Спросить
Войти
АДЫГИ: МЕЖДУ ДИАСПОРОЙ И РОДИНОЙ
(конец XIX - начало XX вв.)
®2011 Анчабадзе Ю.Д.
Институт этнологии и антропологии РАН
С XIX в. адыги образовали обширную диаспору в Передней Азии и на Ближнем Востоке. Царское правительство пыталось ограничить контакты между двумя частями этноса. Контакты были разнообразными, что способствовало высокому статусу Турции в общественном сознании адыгов. Значителен был поток реэмиграции адыгов. Разделенность адыгского этноса сыграла негативную роль в развитии его этнической культуры.
Since the 19th century Circassians had formed a vast diaspora in the Western Asia and in the Middle East. The tsarist government attempted to limit contacts between the two parts of this ethnic group. However, contacts were diverse. This fact promoted the high status of Turkey in Circassians’ social consciousness. The flow of Circassians’ reemigration was significant. The partition of the Circassian ethnic group played a negative role in the development of their ethnic culture.
В XIX в. адыгам, как и некоторым другим народам Кавказа, было суждено пережить величайшую историческую трагедию - изгнание сотен тысяч человек с родных земель обитания. В результате в
Передней Азии и на Ближнем
Востоке образовалась обширная адыгская диаспора, этнокультурное и политическое развитие которой протекало уже вне пределов метрополии. С этого времени осознание факта своей
территориальной разделенности, проживание «за морем»
значительной части оказавшихся там не по своей воле соотечественников становится весьма важным и эмоционально переживаемым
элементом исторической памяти и этнического самосознания адыгов.
Царское правительство
стремилось минимизировать
контакты между расщепленными частями адыгского этноса, однако полностью достичь этих целей не удалось. В эмиграции находились ближайшие родственники, осознание кровной связи с которыми еще не было утеряно. Поэтому стремление повидаться с оказавшимися за рубежом близкими было важной чертой общественных настроений.
По существовавшим в тот период административным правилам, ни один из жителей адыгских селений не имел права отлучаться за пределы общества на сколько-нибудь длительное время, не получив на то разрешение своих односельчан. Последнее обычно давалось на сходе, который был обязан удовлетворять
разнообразные просьбы общинников во всех случаях, когда «по общему закону или вследствие частных распоряжений правительства
требуется на что-либо согласие или разрешение аульного общества». Поездка для свидания с родственниками относилась к этой категории. Поэтому в конце XIX-начале XX вв. сельским сходам довольно часто приходилось давать разрешение на отлучку своих односельчан.
В архивных фондах сохранилось немало соответствующих
документов. Так, 11 ноября 1900 г. в сел. Иналово был избран новый эфенди Алескер Кештов, так как прежний - Магомет-Мурза Тукацуков получил разрешение схода и отбыл в Турцию для свидания с родственниками [7. Л. 3]. В течение 1904-1905 гг. десять глав семейств и их домочадцев из сел. Хапцево получили разрешение схода на поездку в Турцию. Путешественники вернулись в родные места лишь спустя шесть лет [12. Л. 1].
Власти всегда с большой подозрительностью относились к контактам с махаджирами, поэтому даже поездка в Турцию для свидания с родственниками уже казалась подозрительной. Соответствующие лица попадали под неусыпное внимание и контроль властей, при этом непосредственное наблюдение вменялось в обязанность сельским старшинам, которые в любой момент обязаны были дать характеристику своим подопечным. Так, после возвращения на родину
вышеупомянутых семей из Хапцево сельский старшина доносил начальнику Нальчикского округа, что «ничего предосудительного в их поведении и образе жизни пока не заметно» [12. Л. 1].
Между тем многие желали выехать в Турцию не только для свидания с родственниками, но и в эмиграцию, поэтому ходатайства о поездке часто сопровождались
просьбами об исключении из русского подданства.
Эмиграционные настроения были характерны для всего
рассматриваемого периода. Так, А. Каровым был выявлен архивный документ, из которого явствует, что в 1861 г. весьма значительная часть сел. Бабуково «пожелала отправиться в Турцию» [3. С. 23-24]. Во второй половине XIX в. в Турцию из Атажукино I и Атажукино II переселились многие семьи из родов Шурдумовых, Шогеновых, Хаповых, Хацуковых, Сабанчиевых, Бирсовых, Жиляевых, Шерховых, Кардановых и других [1. С. 14].
