Смута на Руси во второй четверти XV в.

ИСТОРИЯ РОССИИ

КБ. Михайлова

Смута на Руси во второй четверти XV в.

Более двух веков историки пытаются выяснить причины, понять характер, оценить последствия кровавой Смуты, потрясший Русь во второй четверти XV в. В историографии XVIII — XIX вв. ее трактовали как последнюю в «удельные» времена и единственную в Московском княжеском доме усобицу.1 По мнению ученых, причиной вражды Калитовичей стали разногласия по поводу принципа наследования власти: старинного родового или шедшего ему на смену семейного (от отца к сыну).2 Некоторые исследователи усматривали в событиях второй четверти XV в. отражение борьбы двух* начал: децентрализаторского «удельного» и монархического — государственного.3 Однако уже М. Ф. Владимирский-Буданов,

В. О. Ключевский и С. Ф. Платонов обратили внимание на активное участие в княжеских распрях народа. «За Василия же Васильевича стояло большинство населения, духовенство и боярство... народ уже оценил преимущества семейного наследования, ведшего к установлению единовластия, желаемого страною», — писал С. Ф. Платонов.4

В XX в. «смутное» время изучалось в русле представлений о классовых отношениях в средневековой Руси. Участники событий превратились в феодалов, либо отстаивавших удельновотчинный порядок, либо стремившихся к созданию единого Московского государства. В научный оборот был введен термин «феодальная война».5 Несмотря на стремление историков показать участие в ней разного ранга служилых людей, горожан, даже крестьян, главными действующими лицами кровавых событий опять оказались князья.

Новый подход к изучению Смуты второй четверти XV в. предложил А. А. Зимин. Он наблюдал противостояние «крепостнической, крестьянской и монашествующей Москвы» вольным северным городам, населенным «заглянувшими в будущее» предшественниками буржуа. Победа «несчастных, задавленных нуждой мужиков и хищных грабителей из Государева двора» означала «гибель свободы», предвещала «кровавое зарево опричнины» и «ярмо крепостного права». Отвергая этот тезис, Ю. Г. Алексеев, на наш взгляд, справедливо утверждает, что «победило превосходство военно-пОлитической организации великокняжеской власти, отражавшей прогрессивные тенденции развития русской государственности».6

А. Ю. Дворниченко и Ю. В. Кривошеев также рассматривали Смуту второй четверти XV в. через призму межгородской борьбы. Соглашаясь с А. А. Зиминым в том, что в центральном районе формировавшегося Русского государства шел процесс становления феодальных отношений, исследователи опровергли его мнение о более высокой, «предбуржуазной» ступени развития северных городов. Здесь историки, напротив, обнаружили более архаичные, по

© И. Б. Михайлова, 2004

сравнению с окружавшими Москву, общинные волости. Из рассуждений А. Ю. Дворниченко и Ю. В. Кривошеева следует, что победа Центра над Севером вывела Русь на более высокий уровень общественных отношений. Я. С. Лурье, выразив сомнение в правильности всех ранее высказанных точек зрения, не предложил оригинального решения проблемы.7 Итак, в представлениях отечественных ученых русское общество второй четверти XV в. раздирали глубокие противоречия, классовые или межрегиональные. Расколотое непримиримыми противниками, оно выбирало путь развития, по образному выражению А. А. Зимина, было «витязем на распутье».

Подобные рассуждения представляются неубедительными. Мы не усматриваем на Руси второй четверти XV в. классовых антагонизмов. Напротив, летописец постоянно подчеркивал общность интересов, однонаправленность действий всех жителей того или иного города и его округи. Так, весной 1425 г. под знамена князя Юрия Дмитриевича Звенигородского собрались «вси изъ всехь градовъ его»; митрополита Фотия, прибывшего в Галич для урегулирования спорных вопросов, встречала вся «отчина». В 1433 г. все служилые москвичи, «отъ мала и до велика», перешли на сторону Василия II Васильевича. Неоднократны упоминания в летописях о действиях «вятчан», «галичан», «можаичей».8 За этими терминами, по нашему мнению, скрывались не только военные отряды служилых людей, но и городовые ополчения.

