Спросить
Войти
П.О. Горбачёв
— к.и.н., доцент Курского института государственной и муниципальной службы
С.Ф.ПЛАТОНОВ И Ю.В.ГОТЬЕ О СМУТНОМ ВРЕМЕНИ: ШТРИХИ К ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННОМУ ПЕРИОДУ ТВОРЧЕСТВА ВЫДАЮЩИХСЯ ИСТОРИКОВ
АННОТАЦИЯ. В статье анализируются взгляды на московскую Смуту начала XVII в., получившие отражение в опубликованных после 1917 г. трудах С. Ф.Платонова и Ю.В.Готье. Автор выявляет степень своеобразия этих взглядов, прослеживая, в частности, эволюцию оценок С.Ф.Платонова сравнительно с выводами, обоснованными в широко известных «Очерках» замечательного историка.
The paper presents an analysis of S.F.Platonov’s and Yu.V.Gotia’s views on Muscovy’s “Time of Troubles” of the early 17th century conveyed in these scholars ’ works published after 1917. The author ascertains the specific features of these views by tracing the evolution of S.F.Platonov’s estimations as compared to the conclusions the outstanding historian substantiated in his widely known “Essays”.
После 1917 г. самым выдающимся исследователем Смуты продолжал оставаться С.Ф.Платонов. Его основной труд «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв.», ставший классическим ещё в конце XIX в., а также «Учебник русской истории» и «Лекции по русской истории», принесли ему заслуженное признание в учёной среде и популярность у студенческой молодёжи. После смерти В.О.Ключевского его считали, пожалуй, самым известным из «ныне здравствующих русских историков» [25. С. 1].
В 1916 г. С.Ф.Платонов, заработав пенсию, ушёл на заслуженный отдых. Но полностью отказаться от научной и преподавательской деятельности он не мог.
Октябрьскую революцию учёный не принял, но, не взирая на это, он стал сотрудничать с советской властью.
Из-под его пера по-прежнему выходили научные статьи и книги, в том числе относящиеся к истории Смутного времени [22; 16. С. 7—17; 19. С. 18—22; 17. С. 225—228; 13. С. 136—140; 21; 24. С. 3—8; 23; 15; 18; 20; 14. С. 83—86].
Прежде чем перейти к характеристике работ учёного, опубликованных в советское время, следует вкратце остановиться на его концепции Смуты. Итогом многолетних изысканий и напряжённой аналитической работы историка стало выделение трёх главнейших периодов Смуты. Первый, названный династическим, корни которого уходили во времена опричнины, берёт своё начало от кончины Фёдора Ивановича в 1598 г. Борис Годунов, несмотря на все усилия, не сумел воспрепятствовать «сползанию» государства к гражданской войне. Недолгое правление Лжедмитрия I и приход к власти Василия Ивановича Шуйского в 1606 г. завершают первый период. Следующий этап учёный назвал социальным, считая его то «гражданской смутой», то «социальным междуусобием». Соответствовал этот период времени правления Василия Шуйского, ввергшего страну в жесточайший кризис. Третий период С.Ф.Платонов именовал национальным, борьбой за «национальное возрождение», когда на войну с польско-литовскими интервентами поднялось практически всё русское общество, действовал «совет всей земли» в Первом и Втором ополчениях. Объединённые силы дворянства и казачества изгнали оккупантов из Москвы, и в феврале 1613 г. был избран новый царь Михаил Федорович, ставший основателем династии Романовых. На этом моменте, согласно С. Ф.Платонову, Смута и завершилась.
Всё написанное историком в советское время о событиях XVII в. нельзя причислить к его научным достижениям в широком понимании. Скорее это были научно-популярные работы, призванные восполнить известный пробел в книгоиздании, образовавшийся в предыдущие годы.
В исторической литературе высказываются порой разноречивые точки зрения на творчество С.Ф.Платонова в годы советской власти. Например, Ю.А.Иванов, готовивший кандидатскую диссертацию под руководством Р.Г.Скрынникова, полагал, что «послереволюционные исследования С.Ф.Платонова основаны на идеалистической схеме и отрицают роль народных масс в качестве главной созидательной силы», «идейные позиции Платонова мало изменились в советское время» [9. C. 124, 125]. Е.В.Чистякова, напротив, пришла к выводу, что в поздних работах корифей отечественной исторической науки «больший акцент сделал на положение широких слоёв населения», читай холопства и крестьянства. Он уже «не прикрывается неопределённым термином «социальная» борьба, а говорит о «классовой». По мнению Е.В.Чистяковой, надо «учитывать эволюцию взглядов историка», который некоторые моменты Смуты характеризовал как раз с классовых позиций, особенно восстание И.И.Болотникова [26. С. 430—432].
