ОРНИТОЛОГИЧЕСКИЕ СБОРЫ НА ЯПОНСКОМ АРХИПЕЛАГЕ В КОЛЛЕКЦИЯХ ЗООЛОГИЧЕСКОГО МУЗЕЯ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК: НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИСТОРИИ

ISSN 1026-5627

Русский орнитологический журнал 2020, Том 29, Экспресс-выпуск 1880: 373-408

Орнитологические сборы на Японском архипелаге в коллекциях Зоологического музея Императорской Академии наук: несколько страниц истории

С.Н.Баккал

Сергей Николаевич Баккал. Зоологический музей, Зоологический институт РАН, Университетская набережная, 1, Санкт-Петербург, 199034, Россия. E-mail: Sergey.Bakkal@zin.ru

Поступила в редакцию 13 января 2020

В Западной Европе эпоха великих географических открытий начиналась в XV веке. Прошло ещё сто лет и европейцы (купцы, миссионеры, военные) стали проникать в Восточную Азию. Первые из них в середине XVI века достигли японских островов южнее острова Кюсю (Киу-Сиу). Тогда венецианский купец и путешественник Марко Поло писал: «...это была таинственная богатая страна, где даже крыши дворцов были золотыми». Согласно изысканиям российских учёных, русские могли узнать о «Иапонии или Япан-острове» намного раньше, ещё в XIII-XV веках, благодаря информации, приходившей из Золотой Орды и европейских государств. Но, придерживаясь политики изоляции, в период с 1641 по 1853 год правительство Японии допускало ведение торговли лишь с китайцами и голландцами, через которых Япония получала информацию о внешнем мире. Как отмечали исследователи, сведения, поступавшие в «закрытую» и обособленную страну через голландцев, соответствовали интересам голландского правительства, которое боялось потерять монополию на право торговать с Японией.

На берега Тихого океана русские вышли в XVII веке, приблизившись вплотную к сказочной стране. Тогда внешняя политика Российского государства была направлена не только на обеспечение внешней безопасности восточных границ, но также на поиск новых торговых партнёров и природных ресурсов (богатых пушниной и морским зверем территорий). В XVIII веке в Японии даже появился специальный термин «синряку», когда речь шла о продвижении русских на Восток. Встрече будущих партнёров из России и Японии предшествовало «долгое и мучительное приращение землями» — включение в состав Российской Империи обширных территорий: Западной и Восточной Сибири, Дальнего Востока, Аляски, а также Алеутских островов, прилегающих к побережью Северной Америки. Когда в 1799 году была создана Российско-Американская компания, которая должна была не только осваивать земли Северной Америки, но и развивать доходные промыслы Дальнего Востока, это общество организовывало морские экспедиции,

пытаясь вести торговлю и научные исследования с Японией. Установление русско-японских дипломатических отношений выпало на время исторически важных изменений как в России, так и в Японии. Реформы, проводимые в обеих странах (в России — реформа 1861 года с отменой крепостного права, в Японии — распад феодальной империи), открывали пути для развития взаимовыгодных отношений. Взаимодействие России и Японии было связано и с научными организациями, в частности, с Императорским Русским географическим обществом*, которое было центром сбора научной информации и распространения её в обществе. Однако связи ИРГО и японских научных центров сформировались довольно поздно. До начала 1870-х годов переписки и научных обменов не существовало, хотя члены японского посольства в Петербурге ещё во второй половине 1860-х посещали некоторые заседания ИРГО. Первым центром научного изучения Японии стал Санкт-Петербургский университет, где с 1870 года началось преподавание японского языка. Спустя некоторое время уже было известно, что островное государство в Восточной Азии представляет собой архипелаг, в который включено, кроме четырёх крупнейших островов — Хонсю, Хоккайдо, Кюсю и Сикоку (97% всей площади архипелага), ещё около 7 тысяч менее крупных скал и островков, разбросанных в морях Тихого океана от Тайваня до русского Дальнего Востока, и охватывающих широкую полосу мест обитания. Стало известно, что на территории Японии арктические ландшафты на севере Хоккайдо («Японская Сибирь») сменяются в центре Японскими Альпами (горы Яманаси, Хонсю) и субтропическими лесами на юге. К концу XIX века в орнитофауне Японского архипелага уже насчитывалось более 300 видов птиц, среди которых более полутора десятков видов были эндемичными формами.

