Спросить
Войти
УДК 340.0.(09)
Л. В. Батиев
ВОЗБУЖДЕНИЕ ПРОЦЕССА И ДОКАЗЫВАНИЕ В РОССИЙСКОМ РОЗЫСКНОМ СУДОПРОИЗВОДСТВЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII - НАЧАЛА XVIII вв.1
Розыскное судопроизводство возбуждалось главным образом по инициативе должностных лиц. Основаниями были: «облихование повальным обыском», «язычная молка», «извет», поимка на месте преступления, поимка подозрительных лиц, «гонение следа», привод феодалом (приказчиком) своих крестьян с конкретным обвинением в разбое и т.п., донос фискала, выявление преступления в ходе судебного разбирательства, прокурорского надзора. Средством возбуждения розыска оставалась также исковая челобитная. Но влияние истца на процесс сокращалось.
Традиционные средства доказывания (помимо признания обвиняемого) не имели абсолютной силы. Основания возбуждения дела были в то же время средствами доказывания. Бремя доказывания лежало в первую очередь на обвиняемом. Царицей доказательств было собственное признание. Признание на пытке было достаточным условием обвинения и применения санкций в полном объеме. Запирательство на «роспросах» и пытках не имело безусловного значения.
Свидетельские показания традиционно принимались в двух основных формах: «ссылка из виноватых» и «общая ссылка». Они были решающими, либо для той стороны, которая на них ссылалась, либо для обеих сторон. Суд обычно выяснял мнение сторон и из множества свидетелей предпочтение отдавал именно «общей
ссылке». «Поличное» являлось достаточным основанием для обязательного (после распроса) обращения к пытке. «Язычная молка» - обвинение третьих лиц в ходе процесса, либо в течение двух первых недель после приговора, или у казни. «Язык» должен был на очной ставке опознать оговоренного и подтвердить оговор. Повальный обыск - одно из наиболее распространенных средств доказывания. Но уже в XVII же веке видно падение значения обыска. Задача общего повального обыска - выявление «ведомых лихих людей» в округе путем опроса населения; задача специального обыска -установление определенных фактов или репутации конкретного человека, уже вовлеченного в розыск. Общий повальный обыск постепенно исчезает. Сфера использования специального повального обыска (его задача установление того или иного факта) уменьшается, он все более сливается со свидетельскими показаниями и вытесняется ими. Судебное познание осуществлялось также путем непосредственного наблюдения судом обстоятельств дела, письменных документов и т.п. Важнейшим средством розыска оставалась пытка. Ее цель -признание обвиняемого, выявление сообщников, размеров похищенного имущества, уточнение умысла.
L. Batiev
THE INITIATION OF THE PROCESS AND THE PROOF IN THE RUSSIAN INVESTIGATIVE PROCEEDINGS IN THE SECOND HALF OF XVII - BEGINNING OF XVIII CENTURIES
Investigative proceedings were initiated mainly on the initiative of officials. The reasons were: oblihovanie pov-al&nym obyskom", "jazychnaja molka ", "izvet", capture at the scene, capture of suspicious characters, «gonenie sle-da», feudal lords (or a clerk) bringing their peasants on specific charges of robbery, etc., «donos fiskala» , identifying offenses during the trial, prosecutor&s supervision ... Means of initiating investigative proceedings also remained the plaintiffs petition («chelobytnaya»). But the plaintiff&s impact on the inquisitorial proceedings was reduced.
Traditional means of proof (in addition to a confession by the accused) did not have absolute power. Grounds for initiation of the case was at the same time means of proof. The burden of proof lay primarily on the defendant. The definitive of proof was confession. Confession during torture was sufficient for allegations and for the application of sanctions in full. Denial («zapiratel&stvo») on "rosprosy" and torture did not have definite values.
Witness testimonies were traditionally taken in two basic forms: the "ssylka iz vinovatyh" and "obshhaja ssylka". They were decisive, either in favour of the side, which referred to them, or for both sides. The court usually sought the opinions of the parties and from a variety of witnesses gave preference to "obshhej ssylke". "Polichnoe" was sufficient grounds for compulsory (after «raspros») recourse to torture. "Jazychnaja molka" - accusation of third parties during the process, or within the first two weeks of the sentence, or at the execution. "Jazyk" at the confrontation had to identify the accused and confirm the «ogovor». "Poval&nyj obysk" -one of the most common means of proof. However, already in the 17th century we can see the decrease of the search importance. The objective of "obshhij poval&nyj obysk" was identification of "vedomye lihie ljudi" in the county through the population survey; the objective of "special&nyj obysk" was to establish certain facts or the reputation of a particular person already involved in the search. "Obshhij pov1 Публикация подготовлена в рамках реализации ГЗ ЮНЦ РАН на 2019 г., № гр. проекта AAAA-A19-119011190185-9.
al&nyj obysk" gradually disappeared. The scope of use of the "special&nyj obysk" (its task was the establishment of a fact) was reduced, it gradually merged with the testimony and was replaced by them. Judicial research was carried out by direct observation by the court of the case, written documents, etc. The most important means of investigation
remained torture. Its goal was the confession of the defendant, identifying accomplices, amount of stolen property, clarifying the intent.
