Спросить
Войти
УДК 94(436)"19" UDC
DOI: 10.17223/23451734/7/2
МИХАИЛ КАЧКОВСКИЙ И СОВРЕМЕННАЯ ГАЛИЦКО-РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА*
Б.А. Дедицкий
Резюме
В своей брошюре, изданной в 1876 г. во Львове, Б.А. Дедицкий (1827-1909) -по определению В.Р. Ваврика, первый профессионал-журналист Галицкой Руси - рассказывает о жизни одного из видных деятелей русского движения Галиции М.А. Качковского (1802-1872), сторонника единства русского народа, об обстановке, в которой формировались его взгляды, о круге его друзей-единомышленников, дает обзор галицко-русской литературы Галиции до 1848 г. включительно.
В 1861 г. М. Качковский основал во Львове первую независимую русскую политическую газету «Слово». Все свои сбережения (80 000 гульденов) он завещал использовать на народные цели. На эти средства в 1874 г. по инициативе о. Иоанна Наумовича было основано «Общество имени Михаила Качковского», занимавшееся культурно-просветительской работой среди русинов Галиции.
MIKHAIL KACHKOVSKII AND CONTEMPORARY GALICIAN-RUSSIAN LITERATURE
B.A. Deditskii
Abstract
In his booklet published in L&vov in 1876, B.A. Deditskii, who according to V.R. Vavrik, was the first professional journalist of Galician Russ, relates about the life of one of the prominent activists of the Russian Movement in Galicia, M.A. Kachkovskii, who was an advocate of the unity of the Russian People. Deditskii also relates about the situation in which M. Kachkovskii&s views were formulated, about the circle of his like-minded
* При переводе текста, написанного по правилам дореволюционной орфографии, редакция постаралась максимально сохранить стиль и язык материала.
friends and presents an inclusive review of Galician-Russian Literature in Galicia up to 1848.
In L&vov in 1861, M. Kachkovskii founded the first independent Russian political newspaper «The Word». All of his savings (80 000 guilder) M. Kachkovskii bequeathed for national purposes. On the initiative of Father John Naumovich in 1874, these funds were used to found «The Society in the Name of Mikhail Kachkovskii», which carried out cultural-educational work among the Rusins of Galicia.
ВСТУПНОЕ СЛОВО
Описывать житие знакомитых людей, наших современников, уважается нелегкой задачей - и суть тому две между прочими немаловажные причины. Одна из тех причин - что оные люди, проживая посреди нас, як все мы обыкновенные смертные, затем и с будден-ными потребами и не без где-яких человеческих погрешностей, суть поистине земскими существами, на других похожими, - и описывающий их жизнь под тем будденным призматом воззрения находится в опасении стать биографом несправедливым, ибо уемным. Другая не меньше здесь вредящая причина есть, что прекрасные свойства души знакомитых личностей являются нам в тем светлейшем блеску, чем ближе и пристальнейше в них мы всмотрюемся, - и затем случается биографу их, помянутым блеском увлекающемуся, что списует панегирик вроде тех, яких множество списал великий Плутарх в честь отличных мужей старинной Греции и Рима.
Для соглашения тех двоих крайностей - уемности и панегириз-ма - наизнакомитший гений просвещенной Германии Гете описал свою собственную жизнь из молодших лет в 4 пространных книгах и окрестил тую ж автобиграфию едино соответным заглавием: «Ans meinem Leben - Wahrheit und Dichtung».
Пояснивши тем способом значение девиза, поставленного в челе настоящей житьеписи Михаила Качковского, мы дальше сознаемся, что, помимо нашего довольно объемистого труда, даем тут далеко еще не полный образ знакомитого патриота Галицкой Руси, который жил и действовал целых 70 лет и которого почти каждый прожитый год - особенно с лета возрождения той же Руси 1848 - мог бы составить предмет для списания отдельной книги, относящейся своим содержанием также к истории галицко-русской словесности.
Довершение таковой задачи, превосходящей силы одного биографа, предоставляя подобным же подвигам других тружеников-литераторов и тех премногих частных людей, которые нашего Михаила знали лично и с ним вместе действовали на Руси благо, я только прибавлю еще из моей стороны, что при составлении предлежащего моего труда поступал так само, як поступают вообще совестные биографы: собирал материалы* из возможно наивернейших источников, а, проживая свыше 13 последних лет (от 1859 до 1872 года) с моим изряднейшим благодетелем Михаилом в самых ближайших личных отношениях, пользовался я и собственным своим знанием як наибольше.