Среди сведений и обстоятельств, связанных с историей орнитологических коллекций Зоологического музея Императорской Академии наук (далее по тексту — Музей) нередко встречается имя Ивана Семёновича Полякова (1845-1887, рис. 1) — магистра и учёного хранителя при Музее. И особенно часто он упоминается в период, когда начинались и проводились его зоологические сборы в Азиатско-Тихоокеанском регионе. После того, как в 1880 году Российский Добровольный флот открыл регулярное морское сообщение из Одессы во Владивосток через Нагасаки, И.С.Поляков вместе с А.М.Никольским в 1881 году был командирован ИРГО, «но, в то же время с субсидией со стороны Академии, разрешённой на три года ...» (Штраух 1889, с. 69) на Сахалин для зоологических и антропологических исследований.

* 6 (18-го по новому стилю) августа 1845 года Высочайшим повелением императора Николая I утверждено представление министра внутренних дел Российской империи графа Л.А.Перовского о создании в Санкт-Петербурге Русского географического общества (РГО), с 1850 по 1917 год называвшегося Императорским Русским географическим обществом (ИРГО).

Рис. 1. Иван Семёнович Поляков (1845-1887) — учёный-энциклопедист, научное наследие которого изучено недостаточно полно (из: «Энциклопедия Забайкалья»).

Эта восточноазиатская экспедиция оказалась весьма продолжительным путешествием: после посещения Сахалина и Южно-Уссурийского края И.С.Полякову удалось побывать в Японии (1882-1883) и в Юго-Восточной Азии (ЮВА, 1883-1885). После путешествия по Тихому океану (1881-1885) Поляков прислал в Петербург разнообразные коллекции. Сфера его интересов оказалась значительно шире, чем только зоология. Собирая материалы для коллекций музеев Академии наук, он пополнил их фонды предметами археологии, антропологии, геологии, палеонтологии, зоологии и этнографии. Несмотря на кратковременность пребывания в ЮВА, русский зоолог сумел собрать орнитологический материал, который вскоре поступил в Музей в Петербурге (см.: Баккал 2019, с. 5578). Менее продолжительное время Поляков работал на Японском архипелаге. По результатам исследований в течение 8-месячного пребывания в Японии и обстановке, в которой они проводились, он оставил обстоятельный отчёт (Поляков 1884; рис. 2), который привлёк внимание разных специалистов, в том числе орнитологов.

ОТЧЕТЪ

ОПЪ НЗСДИДОВАШДХЪ

НА ОСТРОВ® САХАЛИНЕ

ВЪ ЮЖНО-УССУИЙСКОМЪ КРА&Ь

вгь японш.

Ив. Поляковъ

(Читано 14-го Фгпраля 1884 г.)

ПРИЛ0ЖЕН1Е КЪ ХШИ"* ЮМУ ЗАПИСОКЪ ИМИ. АКАДЕШИ НАУКЪ

САНКТПЕТЕРБУГГЪ 1884.

ПРОДЛИТСЯ У КОМИСЮНВРОВЪ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕИ1И НАУКЪ:

И. Глазунова въ С. П. Б. Эггерса и Комп, пъ С. П. Б.

И. Ки.члмл въ РигЬ.

Цпна 25 коп.

Рис. 2. Титульный лист «Отчёта... Ив.Полякова» (СПб., 1884) об орнитологических исследованиях в Японии.

Восточноазиатское континентальное побережье и прибрежные острова — это один их крупнейших в мире «международных» маршрутов миграции известных в регионе птиц, особенно водоплавающих, морских и хищных. Тогда на острове Хонсю (Хондо) «между массою интересных пернатых, оказался в составе моих коллекций куличок с ложкообразным клювом (Eurhynorhynchus pygmeus)» (Поляков 1884, с. 56). Экземпляр кулика-лопатня из коллекции И.С.Полякова в настоящее время сохраняется в Музее (№ 9984, Yokohama, 24/X-1881, самец, Mag. Poljakov, вит. 91.7; рис. 3). Большая часть наблюдений была проведена Поляковым в окрестностях бухты Нагасаки, в лесах и рощах, состоящих из разнообразной вечнозелёной древесной растительности — камфорных деревьев, магнолий, камелий, кипариса, тиса, а также величественных бамбуков и пальм. И.С.Поляков предполагал найти здесь, в местности, «принадлежащей к числу пунктов наиболее южных в цепи

больших островов Японского Архипелага, многих зимующих пернатых, водящихся на Севере Сибири, на Сахалине и в Южно-Уссурийском крае». В этом отношении его ожидания оправдались. «Картины природы представляли здесь все удобства для жизни, пропитания и отдыха как сухопутным, так и водным видам перелётных птиц» (Поляков 1884, с. 27).