Одним из дискуссионных вопросов истории процессуального права в научной литературе остается проблема соотношения розыскного и состязательного процессов. Между тем требует внимания и другой вопрос - об эволюции самого розыскного процесса. К наиболее важным его моментам относятся основания возбуждения розыска и система доказательств в процессе. Рассмотрение указанных моментов в одной статье объясняется также и тем, что основания возбуждения процесса сами имели доказательственное значение, являлись средствами доказывания.
К числу традиционных старых способов возбудить процесс относилась подача исковой челобитной. Она должна была содержать изложение сути преступления, указание на подозреваемого («неверка мне на...») и доказательства (по бездоказательной челобитной возможно возбуждение состязательного производства). «Безадресная» исковая сближалась с «явочным» челобитьем, в котором содержалась информация о преступлении и просьба провести «повальный обыск», чтобы выявить виновных. Она также не принималась в качестве основания возбуждения дела. Перечень имущества, покраденного или взятого разбоем, мог подаваться отдельно. Исковой челобитной должна предшествовать «явочная» («явка»). Иначе дело вершилось «по суду и крестному целованию» (то есть в состязательном порядке). Исковая могла быть подана и после поимки преступника на месте преступления, с поличным. Но если поймавшим был ненадлежащий истец, то и в этом случае была необходима «явка» [61, гл. XXI, ст. 51; 42, ст. 50; 54, л.1; 59, л. 1-2; 58, л. 1-2; 51, л. 2-3 об.; 47, с. 85, 110, 131, 132, 138]. «Явка» - извещение государственного органа, а также «окольных людей» (окрестного населения) о том или ином факте, касающемся заявителя прямо или косвенно. «Явки» подавались о преступлениях, похвальбе, подозрительном поведении, безвестном отсутствии зависимых лиц, побеге крестьян, подлоге, пропаже документов, несчастных случаях, о краже и т.п. с перечнем и оценкой пожитков и т.п. «Явочные» челобитные записывались в специальные книги и были, прежде всего, средством обеспечения возможности «искать» в будущем (с объяснением, или без него, причин отсрочки), обеспечения доказательств в процессе (чаще всего розыскном) и последующего удовлетворения потерпевшего, а также ограждения от возможного насилия, предотвращения невыгодных последствий от сообщаемого факта и т.п. Главное ее отличие от исковой в том, что она непосредственно не возбуждала процесс. Ее просительная часть - «записать челобитье». Но
в XVII и в начале XVIII вв. наблюдалось определенное смешение просителями «явочных» с исковыми, что получило свое отражение в позиции Б. Н. Чичерина по этому вопросу [61, гл. X, ст. 139, 194, 202, 251-253, гл. XX, ст. 29, гл. XXI, ст. 51, 77, 88, 89; 36; 56; 2, с. ХХИ-ХХХ!; 47, с. 118, 125, 157; 38, с. 89; 39, с. 115-116; 67, с. 271, 277-279]. Для того чтобы возбудить розыск требовалось обнаружить у подозреваемого «поличное», о котором была сделана «явка».
Истец «с явными уликами» мог возбудить также новое производство в отношении колодника, который уже признался в ином преступлении (для чего по завершении розыска колодников держали минимум две недели), или «подключиться» со своим иском к розыску, начатому без его участия. При отсутствии указанных оснований челобитчики отсылались в судные приказы; в розыск эти дела возвращались при выяснении, что «те дела разбойные и дошли до пыток». Таким образом, уже в XVII в. в розыскном процессе частная жалоба «имеет влияние преимущественное на возникновение его, а не дальнейший ход и прекращение» [61, гл. XXI, ст. 49; 34; 68, с. 50].
Несоблюдение процедуры выемки поличного также являлось основанием для отказа от розыска. «Ополичнивание» могло быть произведено и без участия истца. Истец в таком случае должен был в течение двух недель подать исковую челобитную под угрозой потери права на иск и освобождения задержанных. В «петербургский» период возбуждение розыска вообще стало менее жестко связано с поличным, особенно в отношении зависимых лиц. Происходило это не только, и не столько законодательным, сколько обычным путем [61, гл. XXI, ст. 30, 54-57, 87, 88; 42, 16, 29, 46, 54, 55; 32; 41; 1; 52; 19, с. 398, 416, 417, 484; 47, 56, 65, 93, 110, 131, 132, 138, 141, 151, 157].
