Спросить
Войти
Вестник Челябинского государственного университета. 2011. № 1 (216). История. Вып. 43. С. 114-123.
ПРАВОСЛАВНОЕ ДУХОВЕНСТВО ГОРОДА ИРБИТА В ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА (НА ОСНОВЕ ДАННЫХ КЛИРОВЫХ ВЕДОМОСТЕЙ1)
В статье рассматриваются изменения, происходящие в замещении штатных мест в храмах г. Ирбита в первой третиXIXв., когда на смену праву наследования приходит назначение на места в соответствии с образовательным уровнем кандидатов. Прослежены изменения в личном составе городских клириков.
К началу XIX в. в Ирбите существовало два храма: городской Богоявленский собор и Сретенская церковь2. Основную роль в церковной жизни города играл, разумеется, собор. Как правило, именно городское духовенство занимало различные должности в уездной церковной, а отчасти и мирской администрации. В связи с этим к городским храмам предпочтительно было назначать образованных клириков, но местное духовенство, как будет указано ниже, весьма твердо защищало свои права на наследование мест в городских храмах вне зависимости от уровня образования. В Ирбите это было особенно заметно, поскольку город был местом проведения ярмарки, имевшей общероссийское значение, что отражалось на благосостоянии местного населения. В частности, у многих ирбитских клириков в ведомостях стоит отметка о получении дополнительных доходов от постоя купцов во время ярмарки. Доходы эти должны были быть существенным дополнением к бюджету: требовалось не только предоставить квартиру купцу, но также разместить и кормить его лошадей (благо, заготовить корма в сельскохозяйственном по преимуществу Ирбитском уезде особого труда не составля-ло3). Получить место на подобном приходе было, судя по всему, большой удачей. В то же время достаточная удаленность от епархиального центра делала ирбитские храмы не слишком привлекательными для тех, кто мечтал быстро продвинуться по службе: здесь не наблюдалось такой «текучки кадров» как, например, в Перми или Тобольске. Те, кто пытался получить сан путем демонстрации своих способностей епархиальному начальству, могли рассматривать Ирбит уже как конечный пункт своих карьерных перемещений: место было довольно тихое, а конкуренция сравнительно невысокая.
Высшим местом в уездных приходских храмах было место настоятеля городского собора, которое, как правило, занимал протоиерей. В 1805 г. в Ирбитском Богоявленском соборе служит 39-летний протоиерей Никифор
Иванович Пономарев. Послужной список его не вполне типичен для данного времени. Он окончил курс Тобольской семинарии и был в 1789 г. назначен преподавателем греческого языка, а в 1792 г., продолжая занимать преподавательское место, был рукоположен во священника к Тобольскому Софийскому собору. В XVIII - первой половине XIX в. правилом было занятие преподавательских мест в духовной школе монахами, «бельцы» были здесь скорее исключением. Жалование преподавателя было слишком незначительным, чтобы содержать семью, а высшие административные посты в духовной школе, считавшиеся ступенькой на пути к епископскому сану, для белого духовенства были в этот период закрыты полностью, так что в определенный момент дальнейшее продвижение по службе для преподавателя-«бельца» становилось невозможным. Видимо, в таком положении оказался и Никифор Пономарев, назначенный в 1800 г. преподавателем философии в Пермскую семинарию и рукоположенный в протоиерея к Ирбитскому собору. Одновременно он был определен присутствующим в Пермскую духовную консисторию и в семинарское правление. Разумеется, назначение в Ирбит было в этом случае формальностью. Но наделенный таким количеством должностей протоиерей через четыре года службы в Перми сам попросил о переводе в Ирбит, где, разумеется, также не остался без «дополнительной нагрузки», заняв должность присутствующего в местном духовном правлении.
