Спросить
Войти
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 18 (309). История. Вып. 56. С. 12-15.
ИСТОРИЯ РОССИИ И ЕЕ РЕГИОНОВ
Б. А. Азнабаев
ФЕНОМЕН САМОЗВАНСТВА В УФИМСКОЙ ПРОВИНЦИИ НАЧАЛА XVIII ВЕКА
Статья написана при поддержке фонда РГНФ № проекта 13-010071.
Рассматривается феномен самозванства на уровне провинциального города, вопреки традиции исследовать его лишь в контексте политической борьбы. Проявлению самозванства в наибольшей степени соответствовала среда приказных подьячих. Все этапы карьеры этой части служилого сословия не зависели от происхождения, а только от личных качеств. Среди последних немаловажную значение имели как профессиональные навыки, так и способность использовать ситуацию в своих личных интересах.
В исследовании самозванства историки, как правило, видят либо проявление антифеодального протеста, либо форму борьбы за власть. При этом в отечественной науке данный феномен рассматривается исключительно в контексте монархического самозванче-ства Смутного времени и крестьянских войн1. Однако ограничивать проявление самозванства только высшими политическими сферами некорректно даже с точки зрения самого понятия. Достаточно обратиться к словарю, чтобы убедиться, что под «самозванцем» следует понимать человека, который являет себя окружающим в качестве носителя нового имени или статуса, взятого им произвольно, без санкции окружающих2. К примеру, самозванцем следует считать крестьянина, назвавшегося чужим именем и указавшего на принадлежность к другому сословию.
О распространении самозванства в этом широком смысле говорят косвенные свидетельства, в массовом порядке обнаруживаемые в материалах фискального учета. Так, в ходе переписи 1647 г. уфимские стрельцы «выслушав государев наказ» о переписи, открыто заявили о своем несогласии: «по имя-нам писаться ослушны сказались и с великим шумом писать не дали»3. У некоторых стрелецких семейств Уфы были серьезные основания для сокрытия своего происхождения. Так, во время судебного разбирательства 1667 г. выяснилось, что целое семейство (5 человек) монастырских крестьян Колесниковых было записано в уфимские стрельцы под именем гулящих людей. Это удалось сде-
лать только благодаря фальсификации рукоприкладств (подписей) под данными писцовых книг4.
Однако наиболее благоприятная среда для самозванства сложилась в административной среде. Приказные люди вне зависимости от их происхождения были включены в структуру служилого сословия русского общества и пользовались соответствующими правами и привилегиями. При этом дьяки, подьячие и толмачи занимали в этом сословии особое место. Для них была создана своя система чинов, параллельная общей, но не связанная с родовитостью. В отличие от деятельности приказных людей, служба дворян находилась в жестких рамках сословной и родовой чести. Даже в далекой Уфе дворяне местничали между собой за должности, кичились родовитостью, конфликтовали с воеводами из-за «порухи чести». Именно по этой причине дворяне (служилые люди по отечеству) были самой надежной частью местной управленческой элиты. Их статус и лояльность власти определялись не личными качествами, но «отчеством» и «службой». Субъектом или личностью для служилых людей «по отечеству» являлся не отдельный человек, а весь род5.
Напротив, социальный статус приказного человека определялся личными знаниями и умениями, которые необходимо продемонстрировать при поступлении на службу. Как отметил Б. А. Куненков, каждый кандидат проходил испытание на знание своего дела6. По-видимому, в разной степени сложности подобную проверку проходили все приказ-
ные служащие. Экзамен у «новика» всегда принимали переводчики - или один, или «комиссия» в составе двух-трех человек. Отзыв экзаменатора с его «рукоприкладством» (подписью) заносили в дело о приеме нового служащего. В случае соответствия уровня умения необходимым требованиям претендент занимал соответствующую должность и служил первое время без оклада и жалования.
В дальнейшем уровень профессиональных навыков контролировался в ходе периодически устраиваемых смотров. Существовавший приоритет профессиональных навыков над происхождением позволял записывать в подьячие даже представителей податных сословий. Так, уфимский подьяческий род Тарпа-новых основал выходец из уфимских посадских людей7. «Порода» или происхождение являлись избыточной информацией при записи в приказные люди. Они учитывались, причем далеко не всегда, только когда речь заходила о переводе в приказную избу тяглых людей (крестьян или посадских). Именно это обстоятельство создавало почву для проникновения в приказной аппарат не только людей низкого происхождения, но и самозванцев. В 1705 г. в Уфе начал свою деятельность подьячий Афиноген Гаврилович Осанин. Он не был местным уроженцем, и его появление в Уфе, по-видимому, было связано с фискальными мероприятиями, проводимыми в Уфимском уезде Ижорской канцелярии.