Розыскное судопроизводство возбуждалось главным образом по инициативе не истцов (потерпевших), а государственных органов и должностных лиц, а также иных (третьих) лиц, непричастных к преступлению. Основаниями для начала розыска были: «облихование повальным обыском», «язычная молка», «извет», поимка на месте преступления, поимка подозрительных лиц в результате полицейских и военно-полицейских мероприятий, «гонение следа», привод феодалом (приказчиком) своих крестьян с конкретным обвинением в разбое и т.п., донос фискала, выявление преступления в ходе судебного разбирательства, прокурорского надзора и т.п.
Широко представленные в Уложении 1649 г. общие повальные обыски, проводимые с целью выявления путем опроса населения округа ведомых лихих людей, к концу первой четверти XVIII в. постепенно исчезли из практики. Обязанность доносить о преступниках была возложена на помещиков и их приказчиков [62, с. 142-145, 154]. Язычная молка - сделанный или подтвержденный на пытке оговор колодником («языком») других лиц, как правило, соучастников (в противном случае он сближался с «изветом»). Извет - словесное или реже письменное заявление о преступлении, преступнике, доказательствах (или вовсе без доказательств), не имеющих отношения к «изветчику», с просьбой принять и записать «извет» и челобитную и розыскать. Обязанность доносить, и, по возможности, приводить подозреваемых была всеобщей. Указы с соответствующими требованиями как частного характера (обращенные к определенным категориям лиц, или об определенных категориях дел и лиц), так и общего - явление довольно частое в законодательстве XVII в. и особенно начала XVIII в. Ответственность за недонесение - вплоть до смертной казни в 1695 г., в законодательстве начала XVIII в. варьировалась в зависимости от рода дел и конкретно-исторической обстановки. Частные лица, особенно «подлого звания», опасались извещать, так как сами в большинстве случаев подвергались расспросу с пристрастием и пытке, особенно если извет касался лиц высшего сословия. В делах о государственных преступлениях пытка изветчика была чуть ли не обязательной мерой, что выразилось в пословице «докащику - первый кнут».
Донос в государственных преступлениях получил особенное распространение и значение. Практически все дела возбуждались изветчиками. Как публично-правовая обязанность, извет вменялся всем без исключения подданным. Доносить («извещать») должны были дети на родителей (что наказывалось во всех других случаях), священники на исповедующихся, нарушая тайну исповеди, холопы и крепостные на своих господ (в других делах это запрещено). Качественное расширение состава государственного преступления, предпринятое Петром I, увеличило сферу обязательного доносительства и число дел, возбуждаемых изветом. Развитие доносительства подстегивалось кнутом, а со второй половины XVII в. и особенно с начала XVIII в. поощрялось материальным вознаграждением, в том числе из имущества обвиняемого. Вознаграждение не получали крестьяне (извет на крестьян же), духовные лица, колодники.
В целом отрицательное отношение к подметным письмам менялось в соответствии с конкретной обстановкой, содержанием доноса, результатами розыска - от поощрения доносчиков, даже при сохранении инкогнито, до категорического приказа сжигать на месте, не вскрывая [61, гл. XXI, ст. 62, гл. XXV, ст. 20; 28; 23; 63; 29; 12; 27; 8, с. 506; 5, гл. 8, ст. 13; 57; 9, с. 195; 14, с. 201; 3, 379-384; 46, с. 144; 10, №373-375, 377; 66, с. 116-162].
Поимка на месте преступления в результате полицейских и военно-полицейских мероприятий
либо частными лицами была вполне достаточной для немедленной, после роспроса, пытки. Показательно, что разбойничьи шайки мало скрывались, обоснованно рассчитывая на слабость администрации [61, гл. XXI, ст. 15, 21, 28, 39, 62, 88, 89; 42, 14, 16, 20, 24, 31, 59, 76; 9, с. 107-109; 67, с. 484].
«Гонение следа» - глубокая архаика, тем не менее дожившая до начала XVIII в. Неотведенный «след», подтвержденный «обыскными» и «погонными» людьми, а также неоказание помощи в сопротивлении преступникам и в «гонении следа» являлись основанием для розыска. Впрочем, здесь можно говорить о розыске по инициативе заинтересованных лиц [61, гл. XXI, ст. 59, 60; 42, 56, 57; 2, с. 290-293; 47, с. 138].
Привод феодалом своих холопов и крепостных с конкретным обвинением их в разбое, татьбе и пр., «в бегах» или дома, угрозах господину и других преступлениях принимался и без доказательств. Зачастую помещики сами успевали произвести дознание с пристрастием, пытками, хотя это не разрешалось законом. Оговор же помещиков крестьянами, как правило, не принимался. Так же мало доверия было доносам солдат на офицеров [16, 22, 28, 62, 59, 31; 49, л. 1-6; 41, с. 232; 42, с. 99, 138, 165; 63, с. 279; 5, с. 12, 21; 13, 276-278].