Не могу к тому молчанием здесь поминути одной для моего труда счастливой околичности, о которой, впрочем, говорено будет и на своем месте в биографии, - именно той околичности, что еще в начале 1872 г., носячись с мыслью составления якого-то житьеписного очерка о Михаиле Качковском, я дождался тогда же благоприятного случая, что таки за его жизни и с его же уст узнать возмог для той цели многие подробности, которые все употреблены мною днесь в сем моем сочинении. В оном убо году, дня 2 л. мая - затем на три месяцы перед своею смертью - заехал бл. п. Михаил Качковский ко мне в село Смереков коло Жолкви (сегодня Жовква - город районного значения во Львовской области Украины. - Ред.), где я тогда жил в доме моего доброго шурина о. Игнатия Ванковича и, пробывши со мной постоянно через три дня, заспокоял мое наскучное любопытство в том направлении щиродушными рассказами о событиях своей жизни от наимолодших лет до старости.
На том же месте должен я еще сознаться, что принадлежу к числу тех довольно многих у нас людей, для которых блаженно упокоившийся Михаил был изрядным покровителем, и то именно я один на Руси, которого он, кроме того, щедрейше всех других вознаградил даже по своей смерти. Сия околичность не говорит, правда, в корысть бессторонности моего труда, но она не исключает меня от призвания быть биографом моего благодетеля. Из другой же стороны, тое мое дело, так из взгляду на описываемую в нем деятельность первого мецената галицко-русской словесности, як и по моему специальному становищу, яко содействовавшего с ним русского лите-рата ех professione, содержит по необходимости при биографии довольно многие входящие сюда историко-литературные известия, - а тии ж имеют уже в каждом направлении свою цену для истории, и сами собой будут чей любопытны як для современных, так и для потомства. А тое ж обстоятельство, указанное, впрочем, и на заглавном
* Имея сам сверх 100 собственноручных писем бл. п. Михаила, ко мне писанных, получил я еще около 50 таковых от высокопочтенного Якова Ф. Головацкого из Вильна.
листе моего дела, есть собственно причиной, что оное дело возросло до объема значительно большого, чем який определяется для обыкновенной биографии.
В конце чувствую себе обязанным выразить тут мою искреннюю благодарность тем почтенным мужам, которые, знавши лично и бывши друзьями бл. п. Михаила, изволили со всей готовностью и охотой уделить мене будь письменные по нем материалы, будь известные им о житие его подробности, як о том упоминается уместно в биографии. Их-то авторитету як наибольше буду я одолжен приписать, если труд мой так в общественном мнении, як и в истории словесности нашей приобретет свое значение и ценность.
Писано в Жолкви дня 3 р. мая 1876 г.
РОДИНА МИХАИЛА КАЧКОВСКОГО
Михаил Качковский родился дня 24 юлия 1802 года* в селе Дубне Решовского округа Канчужского деканата, где его отец Алексей с года 1793 был приходским священником. Мать Михаила Анна из дому Реваковичев была тоже священнического роду, именно дочка русского приходника села Чижок около Самбора.
У родителей - супругов, у о. Алексея и Анны Качковских, было враз с нашим Михаилом шестеро детей, и все они родились под одной и той же стрехой скромного приходского дома в селе Дубне, а то следующею чергою:
* Точные хронологические даты из метрикальных книг села Дубна, сюда относящиеся, сообщил мне пр. о. Сильвестр Круликовский, современной приходник Дубненский, которому за то изъявляю тут искреннее благодарение.
Марии (ф 1846) - приходником и крылошанином при соборной церкви в Перемышли;
Все тут наведенные по имени лица родины Качковских почиют ныне в гробах, далеко друг от друга раскиненных; но в начале нашего настоящего столетия все они составляли кипящий жизнью кружок в приютной хате приходской села Дубна.
А тое ж село Дубно есть одним из оных 9 приходств сильно ныне спольщенного Решовского округа, которые все разом составляют один Канчужский деканат русской Перемышльской епархии и в которых жители - с изъитием именно того одного Дубна, доныне русского - переважно суть мазуры. Числя сверх 1500 душ русских в 340 хатах, село Дубно лежит у самого стечения двух значительных рек Галичины: мазурской Вислоки с русским Сяном, который от востока широким руслом плывет по-при огород и землю Дубнян-ской церкви, красующейся на небольшой возвышенности и недалеко отстоящей от дома приходского. На запад оттуда тянется село, а за ним равнина, перемеженная полями и сеножатами умеренной плодоносности. Народ тут еще в большей части говорит по-русски, однако с некоторой примесью польской беседы так по выговору, як и в слововыражении.