Рис. 3. Орнитологические сборы И.С.Полякова в Японии в экспозиции Зоологического музея (Санкт-Петербург) — Eurhynorhynchus pygmeus (№ 9984, Yokohama, 24.X.1881, самец, Mag. Poljakov; вит. 91.7). Фото автора.

Когда в конце осени — начале зимы 1882 года открылся охотничий сезон на сухопутных птиц, среди добычи Полякова оказались два эндемичных для Японии вида фазанов (табл. 1): медный фазан Syrmaticus soemmerringii, научное название которого увековечило память немецкого учёного Самюэля Томаса фон Земмеринга (1755-1830), и зелёный (или «меняющий цвет») фазан Phasianus versicolor, населяющий крупные острова Японии (Хонсю, Сикоку и Кюсю). В то время зелёный фазан (кидзи) ещё не был национальной птицей Японии. Его возвели в столь высокое достоинство в 1947 году на собрании Японского орнитологического общества, когда его президентом был Нагамити Курода (1889-1978). Этот вид часто фигурировал в народных сказках, являясь составной частью японской культуры. Однако многие склонялись к тому, чтобы видеть национальный символ в японском журавле (танко) Grus japonensis (рис. 4): на его голове красное пятно, напоминающее

изображение на японском флаге. Надо признать, что, хотя Япония испытала в своё время сильное влияние таких стран Азии, как Китай и Корея, она впоследствии отличалась своеобразием и поражала эстетизмом, и особой изысканностью. И до сих пор мы наблюдаем в ней удивительное сочетание современности и традиций, окружённых установившимися обычаями и символами.

Рис. 4. Японский журавль (танко) Grus japonensis — один из главных претендентов на звание национального символа Японии. Копия с фотовыставки «Природа без границ» (Зоологический музей ЗИН РАН, 2012). Фото Тосидзи Фукуда (Toshiji Fukuda).

Фазаны, которых наблюдал Поляков в бухте Нагасаки, встречались в холмистой, покрытой кустарниками местности на высоких горных вершинах, а также на засеянных хлебом и овощами полях. Вместе с ними повсеместно в лесной полосе попадались разные дикие голуби, в том числе уже тогда довольно редкий зелёный голубь Sphenurus (Tre-^п) sieboldii sieboldii (табл. 1, рис. 5). В рощах встречалась «чисто японская птичка, с дымчатым оперением» — японская белоглазка Zos-terops japonicus, «дрозды носились в лесах стадами, с теми же криками и хлопотами; виды их были мне знакомы, так как [некоторые из них] лето проводят в пределах нашего отечества» (рис. 6), а в молодых рощах из камфорного лавра вьюрковые птицы, собираясь большими многоголосыми шумными стаями, «устраивали целые концерты». Наблюдая многочисленных зимних пернатых гостей в окрестностях Нагасаки, Поляков обнаружил много таких видов, которые гнездятся в Приморье и на Сахалине. Но в то же время расчёт на обильную добычу многих из них во время перелёта в том виде, как он наблюдал его в России, оказался несоответствующим местным условиям.

Рис. 5. Орнитологические сборы из Японии в экспозиции Зоологического музея в Санкт-Петербурге: слева — Sphenurus з1еЬоШи меЬоИН (от И.С.Полякова), справа — Сегу1е lugubris. Фото автора.

Рис. 6. Орнитологические сборы из Японии в экспозиции Зоологического музея в Санкт-Петербурге: слева — ТиЫш chrysolaus, справа — ТиЫш cardis (от К.Темминка).

Фото автора.

Во второй половине зимы И.С.Поляков нанял четырёх японцев-охотников, которых он разослал в разных направлениях. Один из них умел снимать шкурки птиц и зверей; им оказался сын японца, служившего препаратором у «знаменитого старика Зибольда». В Нагасакской бухте Поляков продолжал наблюдения за перелётом птиц, но надежды на обильную добычу не оправдывались, к тому же к концу апреля охотничий сезон закончился. Тогда управляющий русским посольством в Токио Роман Романович Розен (1847-1921) предложил Полякову посетить столицу Японии и выбрать в Токийском музее те предметы, которые у него отсутствовали. Уже в конце мая 1883 года Поляков побывал

в Иокогаме и Токио, а затем в Кобе и Осаке. Больше всего его занимал вопрос о музее и его экспонатах. Вместе с драгоманом (официальным переводчиком) русского посольства, А.С.Маленда*, он отправился на окраину столицы, в парк Уэно, где располагался Токийский музей, большую часть которого занимали зоологические коллекции. Но в итоге зоологическая часть музея не оправдала его больших ожиданий: «материал был скудный», а «чучелы сделаны неискусно».

