, происходившие в Области Войска Донского. Этот регион привлек внимание автора крайней поляризацией сил и ожесточенностью борьбы населения, которое более чем где-либо в России четко и бескомпромиссно выразило свое принятие или неприятие советской власти. И далеко не случайно, по мнению автора, что именно в этом регионе сформировалась Белая армия, а казачество было ее надежным союзником. Как не случайно было и то, что этот один из самых плодородных районов страны после Гражданской войны был фактически разорен, а население подверглось наиболее страшным репрессиям.
Книга Дж. Роли (4) посвящена истории Саратовской губернии в период экономической разрухи и социальных потрясений Гражданской войны.
В первой части показывается, на каких базовых принципах шло становление большевистской власти в регионе, как определялись ее военная и идеологическая стратегии, складывались взаимоотношения между центральной властью и руководителями Саратовской большевистской организации - четвертой по численности в России, которую автор охарактеризовал как «маленькую, плохо организованную, отчужденную от населения, пронизанную противоречиями по самым острым насущным проблемам» (4, с. 5). Дж. Роли отмечает, что, как только белые части были разбиты в 1920 г., партийную организацию стала разъедать атмосфера коррупции и беззакония, нарастала напряженность в отношениях между местной организацией и центром, которая, однако, по убеждению автора, не свидетельствовала о какой-либо альтернативе большевистской диктатуре, а была только свидетельством ожесточенной борьбы за власть в собственных рядах.
Относительно деятельности оппозиционных течений и партий, считает автор, большевики в периферийных организациях копировали поведение Центрального руководства и, следовательно, лояльно относились к «временным попутчикам», когда они были им необходимы, но подавляли их, когда оказывались сильней (4, с. 172).
Но тем не менее, отмечает автор, большевистские репрессии не были единственной причиной распада политических оппонентов большевиков. Все они, подобно левым эсерам, были неэффективны организационно, расколоты и неспособны приспособиться ни к условиям Гражданской войны, ни к мирному времени.
Во второй части книги Роли показывает грандиозный масштаб демографического экономического, и социального упадка Саратовской области. Анализируя, как крестьяне, рабочие и представители буржуазии отвечали на политику военного коммунизма, Дж. Роли отмечает, что нет ничего удивительного в том, что народная антипатия к советской власти вылилась в кризис 1921 г., который угрожал существованию большевистского режима.
Однако большевики, установив беспрецедентную в истории диктатуру, проявили исключительную живучесть в борьбе за власть, не стесняясь в средствах достижения цели, не боясь обострения всех экономических и социальных проблем, подавляя самыми жестокими мерами любое сопротивление. Иллюстрацией всего этого, считает автор, служит, в частности, насильственная конфискация зерна,
проводимая под предлогом борьбы со спекуляцией. Неизбежным следствием стал чудовищный по масштабам голод в области, который не был преодолен до середины 1920-х годов. По словам автора, «большевики и не собирались искать какие-либо формы компромисса с обществом. Устанавливая военную диктатуру, они боролись и победили в этой войне широко используя насилие, принуждение и голод» (4, с. 418). И никакой альтернативы сталинизму как новому типу правления, рождавшемуся в эти годы, не было. Если 1905 г. считается репетицией 1917, то Гражданскую войну, по мнению автора, следует считать репетицией принудительной коллективизации.
История продовольственной политики советской власти в годы Гражданской войны рассматривается в монографии Лэндиз (3). В работе отмечается, что с первых же дней советское государство столкнулось с серьезным сопротивлением ее проведению. Спонтанные, разрозненные выступления в ряде мест переросли в крупные, хорошо организованные восстания, которые ставили целью ликвидацию большевистской власти.
Одно из самых крупных восстаний произошло в Тамбовской области в августе 1920 г. Автор не ставит перед собой задачу анализировать ход восстания. Его интересует, как строились взаимоотношения деревенских общин с местной администрацией и продотрядами в 1919-1920 гг., как углублялись противоречия между ними, окончившиеся взрывом.