Вышедшая в 1923 г. книжка С.Ф.Платонова о Смуте имела подзаголовок, весьма созвучный современности: «Очерк истории внутреннего кризиса и общественной борьбы в Московском государстве XVI и XVII веков». Историк с видимым сочувствием относится к бедственному положению народа после опричнины. Примечательна мысль С. Ф. Платонова о том, что «не может быть мира и благополучия в стране, где целые области разорены дотла, где родовая знать угнетена и пылает ненавистью к династии и её дворцовым фаворитам, где служилый класс лишён возможности служить и хозяйничать, где низшие классы бегут от зависимых и разорительных условий труда, где, наконец, правительство должно управлять при отсутствии доходов и войска, при всеобщем недовольстве и ропоте» [21. C. 43].
В этой связи С.Ф.Платонов не мог обойти вниманием движение Хлопка и восстание И.И.Болотникова. И хотя он по-прежнему говорит о волнениях 1603 г. как «простом разбое», но теперь уже разбое, оправданном «хищничеством богатых и власть имевших людей», а поэтому являющимся ничем иным, как «социальным протестом». «Мятежная рать» И.И.Болотникова под пером учёного становится классовым врагом существующего режима: «Большой воевода» Иван Болотников стал знаменит... тем, что первый поставил целью восстания не только политический переворот — свержение боярского правительства Шуйского, но и переворот общественный — низвержение крепостного строя». О программе восставших у историка читаем: «С определённым лицом подошла к Москве рать Болотникова, явственно покушаясь на демократическую ломку существующего строя» [21. C. 71, 89, 90].
К сожалению, С.Ф.Платонов в очередной раз уклонился от пристального изучения действительных причин совместного похода на Москву крестьян, холопов, казаков и дворян. Казачества в этом движении как бы не существует, а есть «землевладельцы и рабовладельцы» и «воровская» рать», то есть, по выражению учёного, «социальные враги», и поэтому «совместные действия этих двух общественных групп являлись простым недоразумением» [21. C. 91].
Практически во всех антиправительственных движениях С.Ф.Платонов усматривает проявление «классовой вражды против «лихих бояр», угнетателей обездоленной трудовой массы». Самозванство же было в начале XVII в. одним из «способов оформить революционное выступление» [21. C. 92].
Очень скоро, по мнению учёного, и правительство Шуйского осознало, что «его противники руководствуются не династическими, а классовыми мотивами», следовательно, нужно было пересмотреть законодательство в сторону ужесточения по отношению к «революционным элементам общества и действовать на условия общественной жизни, порождавшие и питавшие Смуту» [21. C. 94].
Сборник документов «Социальный кризис Смутного времени» явился дополнением к предыдущей работе С.Ф.Платонова. Его выход в свет был молчаливым призывом к советским историкам объективно, а не с идеологических позиций анализировать и освещать
русскую историю начала XVII в. Любителям же родной старины предоставлялась уникальная возможность прочитать, изучить те документы, на которые опирался историк, заглянуть в его творческую лабораторию. В «Введении» автор наглядно демонстрирует эволюцию своих взглядов, говоря о том, что Смута разрушила «старые порядки» и после неё в Московском государстве начинается эра «нового порядка». Одним из признаков этого можно считать появление на исторической сцене общественных классов «с некоторой долей классового сознания». Появление таких классов исследователь относит ко времени «борьбы за Димитрия», когда в народных «массах проснулись классовые инстинкты» и началась настоящая классовая борьба [23. С. 9, 11].
Такое обновлённое видение проблем Смутного времени сформировалось у С.Ф.Платонова не только под влиянием идеологического пресса новой власти, но во многом благодаря ряду документов о Смуте, введённых в научный оборот в начале XX в., то есть уже после выхода в свет «Очерков по истории Смуты в Московском государстве...».
Как видно, нельзя согласиться с мнением авторов, считающих С.Ф.Платонова то консерватором, то либералом, что, впрочем, было для советской власти одинаково неприемлемо. Нельзя приписывать историку отказ «считать события «смуты» революционными» [9. C. 125]. Напротив, С.Ф.Платонов открыто признаёт классовую борьбу и классовый характер многих событий Смуты. Использует он в своих произведениях советского периода и такие термины, как «революционный элемент» и «революционное выступление». Таким образом, историк обновил свою концепцию Смутного времени, хотя и вынужденно. Поэтому говорить, что С.Ф.Платонов «не принял марксистского понимания классовой борьбы в эпоху феодализма» [9. C. 125], — значит солидаризоваться с мнением М.Н.Покров-ского и его учеников относительно С.Ф.Платонова и его школы.
Одним из ярких представителей отечественной исторической науки конца XIX — первой половины XX вв. был Ю.В.Готье. Современников поражала широта его интересов: социально-экономические и политические проблемы истории России XVII—XVIII веков, источниковедение, история западных и южных славян, историческая география и археология. В конце 1922 г. он был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук.
