Армения и армянская диаспора: расхождение и встреча

<21-й ВЕК», № 2, 2005г.

Л. Абраамян

АРМЕНИЯ И АРМЯНСКАЯ ДИАСПОРА: РАСХОЖДЕНИЕ И ВСТРЕЧА

Левон Абрамян

В статье делается попытка определения армянской модели диаспоры, выявляются исторические, психологические, символические особенности взаимосвязи родина - диаспора.

Как нередко бывает в науке, термин «диаспора», возникнув для описания известных еврейских реалий, стал относиться и к другим, более или менее сходным ситуациям. В настоящее же время, из-за постмодернистской небрежности в терминологии, он имеет тенденцию охватить настолько широкий круг явлений, что возможна утеря не только еврейского, но и даже расширенного понимания того, что такое «диаспора» [1]. С другой стороны, первоначальный смысл термина зачастую настолько превалирует, что общее определение и характеристика диаспоры даются с оглядкой на еврейское рассеяние как на классический, идеальный тип [2], в то время как оно представляет собой скорее тип исключительный.

Дело в том, что значительный период своей истории евреи прожили с воображаемой, а не реальной родиной, а для многих других диаспор, напротив, важными являются различные аспекты взаимоотношений именно с родиной реальной. В наборе из восьми характеристик (по мнению известного теоретика диаспор У.Сафрана, члены экспатриированных групп должны обладать хотя бы частью из них, чтобы классифицироваться действительно как диаспоры) лишь две подразумевают отношения с реально существующей родиной (хотя к понятию «родина» апеллируют в целом семь пунктов его списка)1. Уникальность еврейского рассеяния в том, что и до, и после наиболее 1

Л. Абраамян

длительной и известной «раввинической» фазы, которая характеризовалась отсутствием реальной родины и которая, как правило, соответствует восприятию еврейства как такового, модель еврейской диаспоры, как и других диаспор, строилась вокруг взаимоотношений «реальная родина (центр) - диаспора (периферия)»1. Таким образом, еврейская диаспора на протяжении своей истории охватила, по сути, все возможные варианты диаспоральности.

Цель настоящей статьи - обрисовать модель армянской диаспоры и различные ее стороны, в первую очередь - соотношение «родина/диаспора». Начало армянского рассеяния обычно связывают с разделом Армении между Персией и Византией в 387 г. н.э. Именно тогда в различных частях Византии появляются первые эмигранты-армяне. Диаспора постепенно разрасталась: в Хв. из-за экспансионистской политики Византии, а в XI в. - после сельджукских завоеваний. Отражением все более широкого рассеяния армян вне пределов своей родины является изменение отношения римских пап к географии армянского церковного влияния: в IX в. они признавали духовную власть католикоса (главы армянской церкви) только в пределах Армении, тогда как в Х11в. эта власть признавалась уже и в Каппадокии, Мидии и Персии [4]. Территориальное разделение Армении в IV в. не привело сразу к разделению и армянской церкви - до XI в. она оставалась единой, хотя католикосы могли избираться как на персидской, так и на византийской терри-тории [4, с. 75].

Дальнейшее свидетельство процесса образования армянской диаспоры -новое понимание титула армянских католикосов (Hayoc ‘ Katoiikos). Со второй половины XI в. этот титул приобрел этнический оттенок: «католикос армян» или «армянский католикос» вместо прежнего значения «католикос Армении»1 2. До этой поворотной точки титул католикоса был Hayoc‘ Mecac‘ Katoiikos, т.е. «Католикос Царства Великая Армения», и фактически повторял титул царя3. Начиная с 60-70-х гг. XII в. и особенно в XIII и XIV вв. католикос все чаще

<21-й ВЕК», № 2, 2005г.

Л. Абраамян

упоминается под титулом Amenayn Hayoc‘ Kat‘oiikos, что значит «католикос всех армян». Этим титулом его продолжают величать до сегодняшнего дня. Такое изменение в титулатуре, очевидно, показывает, что к указанному времени католикос должен был заключить под свою духовную опеку также и армян, проживавших вне своей родины [4, с. 78, 81]. Это дает нам достаточно оснований считать, что в Киликии, Северной Сирии, на Балканском полуострове, Египте и ряде других мест уже существовали армянские диаспоры. Таким образом, после того, как армяне потеряли государственность и рассеялись по Среднему и Ближнему Востоку и другим странам, они продолжали оставаться под опекой института католикосата, который на много веков заменил предшествующий институт верховной власти, олицетворявшийся парным образом царя и главного жреца (католикоса). Этим был обеспечен важный механизм этнокультурной защиты [5], поскольку религия часто играет одну из основных ролей в создании и сохранении как национальной идентичности, так и диаспор как таковых.

