Спросить
Войти
ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ: ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ
О методологических основаниях русской исторической школы: историософские аспекты.
Часть II*
Ю. А. Васильев (Московский гуманитарный университет)**
On Methodological Bases of the Russian Historical School: Historiosophical Aspects.
Yu. A. Vasiliev
(Moscow University for the Humanities)
Методологическое основание исследований С. М. Соловьева, автора «Истории России с древнейших времен», — рационализм. В его построениях, в духе времени, история превращена в науку. По образной и емкой характеристике Ключевского, «Соловьев не закапывался в свою специальность. В этом отношении он — поучительный образец, особенно для занимающихся отечественной историей, между которыми часто проявляется наклонность уединяться в своей цеховой келье. Первый мастер своего дела, Соловьев хранил в себе хорошие свойства ученых старого времени, когда научные
специальности еще не расходились между собою так далеко, как разошлись они теперь» (Ключевский, 1991а: 527).
В период обучения за границей в 18421844 гг. Соловьев посещал Берлинский университет, Сорбонну в Париже, знакомился с состоянием науки на Западе. Он изучил важнейшие труды западноевропейских мыслителей, среди которых особо выделял французского историка Франсуа Гизо, философию истории итальянского философа и историографа Джамбаттиста Вико.
В числе основных методологических оснований трудов Соловьева выделим следующие.
* Окончание. Часть I в №1 за 2009 г.
** Васильев Юрий Альбертович — доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры истории Московского гуманитарного университета. Тел.: (495) 374-55-81. Эл. адрес: vasmar@orc.ru
Основываясь на ключевой основе рационализма — признании проявления в истории божьего промысла, в человеческой истории выделялось действие разумной первопричины мира — Бога.
Обобщение фактов у Соловьева основано на исторических идеях, их объяснявших. Общие исторические идеи, представленные в виде широких обобщений и сопоставлений, основывались на положениях о естественности (объективности) и необходимости исторических явлений, о закономерности в истории, параллели между личной, индивидуальной и массовой народной жизнью.
Проведя историческую реконструкцию прошлого, Соловьев высказался решительно против искусственного деления российской истории, возражал против названий одного периода удельным, другого монгольским, дающих, по его мнению, неверное понятие о характере времени или разрывающих естественную связь событий, «естественное развитие общества из самого себя». Обязанность историка, как понимал ее автор, заключалась в требовании не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственной преемственностью форм; не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию (Соловьев, 1997а: 8). В данной формуле выражалась преемственность политических и общественных форм.
Причинная связь исторических явлений и событий, преемственность способствовали соединению событий в одно целое. Выявляя
связь между явлениями, Соловьев подошел к рассмотрению русской истории как единого и закономерного процесса развития от родового строя к торжеству государственных отношений. Он признавал наличие объективных закономерностей исторического процесса, возможность их изучения и анализа.
Изучение явлений в отечественной истории осуществлялось с учетом наличия общих законов, правящих жизнью человечества, коренных оснований, на которых строятся социальные общества. В подходе исследователя все народы в своем развитии проходят одни и те же этапы, согласно общим законам развития (различие проявляется в условиях, ускоряющих или замедляющих развитие). Народ немыслим без государства: только в государстве он обретает способность к прогрессу. Высшая цель исторического развития определялась как достижение идеалов справедливости и добра.
В отличие от Карамзина, Соловьев рассматривал деятельность Ивана Грозного как период окончательного торжества государственных отношений. Он отнюдь не идеализировал царя, отмечал его жестокость, но не сводил все к личным качествам самодержца, к его болезненной психике. В опричнине он видел разгром боярства как реальное проявление борьбы старого и нового, как историческую необходимость и закономерность. Преобразования Петра I, определяемые в качестве «революции в начале XVIII века», предлагалось оценивать как естественный и необходимый переход народа в другое качественное состояние, «возраст» (т. е. «сильное умственное движение в нем», когда господствует не чувство, а мысль). Переход народа из одного возраста в другой, по Соловьеву, происходил в соответствии с общими законами развития для всех европейских народов. Он утверждал о наличии предпосылок петровской модернизации («необходимом следствии всей предшествовавшей нашей истории»), сложившихся к периоду начала реформ: одолев врагов с востока, государство обратило взоры на запад, после
многовекового движения на восток русский народ начал поворачивать на запад. Сам Петр I оценивается как вождь в деле, а не создатель дела («переворота»), народного по своему содержанию (См.: Соловьев, 1997Ь: 493, 495; 1993: 14-17; 1999а: 16, 17, 50).