На приходстве того села жила, як сказано, родина Качковских с года 1793-1865, т. е. 72 лет тем наследственным порядком, что 32 года был тут постоянно приходником отец, а после того лет 40 - най-старший сын.
Головой сей родины был с года 1793 смиренный и прилежный служитель церкви Божьей о. Алексей, душой же - отлична, полная живучести хозяйка мать Анна.
О них-то сохранял наш Михаил, всю тую родину свою переживший, самое приятнейшее воспоминание - и мы постараемся из слышанных от него поминаний составить прежде всего беглый образ характера и жизни так родителей, як по части и братьев и сестер его, будучи уверены, что многие черты того образа послужат к пояснению жизни и характера самого ж Михаила.
Итак, по рассказам нашего Михаила, отец Алексей, походячи с незапамяти от предков духовного звания, был священник неяко наследственный своего роду и затем весь «дышащий типиком и псалтырью». Подготовленный от нежной юности к служению в церкви по святому обычаю нашей старинной Руси, он, окончивши богословские студии «по ветхорусскому воспитанию», вынес оттуда точное знание церковного устава и столь ревностное замилованье до действий в книге священных нашего обряда, что таковое впоследствии времени сталось у него единою задачей жития и, так сказать, побожным прастрастием. По той причине о. Алексей яко иерей по чину Мельхиседека исполнял всякие обычные и надобычные священнодействия строго согласно уставу, без малейших пропусков, не только в Божьем храме, но, кроме того, совершал он все иерейские молитвы каждой поры дня, и то будь сидя над церковными книгами дома, будь читая из молитвослова на проходе под открытым небом. А хотя за ежедневным столь прилежным чтением он знал те молитвы почти в целости наизусть, но все-таки любил он постоянно их отчитывать из книг старинного издания, утверждая не без основания, что при чтении, где действует один только смысл зрения, дух молящегося тем лучше углубляется в божественную мысль молитвы и в тихом своем восторжении неяко разговаривает с Богом. До того ж любил он больше всего молебные книги старых изданий, многим употреблением и действием времени обветшалые, рассуждая по перенятому от старины преданию, что в таковых книгах под многими взглядами большая соблюдена точность, и что к тому в них выпечатлены следы набожности дорогих нашему сердцу предков, - следы, к подражанию богобоязной жизни отцов нас поощряющие.
При таком постоянном занятии около дел не от мира сего о. Алексей, хотя закоренелый домосед, мало знал о том, что деется кругом него дома и за домом, предоставляя все хозяйство домашнее сведущей и трудолюбивой жене. Тож сам он редко выездил из дому, разве за делом до наиблизших соседей. Только раз или два каждого года отбывал он немного дальшую поездку в Самборскую землю, которую уважал «праматерью и колыбелью» численно разветвленного роду Качковских и в которой тогда еще жили многие его сородники.
Одно еще свойство особенно приметно было в его личности, которое, вправде, тоже развиться могло под влиянием специального образа иерейской его жизни, но являлось у него в так великой степени развития и непринужденности, что нет сомнения, яко было оно свойством его существенным, природным. Кроме того, бо что яко искренний человеколюбец подавал он ближним в потребе больше чем щедрую помощь, но еще при всякой встрече с людьми, даже и
совсем чужими, сам добросердно предлагал свои услуги, свои средства, иногда и над меру потребы и возможности. Так и гостеприимство его превосходило меру обыкновенного. Оттого-то в его характере сказывалось будто некое противоречие: из одной стороны, богомолец-то, истощающий себя на молитвах и постах, мало дбающий о земские блага своего дома, а наименьше о якие-будь выгоды для своей особы, с другой же стороны, он, аскет, при появлении гостей в своей хате оживлялся целый непритворным весельем, ставал будто насквозь светским человеком, к тому ж рачителем всех прещедрым и благодетельным майже до крайности. И не было ж для него большой радости, як если при таковых случаях его жена, хозяйка дому, в угождение его розбуялой воле отступала от своей системы щадения и не пожалела старанно присбиранных запасов поварин и пивинцы.
Из наведенной тут характеристики о. Алексия достаточно явствует, что для содержания и воспитания приходской родины в Дубне потребно было, кроме него, еще другой головы, которую и надал Господь той родине обильною мерою в лице матери Анны.