В XI—XIII вв. указанная модель армянской диаспоры - часть народа, живущая вне родины под духовной опекой верховного священнослужителя родины - существовала параллельно с другой формой организации армянских общин в виде целой сети торговых колоний в наиболее значительных портовых городах и торговых центрах Средиземного и Черного морей, а также в других регионах мира. Эти самоуправлявшиеся общины были связаны с Киликийским армянским царством (XII-XIV вв.) и находились под его протекцией. Хотя они вроде бы и следовали диаспоральной схеме (родина и сегменты ее населения вне территории последней1), однако не представляли еще диаспору, поскольку были слишком тесно связаны с родиной. Дело в том, что армянские цари обеспечивали защиту прав членов общин по принципу взаимности, т.е. благодаря тому, что давали такие же права иностранным гражданам, жившим в киликийской Армении [6]. Только после падения Киликии в XIV в. эти колонии, утратив протекцию родины, получили шанс превратиться в диаспору. Некоторое время они продолжали функционировать как бы по инерции [6, с. 53, 55-56], однако диаспорой становились только в том случае, если им удавалось выработать какие-то механизмы, не позволявшие раствориться в окружающем обществе [1, с. 11-13], когда спасительная пуповина, соединявшая их с матерью-родиной, оказывалась отрезанной.

Здесь мы вновь подходим к этнозащитным механизмам, которые столь же важны для формирования диаспоры, сколь для выживания родины. Уже 1

Л. Абраамян

говорилось о религии как одном из главных таких механизмов. Мы не можем здесь подробно рассмотреть, как действует процесс диаспорообразования, однако даже общий обзор истории армянских общин свидетельствует, что те из них, религия которых совпадает с религией принимающих стран, с большей вероятностью обречены на потерю своей национальной идентичности, чем общины, попавшие в чуждую религиозную среду. Наиболее типичный пример - история армянской диаспоры в Украине и Польше. После того, как в конце XVIII в. армяне лишились протекции польских правителей, которая гарантировала им самоуправление, начиная с XIV в., армяне-католики быстро растворились среди католического окружения [6, 7]. Интересный случай сохранения армянской идентичности в католической среде представляют собой армянские католические конгрегации мхитаристов, которые были основаны в Венеции и Вене в XVIII в. Этот тип этнозащитного механизма можно назвать интеллектуальным, поскольку армянская история и традиционная культура присутствовали здесь в ученых умах католических священников, а не в этнографической реальности [8].

Совершенно противоположный случай сохранения национальной идентичности - черкесогаи Северного Кавказа. По одной из версий, эта группа была образована в средние века небольшим отрядом воинов, которые женились на черкешенках [9]. Приняв все особенности черкесского окружения, за исключением веры1, которая продолжала оставаться армяно-григо-рианской, черкесогаям удалось вновь обрести другие составляющие национальной идентичности, включая язык, во второй половине XIX в., когда община стала достаточно обустроенной. Правда, этот пик стабильности оказался не столь долгим, чтобы она стала полноценной диаспорой [9, с. 122-126].

Хотя религия и является важным элементом эффективного этноза-щит-ного механизма, иногда ее роль несколько преувеличивается. Например, в современном Иране, где армяне признаются конфессиональным, а не этническим меньшинством, основная ответственность за организацию национально ориентированной повседневной жизни вроде бы взяла на себя партия «Дашнакцутюн»1 2. Иными словами, национальная идентичность диаспоры в некотором смысле обеспечивается хорошо организованной структурой политической партии, имеющей богатый опыт подпольной революционной деятельности. С небольшим преувеличением (нужным для понимания сути данной модели) можно сказать, что мы имеем дело с уникальным случаем диаспоры в виде

<21-й ВЕК», № 2, 2005г.

Л. Абраамян

«тайного общества» или, по крайней мере, с диаспорой, функционирующей не без активной помощи подобного тайного общества. В других странах, например в США, где у диаспоры было много возможностей для выбора путей выживания, этот механизм, естественно, не мог работать с той же эффективностью. Однако даже здесь нельзя не видеть признаков указанной «партийной» модели утверждения армянства, особенно в первые годы после геноцида 1915г., когда образовывался основной корпус армянской диаспоры.

