Знаковое событие и этническая общность (что кампания против вывоза Атласа тибетской медицины рассказала нам о социально-политических предпочтениях современных бурят)

НАРОДЫ

Знаковое событие и этническая общность (что кампания против вывоза Атласа тибетской медицины рассказала нам о социально-политических предпочтениях современных бурят)

Сергей Батомункуев

Движение времени, смена эпох становятся заметны, только если они читаются, интерпретируются.

Дж. Ваттимо. Прозрачное общество

Изучение этнополитической динамики постсоветского периода способствует более глубокому пониманию влияния модернизации на социокультурную реальность. Модернизированное и архаическое образуют сложное социокультурное единство, в рамках которого архаическое лишилось монопольного права на глубинные структуры менталитета этнической общности.

Об этом свидетельствует разбираемый в статье памятный эпизод в политической жизни Республики Бурятии — попытка лидеров Конгресса бурятского народа и главы Буддийской традиционной сангхи воспрепятствовать выполнению решения правительства РБ о вывозе на зарубежную выставку Атласа тибетской медицины. Стороны разошлись в понимании того, что такое Атлас: учебное пособие, имеющее историческую ценность и являющееся поэтому музейным предметом, или обрядово-культовая святыня, которая «не должна попасть в руки непосвященных». Концептуальный аспект переживаний каждого бурята, следившего за событиями, сводился именно к этому. Истеричность и импульсивность, иррациональная глухота к доводам противоположной стороны, отличавшие поведение «защитников святыни», грозили распространиться на все общество. Но этого не произошло, и причина тому — процесс обуржуазивания, осовременивания и индивидуализации бурятского общества, зашедший слишком далеко, чтобы его члены могли легко доверяться мобилизационным лозунгам, подвергать риску достигнутые приватность и благополучие ради сомнительных надиндивидуальных целей.

Сергей Дамбаевич Батомункуев, научный сотрудник Института монголоведения, буддологии и тибетологии Сибирского отделения Российской академии наук, Улан-Удэ.

Изучение этнополитической динамики постсоветского периода безусловно способствует более глубокому и сложному пониманию влияния модернизации на социокультурную реальность. Если развернувшиеся в начале 1990-х годов движения за возрождение традиционных (национальных, этнических) культур, включая и политические перехлесты в их требованиях, наводили на мысль о поверхностной модернизированности народов России, их глубокой укорененности в традиции и архаике, то последовавший затем спад массового ажиотажа вокруг национально-культурной проблематики вынуждает по-иному взглянуть на существо вопроса. Модернизированное и архаическое не меняются просто местами по вертикали «поверхность — глубина»: они образуют сложное гетерогенное социокультурное единство. Это единство пока еще не лишено конфликтности, но уже с достаточно высокой степенью вероятности можно утверждать о контролируемости архаического. Оно, таким образом, лишилось своей чистоты и монопольного права на глубинные структуры менталитета «возрождающихся» народов. Вместе с тем это и сигнал к переосмыслению представлений об укорененности меньшинств не только в традиции, но и в современности, к переосмыслению самой оценки последствий модернизаций для них.

Всплеск в России в первой половины 1990-х годов этнополити-ческой активности, грозивший вылиться в тотальное неконтролируемое насилие, заставил усомниться в глубине влияния советской модернизации на культуру и ментальность национальных меньшинств. Еще недавно модернизированность «социалистических наций» представлялась очевидной, в пользу ее свидетельствовала вся социокультурная инфраструктура. Национальные театры, литературы, телевидения и радио, газеты, научные центры и университеты, кадры бюрократическего аппарата, наконец, — все это несло с собой дух современности и устремленности в лучшее будущее. Трудно было устоять перед обаянием ясного образа этого будущего, каждый шаг к которому, казалось, означал улучшение благополучия и навсегда оставлял в прошлом проблемы, сделавшиеся актуальными сегодня. К безвозвратно вытесняемым модернизацией явлениям причислялись и «националистические предрассудки», столь быстро вернувшиеся... Впрочем, рассуждения на эту тему уже стали общим местом чего нельзя сказать об ответе на вопрос, почему так относительно быстро произошел спад национального движения в Бурятии. Внутренними особенностями самого движения корректно объяс-

нить этот спад вряд ли возможно. Причину надо искать за пределами движения, в том числе и в первую очередь — в сфере модернизаци-онных трансформаций общества в целом.