Особое внимание обращалось на общественную психологию. В этой связи определяющий характер придавался природно-климатическому фактору в истории по влиянию, какое она оказывала на формирование характера народа. Суровость и скупость природы требовала постоянного и нелегкого труда со стороны русского человека, держа-
ла его всегда в напряженном состоянии: его деятельность не отличалась порывистостью, ему постоянно приходилось работать умом, неуклонно стремиться к своей цели. Народонаселение с таким характером, считал Соловьев, способно установить крепкие основы государственного быта. Характер народа деятельного, занятого, практичного отличался большей тягой к полезному, нежели к приятному, общественные удовольствия имели материальное выражение, что приводило к еще большей суровости нравов (Соловьев, 1997а: 34).
Предмет специального исторического исследования Соловьева — генезис и развитие политических форм и социальных отношений, политика и право. Рассматриваются преемственность политических форм, происхождение и эволюция сословного деления общества. Научное творчество исследователя представляется как историко-философская формула политического и социального развития России.
Генетическое изучение форм и отношений государственного и общественного быта России было для его времени новым направлением, к которому еще не привыкли. В трудах Соловьева на первый план выходил анализ отношений. Историко-философская основа исторического описания создавала феномен, когда за повествователем явственно, но ненавязчиво скрывался мыслитель (См.: Ключевский, 1991а: 503-504, 526).
Исследователь проследил эволюцию родовых отношений князей, на которых был основан порядок владения землей как достояние своего рода. В процессе эволюции происходило формирование понятия об отдельной собственности — о княжестве как собственности князя.
Впервые была высказана мысль о политическом значении новых городов, возникших в Северной Руси XII в., среди которых сложилось понятие об отдельной княжеской собственности, об уделе, сменившее прежний порядок владельческих отношений между князьями, основанный на понятии об общности, нераздельности владения. Поня-
тие об отдельной собственности появилось на Севере вследствие преобладания там новых городов, основанных удельным князем, которые рассматривались в качестве его собственности.
Понятие об отдельной собственности исключало родовое единство. Восприятие княжества как отдельной собственности князя послужило, по Соловьеву, мостиком, через который совершился указанный переход от одного порядка к другому. Таким образом, исторические факты оказались на прочном методологическом фундаменте концепции постепенного перехода родовых отношений между князьями, служивших первоначальным основанием порядка княжеского владения, в отношения государственные (См.: Соловьев, 1998: 345; Ключевский, 1991а: 504-505). В отечественной исторической литературе это был первый опыт, имевший целью вывести из одного начала и изобразить в виде непрерывного, последовательного процесса ряд форм политического быта, сменившихся в России с половины IX до конца XVI в.
Объяснение процесса оформления крепостного права в России имело рациональную основу. По Соловьеву, неудачное географическое положение стало причиной непрестанной оборонительной борьбы с соседями, необходимости отстаивать государственную независимость. Последнее обстоятельство потребовало содержание войска, вооруженного сословия. Отсутствие средств у государства для содержания служилых людей привело к раздаче земли. Необходимость обеспечения землевладельцев постоянными работниками вызвало прикрепление крестьян, запрещение крестьянам уходить от хозяина, чтобы прокормить государевых служилых слуг, чтобы они всегда были готовы к выступлению в поход. Прикрепление крестьян, таким образом, есть «вопль отчаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономическом положении». В указанной рациональной схеме отводилось место объяснению о необходимости оплаты податей не только сельским, но и го-
родским населением — опять же с целью содержания войска (Соловьев, 1999Ь: 21-23).
