Секретная миссия капитан-лейтенанта С. И. Плещеева в Швеции в 1777 г.

И. В. Меркулов

СЕКРЕТНАЯ МИССИЯ КАПИТАН-ЛЕЙТЕНАНТА С.И. ПЛЕЩЕЕВА В ШВЕЦИИ в 1777 г.

Во второй половине XVIII столетия российским морским ведомством была возрождена петровская практика стажировки моряков на европейских флотах. Соответствующий запрос к английскому правительству о принятии во флот некоторого числа молодых русских дворян был направлен спустя несколько месяцев по вступлении на престол Петра III1, однако последовавший вскоре дворцовый переворот послужил тому, что реализация этого начинания пришлась на царствование Екатерины II2 и ее ближайших преемников. Уже осенью 1762 г. первая группа из шестнадцати офицеров отправилась к берегам туманного Альбиона, причем впоследствии практика стажировок продолжалась вплоть до начала XIX столетия. И хотя Англия теперь стала основным питомником для русских морских офицеров, некоторые из них имели случай послужить в Средиземном море на французских и испанских судах, на мальтийских галерах, а также побывать в шведских портах3. Помимо воспитания для флота профессиональных моряков, российское правительство в условиях отсутствия специальных органов внешней разведки пыталось использовать представившуюся возможность для ознакомления с теми частями света, которые еще оставались terra incognita для отечественного мореплавания и торговли. От стажеров требовалось непременное ведение журналов, в которые должны были заноситься сведения, не всегда даже имевшие прямое отношение к их профессиональной деятельности, причем особо оговаривалась необходимость ведения журналов «со осторожностью», т.е. тайно, чтобы не навлечь на себя подозрений4. Так, российские офицеры, делавшие далекие кампании на иностранных судах, выполняли одновременно функции неофициальных военных атташе и коммерческих агентов5. Однако интерес к загадочным американским и африканским землям, к Восточной и Западной Индиям был чисто академического свойства, поскольку лишь самому смелому воображению оказалось под силу представить российский военный, а тем более торговый флаг развивающимся на рейдах далеких колониальных портов. Другое дело Балтийское море, в водах которого Россия все более и более уверенно стала ощущать себя безусловной хозяйкой. Несмотря на это, именно Балтика являлась основным оперативным театром российского флота, на котором ему реально могли противостоять шведские военно-морские силы.

После восшествия в 1771 г. на престол короля Густава III6 отношения между Россией и Швецией были обречены на обострение. Стремление короля к реставрации абсолютизма не могло встретить сочувствия в Петербурге. С формальной точки зрения последний по условиям Нейштадтского мирного договора 1721 г. выступал гарантом сохранения олигархического правления в Швеции, ограничивавшего после смерти Карла XII7 прерогативы короны. Однако в большей степени Россия была заинтересована не в буквальном соблюдении взятых на себя обязательств, а в поддержании в соседствовав-

© И.В. Меркулов, 2007

шем государстве таких отношений между монархом и сословиями, которые способствовали бы дальнейшему его ослаблению. Поэтому вожделенная Густавом III реставрация абсолютизма не могла не вызвать раздражения у Екатерины II. К 1777 г. отношения между дворами достигли критической точки, и только личный визит шведского короля в Петербург позволил избежать разрыва. Тем не менее в Петербурге не исключали возможности развития событий в сторону открытой конфронтации, которая в конечном итоге предполагала военное столкновение. Однако даже безотносительно к настоящему политическому моменту Швеция была с геополитической точки зрения естественным и вероятным противником России и в первую очередь на Балтике, в непосредственной близости от столицы империи. Отдавая себе в этом отчет, русское правительство должно было обратить особое внимание на состояние шведского флота и приложить усилия к возможно более подробному изучению театра военных действий.