Рис. 7. Рыбный филин Ке1ира Ыакл!от у гнезда с птенцом. Копия с фотовыставки «Природа без границ» (Зоологический музей ЗИН РАН, 2012). Фото Тосидзи Фукуда (Toshiji Fukuda).

После осмотра музея И.С.Поляков принял решение — избрать глави

ным пунктом базирования Иокогаму. Там, при посредничестве консула Франции, ему удалось познакомиться с японцами и европейцами, «занимающимися исследованиями Японии в различных отношениях».

* Александр Маленда — бывший юнга-кантонист Первого учебного флотского экипажа Кронштадта; юнгам этого экипажа поручалось как можно быстрее овладеть японским языком, чтобы стать переводчиками для первой постоянной российской дипломатической миссии (1858).

Одним из них оказался Генри Прайер (Henry James Stovin Prayer, 1850-1888), сотрудник Томаса Блэкистона* по составлению «Catalogue of the Birds of Japan, 1878», ознакомивший русского зоолога с экземплярами птиц своей коллекции.

Таблица 1. Некоторые виды (подвиды) птиц в экспозиции Зоологического музея и в фондовой коллекции (ФК) ЗИН РАН, поступившие из Японии от И.С.Полякова

И.С.Поляков 109.1

Yokohama, Poliakoff 97.б

Yokohama 91.7

Другим исследователем был Алан Оустон (Owston, 1853-1915), который предоставил Полякову право выбрать из его обширных коллекционных материалов те образцы, которых у него не хватало. «И в этом случае консул Франции, Жюль Жюслэн (Jules Jouslain), постоянно ме* Томас Блэкистон (Thomas Wright Blakiston, 1832-1891) — английский орнитолог, исследователь и натуралист. Среди птиц, кроме рыбного филина Ketupa blakistoni (рис. 7), его имя носят Turnix suscitator blakistoni и Anthus spinoletta blakistoni.

ня навещавший, оказал мне громадную услугу, с чрезвычайной, дружественной любезностью и предупредительностью». «Не стесняйтесь выбором, — говорил он мне; всё то, чего у вас в коллекции недостаёт, — берите, уплатою за всё буду отвечать я сам!». В результате Поляков выбрал около 80 видов птиц, которых у него «или недоставало, или же я имел их в униках, когда они казались мне высоко интересными в научном отношении» (Поляков 1884, с. 56). Среди отобранных экземпляров были виды, гнездящиеся и на Сахалине, и в Южно-Уссурийском крае. Кроме птиц, встречающихся в Южной Азии и временно обитающих в Японии, были и такие, которые свойственны северным частям Японского архипелага. Много было взято птиц, добытых на Курилах («островах Непокорных»). Тогда эта коллекция имела для Полякова особое значение: она представляла материал, связывающий воедино орнитологические наблюдения на Сахалине, в Приморской области и на юге Японии в одно целое.

Иван Семёнович Поляков по сей день остаётся уникальным учёным, но его научное наследие изучено всё ещё слабо. Этикетки на зоологических экспонатах Музея (табл. 1) позволяют восстановить маршруты его научных путешествий и помогают понять, когда и при каких обстоятельствах были им собраны некоторые материалы по фауне Восточной Азии, которыми обладает в настоящее время Зоологический институт РАН в Санкт-Петербурге (ЗИН РАН).

И.С.Поляков оказался в Японии при новых политических и социальных условиях, в то время, когда при проведении разного рода исследований её территория была относительно доступна для иностранцев (европейцев). Но так было не всегда, и ранее проникнуть внутрь Японии было непросто.