Среди местного духовенства, не обремененного излишним образованием, ученый протоиерей должен был казаться белой вороной. Возможно, Никифор Пономарев не обладал достаточно твердым характером, по крайней мере, в Ирбите он задержался недол-го4, и в 1809 г. ему на смену пришел Михаил Иванович Хомяков, происходивший, судя по сведениям о родственниках, из Шадринского уезда. Как и его старший предшественник (Михаил Хомяков родился в 1773 г.), новый ирбитский протоиерей окончил курс семинарии. В 1798 г. был рукоположен во священника к Шадринской Николаевской церкви, но на родине задержался недолго. Видимо, дальнейшие его перемещения были связаны с разделением епархий в 1799 г. С открытием Пермской епархии возникает новая консистория, формируется штат нового архиерейского дома, соответственно, произошли изменения в церковных административных органах и на уездном уровне. Наиболее способные, уже хорошо себя зарекомендовавшие лица перемещаются в Пермь, на их место приходят новички, причем одним из главных факторов отбора кадров становится наличие образования. Сам ли Михаил Хомяков решил воспользоваться сложившейся ситуацией, или на него обратили внимание в Перми, но в 1800 г. (когда круто изменилась жизнь и Никифора Пономарева) он был переведен к Екатеринбургской Богоявленской церкви, через три месяца назначен присутствующим в Екатеринбургское духовное правление, в 1802-1803 гг. был присутствующим в Пермской духовной консистории и благочинным, но сам попросил об увольнении и вернулся в Екатеринбург. Но здесь он пробыл совсем недолго, поскольку был произведен в протоиерея к Чердынскому Воскресенскому собору и назначен присутствующим в местное духовное правление. В 1804 г. в течение четырех месяцев протоиерей Хомяков исправлял запущенные дела в Соликамском духовном правлении и приводил в порядок местный архив, за что «публиковано в вознаграждение трудов от Пермской духовной консистории по всем духовным правлениям указами»5. Такая командировка свидетельствует о том, что в Перми были весьма высокого мнения об административных способностях Михаила Хомякова и не забывали о нем, несмотря на перевод в отдаленный северный уезд.
В 1809 г., как сказано, протоиерей Хомяков получил назначение в Ирбитский собор и в местное духовное правление. В клировой ведомости за 1816 г. имеется интересное указание: протоиерей «должным состоит разным церквам 800 рублей, взятых по взносу за купленный дом по указу Пермской духовной консистории»6. Из этой формулировки неясно, заставила ли консистория протоиерея купить себе хороший дом в Ирбите, дабы он не помышлял о переводе, либо (что вероятнее) она заставила приходские храмы дать протоиерею деньги в долг. В отличие от своего предшественника, Михаил Хомяков, не имевший родни в Ирбитском уезде, смог прочно здесь осесть. Помимо духовного правления, он с 1811 г. входил в комитет по оспопрививанию, с 1823 г. был сотрудником Пермского попечительства о бедных духовного звания,
с 1824 г. - благочинным городских церквей. Заслуги его были вознаграждены скуфьею в 1814 г. и камилавкою в 1831 г. Интересно, что пользуясь таким влиянием, протоиерей Михаил не попытался пристроить в Ирбите никого из своих сыновей, сведения о которых сводятся к тому, что все они обучались в Пермской семинарии7.
Почему же ни один из ирбитских протоиереев не попытался обеспечить своим сыновьям место при городском соборе? С одной стороны, оба они уже делали основную ставку на образование (даже дочери у них умели читать, что довольно большая редкость по тем временам). По собственному опыту они знали, что образование расширяет возможности для служебного продвижения и всегда сможет обеспечить их детям приличные места, вне зависимости от помощи родственников. С другой стороны, «пришельцы», занявшие самые значительные места в городских храмах, должны были чувствовать давление со стороны «аборигенов», рассматривавших ирбитские церкви как свое наследственное достояние.
Главным церковным «кланом» города стал род Удинцовых, значительное число которых служило, прежде всего, при Богоявленском соборе. Наиболее заметной фигурой рода является в 1803 г. соборный священник Матвей Георгиевич Удинцов, 42-х лет. К собору он сумел пристроить и двух своих сыновей. В 1813 г. Матвей был запрещен в священнос-лужении (по причине «безмерного» пьянства и «нравного» поведения), вероятно, с определением на причетническую должность, но не утихомирился, а потому в 1816 г. он значится за штатом при Сретенской церкви г. Ирбита на пропитании сына - соборного пономаря Василия. Отлучение от службы и продолжающееся пьянство не лишили о. Матвея нажитого добра: он сам «скотоводство содержит для себя достаточное», а Василий «хлебопашество частью имеет», семейный дом дает «хорошие выгоды» от постоя купцов.