Попытаемся высветить факт происшедшей модернизационной трансформации ментальности бурят через призму события, на наш взгляд, весьма показательного, знакового. Но прежде объясним, почему при рассмотрении проблемы социокультурной модернизации необходимо обратиться к национализму. Дело в том, что такие показатели модернизации, как урбанизация, индустриализация, массовое образование и т. п., сами по себе лишь косвенно свидетельствуют о модернизационных сдвигах в ментальности и культуре. Подтверждение тому, что между этими структурами может быть значительный разрыв, — стремительная архаизация в постсоветский период общественных и государственных институтов в Чечне. Но есть национализм архаический и национализм цивилизованный. Каким является тот или иной национализм, каким политическим потенциалом он обладает, в каждом конкретном случае выявляется опытным путем. Событие, разбираемое в статье, интересно именно этим эффектом обнаружения реальности, ее качества. Если же обратить внимание на интенсивность проявления его националистического содержания, оно вообще оказывается уникальным: не просто эпизод в истории бурятского национализма, а кульминационный пункт в его эволюции.

Несомненна связь этой эволюции с развитием модернизацион-ного процесса в бурятском обществе. Но их соотношение далеко от прямых и самоочевидных корреляций и зависимостей. Например, если сравнить показатели урбанизированности бурят, их образованности, занятости в индустриальном труде, науке и т. д. на конец 1980-х годов с аналогичными показателями середины 1990-х, то различие вряд ли будет настолько существенным, чтобы объяснить сдвиг, происшедший в сфере общественного и индивидуального сознания в тот же промежуток времени. Тем не менее для судеб бурятского национализма этот социокультурный и ментальный сдвиг приобрел фатальное значение.

Как и прочие этнонационализмы в России, бурятский национализм в формальном отношении институционализировался доста-

точно основательно: в принятых законах, в политике, культуре, в облике города, в бытовой сфере. В июне 1996 года был образован Конгресс Бурятского народа (КБН) — политическая организация, призванная защищать национальные интересы бурят. Обращает на себя внимание дата ее образования: видимо, к тому времени не иметь «свою» организацию стало просто неприличным. Но можно указать и на другую, более существенную причину: неспешность национал-патриотов вполне вписывалась в их представления о непреходящей и извечной актуальности национальной проблематики.

От процесса «этнонационализации» не остались в стороне и представители крайне осторожной бюрократической элиты. Они, как известно, не рискуют понапрасну своим положением, так что их социальное поведение сродни самому надежному показателю политической ситуации. Поэтому их присутствие в списках КБН, пусть даже чисто номинальное, не обременявшее их никакими обязательствами, было возможно лишь при условии максимальной лояльности этой организации по отношению к властям.

Так оно было или иначе, но в тех условиях политические перспективы КБН зависели от поведения властей: только в случае их предельной инертности, некомпетентности и принятия крайне ошибочных решений у КБН появлялся шанс на рост его политического влияния. Атак свое присутствие в политической жизни республики он в течение двух лет подтверждал участием в публичных мероприятиях разного уровня, организацией конференций и выпуском брошюр по различным аспектам этнической проблематики. Вряд ли это приносило желаемый политический результат и соответствовало амбициозным планам лидеров. Необходимо было избавиться от уже складывающегося имиджа маргинальной организации.