Донос фискала, тайного осведомителя, обнаружение преступлений в ходе судопроизводства, прокурорского надзора и других действий должностных лиц был достаточным основание для розыска. Любопытно, что тайные осведомители остались и после упразднения фискалов [15, с. 110].
Основания возбуждения дела были в то же время средствами доказывания. Бремя доказывания поэтому лежало, в первую очередь, на обвиняемом. Переложение бремени доказывания, которое имеет в виду «Краткое изображение процессов» [36, ч. II, гл. 2, ст. 2-5], могло быть реализовано в делах частного обвинения (по русскому праву они частично рассматривались в порядке «суда и сыска») при несоблюдении установленных законом процедур («ополичнивание» и т.п.); отсутствии законных формальных оснований, то есть при недостаточности обвинения; поддержании обвинения фискалом, а также «языком», «изветчиком». В любом случае обвиняемый должен был доказывать свою невиновность. Обвинители, кроме «языка» и «изветчика», находились в привилегированном положении. В сущности, истинным обвинителем был суд. «Изветчик» и «язык» фактически выполняли роль средства розыска. Все, что дозволено «изветчику», и что требуется от него по закону, под угрозой наказания - сделать соответствующей донос. У «языка» оговор вообще исторгался под пыткой. Дальнейшее их участие в розыске - вынужденное, активность их - от опасности поменяться ролями с оговоренным, общий статус - колодничий (особенно в «политическом суде»). Некоторое отделение функции обвинения от судебной видно только в деятельности фискала.
Влияние истца на розыскной процесс последовательно сокращалось. По Уложению 1649 г. истцы уже не могли, как это допускала Уставная книга Разбойного приказа, требовать применения одних средств доказывания взамен или ранее других [68, с. 50-51]. Был подтвержден запрет «мировых» соглашений истца с обвиняемым под угрозой «пени» и жестокого наказания «укрывателю». Сама «мировая» могла быть расценена как дополнительная улика [25; 67, с. 489]. Исковая челобитная, по сути, возбуждала гражданский иск в уголовном деле, являлась просьбой возместить ущерб из имущества преступника. Именно в гражданском иске, и только в нем, были разрешены «мировые». Однако, роль истца не была статичной. Истец (его поверенный) присутствовал и уличал обвиняемого на распросе, пытке или подавал улики позднее письменно. Только при отказе истца явиться к делу пытка производилась без него, чтобы не затягивать производство. Истец же имел право отвести судью, обвинив в заведомом пристрастии, чего не мог, естественно, обвиняемый. Истец должен был кормить «своих» колодников (1 коп. в Москве, 2 коп. в Петербурге, особенно это касалось лиц, арестованных по частному обвинению, беглых крестьян, людей, взятых у помещика по «язычной молке»), ходить за делом, оплачивать судебные издержки. В противном случае колодники могли быть освобождены «на росписку», а дело лежало бы без движения. Исключение составляли колодники по обвинению в разбое, воровстве (указ 16 апреля 1722 г с сенатским разъяснением от 13 сентября 1722 г) [61, гл. XXI, ст. 30-31; 42, ст. 71; 31; 7; 54, л. 282; 53, л. 21, 42; 50; 58, л. 18-20, 24-24 об.; 8, с. 457; 47, с. 75, 85-86, 145, 151, 157, 161; 67, с. 488-490; 68, с. 50-51, 73; 60, с. 64-65; 4, с. 21].
Царицей доказательств было собственное признание. Сделанное или подтвержденное на пытке (к пытке не прибегали по малозначительности преступления, его явности и отсутствии сообщников), оно было необходимым и достаточным условием обвинения и применения карательных санкций в полном (максимальном) объеме. Уже во времена Судебников собственное признание было необходимым условием при назначении смертной казни. Такова же была, в принципе, теория и практика европейского права, отраженная в «Кратком изображении процессов» [36, ч. 1, гл. VI, ст. 2, ч. II, гл. I, ст. 6, гл. II, ст. 13; 17, с. 254-255, 246].
Запирательство на распросах и пытках не имело безусловного решающего значения. Приговор выносился по совокупности доказательств. Их объединение увеличивало наказание, но ответственность по закону наступала, как правило, ограниченная. Впрочем, Уложение 1649 г. знало, как и европейское право, исключения из этого правила. Оправдательная сумма доказательств, при некоторых доказательствах вины, не освобождала полностью от ответственности [61, гл. XXI, ст. 48; 15, с. 251, 255].