Дополнительную аргументацию этого тезиса находим в статье под 1436 г. Устюжского летописного свода. Удельный князь Василий Юрьевич «поиде конною силою на Нерехту, а вятъчан отпустил 400 человек в судех вверх по Волзе к Ярославлю. А князь великии ... велел князю Александру Федоровичи) Брюхатому ярославскому с ярославцы и суглечяны по Волзе в судех быти под Ярославълем, а силы с ним было 7000» (курсив наш—И. М.). Даже если цифра «7000» завышена, количество ратников, выступивших в поход на стороне Василия II, было слишком значительным для специального воинского подразделения. Явно, А.Ф.Брюхатый вел вооруженных горожан. В их рядах не заметно разногласий. Когда «вятчане» похитили выступившего против них военачальника и его жену,« ярославиЧй» и «углечане» были готовы отбивать знатных пленников у противника. Но похитители согласились отпустить их за выкуп в 400 р.9

Л. В. Черепнин, отстаивая идею о постепенном усилении в условиях княжеского противостояния классовой борьбы, акцентировал внимание на июльских событиях 1445 г. в Москве. Тогда к городу подходили войска казанских татар. В переполненном москвичами и беженцами городе 14 июля вспыхнул большой пожар, уничтоживший почти все деревянные строения, множество народа погибло. Началась паника: «могущей бо бежаху оставиша градъ бежати хотяху». Однако в целом посадское население сохраняло спокойствие. Люди «начаша врата градная преже делати», а затем «хотящихъ изъ града бежати начаша имати и бити и ковати, и тако уставися волнение».Совместными усилиями люди стали «градъ крепити» и готовить к обороне каждый двор. Л. В. Черепнин полагал, что бежать пытались только феодалы. Так же категоричен и Н. С. Борисов: «Страх перед татарами и обезумевшей толпой заставил знать бежать из города. Теперь его защита перешла в руки охваченного яростью отчаяния простонародья». Более осторожен Ю. Г. Алексеев. С одной стороны, исследователь принимает мнение Л. В. Черепнина («Не в первый раз москвичи, оставленные феодальными властями, готовились грудью встретить врага...»), с другой стороны, указывает: «Они расправились с трусами и паникерами». Здесь под «трусами» и «паникерами» можно подразумевать всех испугавшихся людей, независимо от их социальной принадлежности.10

По нашему мнению, летописный текст 1445 г. не дает оснований зачислять в разряд тех, кто «могущей бо бежаху... бежати хотяху», исключительно феодалов. В контексте этой статьи допустимы следующие значения понятия «могущей... бежаху»: все те, у кого хватило физических сил, чтобы вырваться за крепостную стену; кто мог найти убежище, чтобы переждать в нем

приход татар, и т. д. Эти действия был способен совершить любой здоровый или имевший жилище за пределами города человек, укрывавшийся в осажденной Москве. Но метавшиеся по улицам и пытавшиеся открыть ворота беглецы усугубляли панику, поэтому к ним были применены жесткие меры: трусов хватали, в случае сопротивления избивали и бросали в темницу. События 14 июля 1445 г.—показатель не антагонизма в московском обществе, а его единства: публичные наказания паникеров позволили сохранить обороноспособность города и послужили уроком на будущее. Когда шесть лет спустя, в 1451 г., к горевшей Москве подошли орды Мазовши, «многое множество народа» под руководством бояр и детей боярских приняли бой в поле, а затем заняли оборону за городскими укреплениями. Татары, не предприняв штурма, отступили.11

Не обнаружив антагонизма в русском обществе второй четверти XV в., мы не можем также принять мнение историков о противоборстве северных и центральных городов. В период Смуты не удается зафиксировать четко выраженную ориентацию регионов на ту или иную княжескую группировку. Так, в 1435 г. северный город Устюг поддерживал Василия II, возглавлявшего союз «центральных» земель. Устюжане готовили заговор против удельного князя Василия Юрьевича, «побили» его людей, освободили из плена воевод Василия II. На следующий год Василий Юрьевич осаждал город девять недель, а взяв его, убил наместника великого князя Г. И.Оболенского и «многихъ Устюжанъ, бояръ и гостей, посеклъ и повешалъ, поминая имъ . . . (прежнюю. — И. М.) злобу». Иначе действовали местные жители Галича в 1450 г. На этот раз северная го’родская община оказала ожесточенное сопротивление московским войскам. Васшшй1ЬТемный, получив известие о том, что его смертельный враг Дмитрий Шемяка находится «в Галиче, а людей около его много, а город крепить и пушки готовит и рать пешаа/у него, а сам перед городом-стоит со всею силою», выступил в поход. 27 января великокняжеские ратники увидели Дмитрия Юрьевича Шемяку, который «стоаше на горе под городом со всею силою», а с крепостных стен в приближавшихся москвичей стали «пушки пущати и пофякы и пищали и самострелы». Когда полки князя Дмитрия Юрьевича были разбиты, «город затворился». И даже после сдачи Галича великому князю в нем оставались непокорные жители, поэтому Василию II пришлось «омирять» местное население.12