В апреле 1998 года возможность для этого представилась. Заместитель председателя правительства Республики Бурятии Л. Ч. Нима-ева организует вывоз из запасников Музея истории Бурятии на выставку в США раритета мирового значения — Атласа тибетской медицины. Представители КБН инициируют юридическую экспертизу договора и обнаруживают, что в нем нет гарантий возврата Атласа. Среди противников вывоза муссируется коммерческая сторона контракта, при этом мало кто сомневается в личной корысти организаторов вывоза. К подозрениям на этот счет располагала сложившаяся, крайне негативная, репутация г-жи Нимаевой. За два месяца до этих событий на страницах республиканских газет освещался конфликт между ней и творческой интеллигенцией. Приведем

отрывок из опубликованного в газете «Правда Бурятии» Обращения, подписанного деятелями науки и искусства, в том числе и президентом КБН Е. М. Егоровым, вице-президентом Всебурятской ассоциации работников культуры (ВАРК) Б. Баяртуевым, хамбо-ламой Буддийской традиционной сангхи Д. Аюшеевым:

«Трудное время перехода к рынку не способствует благоприятному развитию культуры. В таких условиях требуется человек, способствующий созиданию, а не разрушению, чем уже несколько лет занимается Л. Ч. Ни-маева. Не имея программы выживания культуры в переходных условиях, свой политический капитал она набирает на дворцовых интригах и переворотах, подрывая доверие к пониманию справедливости и в целом к правительству РБ» 1.

Одновременно через СМИ население республики узнает, что данный музейный экспонат — не просто культурное достояние, но и одна из святынь бурятского народа. Основаниями для такой презентации Атласа были как его исключительная редкость и соответственно ценность (в мире их сохранилось всего три экземпляра), так и то, что он, согласно одной из двух имеющихся версий, был в свое время приобретен и привезен из Тибета на средства, специально собранные мирянами-буддистами Бурятии. Тем самым, кому бы Атлас на тот момент не принадлежал фактически, право собственности на него подвергалось сомнению, а сам он выводился из-под фактической юрисдикции политическим путем.

Предельная символическая насыщенность Атласа подняла ставки в этой политической схватке на максимальную высоту. До сих пор ни один предмет националистических претензий бурят не обладал такой конкретностью и осязаемостью. Ни языковая проблема, ни проблема территорий, отторгнутых от республики в 1937 году, не побуждали массы к непосредственному действию так, как мог побудить конфликт вокруг Атласа. Президент республики в своем выступлении по этому поводу следующим образом оценил сложившуюся ситуацию: «То, что происходит в столице республики в последние дни, позволяет со всей очевидностью судить о том, что народ Бурятии втягивают в крупномасштабную политическую провокацию» 2. Об участии в скандале такого масштаба бурятские «конгрессмены» могли разве что мечтать.

Так совершенно неожиданно КБН оказался в эпицентре этнопо-литической мобилизации бурят. К тому же Конгресс приобрел как

нельзя более своевременного и весьма достойного союзника — Буддийскую традиционную сангху во главе с непредсказуемым и амбициозным хамбо-ламой Дамбой Аюшеевым. Последний, уверовав в собственную харизму, всем своим поведением демонстрировал: раз дело коснулось религиозной и национальной святыни, какие-либо компромиссы с властями для него невозможны. Действия его носили явно мобилизующий, провоцирующий характер, были направлены на массовое вовлечение в конфликт верующих.

В довершение всего поведение президента РБ Леонида Потапова, к которому апеллировали конфликтующие стороны, во многом диктовалось соображениями выборной кампании. То есть его действия за два месяца до выборов в принципе не могли не быть популистскими. Президентский рейтинг не вызывал ничего, кроме озабоченности: на него слишком давил груз депрессивного имиджа республики и практической недееспособности ее правительства. Необходимость политических перемен была очевидной для всех, и это придавало уверенности и решительности соперникам Потапова. Среди них наиболее авторитетным и харизматичным был, безусловно, В. Б. Саганов. В 1970-е — начале 1990-х годов он занимал самые высокие посты в правительстве Бурятии и имел репутацию компетентного управленца и волевого политика. Судя по активной кампании по выдвижению его кандидатуры на президентский пост (в местных газетах было опубликовано обращение представителей интеллигенции, в котором они убеждали Саганова в необходимости его участия в выборах и обещали свою поддержку), можно было предполагать, что его фигура консолидирует голоса большей части бурятского населения.