Это восстание привлекло внимание автора не только масштабами и ожесточенностью сопротивления крестьянства. Тамбовская область представляла один из самых важных источников зерна для Советской Республики в течение всей Гражданской войны. И, казалось бы, здесь власть должна была быть особенно внимательной и аккуратной в обращении с населением. Между тем произошло все наоборот. Требования власти реквизировать зерно под видом «излишков» совершенно не соответствовали ни настроениям, ни возможностям крестьянства. Не увенчались успехом усилия советской власти использовать комитеты бедноты в качестве основных проводников правительственной политики.
Продразверстка, по мнению автора, придавала издевательский смысл словам М. Калинина о том, что «советская власть предоставила крестьянину привилегированное положение в советском обществе».
Несмотря на растущее возмущение крестьянства продовольственной политикой советской власти руководители Тамбовского комиссариата продовольствия оставались уверенными, что разверстка предоставляла достаточно стимулов и гарантий, чтобы упрочить отношения с деревенскими общинами. Даже несмотря на хаос и неразбериху, воцарившуюся в регионе во время рейда летом 1919 г. конницы Мамонтова, партинструкции по-прежнему призывали пресекать всякое сопротивление крестьянства и не уклоняться от использования силы по изъятию зерна, поощряя даже такие меры, как арест членов местных советов (3, с 74).
В Тамбовском комиссариате продовольствия гордились своей твердостью и в тоже время были крайне недовольны нерешительностью местных кадров, которые, однако, подчеркивает автор, намного лучше своих начальников знали местные проблемы. В частности, для них было очевидно, что конфискация зерна в таких масштабах не только озлобляет население, но и уменьшает перспективы будущего урожая (3, с. 75).
Первоначально деревня реагировала традиционным образом -жалобами и обращениями во все властные инстанции, вплоть до писем Ленину. В губернии хватало различных контролирующих все вопросы инстанций, должностных лиц, партийных активистов и т.п., которые выражали беспокойство по поводу недальновидных и чрезмерно жестких методов в проведении продовольственной политики, хотя никто из них ни в коей мере не ставил под сомнение необходимость реквизиций зерна, борьбы с кулачеством и т.п. Так что, считает автор, руководители страны были хорошо осведомлены о том, что происходило в этом регионе. Видимо, такое негласное одобрение «свыше» вдохновляло Тамбовский комиссариат продовольствия упорно защищать методы своих подчиненных, не считать нормативы заготовок завышенными и упорно объяснять все «нестыковки» и критику в свой адрес происками кулаков, несознательных элементов и мягкотелостью местных партийных и советских кадров (3, с. 78)
Между тем даже семейства красноармейцев не были гарантированы от злоупотреблений и произвола продотрядов (3,с.79). Хотя районные и деревенские советы часто делали все, что могли, чтобы выйти из затруднительного положения, толпы голодных
людей, осаждавших волостные и деревенские советы требованиями не лишать их последнего зерна, только увеличивались (3, с.82).
Напряжение в регионе нарастало. Бремя продразверстки усугублялось нагло-оскорбительным поведением продотрядовцев. В результате запугивания с их стороны и возмущения односельчан участились случаи самоубийств членов местных советов, председателей волостных, уездных и деревенских исполнительных комитетов.
Страшные весенние заморозки сказались на урожае озимых. Это рождало панику от предчувствия неизбежного голода. Однако в Тамбовском комиссариате продовольствия планировали продолжать и даже наращивать темпы заготовок хлеба, что фактически означало смертный приговор тамбовскому крестьянству. Таким образом, населению, по мнению автора, ничего не оставалось, как бунтовать. И это было логичным закономерным и вполне традиционным ответом доведенного до отчаяния населения.
Книга «Гражданская война: белые и красные» (7) Д.В. Митюрина посвящена истории противостояния белых и красных, хотя, по убеждению автора, нынешнее российское общество вряд ли сможет единодушно ответить на вопрос: «На чьей стороне, белой или красной, была правда в Гражданской войне?». Для решения исследовательской задачи была избрана форма сравнительных жизнеописаний. Он объединяет в каждой главе деятелей противоборствующих сторон, чьи жизненные пути пересекались на полях сражений жестокой борьбы за «счастье», которое белые и красные понимали по-разному.