Эмиграционная волна особенно усилилась в начале ХХ в. Приблизительное представление о масштабах миграции дают цифры за лето 1905 г. За июнь, июль, август этого года в Турцию выселились из Наурузово - 6 семей, Касаево - 3, Атажукино II - 12, Атажукино I - 1, Коново - 38, Ашабово - 33, Иналово - 4, Лафишево - 5, Кармово - 9, Бабуково - 8 [9. Л. 14, 14 об.]. В это же время из селения Кайсын-Анзорово выселилось 4 семьи, Докшукино - 9, Куденетово I - 2, Нальчикско-Клиш-биевское - 1 [10. Л. 229].
Согласно документам, печальным рекордсменом стало сел. Хату-Анзоро-во, среди жителей которого оказалось 260 семейств, пожелавших покинуть Россию и переселиться в Турцию [9. Л. 77]. В данном случае застрельщиком оказался весьма влиятельный и авторитетный Таусултан Анзоров, убеждения и агитация которого возымели свое действия на крестьян, не сумевших противостоять силе и давлению этого видного представителя привилегированного сословия. «За Анзоровым последовали многие кабардинцы», - вынужденно
констатировали царские власти [9. Л. 77]. В частности, житель Атажукино 2 Кануков Умет, вернувшись в родное село после двухлетней эмиграции в
Турции, в своем прошении
начальнику Нальчикского округа писал, что он переселился в свое время в Турцию, «увлеченный
некоторым Анзоровым» [8. Л. 76]. Как видим, первостепенный уздень Таусултан Анзоров «увлек» не только своих односельчан из Хату-Анзорово, но и жителей других
кабардинских аулов.
Впрочем, бывали случаи, когда сами заявители впоследствии отказывались от своего намерения эмигрировать. Дело в том, что между подачей заявления на выезд и разрешением проходил довольно
значительный временной период,
порой несколько лет. За это время в семье могли измениться
обстоятельства, связанные со смертью, браком, рождениями и т.п., что меняло жизненные планы и побуждало отказаться от
первоначального решения. В этом случае необходимо было подавать прошение об отказе от выезда. Вот что писали некоторые из жителей Коново летом 1905 г. Аюб Азиков, например, отказывался от
первоначального желания
переселиться «ввиду болезненного состояния старухи матери, которая
не в состоянии следовать и
перенести такой длинный путь». Афиян Нахушев описал все
сложности, которые выпали на его долю: «лишение отца, родной
матери и моей жены за смертию их, а также женитьба моя на второй были сопряжены с большими расходами, так что я остался без всяких средств» [11. Л. 304, 327].
Вследствие этого Афиян решил не покидать родного селения.
Однако бюрократическая машина уже была запущена и многие против их желания оказывались внесенными в списки отъезжающих. Это вызывало новые волны недовольства, жалоб, прошений и т.п. Так, Камбот Кутубашев из Бабукова в прошении к начальнику 1 участка Нальчикского округа 9 июня 1905 г. писал, что, не
согласившись ехать в Турцию, он рассорился со своими тремя братьями, которые изъявили желание эмигрировать. Однако неожиданно выяснилось, что Камбот оказался в списках отъезжающих. Это его встревожило. Он пошел жаловаться в управление, где ему объявили, что начальник участка намеревается разъезжать по селениям и «лично будет расспрашивать о том, кто желает переселиться в Турцию, а кто нет» [10. Л. 158]. Другая история приключилась с жителем Коново Мишей Кодуевым, который заявил, что за время его пребывания на заработках, его отец изъявил желание переселиться в Турцию с исключением из русского подданства. В своем прошении от октября 1905 г. Миша писал, что ехать не хочет [9. Л. 256]. Пятеро братьев Дзуовых из того же села сообщали, что в списки отъезжающих их записал в свое время отец без их согласия [11. Л. 304, 327]. Чебахан Шеретова, оставшись вдовой, отказалась от ранее принятого решения ехать в Турцию. Но ее сын Али заявил, что со своими братьями и сестрами намерен переселиться в Турцию [10. Л. 224].