Конфликтная ситуация с вывозом Атласа имела явный национальный оттенок, и ошибочные действия в ней президента автоматически укрепили бы рейтинговые позиции его соперников, в первую очередь Саганова. Неудивительно поэтому, что Потапов публично признал «юридическую непроработанность» договора, и, пока он не будет «проработан», запретил вывоз раритета. Этим вынужденным решением он объективно дистанцировался от своего одиозного заместителя Нимаевой. Однако неожиданно для себя президент Бурятии обнаружил, что выставочная акция имеет далеко не местный характер и что его положительного решения ожидают не только в США, но ив Москве, в Министерстве культуры РФ. Более того, фактически оказывалось, что вопрос о вывозе — вне его компетенции и что ему отводилась лишь роль инстанции по техническому

и политическому обеспечению вывоза. Разумеется, тяжесть моральной и политической ответственности за эту акцию уменьшалась для него не на много.

Такой расклад, как выяснилось в ходе консультаций с Москвой, основывался на том, что приблизительно в 1936 году Атлас получил статус государственной собственности. Это новое обстоятельство еще более переводило конфликт в политическую плоскость, актуализируя колониально-имперскую тематику. Попутно в СМИ была распространена информация, что за организацию выставки в США ответственность несет департамент федерального правительства, следовательно, никаких сомнений относительно гарантий возврата не должно быть. Но это не остановило противников вывоза Атласа. Логика борьбы за политическое влияние толкала их на активные действия, упускать прекрасную возможность для самоутверждения было нельзя.

Своего апогея история с Атласом достигла 4 мая. В этот день произошло столкновение с ОМОНом небольшой группы молодых лам, во главе с Аюшеевым пикетировавших здание музея, где хранился конфликтный экспонат. Физическое устранение пикета для опытных профессионалов не представляло проблемы, в предельно напряженной ситуации от них требовалась только аккуратность в действиях. Цель пикетчиков, по-видимому, состояла в том, чтобы физическое противостояние наполнить символическим содержанием. Сделать зримым ассоциативный ряд с историческим прецедентом — уничтожением ламства в Бурятии в 1930-е годы — сценарный ход безупречный по своей эффектности и эффективности. Благо потенциальный зритель этой сцены — весь народ. И действительно на следующий день по местным телевизионным каналам прошел сюжет именно такого характера: с ударами омоновских дубинок и заламыванием рук, лаем свирепого пса и неизменным «воронком». Правда, гнетущее впечатление от этих кадров отчасти нейтрализовывалось отсутствием жертв. С другой стороны, было понятно, что это лишь прелюдия к чему-то более грозному.

В тот же день Аюшеев организовал митинг на центральной площади города и пикетирование здания Народного Хурала. По содержанию то был «день гнева», задачей его было представить вывоз Атласа как грабительскую акцию антинародного правительства. При этом все действия Аюшеева получали моральную и политическую поддержку со стороны кандидатов на президентский пост и небольшой группы граждан. Однако власти, чувствуя всеобщее

внимание к происходящему, отказались от силовых действий и заняли выжидательную позицию. То было единственно правильное решение. Дальнейший ход событий продемонстрировал, что вся эта история, несомненно драматическая, с экзальтацией действующих лиц, с символизмом сюжетов и предметов ожидаемого гнева, порыва массового возмущения почему-то не вызывает. По мере того, как иссякали речи митингующих, становилось ясно, что развязка наступила гораздо раньше, чем рассчитывали заинтересованные политики. А через полтора месяца выборы показали, что легкое потрясение общественного сознания, вызванное «битвой за Атлас», актуализировало в обществе ценности безопасности и общественно-политической стабильности.

Наше внимание привлек контраст между предельной страстностью этномобилизующего (националистического) дискурса и действия, с одной стороны, и отстраненной, вялой реакцией на них со стороны общества, с другой. Он дал толчок размышлениям об общественных процессах, трансформирующих ментальные и культурные основания общества. Какова природа этой апатии, каково ее происхождение? Если бы эти события имели место в начале 1990-х, а не в 1998 году, кто знает, в какой обстановке мы жили бы сегодня. Но, как показали события одного месяца 1998 года, за семь-восемь лет в глубинах общественной ментальности произошли значительные изменения. И они были достаточными для того, чтобы в условиях политического и морального давления провокационного характера люди сохранили здравый смысл, оставив без ответа призывы к участию в навязываемом, «сценарном», действии.