В. О. Ключевский, автор «Курса русской истории», осуществил разработку синтетического подхода, основанного на полифак-торном методе и использовании достижений других общественных наук. По методологическому и аналитическому уровню исследований ни один представитель русской исторической школы не может сравниться с Ключевским. Его научный подход актуален сегодня, однако не востребован в должной мере. Над именем великого русского историка по-прежнему довлеют мифы, созданные в период господства «методологии марксизма-ленинизма», когда Ключевский был объявлен как «буржуазный русский историк» (Р. А. Киреева, А. А. Зимин), «крупный представитель буржуазно-помещичьей исторической науки» (Л. В. Череп-нин), ему приписывались обвинения в «очевидности буржуазной ограниченности исторических воззрений» (М. В. Нечкина), он подвергался критике за «эклектическое сочетание экономических, социальных, политических сил», «методологическую порочность буржуазной историографии, ее бессилие в построении обобщающих концепций исторического процесса» (См.: Ключевский, 1983е: 9, 371; Черепнин, 1984: 90).
Основные подходы Ключевского заключались в следующем.
мического» фактора в процессе социального развития, принадлежит и В. О. Ключевский. Про свое поколение я смело могу сказать, что экономическому объяснению истории оно училось не только из «Капитала» Маркса, но и из «Боярской думы» Ключевского, где влияние хозяйственных сил и побуждений на социальную эволюцию русского допетровского общества было изображено с такой классической пластичностью, которою никогда не располагал Маркс» (Струве, 1952: 332).
История России определялась как история страны, которая колонизуется. Колонизация (переселение) называлась основным фактом истории страны. В основе колонизации как явления русской истории, по Ключевскому, лежал экономический и хозяйственный фактор. В данном подходе выдержана периодизация: Русь городовая, торговая (Днепровская), вольно земледельческая (верхневолжская, удельно-княжеская), военно-земледельческая (Русь Великая, Московская, царско-боярская), период крепостного хозяйства, земледельческого и фабрично-заводского (всероссийский, императорско-дворянский период).
Особенности великорусского хозяйства, создавшиеся под влиянием природы страны, проявлялись в следующих особенностях: 1) разбросанность населения, господство мелких поселков, деревень; 2) незначительность подворных пахотных участков; 3) подвижный характер хлебопашества; 4) развитие мелких сельских промыслов, усиленная разработка лесных, речных и других угодий.
Объяснение крепостного права представлено на основе экономического и юридического подходов. По Ключевскому, крепостная зависимость, обусловленная экономической задолженностью крестьян землевладельцам, первоначально прошла как эволюция отношения частных лиц. Государство оформило их законодательно.
политический, социальный, географический, этнический, религиозный. Особое влияние отводилось природно-климатическим и географическим условиям. Кроме природы значимое место отводилось «человеческому общежитию» — обществу, человеческой индивидуальности. Политическим идеалом воспринималось правовое государство.
Поставленный Ключевским вопрос об отношении России к Западной Европе, западноевропейского влияния на русскую историю поставлен на новую методологическую основу: с нравственной (как у Карамзина) — на социологическую и философско-историческую. Об интересе Ключевского к расширению методологической основы исторических исследований свидетельствуют строки из его стихотворения начала 1870-х годов: «Вы, философ, дайте руки! Не угодно ль к нам сюда?» (Ключевский, 1983е: 324).
Изучение западноевропейского влияния на Россию в послепетровскую эпоху определялось Ключевским как «капитальный вопрос» общественной жизни страны начиная с конца XVII века. Он оценивал данное влияние после Петра I как более сильное и широкое, чем не только до него, но и при нем самом (Ключевский, 1983ё: 351).