Приведенные факты, помимо прочего, свидетельствуют, что эмиграция трагично рушила
родственные связи. Боязнь
разрушить семью, расстаться с близкими, потерять родственников становились достаточно вескими причинами, по которым многие отказывались от первоначального желания эмигрировать. Так, докшукинец Жандар Шебзухов в своем заявлении начальнику 3 участка Нальчикского округа 13 июня 1904 г. писал, что поменял свое решение выехать в Турцию из-за противодействия домочадцев - жены и матери. Фразу из его заявления о том, что намерение переселиться возникло у него «по примеру своих односельцев» свидетельствует, что в Докшукино также было много желающих эмигрировать. Абдуллах
Коцев из Набокова также объяснял свое первоначальное желание эмигрировать «влиянием некоторых лиц» [9. Л. 62, 28].
У властей были свои представления о том, кто были эти «некоторые лица». Так, местные власти крайне негативно относились к любым контактам между представителями диаспоральной и материнской частями адыгского этноса. Между тем, полностью предотвратить эти контакты не удавалось, и в первое время эмигранты могли приезжать в Россию, на Кавказ, в частности в Кабарду и Адыгею для свидания с родственниками. Администрация относилась к этим поездкам с большей подозрительностью и беспокойством, опасаясь разного рода последствий, которые могли бы последовать в результате контактов приезжих со своими
русскоподданными родичами.
Чиновникам, в частности, казалось, что приезжие занимаются агитаторской деятельностью,
всячески склоняя своих родичей и знакомых к эмиграции.
Начальник Нальчикского округа доносил начальнику Терской области 20 октября 1900 г. о неких турецкоподданных Меджиде Шеки оглы и Хаджи Эмере сыне Мусы Шогенова, которые по истечении срока визы должны были выехать обратно в Турцию. В данном конкретном случае агитаторская деятельность не была установлена, однако нальчикский начальник с неудовольствием отмечал, что «как только в каком-либо селении округа побывают выходцы из Турции, затем поступают несколько просьб о выдаче заграничных паспортов на поездку в Турцию для свидания с родственниками, причем многие просят паспорты для поездки со всем семейством. А так как в настоящее время также поступило много просьб, это обстоятельство дает основание предполагать, что подача подобных
просьб является следствием
влияния лиц, являющихся из Турции, и потому пребывание в округе вообще турецкоподданных и в особенности выходцев с Кавказа является нежелательным» [6. Л.
Начальство не ограничивалось письменными пожеланиями, но предпринимало практические
действия для нейтрализации
«антигосударственной» деятельности «иностранноподданных». За каждым из них было установлено наблюдение, каждый шаг был объектом пристального внимания, причем, как было сказано выше, больше власти опасались пропагандистской
деятельности нежелательных
иностранцев. Так, в инструкции начальнику соответствующего участка Нальчикского округа предлагалось «произвести тщательное дознание, по какому делу прибыл в селение Иналово турецкоподданный Махмед сын Осман Кара Али оглы, чем он занимается... и не занимается ли агитацией о переселении в Турцию» [5. Л. 10].
Старшины знали о подобных настроениях своего начальства и понимали, что появления в аулах такого рода гостей с точки зрения административных чиновников
являются экстраординарными
событиями, нуждавшимися в особом внимании со стороны глав соответствующих общин. А потому старшины старались немедленно сообщать о ситуациях подобного рода, присовокупляя при этом всю собранную по случаю информацию. Такого рода документы сохранились во множестве. В качестве примера можно привести документ, в котором старшина кабардинского аула Бабуково доносил в управление Нальчикского округа 27 ноября 1900 г., что во вверенное ему село «прибыли для свидания с родственниками и получения наследственной части
турецкоподданные сестра умершего
штаб-ротмистра Пако Тавкешева Фатима Хаджикасимова, родной сын ее, Эльмурза Хаджикасимов» [6. Л. 139].
Старшина села Атажукино I Мисост Гедгафов проявил похвальную в глазах начальства бдительность. «Узнав негласно» о нахождении на территории села некоего турецкоподданного, он тотчас потребовал его к себе в сельское правление, где, рассмотрев его паспорт, нашел «во 1-х, его просроченным и, во 2-х, нигде не явленным, потому тут же отобрал его и представил в управление округа». В своем донесении о происшествии, направленном в окружное управление, бдительный старшина спрашивал, как быть с иностранцем. Управление велело взыскать с него 10 руб. 25 коп. штрафа, которые тут же были взысканы, после чего Гедгафов лично доставил иностранца к начальнику участка [6. Л. 139]. Из документа не ясно, был ли «турецкоподданный» иностранец этническим турком или адыгом-эмигрантом. Возможно, что в данном случае мы имеем дело именно со вторым вариантом.