Социокультурный аспект апрельского столкновения раскрывается в характеристиках участников конфликта. На одной стороне был сосредоточен архаизм: Атлас как святыня, символ веры; Саганов как национальный харизматик; ламский антураж пострадавших как хранителей духовной традиции и как напоминание былой трагедии; вывоз Атласа как грабеж народа колонизаторами. На другой — современность: Атлас как памятник культуры, акцент на правовых основаниях и рациональная аргументация, вывоз как общепринятая культурная и коммерческая акция. Особенно примечательно расхождение сторон в понимании того, что такое Атлас тибетской

медицины: учебное пособие, имеющее историческую ценность и являющееся поэтому музейным предметом, или обрядово-культовая святыня, которая «не должна попасть в руки непосвященных». Концептуальный аспект переживаний каждого бурята, следившего за событиями, так или иначе сводился именно к этому вопросу. Истеричность и импульсивность, иррациональная глухота к доводам противоположной стороны, отличавшие поведение «защитников святыни», грозили распространиться на все общество. В то время как президенту Потапову, находившемуся, вообще говоря, в уязвимой позиции, для того, чтобы нейтрализовать противников и склонить общественное мнение на свою сторону, было достаточно оставаться в рамках правового поля и демонстрировать готовность к переговорам и компромиссам. В целом же дело заключалось в том, кому был предложен выбор между сторонами и кто его сделал: традиционный человек или современный, модерный?

Риторика, сюжеты, образы, привлекаемые архаизмом, апеллируют к эмоциям, а человека, к которому они обращены, лишают выбора и самостоятельности. Социальная база архаизма — прочный, нерасчленимый коллектив соплеменников, в котором право на личностную автономию, самостоятельность и инициативу имеют лишь его лидеры. Именно на традиционалистский коллективизм или, говоря словами Э. Дюркгейма, на «механическую солидарность» и были рассчитаны действия противников вывоза Атласа. Социальные, политические, культурные различия среди современных бурят представлялись им чем-то эфемерным, чем-то таким, что можно одномоментно нивелировать авторитетом, харизмой, эмоционально яркими действиями и речами. В результате всех, кто полагал, что этничность коренится в биологических структурах человека и нечувствительна к исторически меняющимся обстоятельствам, а ценности и стандарты традиционного общества исторически универсальны, постигло разочарование. Этническое сообщество есть форма выживания, форма социально-политической мобилизации и, как таковая, она, в зависимости от внешних условий, меняется — вплоть до редуцированного состояния, то есть такого, в котором не индивидуум поставлен в зависимость от коллектива в рамках задач витальности, а сам коллектив существует постольку, поскольку его существование инициировано и поддерживается интересами каждого его члена.

Одна из публикаций Дж. Комароффа начинается со следующего тезиса: «Несмотря на утверждения некоторых консервативных мыслителей и, особенно, Фрэнсиса Фукуямы о том, что мы дожили до

«конца истории», практически нет сомнений, что история нашего времени в полном смысле слова переписывается под воздействием этнических и националистических форм борьбы»3. Симптоматика «бурятского случая» подтверждает скорее правоту Фукуямы, чем Комароффа: угроза скатывания к национализму архаического типа снимается укрепляющейся тенденцией к участию в потребительском буме. Конечно, было бы сильным упрощением объяснять причину разрядки националистических чувств только потребительским поворотом в судьбе современного человечества. Этномобилизаци-онное поведение людей исторично и зависимо от наличия как реальных угроз их выживанию со стороны природного и социального окружения, так и субъективных ощущений подобного рода. И если описанные выше усилия по этнической мобилизации не дали ожидавшегося эффекта, то мы вправе предположить, что процесс обур-жуазивания, осовременивания и индивидуализации бурятского общества зашел слишком далеко, чтобы его члены могли легко доверяться мобилизационным лозунгам, подвергать риску достигнутые приватность и благополучие ради сомнительных надиндивиду-альных целей. Благополучие и здравый смысл, которые вместе и составляют буржуазность как социокультурный феномен, за последние десятилетия образовали прочный тандем. В будущем с этим фактом придется, видимо, считаться всем политикам.

ПРИМЕЧАНИЯ