Спросить
Войти
3. Палама Григорий. Ко всечестной во инокинях Ксении, о страстях и добродетелях и о плодах умного делания / Григорий Палама; пер. еп. Феофана (Говорова) // Добротолюбие в русском переводе. 2-е изд., доп. М., 1900. (Репринт: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992). Т. 5. С. 254 - 281.
Philosophic-anthropological aspects of palamizm
Philosophic- anthropological aspects of teaching of Grigory Palam, a theoretic of Byzantine isihazm are described. The three main themes are examined: structure, theomorphism and human purpose, which are examined in the movement of general doctrine of palamizm.
А.В. СЕНКЕВИЧ (Воронеж)
ПРОБЛЕМА СТРАДАНИЯ В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ: ОСНОВНЫЕ ПАРАДИГМЫ
Дан краткий историко-философский обзор проблемы страдания. Автор выявляет несколько парадигм относительно проблемы, иллюстрирует их на примере отдельных философских учений и делает практически значимые выводы.
В длительной истории становления философской антропологии ее предмет представлялся в разных аспектах, диктуемых эпохой, мировоззрением создателя конкретной философской системы. Наряду с «человеком мыслящим», «человеком любящим», «человеком творящим» выделяется и «человек страдающий». Эта фундаментальная бытийная характеристика вызывает напряженную рефлексию на протяжении многих столетий.
Человек всегда пытался увидеть в страдании некий смысл, объяснить и оправдать происходящее через причины или последствия. Это предполагает стремление ощутить связь событий своей жизни, понять последнюю не как хаотичное собрание фрагментов, а как завершенную целостность. Другими словами, «человек страдающий» мыслит о судьбе. Соотнося собственную судьбу с судьбами других людей, он задумывается о том, почему случайное для человеческого бытия вообще вдруг стало роковым и трагическим именно для него. Следующий шаг в подобных размышлениях выводит индивида к той или иной картине мира, в рамках которой он и ищет ответ на терзающий его вопрос.
Как представляется, существует несколько ключевых парадигм, в русле которых мыслители анализировали причины и смысл страданий. Одна из них -буддийская, предполагающая, что страдание составляет суть всякой жизни. Истина, поразившая Сиддхартху Гаутаму две с половиной тысячи лет назад, неумолимо раскрывается и сейчас перед каждым, кто обладает достаточным жизненным опытом, чуткостью и честностью. Будучи не в силах изменить, исправить невыносимый мир, человек в буддизме усматривает корень страданий в самом себе, своих желаниях, привязанностях и заботах. Более того, страдания и вовсе иллюзорны для того, кто прикоснулся к иной, блаженной реальности - нирване: «Идите смотрите на сей мир, подобный пестрой царской колеснице! Там, где барахтаются глупцы, у мудрого нет привязанности» [1: 513].
Таким образом, буддизм не обнаруживает в страдании какого-либо высшего смысла, оно лишь свидетельствует о собственном несовершенстве индивида. Сострадание здесь - одно из важнейших моральных требований, но оно не предполагает любви и глубокого участия, ведь привязанности должны быть искоренены. Отсюда - отстраненность и равнодушие, под© Сенкевич А.В., 2009
час шокирующие людей другой культуры. Освобождение от страданий в этой парадигме связано с выходом из-под власти судьбы, определяемой законом кармы.
Античная парадигма раскрывается как в древнегреческих трагедиях, так и в собственно философских текстах. В ту эпоху отдельный индивид мыслился как элемент Космоса, а точнее, его ближайшего воплощения - полиса, и его функции определялись этой природно-социальной целостностью. Жизненный путь представлялся как предназначенная каждому роль, выбор которой неподвластен человеку. Но в его власти достойно сыграть эту роль, какой бы она ни была. В греческой мифологии функция распределения ролей принадлежала богиням судьбы - трем мойрам. Само слово «мойра» означало долю, полученную в результате бросания жребия. Жребий обычно применяется тогда, когда нет возможности разделить что-либо поровну, поэтому и доли получаются неравными. Доля и участь выражают одно и то же: обособленность, частичность и неполноту индивидуального бытия.
Переход от мифологического к философскому мировоззрению позволяет интерпретировать мойру как смыслообраз, выражающий ничем не обусловленное предопределение, безразличный к людям. Применительно к бытию индивида судьба обозначалась как «айса» - конкретизация мойры, делающая человека причастным к судьбе мира через достойное исполнение предназначения.
Феномен античного героизма вытекал как раз из того, что слепой и неразумной силе судьбы противостояла индивидуальная ответственность персонажей древне -греческих трагедий, которую они проявляли, не имея онтологических оснований для этого. Античный индивид был точкой столкновения космических сил, персонифицированных в виде тех или иных богов. Боги направляли поступки людей, будучи сами подчинены судьбе. Из-за их конфликтов человек страдал, но страдание было возможным лишь постольку, поскольку он ощущал собственную ответственность за поступки, к которым принудила его судьба. В области героического обнаруживалась бессмысленность человеческих стремлений избежать судьбы, обмануть судьбу, противостоять ей. Герой -сознательный исполнитель воли рока.