И поистине мать Анна с Реваковичев Качковска была-то женщина, як рассказывал о ней сын ее Михаил и як гласит предание дубнянских людей*, изрядна не только яко добрая мать, славная хозяйка, но и загалом яко жена крепкого ума и надзвычайно могущой жизненности.
Тая последняя примета ей характера - надзвычайная живость -была главным свойством ее природы, отличительным наследием ее роду, ибо, як сама она звыкла была с гордостью говорить, «все Рева-ковичи не животели, но жили горячей крови житьем на том свете». От той живости матери Анны ходила - як то кажут - цела хата, обыс-тье во всех кутах роилося житьем, а хозяйство и на крайних точках заедно подвигалось, было в неустанном действии. А всюда ж в том шумном оживленном действии был и правильный лад, и порядок, понеже мать Анна при своей пружистой энергии отличалась враз и великим быстроумием, прозорливостью, и расчетливым рассудком.
Для примера укажем тут коротко на ее дневную деятельность около хозяйства серед лета, согласно оповеданью сына ее Михаила:
Перед досветками она уже разбудила весь дом и, помолившись, раздавала раннюю работу челяди и детям, сама в тех работах уча-ствуючи. С восходом солнца паробки и полевые работники, заосмо-трены всякими потребами снарядья и стравы,отправлялись на лан, и закем они успели дойти-доехать на место своего назначения, уже мать Анна, упоравшись с другими занятиями около дому, пробегала
* О том упоминает нынешний парох Дубна о. С. Круликовский в своем письме ко мне из д. 29 дек. 1872.
- а весьма часто ехала скоренько на коне - за ними через село, тут разбужая спящих еще соседей, там выгоняя сама якую скотину из шкоды, а онде власноручно поправляя работу якой неловкой газды-ни-селянки.
Так, разбудивши и подохотивши до труду село до кола и забравши где-кого люзьного с собою, она уже и при своих работниках в одном поле - в другом, тут и там поощряя всех к работе живым примером и веселыми приговорками. На добрый час пред обедом она уже дома и в пекарне, где старшие доньки с малолетства поочередно заступали месце поварки; тут же она и в садку, и в пасеце, и в огороде, который во всех частях плекала с особенным замило-ваньем, производя из каждого кусня земли як наибольшие зыски. По обеде мать Анна снова то в огороде, то в поле, то на сеножате, всюду работу не только разделяя, доглядая, но в ней и сама живое привимая участие. Узнавши же в разговорах с людьми через день, где занедужала кому дитина, человек или даже что из домашнего скота, она под вечер повертала из лану звычайно по-при хату недуги для уделенья там доброй рады и леку. Тож все такие проходы ее через село рано и вечер были благодатны и для дубнянских людей, которые таки не кликала ее иначе, як «наша добрая мама».
А была ж се «добрая мама» тем больше для своих родных детей, из любви для которых она измогалась в трудах так на солнечном жару, як и в непогоду и лютую стужу. Бывало поздней осенью чи зимой, коли то плоды лета вывозятся на торги, мать Анна не пропустит ниякого ярмарку в доокрестных местечках, сама там торгует, сама продаёт свой огородовый плод на мерочки, а на укоризны легких мещанок отвечает с гордостью спартанки: «Се для моих детей - тою меркою выведу их в люди!»*.
Мимоходом скажем, что на таких ярмарках или на торгах мать Анна уважаема была у околичных людей наилучшею ценитель-кою всяких предметов торга, и так продавец, як и покупатель всегда охотно «сдавались на ее крайнее слово», которое от всех сторон держалось незаводно справедливым. Так и случайные споры на торжищах или где-нибудь меж людьми умела она с наилучшим успехом усмирять, а то будь прилюдным упомнением, будь и якою уместною шуткою, яких у ее живого остроумия на каждый случай богато бывало в запасе. Для того ж и утвердилась о ней широко поговорка в народе: «Як загодит справу дубненская попадя, не треба мандатора, ни цесарского суду!».
* Дословно по сказанию Михаила Качковского, который д. 3 л. мая 1872 г., т. е. на три месяца перед своей смертью, расповедал те события в родийном кружку моем в селе Смерекове под Жолквой.