В журнале Государственной адмиралтейской коллегии8 (ГАК) 1 августа 1777 г. было записано, что капитан-лейтенант С.И. Плещеев9 и корабельный мастер майор A.C. Катасанов10, «по склонности своей к морской службе и дабы приобресть во оной большее познание и совершенство», просили отправить их в Швецию «для сделания примечаний флотской службы». Коллегия согласилась удовлетворить просьбы офицеров и определила их в командировку с выплатой соответствующего содержания из специальной употреблявшейся на такого рода поездки суммы с тем, чтобы они вернулись в Россию до окончания навигации11. Собственно говоря, в самом этом обстоятельстве не было ничего необычного, поскольку все отправлявшиеся в этот период на стажировку офицеры должны были входить в ГАК с официальным прошением на высочайшее имя. Однако необычным был предполагавшийся маршрут Плещеева и Катасанова. Дело заключалось в том, что, в отличие от английского флота, считавшегося к тому времени лучшим в мире, потенциальные возможности шведского «водоополчения» реально оценивались морским ведомством России, в котором даже не поднимался вопрос о стажировке морских офицеров на королевских судах. Правда, когда в 1771 году российский корабль «Вячеслав» потерпел крушение в Балтийском море близ шведских берегов, в результате чего его команда провела более полугода в Швеции, несколько гардемаринов и унтер-офицеров Морского кадетского корпуса брали в Карлскроне12 уроки у преподавателей местного корпуса, однако их занятия ограничивались изучением французского, немецкого и шведского языков13. В свете вышесказанного кажутся непонятными причины, побудившие Плещеева и Катасанова просить об увольнении в Швецию, а также мотивы ГАК, с готовностью согласившейся на столь сомнительное в рассуждении пользы предприятие.

Очевидно, что идея командировки офицеров принадлежала не им самим и, вероятно, даже не ГАК, а вице-президенту коллегии графу И.Г. Чернышеву14, заручившемуся поддержкой императрицы, и относилась к весне 1777 г., т.е. ко времени, предшествовавшему посещению Густавом III Петербурга. В письме к находившемуся в отпуске Плещееву от 16 мая Чернышев писал: «Государь мой Сергей Иванович. Хотя я и уверен, что Вы к данному Вам от коллегии сроку, то есть к первому июня месяца здесь будете, но как оказалась некоторая небольшая, но весьма знатная для Вас посылка, то я, назнача Вас во оную, надеюсь, что Вы, тотчас по получении сего и не дожидаясь сроку отпуска Вашего, сюда поедете для приуготовления к вышеозначенному получению приказаний»15. Не подлежит сомнению, что речь в данном случае шла именно о предполагавшейся командировке в Швецию, поскольку вплоть до своего отправления Плещеев не был занят чем-либо, заслуживающим особого любопытства. Обратим внимание и на то,

что Чернышев избегал сообщать в письме определенно о характере будущего поручения. Не исключено, что о его целях не была осведомлена даже ГАК, которая удовлетворила якобы исходившие от Плещеева и Катасанова просьбы.

Сразу после отправления офицеров в Швецию, решения технических и материальных аспектов которого были исправно проведены через ГАК, вся переписка, относившаяся до их миссии, сосредоточилась в руках вице-президента, и автор этих строк не располагает подтверждениями того, что он ознакомлял с ней присутствие. Вместо этого Чернышев писал к вице-канцлеру графу И. А. Остерману16, прося рекомендательных писем для Плещеева и Катасанова к российскому министру в Стокгольме И. М. Симо-лину17, от которого требовались покровительство и помощь в исполнении поручения. Из письма Остермана к Симолину видно, что Чернышев несколько приоткрыл завесу таинственности перед вице-канцлером, который сообщал министру, что от ГАК отправляются два офицера «для примечания, на сколько это будет возможно, новых учреждений короля, до флота относящихся». Остерман просил приложить усилия к доставлению им способа видеть различные новоизобретенные суда, особенно «touromas», снять их планы и сделать описания. При этом он обращал особое внимание Симолина на секретность изысканий Плещеева и Катасанова. «Я отдаю на Ваше, милостивый государь, благоусмотрение наиболее сообразные к достижению сего средства, - писал вице-канцлер, - однако важно, чтобы ничего не обнаружилось и не могло возникнуть ни малейшего подозрения о цели путешествия наших офицеров» {«Je laisse à vous, monsieur, d’aviser sur les moyens les plus propres à y parvenir, mais il est essentiel qui rien ne transpire et qu ’on ne puisse former le moindre soupçon sur le but du voyage de nos officiers».)18

