Современники о проблеме войны и мира в советской России в 1917-1918 гг

УДК94 (47) ГРНТИ 03.23.07

СОВРЕМЕННИКИ О ПРОБЛЕМЕ ВОЙНЫ И МИРА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ В 1917-1918 гг.

В.В. Расколец

Томский государственный университет

Россия, 634050, г. Томск, пр. Ленина, 36; rector@tsu.ru

Исследуются мемуары, на основе которых раскрывается отношение современников событий к вопросам войны и мира в России. Литература рассматривается в дискуссионном порядке. Анализируются подходы либералов и внутри подходов дифференцированные мнения представителей левой части политического спектра России и других стран.

CONTEMPORARIES ABOUT THE PROBLEM OF WAR AND PEACE IN SOVIET RUSSIA IN 1917-1918

V. V. Raskolets Tomsk State University

Russia, 634050, Tomsk, pr. Lenina, 36; rector@tsu.ru

The article is devoted to the memoirs of people who were contemporaries of the events in Russia in 1917-1918. In their memoirs they reflected their attitude to the questions of war and peace. The analyzed material is open to discussion. Approaches of liberals and different representatives of political lefts in Russia and other countries are studied.

В последние десятилетия наметился поворот отечественной историографии к освещению вопроса революционного выхода России из войны и последующего заключения под руководством большевиков Брестского мира. Всё чаще со страниц статей и монографий звучат мнения о том, что Россия с успехом могла продолжать войну и только переворот под руководством немецких агентов большевиков вырвал у России победу из рук, заставив её заключить беспрецедентный по размеру уступок мирный договор. В свете возобновившейся дискуссии по данному вопросу представляется полезным обратиться к свидетельствам современников и, тем более, участников и творцов событий тех лет. Обратимся к свидетельствам сторонников правого и левого политического лагеря страны, а также иностранцев.

© Расколец В.В., 2016

Крайне полезным будет рассмотреть соображения одного из деятелей либерального лагеря, члена ЦК кадетской партии, Владимира Набокова, управляющего делами при Временном правительстве весной 1917 г. Он писал, что в либеральных кругах Временного правительства в корне неправильно смотрели на причины Февральской революции. Обыкновенно её связывали с тем, что царское правительство «бездарно» и вести Россию к победе в войне не способно. «Другими словами, борьба имела целью поставить такую власть, которая лучше, умелее воевала» [1, с. 54], которая была бы способна остановить надвигающуюся катастрофу. Но такая точка зрения оказалась ошибочна: «...трёхлетняя война осталась чуждой русскому народу, .он ведёт её нехотя, из-под палки, не понимая ни значения её, ни целей. /А/ в том восторженном

сочувствии, с которым была встречена революция, сказалась надежда, что она приведёт к скорому окончанию войны». Временное правительство оказалось неспособным, по мысли Набокова, одновременно вести войну и успешно решать задачи, «которые революция поставила внутри страны». Успешное решение внутренних проблем могло произойти либо в случае сепаратного мира с Германией, либо, если союзники по Антанте согласились бы сесть за стол мирных переговоров. Между тем Набоков отмечал, что «... за всё время существования Временного Правительства вся наша международная политика ограничивалась разговорами» [1, с. 46]. Таким образом, нежелание признавать, что продолжение войны ставит Россию на грань исчезновения, соседствовало с нежеланием иметь внешнеполитическую линию в войне, отличную от той, которую занимали «союзники». В двадцатых числах сентября 1917 г., когда разброд в армии и разруха в стране достигли небывалых масштабов, вопрос о продолжении войны, по инициативе Ад-жемова и Нольде, рассматривался в кадетском ЦК. Большинство его участников, за исключением самого Б.Э. Нольде, А.И. Коновалова, А.А. Добровольского и В.Д. Набокова, высказались против того, чтобы даже заговорить с союзниками о мирных переговорах [1, с. 82]. Такую же позицию заняли лидеры кадетской партии 19-20 октября в беседе с военным министром А.И. Верховским, предложившим побудить «союзников» начать мирные переговоры. В итоге слепая надежда на чудо, по словам В. Набокова, не оправдалась: «.процесс пошёл естественным и необходимым путём и привёл к естественному и необходимому концу».