Старший брат Василия - Александр - смог даже получить семинарское образование («по риторику»), после чего был рукоположен во диакона к церкви Березовского завода, а в 1816 г. переведен в Богоявленский собор. Видимо, возможность перевода в родной город он оценил очень высоко, поскольку получил он этот перевод за три недели до рождения своего первенца. В этих условиях расчет на поддержку отцовской семьи вполне очевиден, тем не менее, места в отцовском доме его семье не нашлось, поэтому он живет на квартире. С другой стороны, и он «хлебопашество частью имеет», в чем можно усмотреть помощь либо его семьи, либо семьи жены, дочери мещанина. Материальное положение священника, диакона и пономаря благочинный оценит как «не очень достаточное», тем не менее, братья так и осядут при Ирбитском городском соборе8.
Служат в соборе в 1803 г. также три двоюродных племянника Матвея Удинцова: пономари Григорий Петрович и Иван Васильевич Удинцовы, а также дьячок Степан Дмитриевич Удинцов. Священническое и диаконское места занимают отец и сын Парышевы, еще одно диаконское место занимает Гавриил Лукин и, наконец, вторым дьячком служит Василий Топорков. Двое последних, хотя и кажутся одиночками, имели родню в Сретенской церкви, так что позиции этих родов в Ирбите также были достаточно сильны. «Пришлому» настоятелю надо было быть большим дипломатом, чтобы руководить соборным причтом: ссора с любым его членом могла обернуться тем, что врагами протоиерея стала бы значительная часть городского духовенства.
При этом между самими родственниками отношения могли складываться довольно сложно. Так, отнюдь не идиллическими они представляются в случае с иереем Матвеем и его двоюродными племянниками. Пономарь Григорий получил место при соборе в 1798 г., когда ему было 12 лет, а назначен пономарем он был в 1796 г. в Невьянскую экономическую слободу. Перевод его в Ирбит был связан, скорее всего, со смертью отца-священника, поскольку в городе Григорий поселился в отцовском доме, а в 1803 г. на его попечении значится его мать, священническая вдова. Кроме того, на Григория легли заботы о деде - заштатном священнике Борисе Матвеевиче, и его жене, бабушке пономаря. Григорий же обеспечивал обучение в семинарии своего младшего брата Ивана, сведения о котором в дальнейшем исчезают. В ведомости 1830 г. за штатом числятся мать, вторая жена и дочери Григория, причем мать получает пособие от попечительства о бедных духовного звания, которое назначалось лишь в случаях крайней нужды9. О помощи со стороны сыновей Матвея Удинцова в клировой ведомости сведений нет, хотя сказать, как обстояло дело на бытовом уровне, невозможно.
Пономарь Иван обучался в риторическом классе семинарии, служил в Тобольске, но затем был переведен в Березовское село Ирбитского уезда. В Богоявленском соборе он оказался в 1802 г. также после смерти отца - священника Ирбитской Сретенской церкви. Пономарь поселился в отцовском доме, приняв на себя содержание овдовевшей матери. Теоретически, он мог бы претендовать на священническое место своего отца, но указом еще Тобольской консистории он по какой-то причине был лишен права просить рукоположения. Хотя никаких иных наказаний в его формуляре не числится, благочинный отмечает его «посредственное» поведение. Почему-то и мать его по сведениям уже 1805 г. «пропитание сыскивает собственными своими трудами», хотя проживает вместе с сыном10. После 1805 г. сведения о пономаре пропадают, а заботы о матери принимает на себя его младший брат Василий, рукоположенный в сан священника11.