Поскольку нам не известно послание Чернышева, адресованное Остерману, невозможно утвердительно сказать, на сколько он был откровенен с последним, однако в письме к Симолину вице-канцлер изложил лишь малую и самую безобидную часть задания, полученного офицерами, причем она относилась лишь к Катасанову как корабельному мастеру. Что же касается Плещеева, то в деле корабельной архитектуры он был дилетантом, а потому толку от его посылки было бы немного. Сам Чернышев в письме к тому же Симолину предпочел обойтись многозначительным эвфемизмом, прося министра «поспешествовать... к достижению до желаемого предмета» и помочь осмотреть готовые и строившиеся доки, в чем офицеры по его старанию, «конечно, преуспеют, как и в желаемом...»19.

Между тем миссии Плещеева и Катасанова придавалось большое значение, и в Петербурге очень спешили с их отправлением. Если еще 4 августа Чернышев предписывал офицерам возможно скорее отыскать отходившее в Швецию судно20, то уже 8 числа определением ГАК им было предписано отправляться сухим путем несмотря на то, что это увеличивало путевые издержки21. Хотя коллегия изначально ограничивала срок командировки временем до прекращения навигации и снабдила офицеров деньгами до 1 октября, однако спустя неделю уже допускала, что им придется задержаться, почему Симолину предписывалось ссужать Плещеева и Катасанова по их требованиям деньгами. Уже одним этим они резко отличались от другими стажеров, которые во время . пребывания за границей принуждены были обходиться строго установленным диетическим жалованием и не только не могли ничего требовать сверх того от министров, но не всегда аккуратно получали даже заслуженные ими деньги. Наконец, привлечение к организации миссии вице-канцлера также свидетельствовало об ее неординарности. И все-таки Чернышев упорно избегал сообщать кому бы то ни было письменно о действительных целях командировки и, кажется, очень хорошо делал. Знаток русско-

го XVIII столетия А.Г. Брикнер22 писал, хотя и не без кислого подтекста,&о перлюстрации и так называемых cabinets noir23 прошедшего столетия: «Тогда легче, чем в настоящее время, прибегали к таким мерам. Сохранение тайны писем, добросовестность при управлении почтою не в такой степени, как ныне, считались обязанностью правительств». К этому надо добавить, что даже дипломатическая переписка не была гарантирована от любопытных посторонних глаз24. Чернышеву же было чего опасаться в случае, если бы действительные цели миссии Плещеева стали известны шведскому правительству. В его фонде сохранилось донесение капитан-лейтенанта из Швеции, которое проливает свет на таинственное предприятие 1777 г.25

Собственноручный рапорт от 15 сентября из Стокгольма был передан Плещеевым Чернышеву через отправлявшегося обратно в Россию Катасанова, поскольку в его случае доверяться щепетильности почтовых служителей было бы верхом легкомыслия. Содержание послания не могло стать достоянием кого-либо, кроме узкого круга лиц, имевших непосредственное отношение к организации миссии. Уверенно можно лишь говорить, что во все подробности были посвящены сами Плещеев и Катасанов, министр в Стокгольме Симолин, очевидно, только изустно узнавший от офицеров о целях поездки, и Чернышев. Наконец, еще одним осведомленным в деле лицом был генерал-адмирал великий князь цесаревич Павел Петрович26, которому Плещеев также с Катасано-вым направил письмо, близкое по содержанию к донесению Чернышева. Именно последнего он просил лично вручить его наследнику.