Аналогичное мнение о необходимости «выбрать между «борьбой до победного конца» и организацией нормальной государственной жизни в новых формах» было высказано Борисом Нольде. Любопытно, но Нольде считал, что у вождей социалистов Дана, Гоца, Скобелева и Керенского имелось гораздо больше понимания несовместимости этих задач, чем у вождей кадетов. У последних всецело «царствовала концепция Милюкова: революция была сделана, чтобы успешней завершить войну - один из наивнейших самообманов этой богатой фикциями эпохи» [2, с. 10].

Особого внимания заслуживают воспоминания Василия Витальевича Шульгина - известного политического и общественного деятеля, «правого националиста», принявшего «отречение двух императоров» и боровшегося за «белое

дело». Вспоминая события Октябрьской революции и Гражданской войны, он отмечал: «Им (большевикам и их наследникам) и в голову не приходит, что за имения, хотя бы и дорогие сердцу, не отдают жизни своей и жизни своих сыновей» [3, с. 143]. Не отрицая защиты собственности как института общества «белыми», Шульгин писал, что гораздо более они руководствовались чувством свободы и, что самое важное, - долга перед родиной. В то же время: «Он (Ленин) как будто точно выполнял предначертания немцев. Разложив русскую армию1 и по Брестскому миру создав независимую Украину, он отдал её Германии2, то есть сделал то, чего немцы добивались, что было целью их похода на Россию». «Позор «похабного мира», - писал В. Шульгин, - „.мы не вынесли. И возмущение этим деянием стало главной причиной гражданской войны. Белая армия подняла над собой знамя «Единая Россия».

Переосмысливая череду событий по прошествии сорока лет, автор, однако, приходит к выводу: «Теперь более спокойно вглядываясь в прошлое, я начинаю думать, что всё произошло как надо». Россия после Февральской революции уже не могла воевать, и выбора, кроме как подписать «похабный мир», у неё не было. Более того: «Война была ошибкой. Нельзя было посылать русских пахарей на смерть ради суверенитета Сербии и за наш престиж на Балканах „это бы означало их истребление».

Разница в отношении к войне между Красным и Белым движением была в том, что представители Белого движения «спасали имя русское по завету XVII века», стараясь уберечь его от порухи перед лицом XX века. «Красные смотрели на мир более реалистично. Не связанные никакими понятиями о национальной чести, они занялись другим. Они прекратили международную бойню», -резюмирует уже в позитивно-оценочном контексте В. Шульгин [3, с. 145].

Бесценными представляются «Записки о большевистской революции» Жака Садуля. Назначенный атташе при Французской военной

миссии, он прибыл в Россию летом 1917 г. в качестве политического наблюдателя. Уже в первой своей записке от 25 октября 1917 г., адресованной министру по вооружениям А. Тома, он писал «.стремление к миру, - немедленное и любой ценой, - здесь всеобщее» [4, с. 14]. Характеризуя ситуацию в России, Садуль, на первых порах, конечно же, исходил исключительно из интересов Франции и Антанты: его интересовала в первую очередь возможность участия русских в войне против Центральных держав. Этот интерес диктовал поиск той силы, которая сможет поставить на ноги страну, «разбитую тремя годами войны и 9 месяцами революции», за сравнительно небольшой срок. И в первых же записях Садуль, видя политический кризис Временного правительства, находит эту силу. Он пишет: «Поистине среди всех этих революционеров лишь большевики, инициативные и дерзостные, похожи на людей дела. Кадеты, меньшевики, стоявшие у власти, потерпели крах» [4, с. 33].

Садуль общался с политическими деятелями разных «мастей»: от Чернова, Церетели, Чайковского, Плеханова и Русанова до Александра Ге, Троцкого и Ленина. Спектр его знакомств распространялся от монархистов «справа» до анархистов «слева». Любопытна в связи с этим его оценка большевистских деятелей, которую он составил в ходе многочисленных бесед с такими политиками, как Ленин, Троцкий, Кол-лонтай, Луначарский, Каменев и другие. В октябре 1917 г. он писал: «Признаюсь, что, несмотря на обвинения, выдвинутые против них, несмотря на большую вероятность того, что эти предположения верны, несмотря на доказательства, которые, как говорят, собраны против них, хотя мне они не известны, я с трудом допускаю, что такие люди, как они, многим пожертвовавшие во имя революционных убеждений, может быть, стоящие на пороге осуществления своего идеала и входящие в историю через парадный вход, могут опуститься до того, чтобы быть агентами Германии».