Творчество Ю.В .Готье изучено явно недостаточно. Его взгляды на Смутное время практически не получили достойной оценки в историографии. А между тем он одним из первых в Советской России опубликовал труд, посвященный русской Смуте начала XVII в., фактически первым назвав ее гражданской войной [7. C. 3].
Еще в дореволюционный период Ю.В .Готье обращался к изучению Смутного времени, решая, правда, иные исследовательские задачи [1, 6, 10]. До сих пор историки ограничивались общими характеристиками его деятельности, не разбирая взглядов ученого на первую гражданскую войну [2, 3, 8, 12]. Отчасти такая позиция, особенно в советское время, была объяснима как арестом профессора по так называемому «академическому делу» и дальнейшей ссылкой в Самару (1930 г.), так и сложившимся в историографии начала 30-х гг. мнением о том, что Ю. В. Готье, обратившись к изучению Смуты, отстаивал «неизбежность и необходимость реставрации», «расчищал» идейно-политический «путь Колчаку и Деникину к Москве» [11. С. 102].
Известно, что Ю.В.Готье и С.Ф.Платонов были не только коллегами-историками, но и состояли между собой в дружеских отношениях. Данное обстоятельство естественным образом сказалось на книге Ю.В.Готье о событиях начала XVII в. Говоря об очерке, вышедшем в 1921 г., он и не скрывает, что хочет «пересказать главнейшие события этого тревожного времени». Говоря иначе, историк сразу оговаривает, что он и не углублялся в изучение источников, он будет целиком базироваться на тех исследованиях, которые уже увидели свет. Не случайно выглядит и утверждение ученого о хронологических рамках Смутного времени с 1598 по 1613 гг. [7. C. 3].
Уже в самом названии работы Ю.В.Готье можно усмотреть явную искусственность в «сращивании» таких исторических терминов, как «Смутное время» и «революционные движения». Смута, по мысли ученого, — это болезнь и следствие «болезненных явлений», сопровождавших формирование Московского государства в XV—XVI вв. «Революционные сдвиги и перевороты» видны в «свержении» Годуновых, убийстве Лжедмитрия I, народных движениях 1606—1607 гг. и в низложении Василия Шуйского. Смутное время — это также «цепь революционных взрывов». В начале XVII в. историк разглядел сразу несколько революций, которые смуты лишь сопровождают [7. С. 7—9, 21].
Отдельную главу Ю.В.Готье посвятил восстанию И.Болотникова, назвав её «Смута в народных массах». Здесь явно повторены суждения С.Ф.Платонова. Вот несколько примеров: социальная борьба в этот период теснейшим образом взаимосвязана с гражданской войной, И.Болотников «придал движению уже не политическую, а ясно очерченную социальную окраску», дворянское ополчение не имело ничего общего с восставшими. Так же, как С.Ф.Платонов, Ю.В.Готье не видит конечной цели восстания, считая, что оно вырождается в «анархический натиск, в простой грабеж», «идея справедливого возмездия бедным за счет богатых потонула в крови и насилиях» [7. С. 51, 57, 59].
Солидарен Ю.В.Готье с главой петроградских историков и в оценке многих последствий Смуты. «Победившими смуту» он признает «средние слои русского общества». Боярство в это время, «ввергнув страну в неисчислимые бедствия», «изжило себя духовно», а новая знать, формировавшаяся после Смутного времени, уже не претендует на власть, как в прежние годы. Низы общества в ходе своей «разрушительной деятельности» тоже пришли в упадок. Мало того, историк не без сочувствия пишет о тех крестьянах, которые помогли изгнать интервентов из Москвы: «Свершив свой подвиг, они разошлись по домам, думая, что теперь никакое бедствие их не постигнет, а между тем незаметно, исподволь, к большей части их подкралась крепостная неволя». Такая же участь постигает и посадских — еще одного союзника крестьянства (кроме дворян) в Смутное время [7. С. 140—143].
Говоря о вмешательстве иностранцев во внутренние дела России, Ю.В.Готье заметил, что оно было «очень важным явлением смуты», но подробно раскрывать свою позицию не стал, ограничившись утверждением о различной степени влияния Польши и Швеции [7. С. 145].
В итоговых выводах учений справедливо отметил, что, несмотря на драматичность Смутного времени, именно оно «приблизило Русь к Европе», что «гордое одиночество», в котором Русь пребывала при Иване Грозном, отжило свой век, а русский народ сумел «обеспечить за собой неотъемлемое право на историческое существование» [7. С. 148, 149].
Пожалуй, единственное, что привнес в историографию Смуты Ю.В.Готье в начале 20-х гг., — это признание влияния гражданской войны на народное хозяйство, хотя основные положения по данной проблематике ученым были изложены еще в начале XX в. Интересной и перспективной могла показаться обозначенная историком проблема «Смута и современники», но здесь мы видим прямое влияние статьи В.Н.Бочкарева с почти аналогичным названием [7. С. 114—135. Ср.: 4. С. 258—284].