Стремясь показать масштаб событий 1917-1922 гг., автор максимально расширил географию своего повествования. Именно поэтому среди героев книги есть красные и белые украинцы, чехи, эстонцы. Всего рассмотрено 23 пары военачальников. Например, Краснов - Миронов; Скоропадский - Антонов-Овсеенко; Колчак -Фрунзе; Каппель - Чапаев; Пепеляев - Тухачевский; Деникин -Егоров; Шкуро - Буденный; Кутепов - Уборевич и т.д.
В монографии А.Я. Переверзева «Комуч. Директория. Колчак: Антисоветский лагерь в Гражданской войне на Востоке России» (8) анализируются события Гражданской войны на Востоке России, исследуются сложные и противоречивые политические и социальные процессы в антисоветском лагере, причины, приведшие к свержению
Директории, характеризуются действия атаманщины, военных и гражданских властей и др.
В отличие от Юга, на Востоке России, пишет автор, в роли ударника выступали не монархисты, а учредиловские демократы, так называемая «третья сила», восставшие эсеры и их союзники — чехословаки, с лозунгом передачи власти в России Учредительному собранию под девизом: «Нет возврата к монархии, но долой и власть советов». На этом фоне прослеживается, каким образом лагерь учредиловцев оказался в Гражданской войне серединой двух противоборствующих лагерей: левого советского с центром в Москве и правого либерально-монархического со столицей в Омске, и почему Комуч быстро понес в конечном счете такие головокружительные поражения.
В публикациях о Гражданской войне, пишет автор, все противники советского лагеря долго именовались как «белогвардейцы». В реферируемом исследовании представлен дифференцированный подход. В антисоветском стане прослеживаются три политически разнородных лагеря: монархический, или собственно «белый» во главе с бывшей аристократией; либерально-буржуазный, возглавляемый партией кадетов; учредиловский с лидерством партии эсеров.
Останавливаясь подробно на причинах крушения партии эсеров, автор показывает, как многие эсеры из правого крыла партии, эсеры-воленародцы, стали ренегатами своей партии, поддержали установившийся на Востоке режим диктатуры Колчака и пошли к нему на услужение; другие временно отошли в сторону и затаились. Эсеры из так называемого черновского центра раскололись на две новые группировки.
В книге обосновывается и тезис о том, что перед партией эсеров в целом открывались перспективы ее выживания и восхождения. Организация «Народ» выступила с программой, объявившей глобальной исторической ошибкой начатую партией эсеров на Востоке гражданскую войну против советского лагеря. Призвала совместно с ним сокрушить интервенцию, обратить свое оружие против главных противников народовластия: либерально-монархического лагеря и установившегося режима Колчака.
Подобное же размежевание произошло и в партии социал-демократов (меньшевиков).
Проведенное исследование, по словам автора, свидетельствует о повороте влево учредиловской демократии, ее сближении с советской властью и возможности при благожелательном нейтралитете «центра» Чернова и Мартова создавать единый фронт -главный фактор возможной победы над белогвардейцами.
В целом всем изложением, рассуждениями и подходами в книге проводится тот взгляд, что в ходе Гражданской войны боровшиеся в ней четыре политические силы предлагали российскому обществу и соответствующий выбор - три-четыре альтернативы развития страны. Обозначившийся победитель в этой войне, блок народовластия, мог привнести в жизнь наиболее гармоничную модель обустройства России.
Останавливаясь на личности адмирала Колчака, автор пишет, что он был яркой личностью на общем тусклом фоне деятелей дореволюционной феодально-капиталистической России. И хотя он олицетворял собой патриотический дух той части российских людей, и в первую очередь офицерства, которые связывали свою личную судьбу с величием России, с мощью ее армии и флота, однако именно он стал на путь потери независимости России, когда одним из первых своих актов он снова признал кабальные внешние и внутренние долги прежних российских правительств и полную выплату высоких процентов по ним.
В.Е. Шамбаров в книге «Белогвардейщина» (9), анализируя историю Белого движения на всех фронтах Гражданской войны 19171923 гг., ставит своей целью устранить неувязки между фактами и их истолкованием, которые, по мнению автора, поражают совершенно фантастическими версиями как с красной, так и с белой стороны. Автор убежден, что нельзя ставить на одну доску виновников трагедии и тех, кто пытался спасти погибающую страну.