Надо сказать, что Садуль был расчётлив, когда ставил на большевиков как на единственных, кто может возобновить войну. Уже в ходе бесед с Троцким, которые у него происходили чаще, чем со всеми остальными, он выяснил позицию большевиков на случай отказа других стран заключить подлинно демократический мир, а именно их готовность вести революционную войну против империализма. Посему логика Садуля была проста. Он знал, что Германия просто не сможет устоять, не потребовав себе каких-либо привилегий в заключении мира, а значит,

скорое возобновление войны будет неизбежным. И здесь союзники, по мысли Садуля, должны оказать России всестороннюю экономическую и военную помощь для того, чтобы она могла совершать если не наступательные, то хотя бы сковывающие действия.

Почти каждое письмо, которое писал Са-дуль А. Тома: с октября 1917 по июнь 1918 г. сквозило призывами наладить контакты с большевиками, оказать содействие в реорганизации старой разложившейся царской армии в новую Красную. Любопытно, но ещё 5 (18) ноября 1917 г. Троцкий в беседе с Садулем говорил о возможности реорганизации армии при содействии союзников, «если они на то согласны». И с этого времени Садуль в бессильной ярости наблюдал за тем, как большевики всеми силами затягивают перемирие с немцами, а союзники не приходят на помощь и, более того, даже не устанавливают никаких контактов с большевистским правительством, ведут себя крайне враждебно, поддерживая повсеместно контрреволюцию, надеясь, что «большевистская авантюра с часу на час провалится, что её с трудом терпят народные массы., что поэтому достаточно терпеливо подождать еще несколько дней — и новое правительство продолжит политику Керенского и Терещенко». Это наивные и глупые утверждения, по Садулю, - какое бы правительство не встало у власти, оно будет вынуждено по инерции проводить политику большевиков, ибо солдат на фронт можно загнать только расстрелами. Даже Чернов с Церетели признавали, что попасть в Учредительное собрание сможет тот, кто замаскируется под большевика [4, с. 86].

Проблески начали появляться лишь в декабре, после подписания перемирия между Россией и Германией. 5 (18) декабря состоялась встреча Троцкого с послом Франции Нулансом. О ней с энтузиазмом говорил даже поначалу скептически настроенный Ленин. Но очень скоро слабый огонёк надежды угас, и остались лишь тлеющие угли. Нуланс получил «выговор от представителей всех союзнических кругов, промышленных и официальных», и контакты на этом прекратились. Союзники в Петрограде извратили содержание беседы, а в Париже было опубликовано коммюнике, не имеющее ничего общего с тем, которое было составлено в ходе беседы Нуланса и Троцкого.

Во время немецкого наступления в феврале Садуль, наверное, отчаявшись, сделал от своего лица предложение Троцкому о помощи: «40 штабных офицеров, 40 войсковых офицеров,

Тогда Садуль ухватился за возможность предстоящей интервенции Антанты в России, попытавшись втянуть её в войну с Германией с Восточного фронта. С этой целью от лица большевиков Садуль выехал в Вологду, где ему удалось «почти» убедить американского посла в том, что наступление Японии на Дальнем Востоке должно быть поставлено под контроль Антанты, а также в том, что правительство США «будет сотрудничать в деле организации сопротивления Германии, подготавливаемого большевиками, помогая продовольствием, направив офицеров-инструкторов и, может быть, несколько дивизий», а кроме того будет помогать в реконструкции железнодорожных коммуникаций. Всё это, как признает потом Садуль, будет оставлено на бумаге. Большевики откажутся отдать часть территории в оккупацию в обмен на помощь Антанты, поскольку союзники не дадут никаких гарантий своего невмешательства в дела советского правительства.