В соответствии с расЬуждениями А. А. Зимина северные города—Ярославль и Углич — должны были действовать на стороне удельных князей. Однако в 1436 г. местные ополчения по указу великого князя Василия II выступили против союзников Василия Юрьевича, прибывших из Вятки.13 В годы Смуты резко менялись политические взгляды костромичей и можаичей. В костромских лесах искали убежище то Василий II Васильевич (1433, 1434 гг.),14 то его противники (ежегодно с 1433 по 1436 г.).15 Если в 1434&г. князь Василий Юрьевич собрал здесь «многие силы» для похода на Москву, то в 1449 г. в Костроме укрепилась «застава» Василия Темного. Дмитрий Шемяка «много бивъся» с великокняжескими воинами невероятно, с помогавшими им костромичами, но взять город не смог.16

• Иван Андреевич Можайский неоднократно отъезжал к более удачливому князю. Союзник Василия II (1433 —^зйма 1434 г.), он йосле поражения великого князя весной 1434 г. перешел на службу к Юрию Дмитриевичу Звенигородскому, но в-1436 г., после пленения и ослепления сына последнего Василия КосОго^-вернулся к Василию II Васильевичу. Осенью 1445 г. можайский князь вступил в заговор с Дмитрием.Щемякой против бывшего союзника и сюзерена, организовал операцию, закончившуюся захватом великого князя Московского, ослеплением его и заточением в темницу. Когда стало ясно, что Дмитрий Юрьевич проиграл борьбу за московский стол, Иван Андреевич снова бил! челом Василию II, и временно был прощен. Разумеется, удельный можайский князь действовал не в одиночку, а опираясь на вооруженные отряды поддерживавших его или насильно мобилизованных местных жителей.

Рассуждения о расстановке сил в период Смуты второй четверти XV в. подытожим еще одним соображением. Если допустить, что русское общество того времени было расколото на

антагонистические классы или враждовавшие регионы, становится непонятно, каким образом разобщенный и ожесточенный народ всего через 30 лет после окончания кровопролитных «распрей» смог сбросить веками давившее его монголо-татарское иго и явиться на международной арене как созидатель единого могучего государства. Этот вопрос наводит на мыцль о необходимости иного осмысления процессов развития государственности в Северо-Восточной Руси XIV — первой половины XV в.

По нашему мнению, в тот период истории протекали два взаимоувязанных процесса. Один из них — сложение единого государства — включал в себя такие составляющие, как возвышение Москвы, «собирание» территорий, усиление великокняжеской власти, создание нового аппарата управления, реформирование войска в сторону укрепления его боеспособности, образование великорусской народности, освободительная борьба против монголо-татарских поработителей. С другой стороны, наблюдается процесс расслоения городовых общин на страты лично служилых людей (бояре, дети боярские, дворяне, зарождавшееся дьячество) и производителей материальных ценностей, плативших подати и исполнявших повинности (крестьянство и население городских посадов). Усиливавшаяся великокняжеская власть вела наступление на общинные институты.17

Какая же из этих тенденций — сплочения или разобщения русского общества — доминировала? Нам представляется, первая. Это обусловливалось необходимостью сохранения в условиях ордынского ига культуры и традиций русского народа, развития его государственности. Идея службы во имя интересов Руси сплачивала воедино все слои населения. Княжеская власть воспринималась как неотъемлемый элемент формировавшийся «служебной системы»,18 от князя ждали и требовали исполнения долга перед соотечественниками, верного служения Отчизне. Поэтому в период строительства новых общественных отношений, т.е. в XIV — XV вв., остро ощущалась потребность в сильной власти, способной умело управлять страной. Мы считаем, что в годы Смуты второй четверти XV в. решалась судьба не одной из противоборствовавших группировок, а всего единого в своих устремлениях русского «служилого общества», которое на практике опробовало три разные формы государственной власти: 1) правление бояр, затем 2) занявших Москву удельных князей и, 3) формировавшееся самодержавие великого князя Московского.

В первый период «распрей» (февраль 1425 — зима 1432/33 г.) страну возглавляли мать великого князя Московского Василия II Софья Витовтовна, митрополит Фотий и влиятельные бояре, среди которых выделялся Иван Дмитриевич Всеволож (Всеволожский). Последний б^л внуком смоленского князя Александра Глебовича, перешедшего на московскую службу в середине XIV в. И. Д. Всеволожский родился около 1370 г. в уважаемой, состоятельной и влиятельной семье. Его отец и дядя, Владимир Александрович, участвовали в Куликовской битве. В 1394 г. отец Ивана Дмитриевича был наместником в Нижнем Новгороде, другой дядя, Иван Александрович, в 1392 г. выполнял ответственное дипломатическое поручение в Великом Новгороде.19 Под 1399 г. в летописях упоминается псковский наместник Иван Всеволож, которого можно отождествить с дипломатом Иваном Александровичем. Всеволожские были крупными для своего времени землевладельцами. Им принадлежали земли и соляные варницы у Соли Переяславской, села в Бежецке и луга вдоль Москвы-реки, около села Коломенского&. Однако главная вотчина бояр находилась в юго-западном районе Переяславского уезда и смежных с ним станах Дмитровского уезда.