А вот старшина Иналово поплатился 15 сутками ареста за халатное отношение к своим обязанностям, своевременно не обнаружив на территории своей общины некоего турецкоподданного Махмуда сына Осман-Кара-Али оглы [5. Л. 145]. Между тем, появление в селе незнакомых лиц не должно было пройти мимо его внимания. В соответствии с должностными инструкциями, старшина был обязан собрать о любом приезжем лице как можно больше сведений, поинтересоваться документами, проверить наличие отпускных билетов либо документов, разрешающих пребывание в пределах Российской империи и т.д., после чего сообщить вышестоящему начальству всю собранную
информацию. Тем более, если это касалось турецкоподданных.
Собственно говоря, уже само
пребывание турецкоподданных среди кабардинцев было нежелательно для властей. Примечателен рапорт
начальника Нальчикского округа начальнику Терской области. Упомянув, что в округ доставлен турецкоподданный Хусейн Сетаир Ахмед-ага оглы, который
учительствовал в селении Кармово, начальник округа сообщал, что было произведено тщательное дознание. При этом, докладывая о его результатах, чиновник делает весьма характерную приписку: «Хотя в
действиях названного иностранца ничего подозрительного не замечено, но дальнейшее оставление его в округе нежелательно, потому что каждый из таких учителей будет только фанатизировать туземное население» [б. Л. 1б].
Яркую иллюстрацию этому представляет документ,
обнаруженный Б. М. Джимовым в фондах Государственного архива Адыгеи. Кубанская областная администрация, пытаясь искоренить протурецкие настроения в местных аулах, предприняла следующие меры. 31 января 1B9T г. участковый начальник над горцами
Екатеринодарского отдела разослал предписание аульным старшинам, согласно которому предлагалось «удалить из горских селений немедленно всех турецкоподданных» и впредь не допускать «в селении приезжих турок (в особенности хаджей)». Участковый начальник обязал старшин «арестовывать и высылать» к нему «для отправления за границу этапным порядком» всех турок, которые, несмотря на предписание, осмелятся появиться в аулах» [2. С. 3G9].
Опасения начальства были связаны еще и с тем, что ему было хорошо известно о высоком авторитете Турции в общественном сознании адыгов, которые
представляли ее землей
обетованной, краем счастливой и зажиточной жизни; даже священная Мекка была именно там, ведь в состав Оттоманской империи входила Аравия, а потому родина Пророка также считалась Турцией. Так, посылая начальнику 3 участка Нальчикского округа рапорт с характеристикой новоизбранного муллы, старшина Хату-Анзорово писал, что эфенди «ходил в город Мекку на поклонение гробу Магомета», добавляя, что хаджи «более никогда в Турцию не ходил» [4. Л. 32].
Высокий статус Турции отраженным блеском падал и на ее подданных: этнические турки
пользовались большим уважением и почетом в адыгской среде. Большей частью турки были лекарями, в лечебном арсенале которых имелись наборы различных мазей и лекарств от всех болезней, среди турок было немало учителей, преподававших в селах арабскую грамоту и начала исламского вероучения, они работали продавцами нехитрого товара, талисманов с изречениями из Корана, самой священной книги и т.п. При этом продавцы часто несколько фантазировали, уверяя покупателей, что их товар, особенно книжные издания Корана, доставлены прямо из Мекки, что, конечно, сразу же повышало покупательский спрос.
Так, у задержанных в январе 1900 г. в Атажукино I и доставленных в правление Нальчикского округа турецкоподданных Мустафы
Джеваиркан оглы и Мехмеда Мехмедджан оглы при обыске были обнаружены следующие предметы: «семь новых аль коранов малого формата, одного старого корана большого формата, в коем шесть записок на арабском языке, 26
мышевых палочек, служащих для письма вместо перьев, и 67 рисунков с изображением Константинополя и разукрашенных арабских грамот ... 5 флаконов с каким-то маслом, которое
назначалось для продажи как лекарство». Все отобранные
письменные документы были
немедленно препровождены
народному кадию Нальчикского горского словесного суда Каномату Шогенову, который, однако, ничего предосудительного в их содержании не нашел [б. Л. T, T об.].