Надо сказать, что Садуль представлял, скорее, линию, сближавшую его с «левыми коммунистами», отчасти с Троцким (хотя цели у них были, конечно, разными). Его желания и мысли, изложенные в записках3, порою доходят до детальных построений и планов по обороне, реорганизации армии, депеш от лица союзников и т. д.. «Линия Ленина» обрисовывалась им постольку, поскольку нельзя было с ней не считаться в руководстве партии и в настроениях масс. Однако со временем Садуль встал на его точку зрения. Как бы сам он ни пытался сглажи3 Одним из многочисленных примеров является письмо, написанное Садулем 7 марта 1918 года. Здесь он подробно рассуждает о мерах по организации обороны против немцев, планируемому отступлению Красной армии, уничтожению коммуникаций, продовольствия и т. п.

вать ситуацию, говоря о том, что правительства Антанты просто слушают не тех людей, он, быть может, с опозданием, пишет 30 апреля 1918 г.: «Возможно, мы намереваемся осуществить интервенцию в Россию без Советов, то есть против них?». Трудно отследить во всех подробностях, как менялось отношение Садуля к планам Антанты, однако итог всех умозаключений очевиден в его последних записях, сделанных летом 1918 г. Резюмируя, он пишет: «Что же мы видим? Все страны мира, страны Антанты, Центральные империи, нейтральные государства клевещут, оскорбляют, подвергают яростным нападкам русскую революцию, то есть русский народ. Цель, похоже, у них одна: уничтожить эту революцию. Девять месяцев они не прекращают борьбы против большевиков; изнутри - оплачивая, поддерживая, подстрекая контрреволюционное движение, саботаж на производстве, транспорте и в обеспечении продовольствием, организуя анархию; извне - стремясь уничтожить зарождающуюся и хрупкую Красную армию, блокировав Советскую Россию, отрезав её от житниц, оккупировав районы, дававшие ей зерно, уголь, нефть, железо, и её основные промышленные центры, усугубляя всеми средствами разруху, безработицу и голод. Сплотившись с российской буржуазией, капиталистические правительства... хотят любой ценой сохранить власть капитала над трудящимися классами. И поэтому они поклялись убить Русскую революцию» [4, с. 352].

По другую сторону Атлантического океана, в США, полковник Эдуард Хауз, которого все без исключения считали «правой рукой» президента Вильсона, также не питал иллюзий относительно интервенции держав Антанты в Рос-сию4. Со слов Чарльза Сеймура5, Хауз считал, что: «боевой дух России.догорел, промышленная организация страны...расшатана». «Разве можно было, - писал он, - свергнуть большевиков, казавшихся жаждущим мира и земли народным массам России первыми в их истории руководителями, сделавшими искреннее усилие для удовлетворения их нужд?» [5, с. 273]. Для Хауза, если интервенция в Россию и возможна, то только по просьбе самих большевиков, и этим его позиция отличалась от позиций других пред4 Лорд Нортклиф в каблограмме Уинстону Черчиллю от 27 июля 1917 года писал: «Власть Вильсона абсолютна, а Хауз его мудрый помощник. Оба англофилы».

ставителей Антанты. Хауз писал, что иначе «она (интервенция) может привести к ухудшению или даже к потере нашей моральной позиции, несомненным следствием чего явится падение военного энтузиазма нашего народа в обмен на неопределённую и туманную военную выгоду». «Германцы, - писал он, - будут стараться доказать, что союзники через посредство японцев проделывают в Сибири то же самое, что германцы проделывают на западе России, и что сибирский прецедент даже хуже, так как японцы не были приглашены какой-либо русской организацией...». Если уж и совершать интервенцию, по мысли Хауза, то в какой-нибудь благовидной форме. И форма была найдена. Вначале Англия через Локкарта и США через Робинса попытались получить от Троцкого согласие на так называемую «интервенцию по приглашению». Когда же это им не удалось, у Хауза созрел другой план -организовать экономическую миссию («Комиссия помощи русским») Гувера, «с помощью которой союзные силы смогут быть введены в Россию, не возбуждая подозрений в империалистических мотивах [5, с. 286]. Да вот беда, «экономическая миссия» вместо того, чтобы действовать перед движущимися войсками интервентов пошла за ними. Но о явном несовпадении намерений и реальных действий союзников Сеймур скромно умалчивает в своих комментариях.