В отлитие от прославленных родственников, Иван Дмитриевич делал карьеру не на поле брани, а в дворцовых покоях, добиваясь успехов при помощи ловко заключенных браков. Через несколько лет после победы в Куликовской битве он женился на дочери погибшего на той рати Микулы Васильевича Вельяминова, который был сыном последнего московского тысяцкого и свояком Дмитрия Донского. Старшую дочь Елену И. Д. Всеволожский выдал замуж

за князя Андрея Владимировича Радонежского, после смерти зятя в 1426 г. стал опекуном его семьи. Вторая его дочь в 1421 г. вышла замуж за тверского князя Юрия Ивановича. Несмотря на родственные связи с представителями княжеских домов, в правление Василия 1 Дмитриевича И. Д. Всеволожу долго не удавалось выбиться в первые ряды «думцев» великого князя ’ Московского. Его возвышение приходится на последние годы жизни Василия I. В трех духовных грамотах этого великого князя упоминается имя послуха Ивана Дмитриевича, но, как показал

С. Б. Веселовский, свидетелем при составлении первого завещания выступал И. Д. Зернов. Во второй грамоте, датируемой 1417 г., и в третьей, оформленной в марте 1423 г., имя Ивана Дмитриевича стоит вторым в списке послухов-бояр. Если это был Всеволожский, то его влияние в то время значительно усилилось.20 После смерти Василия I И. Д. Всеволожский стал большим наместником Москвы и самым влиятельным боярином при дворе Василия II и Софьи Витовтовны.

Правление группировки Софьи Витовтовны, Фотия, И. Д.-Всеволожа явилось закономерным и завершающим этапом развивавшегося с середины XIV в. процесса усиления боярства.21 Неспособность малолетнего Василия II деятельно участвовать в управлении страной позволила церковно-боярскому руководству принимать самостоятельные решения и поступать, исходя из собственных представлений о назревших в обществе проблемах. Великая княгиня, митрополит и боярин И. Д. Всеволожский встали на путь лавирования между различными ветвями рода Рюриковичей, Литвой и Ордой.

Была проведена судебная реформа, суть которой историки понимали по-разному. Так, М. Н. Тихомиров считал, что в соответствии с утвержденной тогда «Записью о душегубстве» суцу большого московского наместника И. Д. Всеволожского подчинили «все городские дворы без изъятия, в том числе дворы городских удельных князей, чем нарушались права последних». Л. В. Черепнин и А. А. Зимин, напротив, писали об ограничении правомочий московского наместника и расширении прав удельных Рюриковичей, получивших возможность послать на его суд своих представителей. По. мнению Л. В. Черепнина, это нововведение — результат происков «старых» бояр, действовавших в интересах представителей боковых ветвей дома Всеволода Большое Гнездо. А. А. Зимин же полагал, что «реформа судебных порядков хотя и содержала уступку в пользу удельных князей, но имела своей целью сплотить князей „гнезда Калиты" в борьбе с галицким князем, т.е., если встать на точку зрения И. Д. Всеволожского, имела антиудельную направленность». Приведем здесь и высказывание А. Л. Хорошкевич, которая, датировала «Запись о душегубстве» более поздним временем, — 1435 г., когда, «противопоставляя тенденциям удельной раздробленности свое представление о восходящем к старине единстве московского судебного округа, великокняжеское правительство проводило политику централизации власти, в частности судебной».22

Также противоречиво можно трактовать денежную реформу, проведенную, согласно Н. Д. Мец, в феврале — апреле 1425 г. В Москве начал работать монетный двор, на котором изготавливали деньги-одного веса; на монетах удельных княжеств чеканили имена как великого князя Василия И, так и местного правителя.23 Сомнения исследователей в направленности политики находившейся у власти группировки не представляются беспочвенными. Действительно, трудно разобраться, была ли она антиудельной или проудельной. В любом случае такая неопределенность деятельности «московского правительства», возможность

* истолкования ее как проводимой в интересах удельных Рюриковичей не способствовали росту влияния великокняжеской власти.