Василий Васильевич Удинцов обучался в семинарии до философского класса, после чего был оставлен в ней учителем младших классов, произведен в иподиакона, довольно успешно продвигался по училищной службе, но в 1811 г. был рукоположен во священника к Ирбитскому Богоявленскому собору. Можно предположить, что переезд в Ирбит из Перми был связан со смертью старшего брата, либо с освобождением священнического места в соборе. В ведомости 1816 г. при перечислении родни упомянуты только родственники по женской линии (родня матери и жены), тогда как служащие в соборе Удинцовы не отмечены. Сведения о родстве с соборными клириками появятся лишь в ведомости 1830 г.12 Возможно, что это свидетельствует о натянутости отношений: сыновья Матвея, как и он сам, особо благочестивым поведением не отличались.
Что же касается дьячка Степана, то его отец служил в Верхотурском уезде, бывшем также как и Ирбитский, центром распространения фамилии Удинцовых. Отец Степана был запрещен в священнослужении и занимал дьячковскую должность. Возможно, в связи с этим Степан покинул Верхотурье, где начинал службу, и подал прошение о переводе в Ирбит. Тем не менее, здесь ему не очень-то улыбалась удача, и он решил вернуться. В 1808 г. Степан, не обучавшийся в семинарии, был рукоположен во диакона к церкви
Шипицинского погоста Верхотурского уезда. Здесь же служил дьячком его брат Иван. Уже в 1808 г. благочинный отмечает, что диакон «дом и скот имеет», занимается хлебопашеством, «столярною работою и живописью» (иконописью). Такой резкий скачок от «посредственной жизни» в Ирбите свидетельствует о том, что переезд туда был задуман скорее как временный. Возможно, что Степан рассчитывал на помощь ирбитской родни, но не получил ее. В Верхотурском уезде и брат Степана Иван быстро идет в гору и добивается рукоположения во священника13.
Понять, почему Матвей Удинцов не слишком заботился о своих двоюродных племянниках, несложно: ему необходимо быть как можно лучше устроить в Ирбите собственных детей. То, что родственники вообще получили места при соборе, уже может считаться если не помощью, то знаком благорасположенности со стороны дядюшки. Каковую благорасположенность необходимо было ценить.
При Ирбитской Сретенской церкви служил младший брат священника Матвея дьячок Василий Георгиевич Удинцов. В отличие от брата, ему так и не удалось добиться рукоположения. Начинал он свою службу в Богоявленском соборе, но был штрафован переводом в Гробовскую крепость Екатеринбургского уезда, откуда смог перевестись в Ирбит, но уже, как было сказано, к другому храму. К 1803 г. он овдовел, оставшись с тремя маленькими детьми на руках (четвертый, старший, обучался к тому времени в семинарии), поэтому возможному продвижению по службе (в его послужном списке значится единственный штраф) он предпочел второй брак, взяв за себя священническую дочь. В ведомости 1816 г. сведений о старшем сыне-семинаристе нет: либо он скончался, либо покинул Ирбитский уезд (первое вероятнее, поскольку близкие родственники обычно указывались и в том случае, когда они служили в отдаленных уездах или даже в других епархиях). В Богоявленском соборе служит с 1808 г. второй сын Василия от первого брака, пономарь Яков. Поступил он на службу в возрасте 14 лет, причем отец не предпринимал попыток дать ему образование: традиционная схема поведения, когда одного из сыновей оставляют при себе для наследования отцовского места, а другого отправляют учиться. Кроме того, у семьи церковнослужителя на обучение второго сына могло
просто не хватить средств. Благочинные будут отмечать плохую профессиональную подготовку Василия, так что он так и останется пономарем. В 1821 г. Василий пристроит в Сретенскую церковь своего сына Степана, которому в то время было 12 лет, но отсутствие образования и ему не позволит продвинуться выше в условиях нарастания конкуренции среди ирбитского духовенства14.