Здесь необходимо несколько подробнее остановиться на ботанических исследованиях, на первый взгляд, не относящихся непосредственно к орнитологическим коллекциям Музея. В Санкт-Петербурге, в библиотеке Ботанического института РАН им. В.Л.Комарова хранится «восьмитомное» собрание из 1054 изображений японских растений под названием «Flora japónica delineationibus», что можно перевести как «Флора Японии в иллюстрациях» или «Рисованная японская флора, 1833-1850» (Чёрная 2011). Создателем этой выдающейся коллекции был один из первых европейских исследователей Страны Восходящего Солнца, немецкий врач и натуралист Филипп Франц фон Зибольд (Philipp Franz Balthasar Freiheer von Siebold, 1796-1866). В 1820 году он окончил медицинский факультет университета в Вюрцбурге, а в 1822 году поступил на службу в вооружённые силы Нидерландов в качестве военного врача. В начале 1823 года Зибольд был командирован в Нидерландскую Ост-Индию, откуда через несколько месяцев переведён на остров Дэсима (Дэдсима) для обслуживания местной голландской колонии. Многочисленные предметы из Японии, вывезенные Зи-больдом в 1825 году, легли в основу коллекции Национального музея этнологии в Лейдене (Нидерланды) — одного из старейших этнографических музеев мира. Появление в Европе в первой трети XIX столетия обширной коллекции достоверных изображений японских растений стало долгожданным событием и для учёных, и для широкого круга любителей ботаники. Собрание Зибольда открывало новые горизонты в познании растительного мира далёкого архипелага, на протяжении столетий остававшегося загадочным и таинственным. Но, у Зибольда были предшественники в коллектировании ботанических предметов в Японии: немецкий врач Энгельберт Кемпфер (Е.КаешрЬег, 1651-1716) и шведский медик Карл Петер Тунберг (С.Р.ТЬипЬе^, 1743-1828).

Как писал А.Н.Мещеряков (2006), «с точки зрения Запада, вся Япония до середины XIX века находилась "в тени": минимум контактов привёл к тому, что сведения о Японии были фрагментарны и зачастую не соответствовали действительности. Книги о Японии были настоящей редкостью». Русский писатель и член-корреспондент Петербургской Академии наук И.А.Гончаров (1812-1891) в одном из своих очерков уподоблял Японию «запертому ларцу с потерянным ключом» (Гончаров 1986). То же самое можно сказать и о самих японцах: они довольствовались теми сведениями о Европе, которые сообщали им купцы их Ост-Индской компании. Этим торговым людям разрешали останавливаться на крошечном искусственном острове Дэсима возле Нагасаки (с 1641 года остров служил резиденцией для голландской Объединённой Ост-Индской компании). Однако они не имели права покидать его. Тогда, кроме голландских и китайских торговцев, всем остальным иностранцам въезд в Японию был запрещён. Самоизоляция Японии от внешнего мира (вплоть до революции Мэйдзи * 1868 года) сделала страну малодоступной для иностранцев. Японское правительство ещё в конце XVIII века отказывалось вступать в дипломатические отношения как с Великобританией и Францией, так и с Россией. Однако в течение XVII — середины XIX века Япония поддерживала дипломатические и торговые связи со своими традиционными партнёрами: Китаем, Кореей, островами Рюкю (Лиу-Киу, до 1609 года находились под влиянием Китая, в дальнейшем — Японии). Правительство торговало с ними на Цусиме, Суцуме, на юге Хоккайдо (до 1869 года - Эдзо, или Эзо, Yezo) и на Дэсиме. Здесь, изолированные в гавани Нагасаки на островке Дэсима, иностранцы находились в особых условиях. Их нарушение могло привести к неприятностям и даже могло поставить под угрозу жизнь виновного и связанных с ним людей. Иногда, в виде исключе* Эта революция происходила в период «просвещённого правления» императора Муцухито («Мэйдзи», 1852-1912), в результате чего была восстановлена императорская власть и открыты границы для европейцев. Тогда, после «переворота», Японию мощным потоком захлестнули достижения западной цивилизации.

ния, поселенец мог «в установленном порядке» оформить специальное разрешение и на короткий срок оставить пределы острова (не более чем на 24 часа и без возможности ночлега вне острова). Однако такая свобода, в окружении свиты сопровождения, стоила немалых денег и ограничивалась временем, местом и заявленной целью. Например, путешествие в Эдо (с 1868 года — Токио; новая, после Киото, столица Японии), с 1792 года происходило всего один раз за 4-летний период. Судя лишь по некоторым эпизодам из обыденной жизни, существование на острове больше походило на томительное тюремное заключение, однообразную скуку которого выразительно охарактеризовал К.П.Тунберг: «Заживо сходит в могилу европеец, осуждённый на житьё в этом уединении» («Путешествие по Японии», 1854).