Анализируя причины революции 1917 г., а следовательно, и братоубийственной бойни, автор считает, что если оценивать ситуацию глазами сегодняшнего россиянина, то никаких причин для революции, собственно, и не было. Потому что никогда после 1917 г. Россия не смогла достичь дореволюционного уровня благосостояния своих граждан.
Россия накануне гибели была одной из ведущих мировых держав, крупнейшим экспортером сельскохозяйственной продукции, пользовалась огромным международным авторитетом. И «эпидемии»
голода, опустошающие целые области, начались только при советской власти. Земельный вопрос был острым только в центральных, европейских губерниях - тогда еще перенаселенных. И после трех лет тяжелейшей и напряжённейшей мировой войны были введены карточки только на сахар! При этом ни на мясо, ни на хлеб ограничений не существовало - они лишь подорожали, и за самыми дешевыми сортами продуктов стали возникать очереди.
По развитию промышленности Россия, пишет автор, конечно, отставала от ведущих держав Запада, но это отставание было не таким уж сильным, как накопилось за эпохи советской власти и демократии.
Исходя из этих и подобных тезисов, автор считает, что разгадка причин столь резкого и всеобщего недовольства народа лежит в области психологии. В начале века, на гребне наращивания экономического потенциала России, психология у людей кардинально отличалась от нашей. Тогдашние коррупция и казнокрадство, несравнимые с нынешними, казались вопиющими. Военные неудачи воспринимались подлинной трагедией национального позора. Несправедливости и недочеты государственной системы, которых сегодня люди не замечают, выглядели личным оскорблением, как и первые - самые первые в России - очереди за продуктами.
К тому же массовая российская психология сформировалась в многовековых традициях сильной монархической власти. Поэтому после крушения устоев империи страна, покатившись в хаос, смогла остановиться только на уровне жесточайшей диктатуры - еще более авторитарной, чем прежняя монархия, но сменившей знак моральных ценностей «плюс» на «минус». Конечно, пишет автор, все эти факторы, возможно, были не в силах сами по себе сокрушить монолит России. Но как только внутренние скрепы монолита были надломлены революционным взрывом, действие их сразу стало ощутимым и направленным в сторону дальнейшего разрушения.
В ряду многих других факторов автор выделяет несоответствие между теоретическими моделями либеральных и демократических реформ и русской действительностью, а также между большими амбициями и целями самих реформаторов и их практическими способностями по управлению страной и претворению своих замыслов. Зачастую сами эти теории входили в противоречие с практикой их проведения в жизнь.
Итоги Гражданской войны, в конце концов, оказались трагическими не только для противников, но и для сторонников советской власти. Судьбы тех, кто сражался на красной стороне, вряд ли можно назвать лучшими, чем судьбы белогвардейцев. Большинство людей, стоявших у власти до момента собственного ареста, безжалостно уничтожали себе подобных.
Рассуждая об итогах Гражданской войны и о возможной победе белых, с чисто военной точки зрения, автор не считает их поражение неизбежным, но так как эта возможность связана с различными «если бы», гадать на эту тему полагает бессмысленным. Однако уверен в важности реальных итогов Белого движения - тех, которых оно достигло самим фактом своего существования и напряженной борьбы.
Так, в частности, он полагает, что Белое движение на целых 10 лет отодвинуло реализацию коммунистических планов строительства «общества нового типа». Встретив сопротивление, они вынуждены были отступить. Лишь в конце 20-х большевики смогли вернуться к проведению тех мер, которые пытались начать еще в 1918-м: коллективизации, раскулачиванию и т. п.
Переведенная на русский язык в 2005 г. книга одного из крупнейших идеологов и деятелей российского анархизма В.М. Волина «Неизвестная революция, 1917-1921» (6) знакомит читателей с малоизвестными страницами истории русской революции, связанными с деятельностью анархистов. На основе личных воспоминаний и разнообразных источников автор рисует картину революции, которая, по его словам, не сводилась к деяниям Керенского и Ленина, социал-демократов, эсеров или даже анархистов. Она представляла собой взрыв массового недовольства и массового творчества, стихийный, незапланированный и неполитический - подлинную социальную революцию, какую за полстолетия до того предвидел Бакунин.