В своем донесении Плещеев подробно описывал не только все увиденное им в Швеции, но и способы к получению секретной информации, интересовавшей Чернышева. Путь офицеров из Петербурга в Стокгольм пролегал через Гельсингфорс27, в гавани которого располагалась часть шведского флота. Именно здесь они впервые увидели упоминавшиеся Остерманом «touromas» или «трумы», как их название транскрибировал Плещеев, по словам которого Катасанов имел о них довольное понятие, а сам он не преминул сделать надлежащее примечание об их оснастке. Однако, несмотря на все старания, комендантом Свеаборгской крепости28 графом Спарром офицерам учтивым образом было отказано в позволении взойти на эти суда. Разумная осторожность коменданта тем не менее не помешала Плещееву известиться о состоянии финляндской флотилии, точные сведения о числе и классах судов которой (о наличном числе морских служителей и о сумме, ежегодно выделявшейся на ее содержание) он сообщал вице-президенту. По его сведениям, флотилия насчитывала 78 больших и малых судов, на которых состояло 400 человек волонтеров и 80 кают-юнг29. По полученным данным комиссионер Чернышева доносил ему, что в 1775 г. финляндской флотилии было отпущено 175 246 талеров 19 2/3 эров сильвеминт. Нельзя не отметить, что если сведения о количестве судов Плещеев мог в принципе почерпнуть из собственных наблюдений, то в отношении численности войск и тем более столь точной сметы, вероятно, пользовался показаниями достаточно надежного источника. В том, что он был вполне способен отыскать такой источник, сомневаться не приходится, имея в виду ту ловкость, с которой Сергей Иванович действовал в дальнейшем.

Пребывание Плещеева в Свеаборге доставило ему возможность внимательно осмотреть и описать возводившуюся крепость, долженствовавшую со временем стать надежной защитой Гельсингфорса и его порта со стороны моря. Однако, вероятно, настороженность шведской администрации и в данном случае воспрепятствовала ему в достижении главной цели. Он сообщал Чернышеву, что сколько ни старался достать план крепости и порта, употребляя на то все способы, но вынужден был отъехать, не испол-

нив своего намерения. Зато в Стокгольме, куда офицеры направились из Финляндии, их ждал полный успех, даже надеяться на который было слишком нескромно. По приезде в шведскую столицу Плещеев и Катасанов были в Дроттнингсхольме30 представлены королю, который, посчитав их за людей, путешествовавших из пустого любопытства, простодушно посоветовал им не оставить своим посещением Карлскрону, где находилось главное адмиралтейство и военная гавань. Сложно сказать, из простой ли наивности Густав III, только что вернувшийся из Петербурга, с легким сердцем проявил такую благорасположенность к русским офицерам или он руководствовался расчетом, желая сделать любезность Екатерине II, однако Плещеев доносил, что президенту Адмиралтейской коллегии Швеции барону Фалкенгрейну уже было приказано заготовить письма к главнокомандующему в Карлскроне с предписанием допустить его и Катасанова осмотреть все достойное любопытства. Поскольку мы не располагаем отчетом Плещеева обо всей поездке, который, не исключено, был сообщен лишь устно лично Чернышеву, невозможно утвердительно сказать, воспользовался ли Сергей Иванович приглашением короля. Однако из Стокгольма он намеревался отправиться именно в Карлскрону и, пробыв там некоторое время, через Гётеборг отправиться в Данию.

Пока же офицеры оставались в Стокгольме, Плещеев через посредство Симолина свел знакомство с корабельным мастером Ф.-Х. Чапманом31, на которого ему указывали еще в Петербурге как на первоклассного специалиста. И здесь он проявил дипломатическую гибкость и знание человеческой психологии, которые оказались необходимы, поскольку, по признанию самого Плещеева, Чапман был «издревне отменно ревностен к противной нам партии32 и отменно предан интересам своего государя, который его отличает и в большой содержит милости». Поэтому для «дальнейшего с ним ознакомления и снискания его... благоприятства» Плещеев счел за полезное сторговать и, наконец, купить у младшего брата Чапмана, державшего в Стокгольме партикулярную верфь, небольшую яхту. Благодаря этому удачному приобретению русские офицеры стали вхожи к обоим братьям и в конце концов «по неотступной, но с искусством предлагаемой... просьбе» достигли цели, вынудив старшего из них показать им свою модель-камеру33. После неудачи подробно изучить конструкцию трумов в Свеаборге экскурсия по модельной Чапмана с лихвой восполнила недостаток сведений как об этих, так и о некоторых других судах. Плещеев и Катасанов выяснили, что трумы, спроектированные бывшим генерал-фельдмаршалом А. Эренсвердом34, насчитывали четыре вида, которые напоминали французские поляки35, и отличались способами гребли. Сергей Иванович сделал вкратце описание конструкций этих судов, их парусного и артиллерийского вооружения, оставив более подробное сообщение профессиональному перу (или речи) Катасанова.