Как видим, светские модели становления диаспоры, как правило, действуют параллельно религиозной, особенно в ранние периоды истории армянского рассеяния. С конфессиональной точки зрения армянская диаспора отличалась от еврейской, для которой «диаспоральная» раввиническая форма существования играла главную роль специфического этнозащитного механизма. В армянской же модели верховное духовное лицо, как было отмечено, изменило только свой титул, но не функции1. Очевидно, что это отличие отражает разные типы диаспор и разные пути их формирования у двух народов. Евреи потеряли свою родину после потери государственности, тогда как армяне потеряли только государственность, да и та была в некотором смысле замещена институтом религии. Лишь армяне Западной Армении потеряли родину подобно евреям, но и здесь, как мы увидим в дальнейшем, имеется значительная разница между двумя типами диаспор. Все это возвращает нас к проблеме родины, которая оказывается важнейшей характеристикой диаспоры, по крайней мере, армянской.

В системе диаспоральных критериев У.Сафрана первый пункт предлагает считать национальное меньшинство диаспорой, если ее члены или их предки рассеялись из своей родины в один или большее количество регионов вне ее пределов [3]. Этот момент фактически выражает формальное ограничение, которое, как хорошо показал А.Милитарев, имеется в любом содержательном толковании термина diaspora, он может относиться «только к тем передвижениям человеческих сообществ, которые приводят к разделению первоначально единого сообщества не менее чем на две группы, оказываю- 1

Л.Абраамян

щиеся после разделения как минимум на двух территориях», проще говоря, в разных странах1 [1, с. 29].

Постмодернистское увлечение размытыми определениями и релятивизмом привело в последнее время к переосмыслению того, что же есть пресловутое «передвижение человеческих сообществ». Так, крушение последних империй, особенно советской, и последующая перекройка границ привели к тому, что значительные массивы этносов оказались в другой стране, не тронувшись с места. Передвинулись границы, но не люди. Некоторые исследователи поспешили назвать эти группы диаспорами: У. Сафран назвал их «обанкротившимися» («beached») [3], Р.Брубейкер - «диаспорами катаклизма»1 2 («accidental») [10], другие авторы - просто диаспорами без каких-либо спецификаций [11].

Не исключено, что некоторые из подобных псевдодиаспоральных образований могут со временем превратиться в настоящие диаспоры (например, русские сообщества в новых независимых государствах), однако некоторые другие случаи, особенно те, которые относятся к автохтонным группам, продолжающим оставаться на своей этнической родине, представляют собой совсем иную картину. Так, «навязчивая идея» любой диаспоры - мечта о возвращении на родину предков, в то время как «навязчивой идеей» группы, оказавшейся в другом государстве по причине внезапного перемещения границ, может оказаться национально-освободительная борьба для обретения прежних границ своей родины, которую они никогда не покидали. Хороший пример последнего рода - Нагорный Карабах. Населяющие его армяне никогда не покидали своей родины, и это было главным аргументом их национально-освободительной борьбы в конце 1980-х - начале 1990-х гг. Неудивительно, что для того, чтобы объявить незаконными притязания армян Карабаха, азербайджанцы использовали контраргумент - объявили их группой мигрантов из Ирана [12], т.е. «аргумент диаспоры» был выдвинут против «аргумента родины».

Возвращаясь к «передвижениям человеческих сообществ», приводящим к образованию диаспоры, отметим, что нас здесь в первую очередь интересует то, что исходная группа делится на две части, родину и диаспору, которые нередко ведут себя как бинарные оппозиции. Последнее является важным механизмом возникновения и функционирования диаспоры и даже

<21-й ВЕК», № 2, 2005г.

Л. Абраамян

может классифицироваться как одна из ее существенных характеристик. Она отсутствовала в еврейской диаспоре во время ее «раввинического» периода, но сразу же дала о себе знать после воссоздания двоичной структуры родина/диаспора в XX в.

Противопоставление родины и диаспоры является неминуемым продуктом начального разделения. Такое противопоставление может быть вызвано разными причинами, как вполне очевидными, так и носящими скрытый характер. Наиболее очевидной причиной является, естественно, разница между родиной и принимающей страной, где диаспора находит свою вторую родину.