Падению престижа великокняжеской власти сопутствовало еще одно обстоятельство. С 1417 г. не прекращались голод и мор.24 В соответствии с архаичными представлениями древнерусских людей, ответственными за здоровье и благополучие населения считались князь и церковный иерарх, наделявшиеся сакральными способностями.25 В 1425 — 1427 гг. смертность приняла такие размеры, что «мало людей осталося, мерли прыщемъ». Если

первоначально Василий II еще находился в эпицентре эпидемии, то митрополит Фотий уже зимой 1425/26 г. уехал из Москвы в свое село Бисерово, а потом во Владимир. Летописцы не упоминают Владимир-на-Клязьме среди городов, охваченных мором, видимо, до него эпидемия не дошла. Весной 1426 г. сюда, в безопасный район, привезли и великого князя. В том же году местному митрополичьему монастырю была дана жалованная грамота, подписанная Василием II. Являлась ли эта грамота знаком благодарности за гостеприимство монахов или пожалование было обусловлено стремлением московского князя заручиться поддержкой сверхъестественных сил в дни эпидемии? На этот счет приходится лишь гадать. Осенью 1426 г. Фотий вернулся в Москву, Василий II продолжал скрываться от «заразы» в Гжели.26 С рационалистической точки зрения действия рравящей группировки понятны: Софья Витовтовна и Фотий пытались уберечь одиннадцатилетнёго ребенка, единственного наследника Василия I на великокняжеский стол, смерть которого неминуемо породила бы борьбу удельных князей за власть. Однако по средневековым понятиям поведение митрополита и великого князя, ничего не предпринявших для того, чтобы отвратить божью кару и обеспечить меры безопасности, более того, скрывшихся из Москвы, должно,было резко осуждаться.

В годы церковно-боярского правления ухудшилось международное положение Северо-Восточной Руси. «Приказывая» вдову и сына «своему брату и тестю великому князю Витовту», умиравший Василий I Дмитриевич, вероятно, рассчитывал на поддержку великого князя Литовского и его покровительство. Последний, однако, стремился к усилению литовского влияния на западных рубежах Московии. Окружавшая Василия II группировка, пытаясь противостоять удельным князьям, ориентировалась на Литву и постоянно подчеркивала дружелюбное отношение, иногда — покорности Витовту Кейстутичу. Летом 1426 г. литовцы воевали в Псковской земле. По просьбе псковичей «правительство» Василия II вело с Витовтом переговоры о мире, однако военной помощи оборонявшимся не оказало. Зимой 1426/27* г. митрополит Фотий совершил поездку в Литву. Тогда же «отдалась . . . под защиту» главы Польско-Литовского государства «великая княгиня московская ... вместе со своим сыном, с землями и людьми». В августе 1427 г. патронат Витовта принял великий князь Тверской Борис Александрович. В том же году «дались в службу» великому князю Литовскому Иван Федорович Рязанский и Иван Владимирович Пронский.27 По мнению Л. В. Черепнина, переходившие на службу к Витовту князья надеялись «восстановить... свое к данному времени уже утраченное политическое положение на Руси». Поэтому, как заметил К. В. Базилевич, они в любое время готовы были выполнить приказ нового сюзерена «напасть на московских князей».28 Территория формировавшегося Московского государства оказалась окруженной землями, союзными Литве, а условия для организации обороны Руси от врагов отсутствовали.

В 1428 г. Витовт Кейстутич развязал войну на Новгородской земле. Среди его «многих сил» сражалась и тверская рать. Василий II подтвердил нейтралитет. Осенью 1430 г. на коронационных торжествах, демонстрировавших могущество Литвы и влияние Витовта, присутствовали великие князья Тверской и Рязанский, новгородцы, а также состоявшие в «велице любви» с опасным соседом Василий II и митрополит Фотий.29 По наблюдениям К. В. Базилевича, в последние годы жизни грозный властитель Польско-Литовского государства «охватывал, как клещами, московскую „откину” своего внука, зажимая ее между Тверью и Рязанью. Действия Витовта в 1426 — 1428 гг., направленные против Пскова, Новгорода, Твери и Рязани, т.е. по существу против всей западной окраины русских земель, нельзя поэтому рассматривать вне взаимной связи. Они явились началом осуществления больших политических планов, прерванных неожиданной смертью Витовта». Цель этих планов — ослабление и покорение Москвы.30 &

В те же годы участились набеги татар. Под 1426 г. летописцы упоминали о «переполохе Татарском». Зимой 1428/29 г. ордынцы разорили Галичскую землю, взяли Кострому, Плесо, Лух. Преследовавшие их князья Андрей и Константин Дмитриевичи, а также

И. Д. Всеволожский упустили врага. Но Федор Давыдович Стародубский-Пестрый и Федор Константинович Добрынский-Симский, «утаився у князей», со своими полками нагнали уходивших вниз по Волге татар и отвоевали полон.31 Этот факт свидетельствует как об отсутствии дисциплины в войсках, так и о раздорах в боярской среде.