Перемена показаний, особенно отказ от признания, обвиняемого или других участников розыска, которая ставила под сомнение результаты следствия, воспринималась с большим подозрением. Дополнительные три пытки, причем более жестокие (по 80-120-150 ударов «без спуску» и истязание огнем, вместо обычных по закону 5080-100 ударов «без спуску») - цена отказа от признания, но не цена полного оправдания («токмо от злодейства весьма не уволить», указывает в соответствии с русским правом «Краткое изображение процессов»). Сам факт розыска, пытки делал любого человека «порочным» [6; 19; 58, л. 8; 36, ч. II, гл. VI, ст. 7; 68, с. 415; 10, № 151].
Исторически сложившаяся в русском праве система формальных доказательств в конце XVII -начале XVIII вв. переживала период преобразований. Традиционные средства доказывания (помимо признания обвиняемого) не имели абсолютной силы. Из них обычно выстраивалась цепочка, которая должна была либо привести обвиняемого в застенок, либо, что случалось реже, привести к прекращению розыска. В отличие от «суда и сыска» в розыске в принципе не ограничивались одним средством доказывания. (Даже признание подкреплялось пыткой - об имуществе, сообщниках, иных преступлениях). Отсюда -трудности иерархического построения системы доказательств, поскольку каждое доказательство необходимо рассматривать не в отдельности, а в сочетании с другими.
Неполная сила отдельных средств доказывания в русском праве сближала их с «уликами» инквизиционного процесса. (Показательно, что «молва» в инквизиции, «голос в народе», «злый слух» в «Кратком изображении процессов» - аналоги «повального обыска» в России, относились именно к «уликам». Этот факт согласуется с падением роли «повального обыска») [36, ч. II, гл. V, ст. 3, гл. VI, ст. 9; 17, с. 249, 250, 253]. В России четкого разграничения между уликами («прилика-ми») и другими доказательствами не было по указанной выше причине. Новоуказные статьи 1669 г., которые несколько ограничили необходимые пределы доказывания, что в сущности означало усиление значения отдельных средств доказывания, показали направление дальнейшей эволюции. В розыске по государственным преступлениям также есть случаи признания за отдельными видами доказательств абсолютной силы: свидетели в маловажных преступлениях, «грамота» с опиской в титуле [66, с. 179-190, 216, 218; 14, с. 3468]. Показаний свидетелей также было достаточно для обвинения солдат новоприборных полков в краже, бесчестьи, грабеже, бое и увечье, «крепостей и распроса солдат - для решения вопроса о записи в солдаты пашенных крестьян» [11, с. 26, 28].
Кроме тех средств, которыми возбуждался процесс, судебное доказывание осуществлялось в следующих процессуальных формах: «рос-прос», «роспрос с пристрастием» (от распроса в застенке до подъема на дыбу до трех раз без битья кнутом), очная ставка, в том числе в застенке, пытка. Все они могли применяться к обвиняемому, «языку», изветчику, свидетелям.
В Уложении 1649 г. предусмотрены две основные формы привлечения свидетелей - «ссылка из виноватых» и «общая ссылка», причем количество свидетелей не определено. Всякая ссылка была, если не формально, то фактически ссылкой «из виноватых», а «общая ссылка» - обоюдной ссылкой «из виноватых». Другими словами, свидетельские показания являлись решающими, либо для той стороны, которая на них ссылалась (для ее обвинения, но не обязательно для выигрыша дела), либо для обеих сторон. Свидетели всё еще воспринимались как сторонники тех, кто на них «шлется», и чьи показания они должны целиком подтвердить. Даже неведение «общей ссылки» - основание, чтобы отказать истцу. Ссылка «в послушество», которая означала лишь условное допущение свидетеля, была запрещена [18, с. 77-90, 96-97, 104; 47, с. 35]. Отводить «общую ссылку» (т.е. переменить свое отношение к ней) по общему правилу нельзя, за исключением некоторых случаев [61, гл. X, ст. 169, 179, 181-182]. Нельзя было отвести также ссылку на свидетельство десяти человек в исках до 20 и до 50 руб. (в зависимости от их социального статуса); родителей против детей; «общую ссылку» во встречном иске.
Происхождение и природа данных правил неодинаковы, общее в них в том, что сила «не-отводимых» свидетельств распространялась в равной мере на обе стороны без учета их мнения и была достаточной для решения спора по существу. Отвод свидетелей простым заявлением о заведомой пристрастности был заявлением обычным. Общим правилом оставалось разрешение отвода, а не его запрет. Обвинение в лжесвидетельстве имело очень серьезные последствия: оговоренный освобождался от ответственности, а о лжесвидетельстве начинался розыск. Ответственность за лжесвидетельство (как и за лжеприсягу) в 1697 г. выросла до смертной казни [24; 61, гл. X, ст. 170; 46, с. 174-175; 47, с. 10-12, 13, 16, 24, 45, 47-48, 61, 125, 126].