Общеизвестно, что большевистское руководство и Ленин в частности много раз пыталось установить контакты через различных представителей стран Антанты в России (начальника американского Красного Креста Робинса и главу специальной британской миссии при Советском правительстве Локкарта), чтобы попросить военную и экономическую помощь. О готовности Троцкого сорвать подписание Брестского мира, если союзники окажут Советской республике необходимую помощь, писал сам полковник Хауз.

Ещё одним очевидцем рассматриваемых нами событий стал американский журналист Альберт Рис Вильямс, приехавший в Россию в июне 1917 года в качестве корреспондента газеты «Нью-Йорк ивнинг пост». Горячий сторонник социализма и интернационализма, Вильямс сразу проникся духом русской революции, он писал о своём выборе: «.большевики хотят добиться некой социальной справедливости.Они хотят этого сейчас. И готовы отдать свою жизнь - и многие, несомненно, так и сделают. Я хочу того же, что и они, - чтобы каждый человек сполна получал за свой труд, чтобы никто не ел пирожные в то время, когда у других нет и хлеба.»

[6, с. 41]. Вильямс ярко описал в своей книге чувство глубокой подавленности, которое большевистские (и не только) деятели испытывали, когда от лозунга демократического мира «без аннексий и контрибуций» они были вынуждены прийти к подписанию аннексионистского грабительского мира. Вильямс приводит характерную для этой ситуации цитату Мирского: «С октября и далее революция триумфально продвигалась вперёд. Это испортило революционеров и заставило их утратить привычку отступать» [6, с. 305]. И речь шла не только о партии, Вильямс отмечал небывалый подъём «международной солидарности, которая в то время так сильно овладела психологией русского народа». Вера в скорое освобождение трудящихся по всему миру и свержение капитализма охватила умы многих. Пик этих настроений пришёлся на миллионную забастовку в Германии, «казалось, что социалистическая республика не будет совсем одна». Среди этой эйфории Ленин, пожалуй, был одним из немногих, кто мыслил трезво и расчётливо. Ещё 8 января на расширенном заседании ЦК он выступил за подписание мира на условиях Германии. Он знал: «Для того чтобы собрать новую армию, требуется время, а это нельзя сделать без крестьян. И никакие международные "журавли в небе" не подойдут для них». Когда Германия поставила советской делегации первый ультиматум и позже - второй, именно Ленин стал ключевой фигурой, от которой зависела судьба республики. Против подписания мира выступило огромное число большевиков, в разное время к ним принадлежали Бухарин, Коллонтай, Радек, Пятаков, Рязанов, Ломов, Бубнов, Урицкий, Иоффе, Дзержинский, Крестинский, Троцкий и др. Вильямс описывал сцену, произошедшую на совместном заседании ЦК большевиков и левых эсеров 23-24 февраля, когда А. Коллонтай буквально кричала на Ленина, обвиняя его в оппортунизме. И всё же Ленин был неумолим. Его «одинокий голос, раздававшийся против голосов почти всех членов правящих группировок, не говоря уже о правых меньшевиках и правых эсерах», отрезвляюще подействовал на его товарищей. «Никто не нашёл в себе мужества ответить, потому что все, казалось, чувствовали в сердце, что Ленин прав». Их чувства имели под собой почву, ибо все они знали: «Сила Ленина в это время и во все последующие времена лежала /в/ его способности понимать психологию, сознательную и бессознательную, российских рабочих и крестьян.» [6, с. 279]. В этой его способности не сомневался никто.

Не менее интересно обратить внимание на мысли Льва Давидовича Троцкого, занимавшего с ноября 1917 по март 1918 г. пост наркома иностранных дел и непосредственно руководившего советской мирной делегацией на переговорах в Брест-Литовске с 15 (27) декабря по 10 февраля.