Суть рассуждений исследователя в данном теоретическом вопросе сводится к следующему. Дело не в реформе Петра, основанной на заимствовании западного опыта, и не в антихристе, как нередко называли реформатора, а в общих законах исторического развития. России пришлось жить общей жизнью с Западной Европой: общение с ней — факт исторической необходимости, западная культура есть высшая форма человеческого развития, быть культурным человеком или народом — значит усвоить передовую культуру Западной Европы. Но возникает вопрос: нужно ли при этом незападноевропейскому народу копировать формы западноевропейского культурного общежития и для этого повторять все процессы и переломы политические, социальные, умственные и нравственные, какие пережила и переживает Западная Европа, вы-
рабатывая свою культуру? Жить общей жизнью, значит ли жить одной жизнью? Вот в чем вопрос, на который одни отвечают утвердительно, другие — отрицательно. Процесс восприятия образцов западноевропейской цивилизации связан с их адаптацией в российских условиях, на российской почве. Очевидно, что речь идет об историческом процессе, об общих условиях исторического развития, о законах исторического движения, а изучением этих законов, условий действия исторических сил, движущих людское общежитие, занимается социология как наука (Ключевский, 1983с: 359). Союз историков с социологами и философами подразумевался как возможность конструктивного освоения нового знания на основе использования философской и социологической методологии.
В качестве примера историософской интерпретации Ключевским научного материала можно привести его анализ процесса освоения русским обществом элементов западной цивилизации. В способе освоения выделяется, по терминологии Ключевского, три неправильности: 1. Общечеловеческие элементы западной цивилизации осваивались не только в порядке, обратном их причинной связи и исторической последовательности, но и с напряжением и успехом, обратно пропорциональным трудности и важности этих элементов: сначала (и успешнее всего) удобства, потом (и с меньшим успехом) — мастерства, после всего (и с наименьшей охотой и удачей) — знания. 2. Вместе с общечеловеческими элементами осваивались также местные национальные, притом в разное время усиленнее заимствовались различные элементы: в XVII в. и при Петре — преимущественно технические средства и удобства, после Петра и до конца XVIII в. — преимущественно увеселения, украшения, обычаи светского общежития, нравы, вкусы, чувства, в XIX в. — понятия, знания, законы, учреждения, убеждения.
Высшие слои общества, наиболее зажиточные и заинтересованные, брали на свою долю преимущественно плоды просвещения, а также передовые, наиболее подготовленные для потребления результаты цивилизации. Ученые разночинцы и дворяне-вольтерьянцы второй половины XVIII в. проявили склонность к философии и искусству. Элита общества хотела стать только потребителем плодов цивилизации, с тем чтобы другие были только ее производителями. Цвет общества хотел сделать своей специальной образовательной задачей потребление, эстетику образования, предоставив средним классам труд, технику просвещения. «Нам — гостиная цивилизации, вам — кухня», — говорил просвещенный дворянин XVIII в. ученому разночинцу.
Из сформулированных Карамзиным «неправильностей» родились два «неудобства», ощутимо сказывавшиеся на российской духовной жизни в XVIII и XIX столетиях: 1. Заимствуемая цивилизация оставалась без адаптации к домашним условиям и традициям, не вышла за рамки весьма ограниченного общественного круга, имевшего средства выписывать или вывозить ее из-за границы. В результате, с одной стороны, поддерживалась зависимость от Западной Европы, заставлявшая обновлять заимствуемый культурный запас все новыми и новыми заимствованиями, не делая в него собственных вкладов; с другой, подпитывалось духовное бездействие, приучая искать готовое, без собственного труда, то есть жить чужим умом. Перечисленное, по Ключевскому, явилось следствием первой и третьей «неправильности», из-за чего надолго установилось неправильное отношение к западноевропейской цивилизации. 2. Вторая из указанных выше «неправильностей» произвела раскол в преемственности духовной жизни русского общества, или разрыв между древней и новой Россией, как было принято выражаться. Усваивая механически и бездумно чужой быт и чужой духовный опыт, одни просто отказывались от собственных традиций как тяжелого пережитка темной стари-
ны, не развивая и не улучшая его в меру новых потребностей и новых образовательных средств; другие, не решившись на такой перелом, с адекватной враждой отнеслись ко всему заимствуемому и еще крепче уцепились за отживавшую старину, тоже не обновляя и не улучшая ее, со староверческой косностью поддерживая обветшалые обычаи и предания. Так из древней и новой России вышли не два смежных периода отечественной истории, а два враждебных уклада и направления общественной жизни, разделившие русское общество на отдельные части и обратившие их на борьбу друг с другом вместо того, чтобы заставить их дружно бороться с трудностями своего положения. Старое получило значение национального, самобытного, русского, новое — значение иноземного, чужого, немецкого (Ключевский, 1983с: 362-363).