В обязанности посланных в Швецию офицеров в отношении Чапмана входило также постараться устроить на его верфь корабельного ученика В. Афанасьева. Несмотря на всю ловкость Плещеева, рассеять предубеждение мастера против России ни ему, ни Катасанову так и не удалось. Чапман наотрез отказывался принять русского ученика, ссылаясь на слабость здоровья, недосуг и апеллируя к «вышней команде», без разрешения которой он, якобы, не мог согласиться на просьбу. В письме к Чернышеву раздосадованный Плещеев заключал, что отговорки Чапмана «не иное как малое их доброжелательство к нам означивают», почему ввиду безнадежности затеи пришлось отступить от требования приема Афанасьева, который впоследствии был отправлен в Англию, где на частных верфях уже обучались русские корабельные ученики.

После неудачи с определением Афанасьева миссия Катасанова была завершена, и он отправился в Петербург. Однако поручения, полученные самим Плещеевым, не были до конца исполнены, и он остался в Швеции. Еще до отъезда Катасанова Сергей Иванович предпринял определенные шаги для разведывания состояния шведских военно-мор-ских сил, находившихся в Стокгольме. Как и в случае с финляндской флотилией, он с точностью сообщал Чернышеву, что там насчитывалось до 175 больших и малых судов, укомплектованных сотней волонтеров, 98 канонирами, 50 записными купеческими матросами и 15 кают-юнгами - всего 263 чел. Относительно находившихся в строю шведских галер, которых, по его сведениям, было более 30 судов, Плещеев писал, что они, «хотя и содержатся в покрытых сараях, но со всем тем в ветхом состоянии все находятся, ибо нет между ними ближе построенных, как в 1749 году. Адмиралтейство же здешнее, -продолжал он, - запущено и в котором уже давно никакого строения не производится, а имеются в городе три партикулярные верфи, строящие большие торговые суда для Ост-Индской Готембургской (Гетеборгской. - И.М.) компании и разные другие ластовые суда». Очевидно, что в Петербурге с нескрываемым удовлетворением принимали информацию о слабости морских сил потенциального противника, которая имела немалое значение при выстраивании всей внешнеполитической линии Российской Империи.

Однако интерес Чернышева вызывало не только состояние шведского флота, но также географическое, а следовательно, и стратегическое положение соседнего неспокойного государства. Имея это в виду, Плещеев доносил ему, что уже собрал несколько планов приморских провинций, а также внутренних водных коммуникаций, соединявших посредством рек и озер Стокгольм с отдаленными территориями. Намереваясь отправиться в Гётеборг, он рассчитывал распространить свои поиски, причем надеялся в этом случае воспользоваться содействием торговавших в Швеции англичан, рекомендательными письмами к которым запасся в Стокгольме. От кого именно Плещеев получил рекомендации, он не упоминал, но, вероятно, это не составило для него большого труда. Когда в 1764 г. братья Сергей и Василий Плещеевы были переведены из унтер-офицеров гвардии во флот мичманами, они по именному указу императрицы отправились на стажировку в английский флот и провели пять лет сначала в Великобритании, а затем в кампаниях на море. За время своего пребывания за границей они не только прекрасно изучили английский язык, но и обзавелись знакомствами, которыми Сергей Иванович, надо полагать, не преминул воспользоваться в Швеции.