Жить на Дэсима было нелегко, но чтобы попасть на этот закрытый островок, учёному-натуралисту нужна была не только сильнейшая личная мотивация, но и большая удача. Так, например, один из пионеров научного изучения Японии — Э.Кемпфер достиг Японии после многолетних странствий: в 1685-1694 годах в качестве судового врача он побывал на побережьях Аравии, Индостана, в Сиаме, на Суматре. Оттуда Кемпфер попал в «таинственную Японию», где в качестве врача голландской миссии прожил два года. Благодаря стечению обстоятельств любознательному доктору тогда удалось дважды побывать в Эдо и собрать обширную и разнообразную информацию, среди которой нашлось место и для ботаники. Как раз в то время европейцы впервые познакомились с описаниями и «портретами» таких «звёзд» растительного мира, как японская камелия Camellia japonica, гингко Gingko biloba и др. Деятельность Кемпфера долгое время была для Запада основным источником сведений о растениях Японии. Кроме того, Кемпферу принадлежит труд «История Японии», который спустя одиннадцать лет после его смерти был переведён на английский язык и опубликован в Лондоне.

Спустя много лет европейцы получили новую «ботаническую пищу», добытую К.П.Тунбергом. Второй европейский исследователь Японии, подобно Кемпферу, был врачом, но, в отличие от предшественника, он жил уже в другую научную эпоху. Шведский доктор учился в университете Упсала и был последователем своего соотечественника Карла Линнея (1707-1778), реформаторские идеи которого воодушевили Тун-берга на получение второй (ботанической) профессии. В итоге на Дэ-сима прибыл не только квалифицированный доктор, но и профессиональный деятель новой ботаники. Но спустя полвека, к моменту прибытия Тунберга в 1775 году жизнь голландцев в Японии практически не изменилась: строгая изоляция сохранялась. На Дэсима ботаник был «отлучён» от природы, и чтобы гербаризировать вынужден был «общаться через переводчиков», которых он расспрашивал о растениях и

через посредство которых приобретал некоторые живые образцы. Случалось, что исследователю приходилось извлекать интересующие его экземпляры в процессе «изучения» травы и сена, доставляемых на остров в качестве корма для скота. Только пополнение набора лекарственных средств являлось весомой причиной, по которой доктор мог получить разрешение для сбора растений в ближайших окрестностях Нагасаки. Однако из-за необходимости оплачивать услуги лиц сопровождения, подобные экскурсии «на природу» были для него событием исключительным. Он терпел, не роптал, но после пятнадцати месяцев упорной работы осознал, что доступные ему методы добывания информации становятся всё более проблематичными. В результате шведский исследователь счёл нецелесообразным оставаться на Дэсима и вернулся в Европу, где занялся обработкой уже добытых материалов. В 1784 году Тунберг опубликовал на латыни труд «Flora Japónica», в котором представил более 800 описаний японских растений, в том числе около 370 новых для науки видов. Такие убедительные результаты вызвали глубокое уважение к масштабной личности коллекционера, работавшего в сложнейшей обстановке. За весомый вклад в новую японскую ботанику его удостоили званием «Японский Линней».

Труд Тунберга был большим достижением, но он подразумевал дальнейшее продолжение начатых исследований. Тем не менее, время шло, а новые действующие лица не появлялись. В факторию требовался особенный доктор, разносторонне образованный и высокоодарённый, сочетающий страстную увлечённость наукой и преданность делу, человек предприимчивый и коммуникабельный. И тогда на переднем плане оказался Филипп фон Зибольд. Ботаника была его любимой областью естественной истории, а ботанические коллекции относились к сфере его индивидуальных интересов и составляли базу задуманной им научной работы. Тем не менее, в 1824 году в одном из писем, адресованном в Лейден зоологу Конраду Якобу Темминку (1778-1856), первому директору Музея естественной истории, Зибольд просил о содействии в обработке зоологических материалов. В результате Темминк вместе с Германом Шлегелем взяли на себя труд по обработке всех позвоночных животных, собранных Зибольдом в 1823-1829 годах во время его путешествия по Японии. Впоследствии Зибольд вместе с Теммин-ком, Шлегелем и де Хааном стал соавтором «Fauna Japónica» (Лейден, 1833-1851). К этому следует добавить, что, как это было типично в тот период, собранные Зибольдом материалы (не флористического характера), в том числе первые экземпляры гигантской японской саламандры Andrias japonicus, были отправлены несколькими партиями в различные европейские музеи (кроме Музея в Петербурге).