Между тем в рассматриваемый
период имел место и поток адыгов-репатриантов, которые, не сумев
адаптироваться в турецкой среде, возвращались на родину. Как правило, бывшие односельчане радушно принимали своих земляков, считая их право на отчий надел неоспоримым. Так, 23 декабря 19G3 сход Атажукино II принял в свою среду возвратившегося из Турции бывшего своего жителя Псеуна Бечкаова [B. Л. бЗ]. Лафишевцы в июле 19GT г. постановили принять
Джебраила Гокунокова «обратно на жительство коренным жителем с правом получения земельного надела» [B. Л. б1]. Есть немало других архивных свидетельств этого рода.
Однако, питая к реэмигрантам не меньшую подозрительность, царское правительство ставило на их пути немало препон. В частности, связанные с реэмиграцией проблемы часто становились предметом обсуждения на самом высоком бюрократическом уровне. Так, вопрос о некоем Али сыне Хаджибея затрагивался в переписке начальников Нальчикского округа и Терской области. Вышеупомянутый Али вернулся на родину из Турции и 1 апреля 19G2 г. решением общего схода селения Кучмазукинское вновь был принят в среду данного общества. Подобные факты не были по душе кавказскому начальству. Начальник Нальчикского округа рекомендовал своему адресату «отказать Али сыну Хаджибея в праве поселиться снова в округе». Это решение мотивировалось, с одной стороны, стремлением «прекратить движения туземного населения в
Турцию и обратно». С другой, высокий чиновник не верил в искренность желания Али «навсегда остаться в России. Скорее всего можно ожидать, - продолжал недоверчивый чиновник, - что он займется только агитацией для переселения в Турцию и сам, считаясь турецкоподданным, снова уедет в Турцию» [5. Л. 76, 76 об.].
Однако стремление адыгов как вернуться на родину, так и принять своих вернувшихся земляков оставались неизменными. Интересно отметить, что после установления советской власти у адыгов появились и другие заботы, связанные уже со стремлением вернуть на родину ушедших в эмиграцию политических противников большевиков. Такова была попытка граждан сел. Куба начать дело по возвращению своих односельчан, которых гражданская война раскидала далеко от родины. Собравшись 17 июня 1921 г. на сход кубинцы («принадлежащие к лагерю трудового народа», как сказано в протоколе) обсуждали вопрос о Паташи Мальбахове, Хазизе Пшенокове и Алхасе Машезове, «которые в 1919 г. насильственным путем были мобилизованы для борьбы против РСФСР военными властями буржуазного генерал-лейтенанта Деникина». Дальнейшая судьба бывших жителей Кубы была неординарна. Оказавшись в Крыму, они, спасаясь от наступавших большевиков, перебрались в Турцию. Сход настаивал на том, что
Примечания
«Мальбахов, Пшеноков, Машезов не имеют решительно никаких видов, которые могли бы обвинить их в принадлежности к лагерю буржуазной аристократии».
Наоборот, они «принадлежат к лагерю трудового элемента и имеют на своих руках такие же мозоли, как и мы, нажитые упорным физическим трудом... Сход в Мальбахове, Пшенокове, Машезове не признавал «своих противников, старающихся сделать побольше вреда трудовому слою и пользы буржуазному элементу», и звал их из далекой чужбины Турции в родное село для принятия совместной борьбы против государственной и экономической разрухи». Копия постановления сельского схода была выдана на руки родным Мальбахова, Пшенокова и Машезова, «которые имеют право на полюсе земного шара отыскивать своих
родственников, можно сказать, похищенных империалистами для защиты своих интересов, чуждых мировому пролетариату» [13. Л. 984].
Научившись пользоваться новой риторикой для достижения своих целей, сельчане все же не очень преуспели в своих устремлениях. В течение последующих долгих десятилетий контакты между диаспорой и родиной были фактически прерваны, что тяжело переживалось обеими частями этноса и отрицательно сказалось на развитии общеадыгской культуры.
Статья поступила в редакцию 10.12.2011 г.