Очевидно, что стремление капитан-лейтенанта запастись подробными описаниями шведских земель было продиктовано волей пославшего его Чернышева, который, разумеется, предполагал их использовать отнюдь не для прокладывания туристических маршрутов. Не из праздного любопытства Плещеев прилагал немалые усилия и для доставления в Петербург подробных планов карлскронских крепости, гавани и доков, однако раздобыть их в Швеции казалось делом безнадежным, поскольку они составляли предмет большой секретности. И все-таки даже в этом случае находчивый офицер не растерялся и обратился за содействием к Симолину. Последний писал Чернышеву, что датский посланник, барон Гюльденкрон, незадолго до того отправил к своему двору упомянутые планы, и Симолин просил его снабдить Плещеева рекомендательным письмом для подачи в Копенгагене и добиться от имени российского министра позволения Сергею Ивановичу снять с них копии якобы для поднесения желавшему их иметь великому князю. Симолин намекал Чернышеву, что мог бы употребить и другие средства, но просил об этом Гюльденкрона с тем, чтобы сэкономить время и деньги36. В сущности, он был прав, поскольку, как в Польше и Турции, так и в Швеции, русское золото открывало

путь к познанию и больших государственных тайн. Датский посланник, вероятно, подавленный авторитетом наследника российского престола, согласился снабдить Плещеева требовавшейся рекомендацией, что сослужило последнему еще одну важную службу. Симолин писал, что путешествие в Копенгаген поможет Плещееву «лучшим образом скрыть цель его посылки» {«de masquer d’autant mieux le motif de leur envoi»)31. Сам капитан-лейтенант с тем же намерением просил Чернышева позволить ему ехать из Копенгагена в Петербург южным берегом через Любек, чтобы поддержать сложившееся о нем мнение как о частном путешественнике.

Удалось ли Плещееву достать в Копенгагене планы Карлскроны - в документах не упоминается, но он довольно надолго задержался в Дании и был представлен королю38. Только в середине декабря Чернышев послал своему резиденту повеление как можно скорее вернуться в Россию, обещая выгодное определение39. Наконец, в феврале 1778 г. Плещеев прибыл в Санкт-Петербург40.

По ознакомлении с донесением Плещеева становится очевидно, что Чернышев организовал поездку в Швецию отнюдь не с образовательными, а с разведывательными целями. В то же время задачи миссии предопределили выбор кандидатуры для ее исполнения. Графу Ивану Григорьевичу для реализации его замыслов был необходим человек, с одной стороны, знающий и способный принимать нестандартные решения, а с другой - такой, в котором он мог быть уверен и полностью на него положиться. Плещеев удовлетворял этим требованиям идеально. Ученик английских моряков и участник только что завершенной блестящей победой русско-турецкой войны, георгиевский кавалер - он по праву почитался одним из наиболее образованных и искусных морских офицеров своего времени. Сергей Иванович и его семейство были очень коротко знакомы с Чернышевым, который явно благоволил молодому капитан-лейтенанту, и, кроме того, уже вполне осязаемое сближение Плещеева с наследником было самой блестящей его рекомендацией. Хотя будущий вице-адмирал и генерал-адъютант Павла I еще не состоял формально при малом дворе, но упоминавшееся личное неофициальное письмо великому князю из Стокгольма определенно свидетельствовало о характере их отношений.

Однако решающим доводом в пользу кандидатуры Плещеева стала его опытность в разведывательной деятельности, а также недавний эпизод служебной биографии. Еще во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг. прибывший из Англии в Архипелаг Плещеев был отправлен графом А.Г. Орловым41 в Сирию к сражавшемуся против турок Али-бею42 с целью уяснения его военного потенциала и перспектив сотрудничества с российскими вооруженными силами, находившимися в Средиземном море. Эта отчасти дипломатическая, отчасти разведывательная миссия была осуществлена в 1772 г., а на следующий год Плещеев опубликовал ее описание, посвященное Орлову43. Наконец, в 1775 г. он был командирован в Константинополь в составе посольства князя Н.В. Репнина44, при котором по сути дела исполнял обязанности военно-морского атташе. Сам Плещеев доносил тогда Чернышеву, что он «не преминул... употребить всевозможное старание, яко морской офицер, разведывать, в каком состоянии оттоманские морские силы ныне находятся, тако же и для случающихся впредь надобностей узнать и описать берега Дарданелльского и Константинопольского проливов и порта, с показанием крепостей, глубины и якорных мест и с примечаниями, нужными для прохождения оных». Все планы и описания он препроводил тогда же Чернышеву45. В послужном списке Плещеева указано, что после окончания выполнения им своих функций в Константинополе он был послан Репниным в Синоп и Трапезунд «для делания примечаниев и описи»,