Диакон Гавриил Антонович Лукин сделал прекрасную карьеру для необучавшегося в семинарии пономарского сына. Его отец, служащий в Сретенской церкви, сумел пристроить сына к собору, когда тому было 11 лет, а в 21 год тот добился рукоположения в диаконы. Помимо отца, в Сретенской церкви служили также два сродных брата диакона: диакон Петр и дьячок Павел Лукины. Сыновей у пономаря Антона Степановича Лукина было много, и всех их он сумел хорошо пристроить: Гавриил, как было сказано, стал диаконом в соборе, другой - Василий - в 14 лет поступил на пономарское место в Харловскую слободу, где обзавелся весьма неплохим хозяйством15, младший - Матвей - судя по всему, занял отцовское место после выхода пономаря за штат (Матвею в это время было 11 лет). Раннее начало службы компенсировалось для Гавриила и Матвея тем, что они продолжали жить в отцовском доме. Гавриил все-таки съехал от отца (не ранее 1806 г.), а вот проживание совместно с состарившимися родителями Матвея с собственной семьей было вполне заурядным явлением16. При этом пономарь, столь ловко использовавший подворачивающиеся церковнослужительские вакансии, был не прочь испробовать и современные способы устройства сыновей. Второй по возрасту из его сыновей - Иван - поступил в семинарию, правда, проучился в ней только по риторику. Тем не менее, и такое образование позволило ему в 20 лет быть рукоположенным во диакона, правда, назначение он получил не в родной Ирбитский уезд, а к храму Уктусского завода под Екатеринбургом. На этом он не собирался останавливаться и, видимо благодаря унаследованным от отца способностям, вскоре присмотрел вакантное священническое место. В 1812 г. он был рукоположен во священника к церкви Нижне-Исетского завода Екатеринбургского уезда. Ни на одном из мест своей службы Иван не спешит обзавестись собственным домом: возможно, он считал, что сможет дождаться
вакансии на более богатом приходе, может быть, хотел переехать поближе к родне17.
Братья Петр и Павел Михайловичи Лукины, племянники пономаря Антона, оказались в Сретенской церкви также, по-видимому, благодаря отцу-священнику, который когда-то здесь служил. Старший из братьев, Петр, в 14 лет был назначен дьячком в Богоявленский собор, а через шесть лет был рукоположен во диакона к Сретенской церкви. Павел в 1782 г., также в возрасте 14 лет, стал дьячком в Алапаевском заводе, а в 1785 г. был переведен в Сретенскую церковь (тогда же, когда здесь оказался Петр). Вероятнее всего, младший брат решил, что при старшем он будет чувствовать себя более защищенным. Предположение, что и их отец служил в свое время в Сретенской церкви, строится на том, что на попечении братьев в 1803-1805 гг. находится их мать, священническая вдова, которая вряд ли бы покинула дом, оставшийся после мужа. В этом же доме живут и оба брата, что, опять же, вряд ли бы стало возможным, если бы дом не был семейной собственностью18.
Отец и сын Парышевы являются в Ирбите, в общем-то, такими же случайными людьми, как и протоиереи, причем по той же причине. Священник Яков Никитич Парышев окончил курс семинарии, был рукоположен во диакона в Омскую крепость, а во священника - в Тюмень, затем был переведен в Алапаевск и, наконец, в 1798 г. оказался в Ирбите, где некоторое время выполнял обязанности благочинного. Еще в Алапаевске он устроил на пономарское место своего не обучавшегося в семинарии сына Федора, а в 1800 г. Федор был рукоположен во диакона в Богоявленский собор «на праздное место». Хотя на прежних местах службы Яков Парышев занимал ответственные должности, в Ирбите он служит только как священник. К концу жизни Яков постригается в монашество, а заботы о его незамужней дочери принимает на себя Федор. Однако и сам Федор умирает сравнительно молодым, в то время как его сын Федор еще учился в семинарии19.
В 1809 г. в штат Богоявленского собора поступает сын Якова священник Антиох Парышев. Он обучался в семинарии по философии и вполне возможно, что перевелся в Ирбит на место отца. В 1812 г. Антиох получает место протоиерея при Верхотурском Троицком соборе20, а на его место перево-
дится его старший брат Яков, также обучавшийся в семинарии до философского класса, а затем шесть лет служивший священником в Нижнетагильском заводе. Среди родных Якова ведомость 1816 г. упоминает лишь Антиоха и замужнюю сестру, сведений о других, менее благополучных, родственниках почему-то нет. Странно, что братья не проявляют особой заботы о семье умершего Федора, сын которого в 1819 г., по окончании низшего отделения семинарии, поступает дьячком в Богоявленский собор. Возможно, не было подходящих вакансий, но дядя, бывший до 1824 г. присутствующим в Ирбитском духовном правлении, никак не повлиял на продвижение племянника. Лишь в 1830 г. Федор сможет получить диаконское место в Киргинской слободе, где служил священником его дядя по матери Ефим Арефьев. Переселяется он на новое место службы вместе с матерью. Что же касается Якова Парышева, то он в 1832 г. будет переведен к Красноуфимскому Святотроицкому собору в протоиерея. С его переездом в Красноуфимск Парышевы из Ирбита исчезают21.