На примере свидетелей виден подход законодателя к проблеме выбора доказательств: наличие «общей ссылки» делало ненужным обращение еще и к «обыску»; неотведение повального обыска - ссылку на отдельных лиц из числа «обыскных» (к тому же это означало бы подмену одного доказательства другим). Законодатель, как видим, стремился ограничить круг средств доказывания, уйти от возможной коллизии доказательств. В то же время принцип - не отвел (а для этого нужны все-таки основания) значит, согласился, говорит о том, что выбор средств доказывания и их значение перестают целиком зависеть от мнения сторон [61, гл. X, ст. 158, 168, 175].
Указом 21 февраля 1697 г. Петр I ограничил право отвода строго установленными в законе случаями (обоснованность отвода проверял суд; необоснованный отвод приводил к обвинению по делу), признал решающую силу свидетельства (даже одного человека) и тем самым фактически уничтожил разницу между ссылкой «из
виноватых» и «общей ссылкой», свел разнообразные варианты свидетельства к свидетельству по предложению истца (таков буквальный смысл указа), но распространил его силу на обе стороны. Гарантом истины должна была служить смертная казнь за лжесвидетельство. Тем самым указ 21 февраля 1697 г. завершил «собою постепенное освобождение свидетельства от частного характера», переход «в свидетельство с характером публичным, государственным, поднявшим и самих свидетелей из сторонников тяжущихся до значения некоторым образом официальных» [18, с. 92, 100-102].
Сохранение после 1697 г. в судебной практике «общей ссылки» и ссылки «из виноватых» было формальным. Суд обычно выяснял мнение сторон и из множества свидетелей предпочтение отдавал именно «общей ссылке», что было как бы дополнительной гарантией объективности и пресекало возможные споры [56, л. 2 об.; 47, с. 16, 47, 56]. Стороны, в свою очередь, всегда определяли свое отношение к свидетелям, выдвинутым соперником, и порой пытались предусмотрительно ограничить безусловную предустановленную силу свидетельских показаний: «буде свидетели скажут в чем во свидетельстве неправду, и я их свидетелей буду уличать иными свидетелями», Подобную заявку К. П. Победоносцев назвал противоположностью ссылке «из виноватых». Формальное доказательство, таким образом, превращалось бы в обычное. Конечно, сохранялась и возможность опровергнуть свидетелей (то есть обвинить их в лжесвидетельстве), даже «общую ссылку» [53, л. 1-3, 20-20 об., 55, 71-75; 59, л. 7-10; 47, с. 16, 47, 56]. По Проекту Уложения 1720-1725 гг. свидетель, на которого соперник не ссылался, «но и не отвел явственно», все-таки допрашивался, но его показания подкреплялись присягой истца [50].
В розыске, особенно по «государеву слову и делу» достаточно хорошо известно широкое участие свидетелей: их показаний в делах маловажных было достаточно для обвинения независимо от сознания обвиняемого. В прочих случаях их вторично допрашивали, давали «очные ставки», пытали, если их показания расходились, или обвиняемый и изветчик выдерживали пытки [66, с. 179-198; 14, с. 34-68]. Выдвижение свидетелей осуществлялось сторонами, обвиняемым, обвинителем, свидетелями и др. Всех их в конце допроса спрашивали о наличии доказательств, чаще всего свидетелей, и об отводах [36, ч. II, гл. III, ст. 12; 49, л. 125 об., 135; 48, с. 334-336, 339, 347-357, 341-342].
Обоснованный отвод свидетеля закон допускал до его присяги и допроса (после - если «порочность» стала известна поздно) [36, ч. II, гл. III, ст. 3-4; 49, л. 122об. - 124 об.]. Допрос свидетелей «порознь» осуществлялся в суде в обычной «пунктуальной» форме. Не видно, чтобы выполнялось требование «Краткого изображения процессов» об удалении на это время сторон (по русскому праву стороны присутствовали и «уличали») [36, ч. II, гл. III, ст. 8; 51, л. 47 об.; 49, л. 125 об. - 137; 48, с. 334-336, 347-357, 341-342].
«Поличное», обнаруженное у кого-либо и «неочищенное» им, являлось достаточным основанием для обязательного (после распроса) обращения к пытке. Повинная на стадии распроса не освобождала от пытки «в иных разбоях и тать-бах», иных «животах» по явочным челобитным. Отвести («очистить») «поличное» можно было, указав источник его приобретения. Если же названный «продавец» отказывался от сделки, обвиняемый («покупатель») должен был на пытке подтвердить оговор, после чего пытке подвергался «продавец». Непризнание их обоих на пытке ограничивало их ответственность, но не исключало ее полностью [61, гл. XXI, ст. 50, 51, 57, 58, 74, 75; 42, ст. 49-51, 53, 54; 1; 34; 52, л. 2; 47, с. 157].