Из любви для своих детей и яко добрая хозяйка мать Анна была и ощадна, а что до потреб для своей особы - даже скупа. С тем последним свойством она не соромилась признаваться перед людьми, знаючи каждый свой поступок, к тому относящийся, умно пояснить то соответной пословицей народной, то добитным толком в роде толков мудреца Диогена. Впрочем, строгая ощадность в том доме, состоящем из 8 членов родины и 12-15 людей челяди*, тем больше оказывалась потребною, что, як мы говорили выше, о. Алексей по природной склонности своего сердца издерживал на гостину и на дела милостыни не раз далеко над меру возможности, затем исчерпываемые ним средства и засобы должны были заедно новым щадением из стороны прилежной хозяйки пополняться. А по правде ж, хотя такое исе наново повторяемое действие пополнения растраченных запасов походило неяко на сисифовую работу и могло было другую хозяйку наконец зразити, до крайности знеохотити, но для нашей матери Анны было се еще, так сказать, будилом до тем большей деятельности. Не только бо она весьма благодушно прощала о. Алексею его неумеренную щедроту, а еще бывало потешала себе шуткой, вот як напр.: «Доброго маю мужа: не даст жене изленети до веку!».
И шутка такая в ее устах выражала самую правду, ибо мать Анна ничем в свете не гнушалась так, як пороком ленивства. Едино за той порок она могла увлечься гневом против всякого, у кого его нашла, а при своей надзвычайной живости исполняла засуд свой над ленивым работником в одну минуту, наказывая, впрочем, его най-частейше в той способ, что прогоняла от работы, а довершала тую ж наскоро и исправно сама. И таковые наглые наказания ленивец принимал от нее без малейшего ропоту, мимовольно почитая справедливость и повагу ловкой судейки.
В сожитии с людьми мать Анна была щиросердна, снисходительна и в каждом товариществе приятна так своим природным остроумием, як и изобилием своих практических знаний. Сама живая неусидчивость ее побуждала ее заедно к сообщению с людьми всяких сословий, всяких верств, а тое ж делало ее многосторонно товарищескою и исполняло приметчивый ум ее основным познанием света и его отношений. В обществе охотно уступывано ей преимущественный голос и слухано с любопытством особенно ее выходки, иногда весьма колкие, против роскоши житья, начинавшей тогда уже и в средних слоях жительства сильнейше расширяться.
* У Качковских бывало тогда на стайнях по 15-20 пар коней, затем и челяди богато.
Из своей же стороны тако ж мать Анна любила прилежно внимати всякому разговору других лиц, легко переймалась чувством беседующего, а при изъявлении якой остроумной или прекрасной мысли того ж приходила в сам живейший восторг. Именно прекрасную мысль, кем-нибудь высказанную, затвержала она глубоко в памяти, и даже по летах знала ее при случаю навести дословно та с ровно оживленным восторгом.
Вообще, женщина то была под всяким взглядом примечательна, а головные черты ее характера, тут побежно изображенные*, достойны уважения тем больше для нас по причине, что в них - настоящий прототип нашего бессмертного Михаила.
Сие очертание характера обоих родителей Михаила пополним тут еще наведением изустного о них предания, живущего и ныне у старших дубнянских людей и гласящего следующее: «О. Алексей и Анна Качковские, - как рассказывали старики села Дубна, тое за-памятавшие, - съехали из Самборщины на Дубнянскую парохию убоженько, таки одним конем; но вскоре за великим трудолюбием самой же матери Анны пришли до достатку. О. Алексей был священник дюже набожный, лагодного, тихого обычая, а людяный такой, что в селе уважали его за старшего брата, за батька. Мать Анна же газдыня была не то на все село, а на все околицы: жива и сподручна на всякую работу, чи то дома, чи в поле; сама и в хате, и на обыстье порается, держит лад, и на коне верхом объездит поля, и людей в селе учит господарить, и грошик щадит. Все-то старшие дубнянские люди еще живо памятают и добром за покойных поминают»**.
Согласно природе и под влиянием родителей, которых характерные свойства, як выше сказано, во многом были себе противоположны, развивались и воспитывались их дети, одно по преимуществу «вдавшися» в отца, другое - в матерь, иное - созерцая образ обоих вместе.
Дети тии по своим летам не много отстояли от себе, ибо все шестеро родились в течение 10 лет, от 1795 до 1806 г., и як по особенному ладу рождества было в той семье детей три пары, т. е. три дочери и три сына, так выходил и той последовательный порядок в черзе, что по каждой старшей сестре следовал молодший брат (Фекла - Иоанн, Мария - Михаил, Юлия - Онуфрий).
Из дочерей наибольше походила на матерь живостью и быстро-умием середущая Мария, на отца же лагодностью и щедролюбием
* Тое предание дубнянских людей сообщил мне о. Сильвестр Круликов-ский, нынешний парох Дубна, в письме своем ко мне из д. 25 мая 1876 г.