причем имел особую комиссию «зайтить в Керчь и Еникул (Еникале. - И.М.) для лучшего осведомления тогдашних крымских обстоятельств и для рассмотрения жалоб и неудовольств поселившихся в них греков и албанцев», после чего через Таганрог и станицы донских казаков возвратился в Петербург.46

Таким образом, ко времени организации командировки в Швецию Плещеев уже почитался опытным разведчиком, способности которого решено было использовать и в этот раз для получения аналогичных сведений. Находясь в Швеции, он предполагал также провести работы, которые с успехом незадолго до того исполнил в Черном море. После покупки яхты Плещеев доносил Чернышеву, что предвидел в ней, помимо прочего, еще одну выгоду. В случае, если ему было бы разрешено на следующий год по вскрытии льда привести судно в Петербург, он намеревался «не токмо узнать фарватер, между шхерами простирающийся к Стокгольму, но и получить лучшее сведение о гаванях и рейдах, в шхерах и но финляндскому берегу находящихся». Однако эта инициатива Плещеева не нашла отклика, и в конце июля 1778 г. яхта была приведена в Петербург специально командированным для этого штурманом и двумя матросами. Судно оказалось столь крохотным, что они, не нанимая шведских мореходов, обошлись своими силами.47

Осуществленная в условиях обострения русско-шведских отношений в обстановке повышенной секретности миссия Плещеева, к сожалению, не нашла полного отражения в сохранившихся документах. Даже дошедшие до нас отрывочные сведения о ней зачастую слишком неконкретны, поскольку имевшие отношение к посылке корреспонденты, не доверяясь бумаге, многое оставляли недосказанным. Однако и на основании имеющихся в нашем распоряжении источников можно утвердительно говорить о ее характере и целях. Русское правительство в преддверии надвигавшегося военного столкновения со Швецией было обеспокоено попытками последней стабилизации политического строя и усиления военной мощи и искало способы осведомиться о действительном положении вещей. Не имея возможности вести разведывательную деятельность на постоянном основании и в то же время ощущая недостаточность информации, получаемой по дипломатическим каналам, оно прибегло к очевидному средству, которое подсказывал предшествовавший опыт использования посылавшихся за границу россиян в разведывательных целях. Именно «легенда» стажировки была использована в 1777 г. при отправлении Плещеева и Катасанова. Важность полученных в результате сведений оказалась неоспоримой, а сам успех акции стал следствием удачного выбора лиц, ее осуществивших.

11 Чернышев Иван Григорьевич, граф (24 XI 1726 - 26 II 1797) - генерал-фельдмаршал от флота (1796). Происходил из старинного дворянского рода, выехавшего из Полыни в конце XV в. Младший сын генерал-аншефа графа Г.П. Чернышева от брака с Е. И. Ржевской. Родился в Санкт-Петербурге. Получил домашнее образование, в 1739 г. определен в Сухопутный шляхетный кадетский корпус, но пробыл там недолго и в 1741 г. был отправлен дворянином российского посольства в Копенгаген, куда его старший брат был назначен посланником. В 1742-1745 гг. служил при брате в посольстве в Берлине, занимаясь самообразованием. По возвращении в Россию поступил на службу подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк и в 1746 г. произведен в прапорщики. В октябре 1749 г. по случаю женитьбы на двоюродной племяннице императрицы Елизаветы Петровны Е.О. Ефимовской из гвардейских прапорщиков был пожалован в камер-юнкеры. В декабре 1755 г. пожалован в действительные камергеры. В 1756-1762 гг. - на придворной и дипломатической службе; с августа 1760 г. - обер-прокурор Сената, с октября того же года - главный директор учрежденной при Сенате комиссии о коммерции. В день коронации Екатерины II произведен в генерал-поручики с оставлением в звании действител