Один из участников кругосветного путешествия на корабле «Надежда» (1803-1807) под командованием Ивана Фёдоровича Крузенштерна (1770-1846) - Григорий Иванович Лангсдорф (1774-1852), в будущем российский академик, исследователь Камчатки, Сибири и Бразилии, генеральный консул в Рио-де-Жанейро, в 1804-1805 годах в составе посольства камергера Н.П.Резанова (1764-1807) посетил Японию (Нагасаки). Эта была первая российская миссия в эту страну. История посольства Резанова известна: все попытки установить русско-японские отношения окончились ничем. Более того, члены посольства и экипаж «Надежды» оказались в плену и находились под строжайшим, едва ли ни тюремным надзором. Прогулки были разрешены, но лишь на клочке земли размером сто на сорок шагов. В то время Лангсдорфу уже были известны труды, посвящённые Японии, из которых особой основательностью отличались те, что принадлежали перу Э.Кемпфера и К.Тун-берга. Но теперь представилась возможность в течение полугода наблюдать Японию своими глазами. Несмотря на изоляцию, натуралисту и этнографу Лангсдорфу удалось собрать на японских берегах разнообразные сведения о природе, населении и культуре. Лангсдорф был хорошим рисовальщиком. Кроме зарисовок этнографического характера, другим его занятием была ихтиология. Ещё в 1797-1803 годах, сразу после окончания университета и получения степени доктора медицины, он оказался в Лиссабоне, где кроме врачебной практики занимался изучением разнообразия рыб. Там для сохранения ихтиологических препаратов он разработал свой рецепт мышьяковистого мыла, которое не только предохраняло рыбьи шкурки от гниения, но сохраняло их неповторимую цветовую гамму (Лангсдорф 1805). Материалы об изготовлении чучел рыб, а также несколько препаратов, отправленные Лангсдорфом в Петербургскую академию наук, побудили её избрать в январе 1803 года «доктора медицины из Лиссабона» своим членом-корреспондентом, и это обстоятельство привело Лангсдорфа в августе того же года в число участников первого русского кругосветного плавания. В Японии Лангсдорф решил не оставлять «ихтиологические штудии». Учёный просил японца, доставлявшего в резиденцию провизию, приносить больше разнообразных рыб. Позднее он сообщал, что в течение последних трёх месяцев пребывания в Японии получил около 400 экземпляров, принадлежащих к 150 различным родам («Magazin fur den neuesten Zustand der Naturkunde, 1806» - цит. по: Комиссаров 2013, с. 39). Лангсдорф рисовал и описывал этих рыб, а кроме того, благодаря тайной договорённости с переводчиками ему удалось приобрести несколько рисунков местных животных. Опубликованное в 1812 году описание этого кругосветного путешествия оказалось впоследствии важным источником для изучения истории и этнографии Японии.

Вскоре Япония была вынуждена принять новые правила поведения во внешней торговле. Произошло это после дипломатической

(морской) экспедиции вице-адмирала Е.В.Путятина* в 1853 году и американского коммодора Мэтью Кэлбрейта Перри (1794-1858). Начинался новый этап и открывались новые перспективы для развития разного рода отношений японской империи с ближними и дальними государствами. Ослабление ограничительного периода началось в 1850-х годах. В 1854 году были открыты для иностранцев три порта - Нагасаки, Симода и Хакодате, русские суда стали свободно заходить в эти гавани. Япония всё ещё продолжала придерживаться курса политики изоляции от внешнего мира и японцам было запрещено выезжать за границу. Айка Тамура (2005, с. 75) сообщает, что только в 1862 году впервые во Владивосток прибыли молодые японцы из Инаса (поблизости от Нагасаки) на русском судне «Маньчжурия». С тех пор для японцев Владивосток стал воротами в Азиатскую Россию.

К периоду модернизации Японии относится весьма примечательная коллекторская деятельность Карла Ивановича Максимовича (18271891), одного из первых исследователей островов Японского моря, выдающегося российского «ботанического востоковеда». Среднее образование он получил в петербургском училище Святой Анны (Аппеп-schule), а высшее — в 1845-1850 годах в Дерптском университете. По окончании учёбы он был определён помощником директора Дерпт-ского ботанического сада, а в 1852 году переведён в Петербург консерватором в Императорский ботанический сад+. По поручению Ботанического сада в 1853 году Максимович вместе с этнографом и зоологом Леопольдом фон Шренком (1826-1894) предпринял путешествие вокруг света на фрегате «Диана» под командованием адмирала Е.В.Путятина. В этой экспедиции принимал участие естествоиспытатель, натуралист, географ и путешественник по Восточной Сибири Ричард Карлович Маак (1825-1886). Когда в 1854 году судно прибыло в бухту Де Кастри (после 1952 года — залив Чихачёва, Японское море), то из-за Восточной войны (Русско-Турецкая Крымская война, 1853-1856 годы) Максимовичу пришлось остаться на материке, в Приамурье, до 1857 года. Тогда с большими затруднениями и с малыми средствами он исследовал растительность этого почти неизвестного края и собрал богатую коллекцию, которую по возвращении в Петербург обработал и издал. За этот труд он был удостоен Демидовской премии.