В «политическом суде» вещественные доказательства представлены в виде письменных документов и иных предметов, которые могли быть, по мнению судей, орудием преступления. (Эти же средства доказывания характерны для процессов о колдовстве и т.п.). Сами по себе они (за редким исключением) окончательной решающей силы не имели, но вели непосредственно к пытке с целью выявить истинный смысл документа, умысел владельца и т.п., или повальному обыску [36, ч. II, гл. 1, ст. 6, гл. III, ст. 18, гл. IV; 66, с. 216-218; 14, с. 68; 9, с. 207; 39, с. 140; 48, с. 154]. В начале XVIII в. особую значимость получила служебная документация.
«Язычная молка» принималась лишь в ходе процесса. После «вершения» в течение двух первых недель или у казни она стала допускаться соответственно с 1669 и 1683 гг. «Сговор» также следовало подтвердить на пытках. «Сговор» после трех пыток, по пути на казнь Уложение 1649 г. не допускало, а «Новоуказные статьи» 1669 г. разрешили после подробного распроса «накрепко». На практике и оговор, и «сговор» необязательно требовали подтвердить на пытке. Оговор преступниками лиц, приведших их в суд, не заслуживал доверия по Уложению, а по Новоуказным статьям 1669 г. - даже если был подтвержден позже иными соучастниками [61, гл. XXI, ст. 8, 21, 33, 38-47, 58, 63-66, 77, 87, 93, 100, гл. XXV, ст. 3-5, 9, 12-15; 42, ст. 7, 20, 21, 52, 60-62, 68, 69; 1; 52, л. 2-3; 47, с. 157; 44, с. 439].
«Язык» должен был на очной ставке опознать «во многих людах» оговоренного и подтвердить оговор, после чего начинался роспрос оговоренного и розыск. Неопознание на очной ставке или «сговор» вели к повальному обыску об оговоренном. По результатам обыска его или освобождали «безвытно», или отправляли в застенок. «Облихо-ванный» обыскными людьми, но не признавшийся на пытке, все равно отправлялся в тюрьму «до указу» (на неопределенный срок). Новоуказные статьи 1669 г. в ст. 38 предписали после трех пыток и роспроса «языка» таких оговоренных освобождать «с письмом» без повального обыска. Это нововведение показывает смягчение отношения к «случайному» человеку и ужесточение к «языку», во-первых, и во-вторых, ограничение роли и сферы применения обыска.
Значение «язычной молки» зависело от сословной принадлежности оговоренного и числа «языков». Общая схема: «язычная молка» - очная ставка, опознание, подтверждение оговора -роспрос оговоренного - «повальный обыск» по его просьбе о том, «лихой» он или нет. Без «обыска» допускалась пытка «бродящего», которого «никто не знает», или других лиц по 2-3 «языкам». Но даже по 3-4 «языкам», если оговорены дворяне, дети боярские и торговые люди, сначала по их просьбе должен был производиться «обыск». С 1710 г. повальный обыск перестал предшествовать пытке [61, гл. XXI, ст. 35, 38-43, 4, 47; 42, ст. 26, 30-32, 39; 45, с. 418].
«Одобренный» на обыске отдавался обыскным людям на поруки. А по «язычной молке» с него взыскивалась «в исцовы иски... выть» (отменено в 1669 г.). За «облихованием» на «обыске» следовала пытка (до трех раз) [61, гл. XXI, ст. 35, 36, 39; 42, ст. 25, 31, 97; 15, с. 127]. Непризнание на пытке не освобождало от ответственности. Несколько «языков» и «лихованный обыск» в сумме давали смертную казнь. Статьи 1669 г. ввели важное новшество: обыскные люди должны показать «кого они (оговоренные - Л. Б.) разбивали именно, с явными уликами», то есть вплотную подвели показания обыскных людей к обычным свидетельским, но с решающей силой. Иначе вместо смертной казни предписывалась ссылка в Сибирь.
Несколько «языков» и безрезультатный обыск отправляли в тюрьму «до указу», с конфискацией имущества. Статьи 1669 г. решали вопрос в зависимости от статуса: «коренной» человек освобождается, как если бы его «одобрили», а «гулящий» наказывается, как если бы его «об-лиховали». Один «язык» и обыск с неопределенным ответом вели к пытке и по ее результатам наказанию или освобождению на поруки. «Одобрение» большинством освобождало от пытки, «облихование» и непризнание на пытке приводили в тюрьму с взысканием «выти». Данные правила почти не изменились и в середине XVIII в. [61, гл. XXI, ст. 41-43; 42, ст. 8, 25, 33, 34; 15, с. 127-130]. «Краткое изображение процессов» в принципе также решало вопрос: оговор и «злой слух» ведут к пытке, хотя это прямо и не предусмотрено «правами». Язычная молка, как и в европейской инквизиции, является уликой, но не «совершенным» доказательством [36, ч. II, гл. VI, ст. 9; 17, с. 249].