** Тое предание дубнянских людей сообщил мне о. Сильвестр Круликов-ский, нынешний парох Дубна, в письме своем ко мне из д. 25 мая 1876 г.
наймолодшая Юлия. Найстаршая Фекла соединяла добрые свойства обоих родителей в умеренной степени.
Из сынов так найстарший Иоанн, як и наймолодший Онуфрий были похожи на отца, а то первый особенно по наклонности к рачительной, гостелюбивой жизни, второй же больше по влечению сердца к смиренности и богомолию. Только один середущий сын, наш Михаил, вдался почти совершенно в матерь Анну, наследовавши от ней по преимуществу те три главные свойства ее: живую кровь, восторг для всего прекрасного и расчетливую бережливость житейских средств.
Сие надто сокращенное очертание характера шестерых потомков о. Алексея и Анны кажется тут майже вполне достаточным после того, когда мы уже немного близше познакомились с обоими родителями. Предостает еще некоторыми чертами пополнить и тот образок домашнего житья родины славного нашего Михаила.
Первое воспитание получали дети сей родины почти исключительно от матери Анны, которая в собственном смысле была душой и головой дома. О. Алексей действовал на них больше только примером своей честной, богобоязной жизни.
Мать Анна приучивала своих дочерей от самых ранних лет за-ходитись около их молодших братчиков, из которых каждый имел «свою» старшую сестричку, а в ней и свою «няню». Милый и прекрасный был то вид для о Алексея и для дубненской громады, когда дети те, уже немножко поподраставши, в Неделю и свято шли за матерью тремя постепенными парами в Божью церковь, где для удержанья спокою в той юной громадце над каждым живейшим обовязаны были чувати брат или сестра спокойнейшего обычая.
Девчата все три, подрастаючи, привыкали, по распоряжению матери, поочередно не только к прилежным занятиям в пекарне и около огорода, где каждая плекала своя определенные грядочки, но, кроме того, с малолетства имели обовязок: держать в порядку всякое белье и оденье так свое, як и братчиков, очевидно, каждая «своего плеканца». За то братья, высылаемые по своим чергам в школы, одолжены были пополнять домашнее образование сестер наукой числения и краснописания.
Серед того семейного кружка, отличавшегося несвыклой многосторонностью характеров, приметно было одно обстоятельство, которое славно подтверждало правду, издавна в свете одобренную: что часто «экстремы к себе тянутся». Так именно полная энергии се-редущая сестра Мария над всех любила наймолодшего брата Онуфрия, отличного скромным и спокойным норовом, а найбольше резвый и живой юноша Михаил имел самую сердечнейшую симпатию
для наймолодшей сестрички своей Юлии, тихой и смиренной, як голубка. Тую нежную любовь для сестры Юлии сохранял наш Михаил в высочайшей степени до самой ее скоропостижной смерти (умерла она замужем в 17 весне жизни) и любил о ней даже на старости лет своих с особенным умилением упоминать.
Дородные девицы Качковские, богато выпосажены природой и достаточным веном родителей, одна по другой скоро выдавались замуж, а то все три за добрых, порядочных людей духовного звания. Найстаршая из них Фекла, повдовевши по мужу о. Якове Галецком, выдалась в другой раз за человека мирского звания, две же наймо-лодшие, Мария $1846) и Юлия $1820), померли перед временем, а их мужья-вдовцы оо. Георгий Галецкий и Петр Паславский достигли потом высших становищ в нашей иерархии, ставши приходниками и крылошанами - первый в Перемышле, другой во Ведни. Только по супругах Галецких остались в живых потомки, из которых трое лиц - Людвиг и Яков Галецкие (сыны Якова) и Людвика из Галец-ких Ганасевичева (дочь Георгия)* - пережили дядю своего Михаила Качковского и поминаются в его же предсмертном завещании (из 1864 г.). А сестра-любимица Михаила Юлия Паславска измерла бездетно в селе Боратине, переживши свое единственное дитятко лишь на несколько дней.
Смерть той наймолодшей доньки Качковских, последовавшая в г. 1820, сильно поразила целую их родину, особенно же обоих родителей, которые по преклонности лет уже и сами приближались к своему гробу. И в 5 лет после сего печального случая, д. 30 юлия 1825 г., упокоился по короткой недузе сном блаженных о. Алексей на 60 году века, оставивши в народе милую память жизни праведника и деятельности примерного священника.