В обстановке башкирского восстания, вызванного предельно жестокими налоговыми сборами, правительство ослабило контроль за кадровой политикой на местах. Дело дошло до управленческого конфликта между казанскими и уфимскими властями. Уфимская администрация не принимала к себе воеводу, назначенного казанским комендантом. При этом восставшие башкиры поддержали администрацию Уфы. В январе 1706 г. казанский комендант Н. Кудрявцев назначил уфимским воеводой казанского дворянина Льва Аристова. Башкиры сначала предупредили Кудрявцева: «.. .слышно де им, что идет на Уфу воевода Лев Аристов, и они де его, Льва, не пустят, у них де хорош воевода Александр Аничков»8. Впоследствии башкиры действительно остановили Л. Аристова в 200 верстах от Уфы, заявив: «.велел де у них быть воеводою Александру Аничкову Борис Петрович и нам де он люб»9. В своем доноше-нии Н. Кудрявцев убеждал А. Д. Меншикова
отстранить Аничкова от воеводской должности: «.А он, Александр, житель уфинской, и имели мы в том опасения, нет ли от него к ним в упорстве какого ослабления»8. Впоследствии, в ходе разбирательства следственной комиссии генерал-майора Г. С. Кропотова10, выяснилось, что документы Ижорской канцелярии, на которые ссылались восставшие башкиры, на деле никогда не существовали11. В условиях, когда Уфа была отрезана восставшими башкирами от страны, а уфимский воевода не выполнял указаний казанских властей, появление в уфимской приказной избе еще одного подьячего не вызвало никаких подозрений. Напротив, в обычной обстановке назначение нового подьячего производилось только после определенных проверочных процедур. Для обеспечения успеха своей челобитной претендент на вакансию подьячего должен был заручиться не только согласием уездного воеводы, но и местных городских и уездных людей. Последние от своего имени посылали заручную челобитную в тот или иной приказ с просьбой утвердить в подьячих то или иное лицо12. Но Осанина не проверяли. Вероятно, быстрому назначению способствовали не только чрезвычайные условия осажденного города, но и наличие новоявленного приказного определенного состояния, которым он очень умело распорядился в обстановке голодающего города. Первой его коммерческой сделкой, зафиксированной в крепостных книгах Уфы за 1706 г., была покупка в собственность у вдовы уфимского жителя Алены Марковой ее родной дочери. Кроме долгов, которые обязался Осанин заплатить за Маркову, кредитор выдал вдове 6 четвертей муки (7,5 центнеров) «для пропитания хлебного и за те деньги и хлеб дочери ее жить у него вечно»13.
Как правило, первые 2-3 года молодые подьячие служили в Уфе без жалования. Из-за накопления долгов к моменту получения первого жалования некоторые из них находились на грани разорения. Однако Афиноген Осанин не брал, а давал в долг. Только за 1706 г. он зарегистрировал долговые сделки в общей сложности на сумму в 42 рубля. В том же году Осанин значительно увеличил число работников в своем хозяйстве. Так, «послужи-вец» Андрея Уракова Василий Тихонов «... дал сию запись подьячему Афиногену Гаври-лову сыну Асанину, взял у него откупится с правежу денег и за те деньги жить с женой и
Б. А. Азнабаев
дочерью у него во дворе и всякая работа де-лать»14. В 1711-1712 гг. Осанин становится одним из самых крупных заимодавцев Уфы. В течение только одного 1712 г. он выдал по кабальным крепостям 1245 рублей. Среди его должников отмечены представители всех сословий Уфимского уезда от крепостных крестьян (село Покровское) до уфимских дворян (Каловские, Артемьевы, Аничковы). Самая крупная сумма (300 рублей) была дана сотнику уфимских конных казаков Борису Бахма-тову15. Следует отметить, что максимальный оклад провинциальных подьячих в начале XVIII в. не превышал 30 рублей в год, но это явное несоответствие между доходами и расходами Осанина не обеспокоило уфимского провинциального фискала Илью Попова. Очень показательно то, что Осанину удавалось скрывать от властей не только свое имя, но и реальные масштабы своей собственности. Так, в отношении крепостных крестьян Осанина мы обнаружили