В историософском аспекте представляют интерес рассуждения исследователя по поводу соотношения между научно-историческим знанием и общественным сознанием, причем как в ретроспективном методе, так и в отношении современности. Ключевский констатировал состояние российского общества второй половины XIX века, по многим приметам напоминающее сегодняшний день. Столетие назад, в 1902 г. он отмечал: русская история не занимает особенно видного места в ряду умственных интересов русского образованного общества. Интерес к ней посредственный, живой, но сдержан-
ный, ближе к недоумению, чем к равнодушию: источник его в естественном любопытстве ко всему родному, отечественному, в том числе и к отечественной истории, но без отчетливой мысли, на что бы еще она могла понадобиться. Такое отношение объясняется различными причинами, заключающимися как в характере русской истории, так и в состоянии русского общества, а также в некоторых общих условиях, независимых ни от русской истории, ни от русского общества (Ключевский, 1983Ь: 364).
По его мнению, здесь прежде всего имеет значение интеллектуальный разрыв между научно-историческим знанием и общественным сознанием. Чтобы проникнуть в общественное сознание и в нем укрепиться, научно-историческая идея должна соединиться с умственными или практическими потребностями общества, найти себе место в ряду средств, к которым оно обращается для разрешения занимающих умы вопросов или ставших на очередь житейских задач. Подобное соединение возможно при двух условиях: а) если идея получила разработку, приспособленную к обычным способам усвоения идей общественным сознанием; б) если само общество подготовлено к историческому размышлению как практически полезному средству общежития. Но оба эти условия не всегда бывают в наличии — второе нередко отсутствует даже при наличии первого. Мысль об истории как руководительнице жизни высказана очень давно и довольно распространена, но она чаще появляется в обороте мнений как хорошая сентенция, чем применяется в житейском обиходе как испытанное правило. По оценке Ключевского, привычные способы обращения к истории за практическими указаниями скорее укрепляют сомнение в ее пользе, чем учат правильно ею пользоваться: так, в спорах оба противника нередко с успехом подбирают примеры из истории для оправдания тенденций, непримиримых не только друг с другом, но и с здравым рассудком. Благодаря этому историческая отрасль знания служит в большей степени средством для пополне-
ния или исправления общего миросозерцания отдельных мыслящих умов, чем руководством для практического устроения общественной жизни.
Но бывают моменты, когда в обществе обнаруживается усиленная потребность к историческим справкам, пробуждается интерес к прошлому — более серьезный, чем обычное любопытство к делам минувших дней. В таком случае, чтобы выяснить связь и характер текущих явлений общественной жизни, начинают изучать, откуда эти явления пошли и к чему могут привести. Когда, например, в обществе проявляются тенденции, связанные с колебанием и расстройством общественной жизни, обнаруживаются противоречия и затруднения, которые прежде не ощущались, — это значит, что условия жизни начали приходить в новое состояние: наступил перелом, стало складываться новое качество. Тогда рождается потребность овладеть новым процессом, получившим неудобное самопроизвольное направление «в силу вещей», как принято выражаться о явлениях, возникающих без участия чьей-либо сознательной воли. Чтобы освободить свою жизнь от подобного стихийного характера и дать разумное направление складывающейся новой комбинации отношений, люди стараются выяснить цель, к которой эту комбинацию желательно было бы направить. Цель обыкновенно складывается из совокупности интересов, господствующих в данную минуту.