В 1859 году, после избрания адьюнктом Санкт-Петербургской Академии наук, К.И.Максимович предпринял новое путешествие через Сибирь в Иркутск, в Забайкалье, по Сунгари и Уссури в Николаевск, а далее — в Японию, на остров Хоккайдо. Осенью 1860 года он отправил* В 1855 году в городе Симода Евфимий Васильевич Путятин (1803-1883) подписал Японско-российский договор о дружбе и торговле — первое дипломатическое соглашение между Российской империей и Японией. Этот трактат стал весомым вкладом в завершение политической изоляции Японии.

+ В то время уже существовало мнение, что лучшие научные силы пришли в Академию наук из Дерптского университета.

ся в Нагасаки, чтобы оттуда совершать поездки по южной Японии. В этот период пребывания Максимовича в Японии, несмотря на «открытие» страны, иностранцы всё ещё не имели права свободного передвижения и допускались только в районы открытых портов, где могли находиться не далее 10-30 вёрст от города. Для более глубокого проникновения внутрь территории приходилось нанимать «туземцев», которые собирали материал фактически наугад. Тогда Карл Иванович обучил ботаническому коллекционированию нанятого им молодого слугу Су-гава Тёносукэ (1842-1925). Сугава-сан гербаризировал в разных частях Японии; он работал там, куда вследствие ограничений, наложенных японскими властями, не мог попасть русский исследователь, и благодаря этому собрал богатейшие материалы. За годы работы с русским ботаником сопровождавший его слуга стал первым в Японии профессиональным коллектором, труд которого оказался незаменимым для ботанической науки. По представлению Карла Ивановича японский коллектор гербария был принят на службу Императорским ботаническим садом в Петербурге и в течение трёх лет работал на постоянной основе. Таким образом, Сугава Тёносукэ стал первым японским гражданином, официально состоявшим на службе русской науки (Чёрная 2012). Связь с коллектором осуществлялась через российское консульство в Хакодате, глава которого Иосиф (Осип) Антонович Гошкевич (1814-1875) выплачивал сотруднику положенные ему 300 рублей годового жалования, сообщал инструкции и пожелания Максимовича.

Оттуда, с островов Хоккайдо и Кюсю, более 150 лет назад Максимович отправил в Музей коллекцию птиц (табл. 2). Об этом событии сообщал в издании к 50-летию Музея А.А.Штраух (1889, с. 91): «От путешественника Императорского Ботанического Сада, кандидата Карла Ивановича Максимовича в 1861 году получен зоологический материал не только из Уссурийского края и Манчьжурии, но также из Японии». Как видно, основная часть образцов этой коллекции действительно датирована 1861 годом, реже - концом 1860 и 1862 (табл. 2; рис. 8, 9). В то время земли к северу от острова Хонсю, на Хоккайдо были особенно интересны для любого исследователя. По словам Максимовича, всё «то, что растёт здесь, без сомнения дико, и не насажено» (Максимович 1883). То же относилось и к птицам, вовсе не известным на этом участке Японского архипелага. На Хоккайдо (в Хакодате) сбор материала «был сопряжён со значительными физическими усилиями и бытовыми трудностями, однако, такие мелочи не уменьшали энтузиазма Карла Ивановича, который в течение 14 месяцев с огромным интересом работал на практически не изученной территории» (Чёрная 2012). Гербарий и птиц упаковывали в ящики, и отправляли или с русскими военными кораблями «кругом света», или через посредство английских торговых домов в Йокогаме и Шанхае. Большую часть пути

посылки обычно совершали «по воде», но иногда им случалось путешествовать главным образом по суше, через Китай и Сибирь. В 1862 году Максимович оставил Хоккайдо и переехал в южные пределы страны,

сначала в Иокогаму, а затем в Нагасаки. Только в 1864 году он возвратился в Петербург.

Таблица 2. Некоторые виды (подвиды) птиц в экспозиции Зоологического музея и в фондовой коллекции (ФК) ЗИН РАН, поступившие из Японии от К.И.Максимовича

Maximowich (№ 140) 107.1

К.И.Максимович 91.7

1940 Mergus serrator, диннон?