Общеизвестно, что Троцкий имел по поводу подписания Брестского мира собственную позицию, известную как «ни мира, ни войны». Однако в своей книге Троцкий не позиционировал себя как противника ленинской линии мира, наоборот, он писал: «Невозможность продолжения войны была очевидна» [7, с. 365]. По его словам, разница между ним и Лениным в этом вопросе состояла лишь в том, как долго Советская республика должна была затягивать мирные переговоры. И Ленин, и Троцкий (да и вообще многие большевики) ставили перед собой задачу показать всему миру, прежде всего пролетариату Германии и левым социал-демократам Германии, что переговоры в Брест-Литовске - «не комедия с искусно распределёнными ролями», где всё уже ясно наперёд, а «яркое и бесспорное доказательство смертельной враждебности» между Германией и Советской Россией. Однако Ленин считал, что мир необходимо подписать, если немецкая делегация выдвинет ультиматум. Троцкий же настаивал: «Если. удар против нас окажется для Гогенцоллерна возможным, мы всегда успеем капитулировать достаточно рано» [7, с. 366].

Уже по одному этому заявлению видно, что позиция Троцкого не совпадала с позицией Ленина, который рассматривал тактику Троцкого, как «интернациональную политическую демонстрацию». Заверениям Троцкого о близости его идей к идеям Ленина не помешал даже поминаемый им самим факт прямого неподчинения решению Ленина о принятии ультиматума немцев. Вот что пишет Троцкий: «Когда немецкое командование предупредило о прекращении перемирия, Ленин напомнил мне о нашем соглашении. Я ответил ему, что для меня речь шла не о словесном ультиматуме, а о фактическом наступлении немцев.» [7, с. 372]. При этом Троцкий «амнистирует» себя тем фактом, что и во ВЦИК, и в ЦК, и в большинстве Советов (последнее неправда) его решение нашло самое горячее сочувствие. О том, что в этих организациях присутствует большое число «левых коммунистов», а в первом - плюс и левых эсеров - противников линии Ленина, он почему-то вдруг забывает. И о какой же тогда близости к линии Ленина может идти речь, если Троцкий апеллирует к сочувствию оппонентов Ленина в этих организациях? Более того, Троцкий не только нарушил данное ему указание подписать мир в случае предъявления ультиматума, но и в обход Ленина и правительства отправил главкому Н.В. Крыленко телеграмму, в которой просил немедленно издать приказ о прекращении войны» [8, с. 76-77]. Ленин узнал о срыве переговоров только следующим утром, когда приказ о демобилизации уже был распространён среди войск, и препятствовать ему было не только бессмысленно, но даже опасно. Но Троцкого это не смущает, и он приводит отрывок, опубликованный в 1924 г. в «Правде», а затем в биографии:

«Ленин: Допустим, что принят ваш план. Мы отказались подписать мир, а немцы после этого переходят в наступление. Что вы тогда делаете?

Троцкий: Подписываем мир под штыками. Тогда картина ясна рабочему классу всего мира.

- А вы не поддержите тогда лозунг революционной войны?

- Ни в коем случае.

- При такой постановке опыт может оказаться не столь уж опасным. Мы рискуем потерять Эстонию или Латвию. - И Ленин добавлял с лукавым смешком: - Уж ради одного доброго мира с Троцким стоит потерять Латвию с Эстонией» [7, с. 368-369].

Этим отрывком Троцкий недвусмысленно намекает, что Ленин вполне довольствовался тем, чтобы подписать мир и после наступления немцев, лишь бы только он (Троцкий) не встал на сторону «левых коммунистов», требовавших немедленного разрыва мирных переговоров. В такой трактовке договорённость Троцкого с Лениным предстаёт в виде сговора за спиной ЦК и всей партии. Но на слово верить Троцкому не следует, ибо от Ленина как председатель правительства, он получил распоряжение действовать в соответствии с обговорённой логикой событий, с инструкцией, как предсовнаркома делал это для мирной делегации, когда её возглавлял Иоф-фе6. В ней в недвусмысленной форме прописывалось, какого вида переговоры должны вестись и в соответствии с какими принципами [10, с. 44]. Конечно, существовало постановление III Всероссийского съезда Советов, где было указано: «.делегации отстаивать принципы мира

на основах программы Русской революции», т. е. без аннексий и контрибуций и т. д. [10, с. 91]. Но в то же время съезд наделил Советское правительство в вопросе о мире неограниченными полномочиями, и это оставляло Ленину «лазейку» для возможности заключения аннексионистского мира.