Наиболее выдающаяся черта этой «неизвестной революции» состояла, по Волину, в децентрализации и рассредоточении власти, спонтанном образовании автономных коммун и советов и в возникновении самоуправления трудящихся города и деревни. В результате прямого действия низов в России народными органами прямой демократии стали Советы - пока большевики не превратили
их в инструменты централизованной власти, подсобные структуры нового бюрократического государства.
Волин описывает усилия рабочих, крестьян, интеллигентов, стремившихся создать свободное общество, основанное на принципах местной инициативы и автономии. С симпатией рассказывает автор о махновском движении, не замалчивая, однако, и его негативные черты, такие, как пьянство Махно или образование вокруг него своего рода военной камарильи.
В описании Волиным не отражена и роль женщин в анархистском и революционном движении. А ведь именно женщины - в очередях за хлебом и забастовочных пикетах, на демонстрациях, на баррикадах и в партизанских отрядах, убеждавшие солдат и своих товарищей по работе, создававшие бесплатные школы и детские сады, охваченные всеобщим стремлением к обретению достоинства и равенству, - играли главную роль в той самой «неизвестной революции», которая находилась в центре внимания автора.
Самым же важным, по убеждению Волина, была общая атмосфера движения. В конечном итоге главную роль играл народ, а не Махно и командиры.
В монографии Е.А. Бондарева «Фрагментарная модернизация постоктябрьской деревни: история преобразований в сельском хозяйстве и эволюция крестьянства» (5) представлена интерпретация процесса осуществления преобразований в сельском хозяйстве СССР в 20-х - начале 50-х годов на примере зерновых районов Дона, Кубани и Ставрополья. Автор рассматривает модернизацию советской деревни как цельное многослойное историческое явление, развитие которого детерминировано разнополярной совокупностью факторов. В центре внимания - внутренняя динамика деревенской жизни, проблемы постоктябрьской социализации крестьянской общности, поиск адекватного места крестьянства в социалистическом обществе.
Отмечая крайнюю противоречивость сталинской эпохи, которая как в зеркале отразилась в судьбах российской (советской) коллективизированной деревни, автор считает, что невозможно отрицать прогрессивность самой идеи коллективизации, создания крупных форм аграрного производства, особенно в такой стране, как Россия, где сложные климатические условия делают коллективные хозяйства не просто выгодными, но необходимыми.
Крестьянство России после Гражданской войны, по мнению Бондарева, считало, что завоевало свободу хозяйствования и противилось попыткам государства, на сей раз советского, вернуть себе былое господство над земледельцами. Воплощенная в жизнь вековая крестьянская мечта - владеть небольшим наделом земли, обрабатывать его без применения наемного труда и не подвергаясь эксплуатации - привела в конечном счете к резкому снижению товарности сельхозпроизводства и тормозила индустриализацию страны.
В «предколлективизационный» период (1927-1929), когда власть только готовилась к коллективизации и применяла репрессивные меры (а также меры экономического и административного давления) в ограниченных масштабах, крестьянство в основном пыталось приспособиться к изменившимся условиям, надеясь на то, что вскоре все вернется в прежнее русло. Когда же коллективизация началась, жители села ответили на нее и на властное насилие.
После массовых репрессий и Великого голода, до предела ослабивших протестный потенциал села, активные формы протеста практически исчезают и сменяются пассивными, среди которых преобладали такие, как: уклонение от общественного производства, хищения колхозной продукции, бегство из деревни и т.д.
В итоге на протяжении сталинской эпохи был восстановлен традиционный порядок взаимоотношений между обществом и государством (всевластное государство и покорный народ), произошла фактическая реанимация многих досоветских общественно-политических и социально-экономических институтов. Применительно к предмету исследования можно говорить о восстановлении принципов крепостного права и тяглово-податной зависимости российского крестьянства от советского государства.
Тем не менее автор считает необходимым подчеркнуть эффективность колхозов как крупных форм сельхозпроизводства, а также их положительное стимулирующее влияние на жизнь села, которое выразилось в существенном повышении социальной мобильности, в предоставлении населению работы, в поддержке функционирования заведений культуры, образования, здравоохранения и т.д. Да и жизненно важная для Советской России
индустриализация не могла быть осуществлена без модернизации аграрной сферы.