Мать Анна, оплакавши враз с прибывшими на похороны детьми кончину своего мужа, переселилась вскоре потом из приходского дома в свою собственную хату таки в селе Дубне, которую в прозорливости своей на несколько лет перед тем построила выгодно и окружила порядочно господарскими будынками. Тут она газдо-вала дальше своим ладом на сверх 20 моргах земли, набытых еще о. Алексеем для нее на случай ее вдовства, сохраняя все свойства жизненной природы своей даже до смерти, которая и постигла ее средь обычных занятий дня 9 марта 1829 г.**
* Другая дочь о. Георгия Галецкого, Каролина, пережившая также своего дядю Михаила, но не упоминаемая в его завещании, выдана за ц. к. судового советника г. Иоанна Феттера.
** Мощи о. Алексея и матери Анны почиют в одном мурованном фами-лийном гробе, при Дубнянской церкви построенном. В том же самом гробе
Приходником в Дубне по смерти о. Алексея с г. 1825 стал старший сын его Иоанн Качковский, женившийся и высвященный в г. 1821. Той же пробыл тут постоянно целых 40 лет (до смерти своей в г. 1865), действуючи на благо своей духовной паствы с ревностью и посвящением, аки се доказал именно тем делом, что после 30-летней упертой борьбы с двором, наконец, создал хорошую каменную церковь и приходскую школу, якой перед тем в Дубне не бывало. О том примечательном муже придется нам еще больше упоминать в дальнейшем течении сего биографического очерка; а тут прибавляем только мимоходом, что по нем сохранилась в приходстве села Дубна довольно пространная «летопись» событий оного ж прихода, списанная ним на польском языце и содержащая, между прочим, любопытную повесть всех его борьб с колиторами, гр. Мерами и Потоцкими, веденных для защиты и поднесения местной церкви и школы русской. Из детей о. Иоанна Качковского остались в живых по его смерти только две дочери: Иоанна, вдова по о. Дудровичу, помершем також в Дубне в г. 1865, и Виктория, выданная с г. 1858 за о. Филарета Бачинского, приходника в Козлове около Бережан. О обоих не залишил упомянуть стрый их Михаил в своем завещании из г. 1864. Кроме тех двоих дочерей о. Иоанна, остался в живых еще и сын его Иоанн, не упоминаемый в завещании Михаила, а померший в звании отставного ц. к. офицера в Стрые 1875 г.*
Наймолодший брат нашего Михаила Онуфрий, постриженный в монахи по чину св. Василия В. и наречен Орестом в г. 1835, вел житье своему самоохотно избранному званию соответное, пребывая на молитвах в уединенной келье сперва Гошовского, потом (с г. 1840) Кристинопольского монастыря, где и скончался яко игумен и парох местного прихода в добровольном отречении от мира сего и от туземной родины своей в г. 1854.
ЮНОСТЬ МИХАИЛА
Дитинный век - до 8 года жизни - провел наш Михаил в родин-ном кружку в селе Дубне, от самой колыбели отличаясь чрезвычайною живостью и крепким здоровьем.
похоронены также сын о. Иоанн Качковский $1865), жена его Кристина из дому Красносельска (+)1843), малолетние дети и зять их о. Иларион Дуд-рович (+1865).
* По том братанку Михаила Иоанне живут и ныне в скудных обстоятельствах в Стрые жена-вдова и малолетний сын, тоже именем Иоанн, единственный из оной семьи еще всех переживший Качковский.
Первое, чему он тут научился, была молитва Господня из уст матери, дальше невинные русские песенки от сестричек и людей-челяди, наконец, азбука латинская и немецкая от старшего брата Иоанна. А немалый же то был труд для сего последнего - учить из книжки неусидчивого мальчика, который ежеминутно от скучного повторенья букв рвался то в огород, то в поле за мамой, любившей больше всех то резвое дитя - наивернейший образ своей природы. Не дивно, что не так до книжки, як больше до сиденья над нею мальчик имел свое природно умотивованное отвращенье; но зато всякое ученье наизусть было ему приятно и шло чрезвычайно легко.
В тую пору - в первых годах текущего столетия - уже во многих священнических домах русских беседа польска стала в разговоре «на покоях» преобладающей; тое ж было тогда и в доме Качковских в Дубне яко месцевости, смежной с мазурским западом Галичины, в суседстве ополяченных местечек. Мимо того мать Анна, пребывая майже постоянно в сообщевии с челядью и людьми села, обвыкла большей частью говорить по-русски и «на покоях», и со своими детьми. Так и ее неотступный любимчик в самом нежном детстве щебетал почти исключительно только словом русским, а смотрел на свой польский Е1етеП:агс с некоторого рода тревогой. К тому любил он, яко звычайно все у нас такие дети, забегать часто в челяд-ную избу, где особенно зимовою порою при вечернем лучиве, при кудели, поются думки, рассказуются сказки наши народные, чудно действующие на дитинное воображение. Тут он, хотя и як непоси-дущий, слухал всякую сказку с живым любопытством от начала до конца, и многое слышанное на таких «вечерницах» знал он мило пригадати даже на старости.