Логическая потребность в целесообразности обращает умы общества к прошлому, в котором ищут и исторического оправдания вновь появившимся интересам, и практических указаний по поводу средств достижения намеченной цели. Люди нередко сбиваются с прямого пути, недостаточно часто оглядываясь назад. Но они начинают усиленно оглядываться назад, чтобы вернуться к потерянному направлению, когда другие признаки, обыкновенно неудобства отклонений от пути, не дадут им почувствовать, что они сбились с прямого. В усилении исторической любознательности всегда можно видеть симптом
пробудившейся потребности общественного сознания ориентироваться в новом положении, создавшемся помимо его или при слабом его участии, а это пробуждение в свою очередь свидетельствует, что новое положение уже достаточно упрочилось и раскрылось, чтобы дать почувствовать свой характер и свои последствия. Общественное сознание тем и отличается от личного, что последнее обыкновенно идет от установленных причин к возможным последствиям, а первое, наоборот, расположено от данных последствий восходить к искомым причинам (См.: Ключевский, 1983Ь: 364-366; 1991с: 551).
Продолжив, вслед за Соловьевым, разработку историко-психологического направления в истории, Ключевский оформил систему изучения общественной психологии в историческом исследовании. В качестве важных факторов исторического развития рассматривались мотивационные особенности людей, социальных групп, общества. Ключевский дал социально-психологическую характеристику «племенного характера великоросса».
Выделим основные черты в указанной характеристике: привычка к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями, непритязательность, выносливость, незначительность ожиданий от природы и судьбы. Проявление собственной отваги как наклонность дразнить счастье, играть в удачу — великорусский «авось». Природно-климатические и хозяйственные факторы заставляли великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать максимум в короткое время (вырастить и убрать урожай, а затем оставаться без дела осень и зиму). Так великоросс приучился к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать быстро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс. Но нигде в Европе нет такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному постоянному труду, как в России.
Великоросс боролся с природой в одиночку, в глуши леса с топором в руке. Это была молчаливая черная работа над внешней природой, над лесом или диким полем, а не над собой и обществом, не над своими чувствами и отношениями к людям. Потому великоросс лучше работал один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкал к дружному действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необщителен, лучше сам с собой, чем на людях, лучше в начале дела, когда еще не уверен в себе и в успехе, и хуже в конце, когда уже добьется некоторого успеха и привлечет внимание: неуверенность в себе возбуждала его силы, а успех ослаблял их. Ему легче было одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с тактом и достоинством выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума.
Невозможность рассчитать будущее, заранее составить план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления. Житейские невзгоды и случайности приучили его больше обсуждать пройденный путь, чем осмысливать дальнейший, больше оглядываться назад, чем заглядывать вперед. Великоросс научился больше замечать следствия, чем ставить цели, воспитал в себе умение подводить итоги. Это умение называлось «задним умом». Поговорка «русский человек задним умом крепок» вполне принадлежит великороссу. Но задний ум не то же, что «задняя мысль». Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производил впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думал надвое, и это казалось двоедушием. Он всегда шел к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но продвигался, оглядываясь по сторонам, и потому походка его казалась уклончивой и колеблющейся, он привык выходить на прямую дорогу окольными путями (Ключевский, 2006: 99-102).
Можно утверждать, что эволюция методологических основ русской исторической школы в XIX веке шла соразмерно развитию интеллектуальной мысли в Западной Европе, а в некоторых направлениях ее опережала.
Интерпретация истории, характерная для исследований С. М. Соловьева, и особенно
В. О. Ключевского, нашла отражение в работах представителей знаменитой французской исторической школы «Анналов», сложившейся в 30-40-е годы XX века, которая предложила отказаться от «рассказывающей истории» в пользу истории-интерпретации. Основоположники школы «Анналов» Люсьен Февр и Марк Блок выдвинули в противовес позитивистам концепцию исследовательской деятельности историка: не ограничиваться коллекционированием фактов, не следовать за источником, а представлять себя творцом: требовалось умение поставить научную проблему, осуществить отбор материалов в соответствии с методологией исследования.
Развитие тезиса Ключевского о том, что историк изучает природу общежития, а моралист судит людей, обнаруживается в установках представителей школы «Анналов». М. Блок сформулировал главную задачу истории, как «понять» выше задачи «судить», поскольку привычка судить в конце концов отбивает охоту объяснять. Л. Февр дополнил данную формулировку: нужно уметь мыслить (Блок, 1973: 77; Февр, 1991: 38).