Судьба охватывает жизненные пути отдельных индивидов в их переплетении и взаимосвязи, и в этом всеохватном единстве все изначально предзадано и уже совершено. Человек оказывался выброшенным из гармонии Космоса не по своей воле, а по роковой предопределенности. Казалось бы, у него есть два выхода: либо бунт против мира и рока, либо растворение индивидуальности в нем. Но первое было невозможно по той причине, что человек еще не осознавал себя личностью, способной противопоставить себя миру и возвыситься над ним. А. Камю писал об этом мироощущении так: «... древние, веря в судьбу, прежде всего, верили в природу, в жизни которой они принимали участие. Бунтовать против природы - значит бунтовать против самих себя» [3: 139]. Второе же неприемлемо для античного героя: он олицетворял достоинство, предпочитая страдать, но сохранить свою индивидуальность, погибнуть, но отстоять свое «я».
Иное отношение к страданиям и судьбе, хотя и в рамках античной модели, демонстрировали мыслители эллинистического этапа. Судьба безлична, но разумна, значит, и принимать ее нужно осмысленно, смиряясь со всем, что только может выпасть на твою долю. Противиться судьбе бессмысленно: неизбежное все равно случится, но человек испытает ненужные страдания. Здесь утрачивался прежний античный героизм, состоявший в противоборстве с неразумной судьбой. Поэтому Кле-анф говорил так:
Веди меня, о Зевс, и ты, Судьба, к пределу, Каким бы он ни был. Последую с готовностью
за вами,
А если и замешкаюсь в малодушии,
То все равно приду в час назначенный
(цит. по: [4: 195]).
Иудео-христианская парадигма вскрывает другой аспект страданий: они могут быть абсолютно невыводимы из предшествующих поступков человека, лишены привычной логики (преступление - возмездие), но при этом вовсе не случайны. Такая ситуация представлена в ветхозаветной Книге Иова. Внезапные и необъяснимые мучения праведника Иова рассматривались его друзьями в рамках причин-но-следственных связей как наказание свыше. Иов же, убежденный в своей невиновности, желал призвать Бога к ответу: «Что Ты ищешь порока во мне и допытываешься греха во мне, хотя знаешь, что я не беззаконник, и что некому избавить меня от руки Твоей?» (Иов. 10, 6 - 7). Бог отвечал ему, указывая на неспособность человека уравняться с Творцом в могуществе: «Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь» (Иов. 38, 4). Бог выше причинности, и Он не дает человеку отчета в своих действиях. Осознавший это Иов был вознагражден. Его страдания не являлись наказанием за прошлые грехи, но они не были бессмысленны с точки зрения религии: люди выносят из них нравственный урок, проявляют покорность и смирение.
Данная парадигма различным образом преломляется в западноевропейских и русских религиозно-философских учениях. В философии европейского Средневековья смысл страданий усматривался в том, что они могут служить как наказанием, так и испытанием для людей. Бог предвидит, хотя и не предопределяет, жизненные пути людей, воздавая каждому по заслугам после телесной смерти. Идея провидения выражает представление о высшем начале не как о безличном законе или слепой силе, но как о разумном и личностном субъекте. Какие из этого вытекают последствия для судьбы человека, видно на примере рассуждений раннехристианского мыслителя Боэция. Он провозглашал: «Ведь существует же Бог, наблюдающий все свыше и все предзнающий: Он охватывает взоромкак настоящие наши будущие деяния, определяя добрым награды, а дурным - наказания. Не пусты надежды на Бога и молитвы, ибо, если они искренни, не могут остаться безответными» [2: 290].
Надежды и молитвы очень важны для верующих, т.к. основываются на возможности изменения своей судьбы через обращение к высшему началу. Они не пусты, поскольку это начало разумно, лич-ностно и допускает такую возможность. Ведь было бы бессмысленно взывать к безличному мировому закону (карме) или року, который тяготеет над человеком с момента его рождения и не может быть изменен. Если же мы видим явную несправедливость судьбы в отношении добрых и злых людей, то она кажется нам таковой из-за ограниченности человеческого ума по сравнению с божественным промыслом.