Наконец, последний из служащих в Богоявленском соборе в 1803 г. клириков
- дьячок Василий Георгиевич Топорков
- происходил из местного духовенства. Старший его брат Павел служил пономарем в Сретенской церкви, но к 1803 г. уже был отправлен за штат, определив на свое место сына Михаила. Все семейство отличалось далеко не идеальным поведением, а потому и в материальном отношении не преуспевало. Василий в 1819 г. был отрешен от должности с предоставлением права подыскивать другое место, но, судя по всему, так и не сумел его найти. В 1830 г. он числится за штатом, получает пособие от попечительства о бедных и занимается чтением Псалтыри по умершим. Единственный выживший сын Василия Петр был в 1831 г. определен по причине глухоты сторожем в Ирбитское духовное правление. Поскольку сведений об его отце в ведомости за этот год нет, остается предположить, что консистория занялась устройством Петра в связи со смертью Василия Топоркова. Сына Михаила Ивана примут в приходское училище на полуказенное содержание, что также свидетельствует о бедности22.
Еще один Топорков, служащий в 1803 г. в Сретенской церкви, - священник Степан Иванович - также не очень преуспевает, несмотря на обучение до грамматического класса в Тобольской семинарии. Начинал он свою службу в Тобольске, но в 1793 г. был рукоположен во диакона к Богоявленскому собору, в Сретенскую церковь он перешел, видимо, в связи с рукоположением во иерея. Назначение его в Ирбит было связано, судя по всему, с тем, что в этом уезде служили его отец и братья, кроме того, и женился он на дочери канцеляриста Ирбитского духовного правления. В Ирбите он дважды был штрафован за служебные провинности, причем второй штраф лишил его места присутствующего в духовном правлении с запрещением вновь назначать его на эту должность. В ведомости 1816 г. имеются сведения уже только о его вдове, определенной просфорней. В 1823 г. пономарем к Сретенской церкви был назначен сын Степана Александр, окончивший высшее отделение Пермского уездного училища, но о нем в 1831 г. благочинный делает запись: «не совсем скромен и трезв», так что перспективы на продвижение по службе у него ничтожны23.
Единственный «чужак» в штате Сретенской церкви в 1803 г. - священник Степан Петрович Иконников, отец и братья которого проживают в Верхотурском уезде. Семья Иконниковых являлась типичной для первой трети XIX в.: отец-священник оставил при себе младшего сына в качестве пономаря, средний в 15 лет поступил на один из соседних приходов, а старшего отправили в семинарию. Степану удалось проучиться в Тобольской семинарии до богословского класса, после чего он был рукоположен во диакона к Богоявленскому собору, а затем - и во священника к Сретенской церкви. К 1816 г. он скончался, его вдова, обладавшая, по-видимому, сильным характером, не отказалась от возможности дать младшим сыновьям образование и, хоть и поздновато, отправила их в Пермскую семинарию на казенное содержание, не соблазнившись причетническими доходами24. К тому же старший из ее сыновей, обучавшийся в семинарии по философию, в 1827 г. в возрасте 18 лет был рукоположен во диакона в Ницинскую слободу Ирбитского уезда25, так что мог оказывать матери какую-то помощь.
В последующие годы в Ирбите появится еще несколько клириков, не связанных родством с местными «кланами». Священник Михаил Александрович Протопопов был рукоположен к Сретенской церкви в 1813 г., после обучения в риторическом классе семинарии. Родственники его служили в Ирбитском уезде, сам он женился на дочери Степана Топоркова, так что, возможно, в данном случае имел место классический вариант занятия зятем места своего тестя26.