Историко-экономическое направление школы «Анналов», выраженное в концепции «мир-экономики» Фернана Броделя, приоритет экономического фактора и материальной культуры соответствовали духу материалистического понимания истории Ключевского. Обращение к человеку и его деятельности как важному предмету исторической науки у представителей школы «Анналов» (М. Блок) также уже разрабатывалось Ключевским в его концептуальных положениях о человеческой личности и «людском обществе» как исторических силах, человеческом общежитии.
Школа «Анналов» утверждала невозможность единого подхода к истории, отражающего единственно верную историческую теорию, способную раскрыть многообразный мир истории, который не поддается объяснению никакими едиными схемами и моделями развития. Ни одна, даже самая передовая теория, не в состоянии охватить и объяснить весь многогранный исторический опыт людей и всего человечества. В ответ на критику по поводу эклектизма Л. Февр утверждал: если под теоретическим эклектизмом, якобы присущим историкам, подразумевается «отыскание идей в разных местах, то я с радостью признаюсь в том, что я эклектик. Быть открытым новым идеям, откуда бы они ни исходили, и быть способным применить их к определенным собственным целям, найти способ проверить их обоснованность — вот отличительная черта и хорошего историка, и хорошего теоретика» (Февр, 1991: 96). Отметим, что намного раньше, еще в начале XX века Н. И. Кареев заявил о приемлемости в науке эклектического синтеза, исключающего приверженность к идеологии (Кареев, 1913: 24).
Школа «Анналов», в сравнении с русской исторической школой, в ряде направлений ей проигрывала. Она ориентировалась на избирательный подход к изучению исторических фактов. Если Ключевский считал конструктивным явлением, когда мысль и труд исследователя русской исторической школы чаще обращается к явлениям истории последних столетий (Ключевский, 1991с: 557), то у «анналистов» история современности, политическая история оказались вне предмета исследований: абстрагироваться от политических и идеологических течений было бы невозможно. Они сознательно уходили от изучения идеологии и политики.
Указанная школа не допускала в предмет исследования мотивы поведения людей. Общественное сознание, которое представители школы «Анналов» окрестили ментальностями, давно уже было известно под названием общественной психологии. При-
мером автора таких исследований являлся Ключевский.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Блок, М. (1973) Апология истории (или ремесло историка). М.
Карамзин, Н. М. (1964) Избранные сочинения. М. ; Л. Ч. 2, 3.
Карамзин, Н. М. (1983) Письма русского путешественника. М.
Кареев, Н. (1916) Историка (Теория исторического знания). 2-е изд. Пг.
Кареев, Н. (1913) Теория исторического знания. СПб.
Карр, Эдвард (1969) История и факты // Современные тенденции в буржуазной философии и методологии истории. М.
Ключевский, В. О. (1983а) В. Н. Татищев // Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., С. 124-129.
Ключевский, В. О. (1983Ь) Из рукописного архива. Введение в курс лекций по русской историографии 2-й половины XIX века // Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., С. 364-366.
Ключевский, В. О. (1983с) Из рукописного архива. Древняя и новая Россия // Ключевский
B. О. Неопубликованные произведения. М.,
C. 355-363.
Ключевский, В. О. (1983^ Из рукописного архива. Материалы к курсу «Западное влияние в России после Петра» // Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., С. 11-112, 349-355.
Ключевский, В. О. (1991а) Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М.
Ключевский, В. О. (1983е) Неопубликованные произведения. М.
Ключевский, В. О. (1991Ь) Н. М. Карамзин // Ключевский В. О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М., С. 488-490.
Ключевский, В. О. (19831) Н. М. Карамзин // Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., С. 133-137.
Ключевский, В. О. (1991с) Русская историография. 1861-1893 гг. // Ключевский В. О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М., С. 551-558.
Ключевский, В. О. (2006) Русская история. М.
Кувакин, В. А. (2005) Ленин: эффект нера-зорвавшейся бомбы // Вестник РФО. № 1.
Ломоносов, М. В. (2007а) Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава первого, или до 1054 года // Ломоносов М. В. Записки по русской истории. М., С. 25-128.
Ломоносо?