Иногда сам процесс разделения рождает противопоставление. Так, основной массив современной армянской диаспоры был образован после геноцида 1915г., причем некогда совместно пережитое страдание может стать отличительной характеристикой экспатриированных групп, формируя коллективную память поколений, которые сами не испытали драматического процесса начального расщепления1. Такая память типологически соотносится с мифом о Начале, выражающим универсальный интерес человеческого коллектива к своим корням, будь эти корни историческими или мифологическими, а коллектив - доисторическим племенем, современной нацией или диаспорой1 2. Хотя мифы о Начале в принципе и могут иметь оттенок драмы3, те из них, которые относятся к образованию диаспоры, как правило, содержат в своей основе исторические трагедии. Армянская диаспора, образовавшаяся после геноцида, является типичным примером такой диаспоры. В этом смысле геноцид стал настоящим мифом о Творении для данной части диаспораль-ных армян [13]. Более того, он оказался настолько сильным маркером армянской диаспоры, что армянские ученые, как правило, используют слово sp‘yurk‘(спюрк), армянский эквивалент греческого слова diaspora, относительно только той части диаспоры (правда, самой значительной), которая образовалась в результате геноцида 1915г. В то же время для обозначения остальных составляющих диаспоры - как древних, так и современных - используется слово gaitOjax или gaitavayr (соответственно «очаг» или «место переселения»)4.

Л. Абраамян

Жесткая привязка слова «спюрк» к армянскому геноциду напоминает использование слова «холокост» для обозначения исключительно еврейского геноцида. Кстати, армянские термины зр‘уигк‘и gaitavayr как по происхождению, так и значению соответствуют греческому diaspora в значении именно еврейская диаспора и его передаче в современном иврите в виде галут с явно выраженной отрицательной коннотацией [1, с. 29-29]. Разница лишь в том, что у евреев наблюдается тенденция к освобождению понятия диаспора от трагического смыслового компонента - изгнание, путем появления новых, более нейтральных терминов [1, с. 31-32]; у армян же явно присутствующий в термине gait‘avayr смысловой слой, связанный с изгнанием, сегодня достаточно нейтрально воспринимается в однокоренном слове gaiut‘, переводимом в современных словарях как «колония»1.

Расхождения между родиной и диаспорой и даже их противопоставление могут идти от исконных различий между Восточной и Западной Арменией, которые образовали, соответственно, родину и диаспору. Как верно полагают, эти различия являются следствием того, что Армения очень длительное время входила в состав разных государств, начиная с раздела ее между Персией и Византией в 387г. и кончая предгеноцидным разделением между Российской и Османской империями. «Расхождение» судеб двух частей одной страны впоследствии углубилось еще и из-за конфликта между коммунистической и капиталистической системами, в которых оказались армяне, пережившие революцию и геноцид [14]. Помимо этого у армян Восточной и Западной Армении имелись и локальные этнокультурные особенности, включая языковые. Естественно было бы ожидать, что рано или поздно предгеноцидные этнокультурные и постгеноцидные социально-политические различия исчезнут, облегчив тем самым воссоединение диаспоры с родиной, т.е. реализацию конкретной программы или смутной мечты любой диаспоры1 2. Однако наличие двух языков со своими литературными формами и орфографией вроде бы говорит о наличии достаточно ощутимой дистанции между двумя большими частями армянского народа - проблема, которая находится, как мы увидим ниже, в центре внимания программ по воссозданию его былой целостности.

Тут нужно напомнить, что диалектная дивергенция имела место еще задолго до постгеноцидного разделения армянского народа на две части и, скорее всего, была следствием дифференциации единого языка в условиях

<21-й ВЕК», № 2, 2005г.

Л. Абраамян

различного этнокультурного окружения [15]. Мы не будем обсуждать здесь, что, с точки зрения современных теорий о нации, представляло собой армянское раннесредневековое общество - было ли оно гомогенным, а если да, то в результате чего потеряло это свое качество1. Одно можно сказать с определенностью: непосредственно перед драматическим расщеплением в начале ХХ в. Армения уже была разделена на две субэтнические части - Восточную и Западную. Важной особенностью взаимоотношений между родиной и диаспорой в армянском случае является именно то обстоятельство, что Восточная Армения конструировалась как родина, а Западная - как страна пребывания диаспоры.