В 1816 г. в Сретенскую церковь будет переведен священник Севериан Ефимович Ляпустин, родня которого проживала в Камышловском уезде. Сам он обучался в семинарии по философию, начинал свою службу в Екатеринбургском уезде, причем уже там зарекомендовал себя хорошим учителем (получил в награду от Совета казанского университета бронзовый крест). Возможно, перевод его в Ирбит был связан как раз с его преподавательской деятельностью: в 1820 г. он был утвержден в звании законоучителя Ирбитского уездного училища. С 1824 г. ему было поручено заниматься «преподаванием в Богоявленском соборе и Сретенской церкви Христианского учения», помимо этого он занимал еще ряд должностей27.
Кузьма Петрович Пузырев в десятилетнем возрасте стал пономарем в Покровской слободе, где отец его служил дьячком. В 1819 г., когда ему исполнилось 25 лет, он был рукоположен во диакона, а через месяц определен в Богоявленский собор28: вероятно, у него был хороший голос.
Довольно загадочно выглядят перемещения диакона Гавриила Семеновича Володимерова. В семинарии он обучался «недолго», в 13 лет был определен пономарем в Березовское село, затем переведен в Харловскую слободу того же Ирбитского уезда, потом - в Пермский Преображенский собор, затем вернулся в Ирбитский уезд в качестве дьячка Скородумской слободы. Благочинные всегда отмечали его слабые профессиональные навыки, плохое поведение и склонность к пьянству. Тем не менее, в 1828 г. он был произведен во диакона к Сретенской церкви. Без сильной протекции здесь дело обойтись не могло, поэтому приходится проследить его родственные связи. Отец Гавриила служил священником в Харловской слободе, туда же вернулся после окончания семинарского курса его старший брат Иван29. Пребывание самого Гавриила в Харловской слободе становится, таким образом, понятным. Перевод в Пермь, возможно, произошел благодаря каким-то знакомствам,
оставшимся там у Ивана. В Березовском селе служил священником двоюродный дед Гавриила - Михаил Володимеров, который, однако, не назвал пономаря среди своих родственников, несмотря на сослужение30. Все семейство Володимеровых отличалось, судя по данным клировых ведомостей, склочными характерами и склонностью к интригам, которые, возможно, и помогли Гавриилу пробиться на диаконское место «несмотря ни на что». Обращает также на себя внимание, что он женился на девушке, которая была старше его на 12 лет31. Сословное происхождение жены Гавриила в ведомости не указано, но если она по рождению принадлежала к духовному сословию, вполне возможно, что брак был заключен по расчету с надеждой на связи тестя.
В 1829 г. в Богоявленском соборе появляется дьячок Григорий Павлович Грамолин. Он обучался в низшем отделении Пермской семинарии, два года был певчим в архиерейском хоре32. Назначение в Ирбит для не слишком преуспевающего в учебе семинариста с хорошим голосом можно расценивать как награду. Родственников в Ирбитском уезде дьячок не имел.
Наконец, последнее, также не очень ценное, приобретение, сделанное собором в 1830 г., - отрешенный от должности священник Степан Леонтьевич Кирпищиков, определенный на дьячковское место33. Попал он в Ирбит явно случайно, просто потому, что освободилось причетническое место.