После смерти в октябре 1430 г. Витовта Кейстутича и в июле 1431 г. митрополита Фотия влияние И. Д. Всеволожского еще больше возросло. Согласно С. Б. Веселовскому, именно в это время он.вынашивал честолюбивые планы выдачи замуж внучки, дочери Андрея Радонежского, за сына Юрия Дмитриевича Звенигородского Василия и женитьбы Василия II на своей младшей дочери. На переговорах в Орде в 1431/32 г. именно Иван Дмитриевич сумел убедить хана выдать ярлык на великое княжение Московское Василию II, которого боярин считал своим будущим зятем.32 Однако И. Д. Всеволожу противостояли боярские группировки Кошкиных и Добрынских. Не без участия Кошкиных во время отсутствия Ивана Дмитриевича в Москве Софья Витовтовна выбрала в невесты Василию II их родственницу, внучку Марии Голтяевой, княжну Серпуховскую и Боровскую Марию Ярославну. На свадьбе великого князя Московского (февраль 1433 г.) Захарий Иванович Кошкин оскорбил будущего зятя И. Д. Всеволожского Василия Юрьевича. В некоторых летописях инициатором этого конфликта изображен Петр Константинович Добрынский, младший брат отличившегося зимой 1429 г. Федора Симского. В 1433 г. П. К. Добрынский находился на выгодном кормлении — был наместником в Ростове. Большим влиянием в Москве пользовались и служилые князья Ряполовские. Представитель этото рода, вышеупомянутый Ф. Д. Стародубский-Пестрый в 1431 г. совершил удачный поход в Волжскую Болгарию.33

В целом период церковно-боярского Правления характеризуется ослаблением великокняжеской власти, нестабильностью в кругах служилой знати, ухудшением & международного положения страны. Подобная политика, очевидно, не соответствовала духу времени, поэтому с 1433 г. в развитии русской государственности начинается новая стадия. Особенность этого периода Смуты заключается в чередовании на московском великокняжеском столе представителей удельных и «столичных» ветвей дома Калитовичей. И те, и другие были князьями. Боярское правление уходило в прошлое, на повестку дня вставал вопрос о содержании и перспективах развития княжеской власти. —

Удельные Рюриковичи, воспитанные в замкнутых мирах своих княжеств по старинным, унаследованным с прадедовских времен правилам правления, оказавшись в Москве, продолжали действовать в соответствии с этими «провинциальными» представлениями. Они опирались на слабо дисциплинированные, неодинаково вооруженные общинные ополчения.34 Эти войска . уже не соответствовали современным требованиям, что, к примеру, показал белевский поход 1437 г. .

В верхнеокском городке Белеве обосновался хан Улу-Мухаммед, потерпевший поражение от Сеид-Ахмеда и имевший незначительный отряд усталых, разоренных ордынцев. Московский князь направил против него «многочисленныя полки» под командованием двух удельных князей . Дмитриев Юрьевичей: Шемяки и Меньшого Красного. На марше подчинявшиеся им ратники занялись мародерством: «все пограбиша у своего же православного христианьства и мучаху людей изъ добытка, и животину бьюще назадъ. себе отсылаху». Отклонив предложение хана начать переговоры, русские вступили в бой, перебили множество татар, но успех развить не сумели: ворвавшиеся в город со своими отрядами Петр Кузминский и Семен Волынец погибли. Ночью мценский воевода Григорий Протасьев уговаривал московских командующих «мир сотворити», одновременно подбивая Улу-Мухаммеда нанести удар по русским полкам. Утром татары заявили о желании сдаться, но В. И. Собакин и А. Ф. Голтяев усомнились в правдивости этого известия и приняли решение возобновить бой. Недостаточная бдительность и организованность русских ратников позволили малочисленному татарскому отряду смять

осаждавшие их полки. В сражении погибли 9 князей, бояр и «иныхъ многое множество».35 В борьбе за великокняжеский стол стихийно собиравшиеся и несогласованно действовавшие ополчения обеспечивали успехи удельных князей лишь до весны 1436 г., до тех пор, пока Василий II воевал аналогичным образом.