Подобная дихотомическая структура армянского общества, похоже, подчиняется некой более общей структурной закономерности, чем драматические деления, начиная с раздела Армении между Персией и Византией в конце IV в. до разделения на родину и диаспору в начале ХХ в. Эта закономерность если не порождает, то хотя бы призвана поддерживать исконно дихотомическую структуру. Наличие двух Армений - Великой и Малой - в исторические времена и сегодняшнее образование Армения-Карабах, составляющие которого не разделены и не объединены, но тем не менее дифференцированы, вроде бы представляют различные аспекты этой исконной дихотомии. Даже двуглавая гора Масис (Арарат), символ Армении, как бы выражает ту же идею, демонстрируя в дополнение асимметрию двух составляющих этого дихотомического единства.

В армянском обществе имеется также дихотомия иного рода, которая не связана с географической структурой Армении, но иногда может совпадать с ней. Следуя Н.Адонцу, можно охарактеризовать эту дихотомию в русле двух тенденций, просматривающихся по крайней мере с V в. Речь идет об ориентации в образе мыслей и поведении на бунтарство или благоразумие [16]. Н.Адонц прослеживает эти ориентации, начиная с противопоставления стоявшего во главе армянского войска Вардана Мамиконяна и перешедшего на сторону персов Васака Сюни во время антиперсидского восстания 451г., когда предопределились армянские стереотипы национального героя и предателя. Согласно Н.Адонцу, здесь нашли свое отражение бунтарское и благоразумное отношение к неопределенной ситуации, характерное для княжеских родов Мамиконянов и Багратуни [16, с. 23-26]. Два этих начала часто соотносились с разделением Армении по признаку восток/запад, хотя могли меняться как местами, так и представлявшими их родами. Так, в конце 1

Л. Абраамян

VI в. Саак Мамиконян воплощал собой благоразумное начало и Запад, тогда как Смбат Багратуни - бунтарское начало и Восток [16, с. 34]. И все же в целом ориентация на осторожность и благоразумие были более выражены в роду Багратуни, чем в роду Мамиконянов.

Можно было бы предположить, что подобная дихотомия необходима нации для наиболее эффективного противостояния изменяющимся условиям, если бы такой механизм выживания не оказывался чересчур драматичным для самой нации, чем, собственно, и была губительная вражда между Мамиконянами и Багратуни. Однако Н.Адонц склонен искать истоки рассматриваемой дихотомии скорее в социально-политической сфере, нежели в эссенциалистской психологии: благоразумная тенденция была в той же степени противопоставлена бунтарской, как централизованная власть, которую воплощал в себе царский род Багратуни, была противопоставлена раздробленной феодальной структуре [16, с. 46-47].

Как бы то ни было, два начала продолжают существовать и в наши дни. В советское время они олицетворялись соответственно благоразумной, «теряющей память» Советской Арменией и постгеноцидной диаспорой, борющейся за национальную память1. Разумеется, подобное распределение «ролей» между родиной и диаспорой являлось достаточно грубым и условным. В то же самое время диаспора сама может быть разделена на две части, соответствующие двум течениям, демонстрируя тем самым универсальную природу рассматриваемой дихотомии. Так, партия «Дашнакцутюн» представляет бунтарское направление (это видно из ее полного имени - в переводе «Армянская революционная федерация»), тогда как либеральная партия «Рамка-вар» ближе к благоразумному направлению, хотя такое распределение тоже условно и представляет скорее идеальную, чем реальную характеристику обеих партий.

Подобно тому, как Мамиконяны и Багратуни (так же, как Восток и Запад) иногда менялись местами в своих ориентациях, с родиной и диаспорой могло происходить то же самое. Например, во время первого этапа Карабахского движения политические партии диаспоры были более осторожны и бла- 1

<21-й ВЕК», № 2, 2005г.

Л. Абраамян

горазумны, чем бунтарски настроенные участники массовых выступлений в Карабахе и Армении1, которые даже получили от кремлевского руководства ярлык экстремистов. В дальнейшем, с углублением армяно-азербайджанского конфликта, диаспора, особенно дашнаки, вновь обрела свой мамиконяновский облик, в частности, в отношении к войне в Карабахе. Современное двуединство Армения-Карабах также демонстрирует указанную дихотомию. Так, собственно карабахское крыло Карабахского движения, типологически повторявшее феодальную модель национально-освободительной борьбы XVIII в., больше тяготело к мамиконяновскому прототипу, чем ереванское, которое быстро преобразовалось в широкое социальное движение [17].