Итак, в 1803 г. из 16 ирбитских служащих клириков только двое не имели родственников в городе, но один из этих двоих имел родственников в уезде, 3 имели полное семинарское образование, 2 учились в духовной школе некоторое время и 11 получили лишь домашнее образование. В 1816 г. соотношение изменилось: не имеют родни в городе 4 человека, но один из них имеет родственников в уезде, окончил курс семинарии один, обучались некоторое время 5 человек, не обучались - 8. В 1830 г. родню в городских храмах имеют уже только 6 человек, но с учетом имеющих родственников в уезде их число возрастает до 10, полное семинарское образование имеется у одного, обучались в духовной школе 8 человек, не обучались - 7. Очевидно, что с распространением специального образования значение родственных связей при назначении на места несколько ослабевает, хотя и не теряется окончательно. Лица,
обучавшиеся в семинарии получают назначения на места более или менее произвольно, в зависимости от потребности того или иного прихода в клириках. Попасть в родные места бывший семинарист может, как правило, лишь позже, выждав нужную вакансию и попросив о переводе. Но поскольку даже неполное семинарское образование в этот период считается поводом для получения свя-щеннослужительского места, многие из них стремятся не вернуться к родне, а приискать именно священнослужительскую вакансию, вне зависимости от местоположения прихода. Следующее поколение (особенно также обучавшееся в семинарии) еще менее связано с местом служения родителей, поскольку уже усвоило мысль о том, что путем переходов с прихода на приход можно улучшить свое положение. Кроме того, очутившись в детстве в среде, где все (кроме их семьи) были связаны родственными узами, они могли в той или иной степени испытывать психологический дискомфорт, который не способствовал возникновению желания вернуться в эти же места. Таким образом, степень мобильности кадров духовенства напрямую зависела от роста образовательного уровня.
Тем не менее, влияние родственных связей на назначения клириков в значительной степени сохранялось. Вероятно, спецификой восточных епархий (ситуация в Центральной России не изучалась) стало сочетание наследования церковного места одним из сыновей с обучением другого в семинарии и отправкой всех остальных на приходы, где (весьма желательно, но не обязательно) служили родственники отца или матери. Отчасти, возможно, нежелание отдавать в семинарию всех сыновей было вызвано страхом упустить выгодную в материальном плане вакансию, потратив при этом слишком много денег на обучение. Ситуация эта в Пермской епархии была характерна именно для первой трети XIX в., затем, в результате перевода сюда духовенства из центральных епархий, конкурентная борьба за штатные места ужесточилась, что должно было привести к дальнейшему более быстрому росту значения образовательного ценза и падению значения родственных связей.
Примечания
фонде Екатеринбургской духовной консистории Государственного архива Свердловской области. 1803 г. - Ф. 6. Оп. 2. Д. 420, 1805 г. - Д. 421, 1816 г. - Д. 435, 1830 г. - Д. 462, 1831 г. - Д. 464. Следует сделать оговорку по поводу формы имен собственных, используемых в работе. В клировых ведомостях приводятся канонические формы имен, но, поскольку в статье приходится называть клириков по имени-отчеству, то используются, как правило, более привычные современному человеку формы. Если «отец Иоанн» воспринимается как норма, то «Иоанн Евфимиевич» звучит слишком архаично. Кстати, и в клировых ведомостях, если отец зовется «Евфимий», то сын будет «Иоанн Ефимов». Исключение сделано только для имени Гавриил, поскольку «Гаврила» звучит чересчур простонародно, да к тому же ассоциируется с известным персонажем И. А. Ильфа и Е. П. Петрова.
семьи. Что же касается брата Павла, отца Ни-кифора, то о нем сведений найти не удалось: единственное, что можно сказать: если предположение о том, что Павел сослужил со своим отцом, правильно, то его брат по закону должен был оставить Арамашевский приход. Тем не менее, дядя и племянник поддерживали отношения, причем с продвижением Никифора он начинает играть ведущую роль в отношениях со своим старшим родственником. В 1803 г. отличавшийся «худым поведением» и «склонный к пьянству» арама-шевский священник называет пребывающего в Перми племянника как своего ближайшего родственника. В 1805 г. Павел Пономарев «за битие в церкви трапезника» был запрещен в священнослужении и временно занял дьячковское место в Ирбитском Богоявленском соборе: протекция протоиерея Никифора вполне очевидна. В 1816 г. Семен Пономарев уже не упоминает ни Никифора, ни членов его семьи среди своей родни, так что узнать что-либо о дальнейшей судьбе протоиерея не удалось (Там же. Д. 420. Л. 101 об.-102; Д. 421. Л. 117; Д. 435. Л. 153 об.-154 об.)
7 Там же. Д. 435. Л. 1 об.-2; Д. 462. Л. 3 об.-4 об.; Д. 464. Л. 4 об. Что касается родственников Михаила Хомякова, то в Канашевском селе Шадринского уезда служил его брат, Дмитрий Хомяков