Повальный обыск - одно из наиболее распространенных средств доказывания в XVII в. В розыскном судопроизводстве использовались две основные формы - общий повальный обыск и специальный. Задачей первого было выявление «ведомых лихих людей» в округе (он не применялся в политическом суде) путем опроса населения; задачей второго - установление определенных фактов или репутации конкретного человека, уже вовлеченного в розыск по иным основаниям.
В политическом суде обыск предписывался, если в деле не было ни одного из условий, непосредственно ведущих к пытке, и, если обстоятельства дела допускали его применение (в противном случае - либо прекращение дела по государеву указу, либо пытка, которая становилась все более предпочтительной). В общем розыске допустимые основания применения обыска были шире, но и здесь он допускался в силу недостаточной доказанности обвинения. Во всех случаях повальный обыск назначался либо по усмотрению властей, либо по челобитью сторон. Те же причины, о которых говорилось выше, привели к полному исчезновению общих повальных обысков и сохранению одних лишь специальных [59, л. 19 об.; 68, с. 54-57; 62, с. 154; 4, с. 21-22; 64, с. 145-147].
Судебное познание путем непосредственного наблюдения судом обстоятельств, существующих на момент рассмотрения дела и не нуждающихся поэтому в доказывании, осуществлялось обычно в форме «досмотра» (осмотра) либо в суде, либо на месте преступления (нахождения спорного имущества и т.п.) судьями или специально командированными по «наказу» приказными служителями.
Пытка - важнейшее средство розыска, цель которого - вынуждение признания обвиняемого, выявление сообщников, размеров похищенного имущества, уточнение умысла («государево слово и дело»). По существу, все розыскные действия были приготовлением к пытке, решением вопроса о том, можно ли применить пытку, а глава XXI Уложения 1649 г. представляла собой «законченный и систематический свод правил, регулирующих пыточное производство в розыске по уголовным делам» [66, с. 207]. Традиционные основания для возбуждения розыска являлись достаточными для обращения к пытке. В то же время допускалось опровержение еще до пытки оснований, по которым был возбужден розыск - «отвод поличного», обвинение «языка» или «изветчика» в ложном преднамеренном оговоре и т.п. В этих случаях, как и при возбуждении розыска иными основаниями (донос фискала, малодоказательный извет, обвинение без «поличного») [6; 34], требовались дополнительные доказательства
вины: «повальный обыск», «обыск окольными людьми» об обстоятельствах «ополичнивания», «гонения следа» и т.п., свидетели, вещественные доказательства, «явные улики» (косвенные доказательства). Не будучи достаточным доказательством вины подследственного, показания других участников розыска, подтвержденные на очной ставке, в том числе «с пристрастием» или на пытке, перекладывали бремя доказывания на обвиняемого и были достаточными для пытки (ее повторения), также, как и «перемена речей» обвиняемого.
Пытка после повинной «в роспросе» была по Уложению обязательной. Новоуказные статьи 1669 г. заменили ее «роспросом с пристрастием» (в застенке, подняв на дыбу, но без битья кнутом); в 1682 г. была разрешена пытка только в новых преступлениях по дополнительным основаниям -челобитью истцов «с явными уликами» [34]. Ограничение пыток было предусмотрено и Петром I в 1720 г. «которые... в первых... допросех сказывали вины свои, то те ставить в повинныя. А которые с улики и розыску, тех в дело и повин-ныя не ставить» [15, с. 125]. В 1722 г. Петр вновь вернулся к вопросу о пытках «понеже и в малых делах пытки чинят и таковым, на которых толко мнение имеют, и чтоб оное унять» [10, № 122123]. «Унять» оказалось невозможно. И после Петра I судьи, выписывая соответствующие повеления, указывали пытать «о всем обстоятельно и в других воровствах» на основании Уложения и указов, изданных в его продолжение [58, л. 8 об. -19 об.; 15, с. 125-126, 130-132]. Основанием для пыток было «довольное подозрение», которое судьи определяли самостоятельно. В чрезвычайных судилищах «разрешение всякого сомнения, вопроса и недоумения «следователя» совершалось при посредстве пыток, и конечно, личный произвол всецело царил при этом» [9, с. 195196]. Запирательство на пытках при наличии других доказательств вины начало играть решающую роль (освобождение от наказания и оставление в подозрении) с 1669 г. В XVIII в. показания на пытке считались достаточными доказательствами вины или невиновности [15, с. 130].
10. Воскресенский Н. А. Законодательные акты Петра I. Т. I.