расхождение между данными крепостных книг, Ландтратской переписи 1718 г. и первой ревизской переписи по Уфимской провинции 1722-1723 гг. Согласно данным Ландратской переписи, за подьячим Уфимской расправной канцелярии Осаниным записана одна деревня за Вавиловым перевозом, в ней показан один крестьянский двор с одной душой мужского и двумя душами женского пола16. Материалы первой ревизии вообще не указывают наличия населенного имения у Осанина17. Вместе с тем, в 1715 г. подьячий приобрел у дворянина Василия Третьякова поместную дачу за Белой рекой «по обе стороны реки Демы по Ногайской дороге»18. В 1712 г. дворянка Ирина Приклонская продала ему мельницу19. В 1720 г. поручик Михаил Жуков продал поместную землю за Уфой рекой вместе с крестьянами20. Кроме того, с 1706 по 1718 г. Осанин приобрел в собственность 11 душ мужского и 8 душ женского пола, не считая крестьян, перешедших к нему по сделке с Жуковым. Однако всю эту собственность Осанину удалось скрыть от ревизского учета. Каким образом? Благодаря административном ресурсу. В 1719 г. Осанин был старшим подьячим в Уфимской провинциальной канцелярии, его фамилия в списке подписей под присягой стоит сразу после имени обер-коменданта Дмитрия Бахметьева21. В 1720 г. в документах он назван комиссаром Уфимской провинции22.
В прежней системе воеводского управления судебной властью на местах обладали только воеводы. Однако Петр I решил отделить сферу суда от административного управления. Так, в инструкции уфимскому обер-коменданту Бахметьеву от 1 октября 1719 г. указывается на введение новых судебных должностей - земских комиссаров и ландрих-теров23. В 1719 г. в результате судебной реформы в Уфимской провинции образовались две самостоятельные судебные инстанции: надворный суд как филиал надворного суда, существовавшего в Казани, и земский суд, его еще называли провинциальным. Однако в 1722 г. земские, а в 1727 г. и надворные суды были упразднены. Должности ландрихтеров и обер-ландрихтеров были ликвидированы, в качестве помощников воевод по судебным вопросам остались судебные комиссары и асессоры. Комиссар Уфимской провинции А. Осанин управлял провинцией от имени обер-коменданта Бахметьева.
Однако на пике своей карьеры Афино-ген Осанин был арестован по доносу Андрея Курагина, исполнявшего должность помощника провинциального комиссара. Пока шло следствие, без хозяйского контроля имение Осанина пришло в полный упадок. В 1726 г. 10 его дворовых людей для оплаты пошлин заложили своего товарища таможенному подьячему Петру Ларионову24. Уже через год все недвижимое имение бывшего комиссара было передано Андрею Курагину «за правый донос на Игнатия Павлова, который назывался Афиноген Осанин, и за то деревня его Афиногенова за Уфой рекой деревня Касимова с крестьянами дана ему во владение с хором и с мельницей, а пашни в той деревне на 225 четей в поле и в устье реки Шакши и озера Брызгалова сена копен с 300»25.
В течение более 20 лет власти не могли выявить самозванца, сделавшего в системе управления завидную карьеру и сколотившего значительное состояние. По-видимому, именно это обстоятельство стало причиной разоблачения Павлова-Осанина. Возможно, его подчиненный Андрей Курагин, будучи менее успешным в службе, выбрал самый эффектный способ устранения своего начальника. К тому же новации Петра I в судебной области, подведшие материальную основу под практику доносительства, так же могли пробудить в Курагине желание разоблачить Осанина.
В XVII в. сословная система далеко еще не исчерпала все свои возможности. В военной службе и в высших управленческих кругах принципиальные решения принимались аристократией, соизмеряющей свои действия и степень ответственности с представлениями о родовой чести. Монархия пока еще не испытывала затруднений перед решением вопроса: кто будет сторожить сторожей? Однако в провинции «родовитость» и местнические конфликты препятствовали оперативному решению повседневных управленческих задач. Здесь порода уступала приоритет предприимчивости, опыту и природным дарованиям.
Примечания