Русская религиозная философия выявляет еще одну функцию страданий, которые чаще всего обрушиваются на все лучшее в мире. На первый взгляд, страдания и смерть самого Бога ярче всего свидетельствуют против смысла в мире, и это свидетельство повторяется в смерти и страданиях каждого существа. Но, по мысли Е. Трубецкого, страдание может быть оправдано, только если оно внутренне связано с мировым смыслом. Оно пробуждает и закаляет силу духа, помогая ему подняться к вечному смыслу. Чем больше человек удовлетворен своей земной, посюсторонней жизнью, тем меньше он ощущает стремление к высшему. Поэтому для пробуждения духа оказываются нужны те страдания и бедствия, которые разрушают иллюзию найденного смысла. Ощущение личной вины и ответственности за мировое несовершенство, заповедь сострадания - это черты отечественных философских учений, которые сохраняют непреходящее значение и сегодня.
Экзистенциалистско-гуманистическая парадигма, сложившаяся в XX в., обобщает представления различных школ и направлений, сконцентрированных на антропологической проблематике и критично настроенных по отношению к религиозной картине мира. Заметное место здесь занимают идеи З. Фрейда. По его мысли, главному человеческому стремлению -быть счастливым - препятствует вся Вселенная, и человек изобретает все новые способы избежать «отказа» со стороны внешнего мира, если не избавиться, то отвлечься от страданий.
Заброшенность и одиночество человека в мире - исходная идея экзистенциализма. Причина страданий - тотальное несоответствие мира ожиданиям человека: «... никакой Бог и никакое провидение не могут приспособить мир и его возможности к моей воле» [5: 446]. Судьба ощущается индивидом как последовательная связь событий его жизни, а сами эти события - цепь его ответов на объективные жизненные ситуации. Он сам выбрал эти ответы и сам расплачивается за все. В конечном счете, человек, строящий свою судьбу в чуждом и абсурдном мире, должен считаться с интересами других, но к этому его обязывает не высшая мораль, а подлинный бунт, бунт против мира несчастий. Ничто не гарантирует успешности
этих действий. Значит, нужно действовать без надежды на успех, так, как если бы поставленная цель с необходимостью осуществилась в будущем. Мужество и достоинство человека в том, чтобы продолжать жить и утверждать высшие ценно -сти вопреки всему, что их отрицает.
В работе В. Франкла «Основы логоте-рапии» философия выступает в одной из важнейших своих функций - гуманистической, помогая человеку в его духовных страданиях. Согласно концепции Франк-ла, человеку присущ специфический феномен, не свойственный животным - «воля к смыслу». Франкл рассматривает смысл жизни как постоянно изменяющийся, но никогда не исчезающий. Реализовать смысл жизни человек может тремя способами, через три вида ценностей. Первый вид -это креативные ценности (ценности творчества). Они реализуются через активную деятельность человека в его труде, творчестве. В некоторых случаях они могут быть недоступны индивиду, но тогда его жизнь могут наполнить смыслом ценности переживания. Они реализуются через созерцание красоты в явлениях природы или культуры, через познание, любовь.
Но бывают обстоятельства, когда человек не может реализовать ни первые, ни вторые ценности: творческая активность и положительные переживания ему недоступны. В тех случаях, когда человек сталкивается с непреодолимыми обстоятельствами, когда ситуация невыносима и неизбежна, именно тогда «человеку дается последний шанс осуществить высшую ценность, реализовать самый глубокий смысл, смысл страдания. Ибо самое важное - это позиция, которую мы принимаем по отношению к страданию...» [7: 198]. Франкл пишет, что страдания - неотъемлемая часть жизни, и многое зависит от нашей позиции применительно к существованию, ограниченному внешними силами: будем ли мы мужественны или деградируем. В первом случае мы реализуем ценности установки. Ученый приходит к выводу, что жизнь имеет смысл до самого конца и вера в смысл есть даже у самоубийцы (его действие - тоже определенная позиция по отношению к жизни). Возможность реализации тех или иных ценностей потенциально есть у каждого, другое дело - каждый ли ею воспользуется.
Какие выводы может сделать для себя современный человек, по-прежнему страдающий и силящийся понять причины и смысл происходящего? Многообразие трагических ситуаций, в которые он попадает, актуализирует те или иные истины независимо от возраста, социального статуса или вероисповедания. Подчас мы сами становимся источником собственных страданий, не зная умеренности в тех или иных желаниях. Мы не застрахованы от незаслуженных и неожиданных катастроф, и лишь от нас зависит, как их интерпретировать: как возмездие свыше или случайное стечение обстоятельств, в котором может вовсе не быть виноватых. Важно другое: страдания - это проверка на прочность собственно человеческого в человеке. Мужество, уверенность в своих силах и сострадание (ведь кому-то еще хуже сейчас) - вечные нравственные идеалы для каждого из нас.
The problem of sorrow in the history of philosophy: the basic paradigms
The brief historic-philosophical review on the problem of sorrow is given. The author reveals several paradigms against sorrow, illustrates them by example of certain philosophic teachings and makes practically significant conclusions.