Троцкий явно противоречит сам себе. Заявив, что Россия вести войну неспособна, и что он поддержал Ленина в ЦК, он, тем не менее, на одном из заседаний высказался следующим образом: «Доводы В.И. Ленина далеко не убедительны; если мы имели бы единодушие, могли бы взять на себя задачу организации обороны, мы могли бы справиться с этим... Мы не были бы в плохой роли, если бы даже принуждены были сдать Питер и Москву. Мы бы держали весь мир в напряжении. Если мы подпишем сегодня германский ультиматум, то мы завтра же можем иметь новый ультиматум... подписать мир /это/. потерять опору в передовых элементах пролетариата, во всяком случае поведем к его разложению» [11]. Позиция Троцкого ярко видна на седьмом съезде РКП(б), где он прямо говорит: «.другое крыло, к которому я принадлежу, считает, что сейчас единственная возможность для нас. воздействовать революционизирующим образом на германский пролетариат» [12, с. 68]. Из этих записей видно, что Троцкий явно склонялся к партии войны, а не к позиции Ленина, и скорректировал своё решение только после того, как Ленин поставил ультиматум о своём уходе с поста председателя СНК.

Нельзя не дать оценку всему тексту воспоминаний Троцкого в целом. Он изложен до удивления легковесно, как будто речь и не шла о судьбе целого государства. Мол, отношения между ним и Лениным не испортились нисколько: не было ни критики, ни острой полемики, ни осуждений по поводу сделанного. «Ленин вообще не считал заслуживающим упоминания чисто эпизодическое разногласие со мной», - писал Троцкий [7, с. 377]. Это утверждается им в момент использования Лениным против левых коммунистов и сторонников Троцкого ультиматума со своей отставкой.

Признав позднее, «что гениальное политическое мужество Ленина спасло в дни Бреста диктатуру пролетариата», Троцкий обошёл упоминанием ещё один факт, касающийся подписания Брестского мира. Речь идёт о его беседе с главой американского Красного Креста Раймо-ном Робинсом 5 марта 1918 г. (!) накануне рати

фикации Брестского мира. По словам Робинса, Троцкий пообещал ему сорвать ратификацию мира в обмен на экономическую и военную помощь «союзников» в борьбе с Германией [13]. На высказанное Робинсом утверждение, что Ленин имеет больший вес в правительстве и, скорее всего, многое будет зависеть от него, Троцкий ответил, что Ленин думает точно так же, как и он сам, просто ему нужны гарантии «союзников». Действительно, Ленин был готов к принятию помощи стран Антанты в случае провала в деле ратификации мира и последующей германской агрессии, не более. Троцкий же, объявляя в мемуарах себя сторонником принятия помощи от «союзников» «при условии полной независимо-сти.внешней политики»7, на деле был готов поставить на карту судьбу Советской России ради призрачной возможности получения этой помощи. А Советское правительство в результате политики Троцкого вынуждено было (как и предсказывал Ленин в январе 1918 года) заключить мир на гораздо худших условиях, чем прежде.

Таким образом, несмотря на существенные различия в политических взглядах рассмотренных деятелей, мы можем наблюдать почти единодушное мнение их по следующим моментам. Во-первых, все они считали, что Россия не в состоянии продолжать войну, что русский народ устал от неё и жаждет скорейшего мира. Во-вторых, все они, за исключением Набокова, считали, что большевики удовлетворили чаяния народа и стали, в отличие от деятелей Временного правительства, выразителями его подлинных интересов. В-третьих, большинство из них опровергали ложные обвинения большевиков в качестве агентов Германской империи и настаивали на их искренних намерениях. Наконец, стоит отдельно выделить мемуары Садуля, обличающие интервенционистскую сущность «союзников», мемуары Троцкого и А.Р. Вильямса, помогающие более полно очертить противоречия внутри большевистского политического лагеря.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

REFERENCES

Расколец Виктор Владимирович - аспирант кафедры современной отечественной истории Томского государственного университета; predator-101@mail.ru

Статья поступила в редакцию 2 февраля 2016 г.

Цитаты

История - свидетельница веков, факел истины, душа памяти, наставница жизни.

Цицерон

У каждой эпохи свои изъяны, которые прибавляются к изъянам более ранних эпох; именно это мы называем наследием человечества.

Генрих Гейне