В целом комплекс преобразований, осуществленных в Советском Союзе на протяжении сталинской эпохи (в том числе и коллективизация), может быть охарактеризован, по мнению автора, как фрагментарная модернизация. Иными словами, речь идет о неполных преобразованиях, в большей или в меньшей степени затрагивавших и изменявших отдельные сферы жизни общества и государства. Неполнота преобразований носила как субъективный, вполне осознанный самими реформаторами, так и объективный (предопределенный характеристиками общества, спецификой России и пр.) характер.
Книга Л. Киршбаум (2) посвящена истории детских дошкольных учреждений, политике большевиков в этой сфере, которые рассматривали детское образование и воспитание как важный инструмент по формированию человека в быту, семье и обществе. Впрочем, напоминает автор, большевики не изобретали эти идеи.
Со второй половины XIX столетия в Россия шли страстные дебаты о роли образования. К концу 1880-х годов появились первые детские воспитательные учреждения в России, в 1890-х появились первые детские сады для детей рабочих. Средства на их содержание были ограничены, преподаватели жаловались на плохие условия работы. Тем не менее, подчеркивает автор, дети были под присмотром и получали начатки грамотности.
После 1917 г. споры о детском образовании вспыхнули с новой силой. Обсуждались самые разные аспекты воспитания в детском саду. Некоторые радикалы призвали к «свободному детскому саду», где воспитанники получат первые уроки о «раскрепощенной свободной личности» и «неиерархическом образе жизни».
Однако в результате Первой мировой войны, революции и Гражданской войны бездомные дети заполонили улицы городов по всей республике. Это заставило комиссариат просвещения перейти от бесконечных споров к устройству детских учреждений. Среди педагогов преобладали энтузиасты, мечтавшие искоренить пороки, процветающие в среде рабочего класса, алкоголизм и насилие. Преподаватели надеялись, что привычки, полученные в детских
садах, навыки гигиены и культурной жизни будут способствовать исправлению нравов беднейших слоев общества.
В первые годы после революции большевики не могли обойтись без подобного рода педагогов старой школы, бредивших созданием гармонично развитых творческих личностей. Однако их подход уже не соответствовал «веяниям времени», усложнял учебные планы, делал процесс воспитания трудно управляемым, а главное, затруднял восприятие идеологических ориентиров, которые по мысли большевистских руководителей должны прививаться с самого раннего возраста.
С середины 1920-х годов либеральные подходы к детскому воспитанию начали постепенно исчезать. Впрочем, замечает автор, в это время большинство детских садов было закрыто из-за тяжелого экономического положения, а немногие сохранившиеся зависели от материальной поддержки родителей, которые как и до революции были озадачены не идеологической «подкованностью» своих детей, а тем, чтобы их дети были окружены вниманием и усваивали азы грамотности.
В 1924 г. Государственный академический совет создал единый дошкольный и школьный учебный план, который, прежде всего, ставил целью прививать детям чувство коллективизма и верности социалистическим идеалам.
Развернувшаяся в масштабах всей страны культурная революция сопровождалась увеличением финансирования детских учреждений, хотя по-прежнему они не могли обойтись без материальной поддержки со стороны родителей. Многочисленные стройки социализма увеличивали миграцию населения, а это требовало усиления внимания к детским учреждениям. Государственная пропаганда не жалела слов о важности заботы о детях, что, однако, не мешало увеличивать число работающих женщин во всех отраслях народного хозяйства. Школьные программы все более становились идеологически зашоренными. А книги и даже игрушки ориентированы были на информирование детей об обострении классовой борьбы и успехах индустриализации или коллективизации.
Список литературы
В. С. Коновалов
Реферируемая монография является результатом пятнадцатилетних исследований социолога Ольги Крыштановской, руководителя сектора изучения элиты Института социологии РАН. Сравниваются четыре поколения элиты: «брежневское», «горбачевское», «ельцинское» и «путинское». Характеризуются механизмы формирования элиты, особенности ее состава и композиции, внутренних конфликтов, специфика психологии. Особое внимание уделяется политическим реформам В. Путина и тому, какие последствия они будут иметь для правящего класса страны.