А.Петросян считает дихотомию, анализируемую Н.Адонцем в политическом и социальном контексте, универсальной и гораздо более древней чертой армянской культуры, которую можно усмотреть уже в двойном этнониме армян hay/armen. Специфику армянской культуры он видит именно в том, что она хорошо сохранила эти два начала на протяжении всей своей истории - вплоть до современного разделения родина/диаспора [18].

Аналоги двум рассматриваемым тенденциям можно найти и в других культурах, например, в русской, где были славянофилы и западники. Соотношение бунтарской и благоразумной частей общества может меняться с течением времени и от страны к стране, питая различные, порой сомнительные гипотезы и теории [19]. В любом случае эти два начала играли значительную роль в становлении национального характера и предопределили многие особенности национальной истории, поскольку, каково бы ни было их происхождение, они материализуются в конкретных людях. Соотношение бунтарства и благоразумия зачастую служит основанием для дифференциации народов, а иногда даже базой для этногенетических построений. Например, в русской этнографии XIX в. ингуши считались не отдельным народом, а миролюбивой частью воинственных чеченцев, которая не участвовала в жестком сопротивлении русскому завоеванию Кавказа [20]. Хотя разделение этих двух родственных народов произошло ранее и, скорее всего, по другому сценарию [21], теоретически процессы подобного типа могут играть значительную роль в этногенезе.

В случае с армянами мы подходим здесь к другой проблеме, которая много обсуждается как в Армении, так и в диаспоре и связана с сегодняшним пиком эмиграции армян со своей родины. В терминах указанной дихотомии 1

Л. Абраамян

эта проблема касается природы и характера тех, кто остается, и кто вынужденно покидает родину из-за экономических тягот 1990-х гг. или по другим причинам. По одному мнению (его можно назвать патриотическим, или национально-ориентированным), покидающая родину часть нации считается ее лучшей или, по крайней мере, наиболее активной частью, которая, тем не менее, обречена быть в конечном счете потерянной для Армении и армянст-ва. Таким образом, диаспора, в частности ее новая, экономически обустроенная часть считается, согласно этому мнению, потенциально ненадежной для сохранения национальной идентичности, т.е. воспринимается как нечто близкое к благоразумной тенденции, приводящей к национальному «забвению». То же самое мнение классифицирует ту часть армян, которая остается на родине, невзирая на невыносимые условия, как истинных патриотов своей нации, т.е. воспринимает их как нечто близкое к мамиконяновской тенденции. Тут будет уместным напомнить девиз, восхваляющий смерть за веру (или за независимость, или за нацию) и сопровождающий бунтарское направление со времен Аварайрской битвы до программ современных националистических партий.

Есть и другая позиция: остающиеся на родине считаются инертными и безынициативными. В частности, такого мнения придерживаются те, кто решается покинуть родину, но это также и самокритическая оценка тех армян, кто хотел бы, но не смог сделать это по той или иной причине. Таким образом, борьбу «бунтарства» с «благоразумием» можно увидеть и на примере сегодняшней родины, а не только диаспоры.

Специальная проблема, еще ждущая еще своего исследователя - особенности адаптации «новейших» (после 1980-х гг.) иммигрантов, или hayas-tanci («армяне из Айастана», или, в переводе - «армяне из Армении», как их и они себя называют), к среде и культуре принимающей страны, в том числе к уже существующей там диаспоре. Модель освоения этой группой «нового мира» в корне отличается от опыта основателей постгеноцидной диаспоры. «Новейшие» иммигранты в целом более авантюристичны (вспомним популярные сегодня слухи о тысячах армянах- hayastanci в американских тюрьмах - нечто немыслимое для образа армянина постгеноцидной диаспоры). Однако это новое деление в пределах диаспоры лежит в иной плоскости, нежели обсуждавшееся выше противопоставление двух начал. Оно скорее отражает особую трикстерность1 в поведении армян, покинувших родину - *

W. G. Doty. Tuscalosa and London. 1993; Hyde L. Trickster Makes This World. N.Y. 1998.

<21-й ВЕК», № 2, 2005г.

Л. Абраамян

еще одна нерешенная проблема в отношениях родины и диаспоры (если не более общая проблема из области этнопсихологии)1.

Пункт №4 схемы У.Сафрана фиксирует диаспоральную идею о конечном возвращении на родину, а пункты № 1, 2, 5 и 6 отражают ту же идею косвенно, на уровне памяти, мысли и символических действ. Репатриация армян, имевшая несколько фаз (первая началась в 20-х гг. ХХ в., последняя закончил?