Другая характерная черта политики удельных князей подмечена Ю. Г. Алексеевым. Ученый пишет, что «удельные княжества и немосковские земли (Рязань, Тверь, Ярославль)» сохранЫ^консервативные и даже архаические черты» в аппарате управления.36 Естественно, что ни Юрий Звенигородский, ни его сыновья за короткое время пребывания на великокняжеском столе не могли уяснить сложного механизма функционирования московской канцелярии. Более того, складывается впечатление, что галицко-звенигородские и угличские князья чувствовали себя в Москве неуверенно, поэтому не беспокоились о последствиях своих сиюминутных распоряжений. Они поступали не так, как следовало бы лидерам единого государства, а так, как действуют стремящиеся к быстрому и незаконному обогащению, не задумывающиеся о будущем правители «на час».

Так, в 1433 г. Василий и Дмитрий Юрьевичи «пограбиша» Ярославль, еще не принимавший участия в военных действиях ни на стороне их отца, ни на стороне Василия II. Возможно, именно эта необдуманная акция удельных князей подтолкнула местное население к заключению союза с Василием Васильевичем. В 1436 г. угличские и ярославские полки выступили на стороне последнего против войск Василия Юрьевича. После смерти Юрия Дмитриевича в июне11434 г. его старший сын бежал из Москвы, «побравъ злато и сребро, казну отца своего, и градскый запасъ весь и пускичи». В последующие годы беглец вел борьбу за великокняжеский стол, не задумываясь над тез^ сможет ли удержаться в некогда ограбленном им городе,& В ночь на 12 февраля 1446 г. Дмитрий Юрьевич Шемяка и Иван Андреевич Можайский, вступили в Москву. Несмотря на то, что «не бяше въ немъ (городе. — И. М.) противящогрся имъ», заговорщики разорили казну великого князя, его матери и жены, а бояр «и иныхъ многыхъ и гражанъ пограбиша». Неудивительно, что москвичи не стали поддерживать Дмитрия Шемяку в начатой сторонниками Василия И борьбе за возвращение слепого князя на отеческий стол.37

.Удельные князья ничего не предпринимали для обеспечения порядка и стабильности в стране. Напротив, жесточайшие расправы с не желавшими присягать им служилыми людьми должны быди накалять обстановку в обществе и обострять у населения чувство неприятия их политического курса. Так, в 1433 г. братья-Юрьевичи убили видного боярина Семена Федоровича Морозова. Через два года Василий Юрьевич, «поймав» бежавшего от него Романа Переяславского, «повеле отсещи (ему. — И. М.) руку и ногу, и умре».- Федор Басенок, отказавшийся служить Дмитрию Шемяке, был в оковах брошен в темницу, но бежал. У бояр и детей боярских, перешедших на сторону Василия II, Дмитрий Юрьевич «села их и домы их... поотьимал и животы, и състатки все, и животину еси у них поймал». Тем самым было нарушено старинное право свободы отъезда служилых людей.38

Василий II и его сподвижники, воспитанные в Москве, с детства усваивавшие заветы Ивана Калиты и Дмитрия Донского, иначе понимали предназначение правителя в формировавшемся едином государстве. В условиях мятежей и войн они провели ряд созидательных мер, нацеленных на ускорение процесса государственного строительства. При этом, как нам представляется, они действовали осознанно, в соответствии с принятой на себя миссией строителей единого Русского государства.

Важнейшей из проведенных ими реформ было создание нового войска—детей боярских, служивших с мелких и средних вотчин.39 Дети боярские стали надежной опорой великокняжеской власти. Весной 1433 г. они отказались служить занявшему Москву Юрию Дмитриевичу Звенигородскому, в 1445 г. мужественно воевали против литовских полков,

участвовали в сражении у Спасо-Евфимьева монастыря, встречали Василия II из плена. Наиболее приближенные дети боярские, входившие во Двор великого князя, встали на защиту Василия Васильевича после его ослепления и заточения в темницу., Именно они составили костяк войск, вернувших слепому князю московский стол и разбивших Дмитрия Шемяку.40 Встречающиеся в летописях единичные известия о детях боярских удельных князей свидетельствуют о малочисленности и слабости этих отрядов.41 Они еще раз убеждают в том, что инициатива сплочения нового слоя служилого населения в боеспособное войско исходила от великокняжеских советников.