Яко 8-летного «студента» мать Анна вывезла своего пестуна в первый раз из дому до нормальных школ в Лежайск, о 2 мили от Дубна отстоящий, где и поместила его в доме одной вдовствующей своячки, у которой перед тем пробывал тий же школы старший сын ее Иоанн (отвезенный теперь уже до гимназии в город Решов). Тут наш мальчик Михаил, быстрый на всякие новые впечатления, сейчас подобал себе и ужился в мейской жизни, разнообразной в своих видах, шумной и подвижной на каждом шагу. Не так дуже однако ж подобался сам он миролюбивой хозяйце дома, у которой жил на станции, а еще меньше старому, серьезного вида учителю школы лежайской, которому не раз аж жарко ставало от буйной живости малого Качковского. По своей бо природе мальчик наш изначала не успел ни на минуту усидеть в школьной лавце, а заедно вставал, вертелся, якобы «живые пружинки имел в целом теле». Только из взгляду на тое, что мать Анна была надто известная личность даже
в городе Лежайску, и что удалый ее сынок при всей наружной рассеянности всегда отлично знал свои лекции в школе, а при каждом вызове умел живо повторить слова и мысль учительского преподавания, - только из сего взгляду бывал строгий пан профессор супротив него вырозумелым и, наказуючи его иногда за шалости, не карал злою нотою в успехах его научных.
И тую вырозумелость своего первого учителя добросердный мальчик наш старался на дальшом течении школьного года вынад-городити постепенным усмириваньем своей надмерной живости, трудячись в том направлении над собой всеусильно, иногда, як то сам на старость рассказывал, даже в той способ, что «привязывал себе хустинкой или мотузком до лавки, дабы хоть часочек тихцем в ней посидети».
Привезши потом на вакации отличную ноту из лежайской школы в дом родительский, он привел в восторг матерь Анну, а в немалое удивление о. Алексея, который на того «шалуна» надежд не полагал, а по крайней мере от первых лет его детства решительно и с некоторым жалем утверждал, что «поп из него не будет».
Окончивши нормальные школы в Лежайску, наш Михаил - уже 12-летний юноша - переехал враз с братом Иоанном до гимназий-ских школ в город Решов, о 6 миль от Дубна отдаленный, где оба они помещены были матерью Анной на станции у одного порядочного мещанина-русина, родом походившего из села Дубна. Тут новые явления больше развитой городской жизни еще сильнейше заняли впечатлительного юношу, который и среди мазуров скоро удомаш-нился, особенно когда по своему искреннему дружелюбию находил в школе в каждом соученике доброго товарища, а в русской семье своего хозяина - милые пригадки о родинном Дубне.
Побыт его на науках в Решове стался вскоре еще приятнейшим, когда с г. 1816 назначен был о. Георгий Галецкий, за которым была его старшая сестра Мария, приходником в Залесьи - русском селе, только на полмильки от Решова отстоящем. С той поры не только о. Галецкий бывал почти еженедельно раз-два в городе Решове яко филии своего приходства, но и Михаил забегал таки пешки мало не каждой недели и каждого свята в соседнее Залесье, где у своей сестры был якобы у родителей домашним.
По тогдашней системе учения в гимназиях, кроме прилежнейшего упражнения в латине, не было тут для больше талантливого ученика довольно научной пищи, а посещение школы обмежалось тогда на 4 часы в трех днях, и только на 2 часы в двух других днях каждой недели. Затем и нашему Михаилу, одаренному легкой понятливостью и живой памятью, оставало после скоро заученных лекций еще
богато времени ежедневно, которым мог он распоряжатися свободно. А понеже резвая природа его ни на минуту не застаивалась, не терпела малейшего отпочинку, то успевал он каждого дня посетить домы майже всех соучеников, а уже непременно всех тех слабейшего таланта, которые нароком помощи его в науках домогались.
Тая дружеская помощь в студиях, уделяемая по доброй воле школьным товарищам, повела последовательно к уделянью лекций за вынадгородою, якую ученики, особливо сыны заможнейших родичей, самы охотно за то пред?