Рассматривая вопрос о реорганизации вооруженных сил во второй четверти XV в., необходимо коснуться такого важного его аспекта, как взаимоотношения с татарами. Нельзя согласиться с А. А. Зиминым и Я. С. Лурье, считавшими, что в период Смуты одна из-соперничавших группировок сотрудничала с ордынцами, в то время как другая боролась с ними.42 И Василий И, и Юрий Дмитриевич с сыновьями стремились утвердиться в Москве, а потому должны были считаться с патриотическими настроениями русского народа. Однако удельные князья больше думали о собственной выгоде, чем о государственных интересах. В Послании Дмитрию Шемяке от 29 декабря 1447 г. духовенство упрекало его отца в том, что, добиваясь в 1431/32 г. великокняжеского ярлыка, Юрий Дмитриевич чрезмерно задабривал хана. Для русского народа эти затраты обернулись «истомой и великими убытками». Самому Дмитрию Шемяке напоминали о том, что он не поддержал москвичей в борьбе с казанскими татарами .в 1439 и 1445 г.; подбивал хана Махмутека выступить против Василия И, а затем арестовал татарского посла, чем вызвал ответную реакцию ордынцев, схвативших московского киличея; пытался поссорить Василия Васильевича с Сеид-Ахмедом, не прислав дани в государственную казну.43 В свете этих фактов утверждение Дмитрия Юрьевича Шемяки об антитатарской направленности заговора 1445/46 г. представляется демагогическим.

Василий II также, допускал серьезные просчеты во взаимоотношениях с татарами. Их результаты: опустошительный поход по русским землям Улу-Мухаммеда в 1439 г.; поражение в сражении под Спасо-Евфимьевым монастырем; необходимость выплаты обременительного выкупа за плененного в 1445 г. великого князя; вторжения татар в 1449 и 1551 гг.44 Вместе с тем, в отличие от удельных соперников, Василий II пытался организовать сопротивление ордынцам. В 1437 г. была предпринята, правда, неудачная попытка выбить отряды Улу-Мухаммеда из Белева; в 1443 г. великокняжеские войска разбили орду царевича Мустафы около Рязани; в 1450 г. нанесли поражение татарам на реке Бетюце; в 1455 г. — южнее Коломны.45

Важной новацией советников Василия Васильевича стало привлечение татар на русскую службу. Зимой 1445 г. «князь великый Василеи посла Тотаръ два царевица на литовьскыи городы, на Вязму и на Брянескь, и на иныи городы безъвестно, и много потратиша, и въ полонъ сведоша и пожьгоша, мало и не до Смоленьска».46 В сражении у Спасо-Евфимьева монастыря 7 июля 1445 г. должны были участвовать отряды Бердедата Кудудатовича, не подоспевшие к началу боя. Летом 1445 г., находясь в плену, Василий И привлек на службу сыновей Улу-Мухаммеда, Касыма и Якуба, и таким образом, не только внес раскол в семью казанских властителей, но и " приобрел надежных союзников. *

С1446 г. братья-царевичи активно участвовали в борьбе с Дмитрием Шемякой: в 1449 г. они сражались с его отрядами в Костроме, в 1450 г. — в Галиче, зимой 1452 г. — на р. Кокшенге. Более того, Касым и Якуб били своих сородичей-татар, приходивших на русские земли. В 1449 г. Касым во главе служилых татарских отрядов «бил и полон отьимал» у Сеид-Ахмеда, грабившего русские поселения в районе р. Пахры. В 1450 г. царевичи разгромили сородичей на р. БеТюце.47 Верную оценку дальновидной политике привлечения татар на русскую службу дал Д. А. Котляров. Исследователь пишет, что эта группа служилых мусульман стала «важным инструментом в осуществлении внешнеполитических задач нового Российского государства.

Эта социальная группа явилась примером эффективного взаимодействия московских властей с иноэтничной периферией на востоке. Служилые татары сыграли немаловажную роль и в процессе борьбы Русского государства за присоединение Среднего и Нижнего Поволжья».48

В условиях стабилизации внутреннего положения (1444 — начало 1445 г.) Василий II предпринял попытку перейти к активной наступательной политике на литовские земли. Резкое изменение того внешнеполитического курса, который проводили его предшественники, должно было стабилизировать обстановку и укрепить рубежи Московского государства. Великокняжеские войска воевали от Вязьмы до Смоленска. Но Северо-Восточная Русь еще не была готова к войне с Литвой. Польский король Казимир не только отстоял свои земли, но и совершил удачный поход к Можайску, на Калугу, Верею и Козельск.49 И все же усилия великокняжеских советников не пропали даром: в 1446 г. Василия II поддержал бывший союзник великого князя. Литовского Борис Александрович Тверской. В последние годы правления Василия Темного в Москве воспитывали юного рязанского князя Василия Ивановича, столичные дипломаты и воеводы контролировали ситуацию в Рязанской земле.50

Под 1433 г. в летописях впервые упоминается Государев двор,51 в то время еще не ранжированное окружение великого князя, к концу XV в. оформившееся