Спросить
Войти
УДК 94 (517)"09/11"+94(510).03/04
ПАДЕНИЕ УЙГУРСКОГО КАГАНАТА И ОСНОВНЫЕ ПУТИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ КОЧЕВЫХ ОБЩЕСТВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ В 1Х-Х1 вв.
С. А. Васютин
FALL OF UYGHUR KHAGANATE AND THE MAIN WAYS OF SOCIAL-POLITICAL EVOLUTION NOMADIC SOCIETIES IN CENTRAL ASIA OF IX-XI CENTURIES
S. A. Vasyutin
В свете концепции многолинейности в статье показаны различные модели социально-политической адаптации номадов в восточном ареале евразийских степей в IX - XI вв.: племенные объединения (сложные чифдомы), построенные на основе кланово-племенной иерархии; империи с номадным и оседлым населением, интеграция которых в единый социум не была завершена; кочевые государства с комплексными номадно-оседлыми обществами и доминирующей ролью кочевников в политической сфере.
In the light of the conception multi-trend social evolution, the article shows different models of social and political adaptation of nomads in the East of Eurasian steppes in IX - XI centuries: tribe unions (compound chiefdoms) based on clannish and tribal hierarchy; empires with nomadic and settled population, which integration in a united society wasn&t finished; nomadic states with compound nomadic-settled societies and dominate role of nomads in political sphere.
Уйгурский каганат (744/745 - 840 гг.) дал исторический образец существования в степи сложного урбанизированного общества с формирующимися государственными институтами [1, с. 93-95, рис. 1;
- 65; 6, с. 126 - 136, 143 - 147; 7, с. 56 - 66, 150 -153; 8, с. 180 - 184; 9, с. 333; 10, с. 17 - 25; 11, с. 28 -29 и др.]. Это существенно отличает данную поли-тию от Тюркских каганатов VI - VIII вв. и ряда других кочевых империй. Привлечение уйгурами в степь согдийцев и китайцев позволило развернуть строительство городов и крепостей, рядом с которыми росли торговые и ремесленные посады, земледельческие поселения [12, с. 42, 43; 7, с. 56 - 58, 151; 17, с. 83; 13, с. 84 - 85; 14, с. 63 - 64; 15, с. 46; 8, с. 180 - 184 и др.]. Уйгурский каганат стал важным звеном в евразийской торговле по шелковому пути. В империи возникла бюрократическая иерархия, фискальные институты, элита каганата приняла манихейство, что является свидетельством трансформации Уйгурского каганата в государство. Таким образом, в период существования Уйгурского каганата произошла смена вектора развития степных сообществ Центральной Азии, что выразилось в тенденции к усложнению общественной организации и политических практик. Однако нельзя не заметить определенную «хрупкость» уйгурской «культурнополитической конструкции». Показательно, что падение каганата в 840 г. привело к сравнительно быстрому исчезновению городской инфраструктуры, упадку земледелия и ремесла в монгольских степях, разрыву торговых связей. Тем самым можно говорить о неустойчивости прогрессивных тенденций в кочевом мире, их прерывистости. В связи с этим можно поставить следующие вопросы: Какие соци-
ально-политический формы доминировали в Центральной Азии в IX - XI вв.? Был ли опыт Уйгурского каганата востребован? Ограничивались ли наиболее сложные кочевые образования IX - XI в. воспроизведением социально-политических структур Уйгурской политии или были тенденции к дальнейшему усложнению общественно-политической организации? В этой связи важнейшие задачи статьи состоят в том, чтобы изучить пути социальнополитической эволюции кочевых обществ Центральной Азии в конце раннего средневековья, проанализировать факторы роста сложности кочевых обществ и выявить основные модели общественнополитического устройства локальных, среднемасштабных и имперских образований, созданных номадами в рассматриваемом регионе в IX - XI вв.
В решении поставленных задач автор статьи исходит из современных концепций политогенеза, в рамках которых выделяются различные по своей сложности, масштабу и уровню политической интеграции системы управления (племя, простые чифдо-мы, сложные чифдомы, ранние государства, традиционные государства, их альтернативы и т. д.) [16, 17,
тральной Азии IX - XI вв. не прорабатывалась. Кроме того, политарные процессы не сопоставлялись с процессами социального развития номадов. Поэтому в статье также делается попытка выявить взаимозависимость между ростом политической сложности и общественными изменениями в кочевой среде.
Падение Уйгурского каганата и завоевания кыр-гызов вызвали мощную волну миграций в Центральной Азии. Уйгуры и их союзники, разделившиеся на несколько групп, переселились к границе империи Тан, откочевали в тибетские владения в Восточном Туркестане, в Ганьчжоу и Гаочан, часть бежала на запад в Семиречье, а некоторые племена укрылись на востоке у шивэй и киданей. В Семиречье уйгуры наряду с карлуками и ягма сыграли важную роль в провозглашении и дальнейшей истории Караханид-ского каганата. Другой миграционный поток привел к образованию в Восточном Казахстане и степном Алтае Кимакского каганата. Это в свою очередь подтолкнуло к переселению в западном направлении огузов, печенегов и другие кочевые группы [30, с. 334
- 339; 31, с. 26 - 33, 35 - 36, 97 - 98, коммент. 21, 22, 23; 32, с. 25 - 30; 33, с. 323, 324 - 325, 230; 34, с. 117, 119, 134 - 136 и др.]. В итоге сложные формы политической интеграции возникали в основном в западном ареале Центральной Азии, в то время как в Монголии непродолжительность так называемой «эпохи кыргызского великодержавия» привела к вакууму власти в последней трети IX в. Среди племенных объединений тюркоязычных кочевников в Центральной Монголии и монголоязычных надплеменных союзов шивэй, си (кумоси), киданей в восточных предгорьях степной Евразии не было политии явно доминирующей над другими номадами. Однако данная ситуация существенно изменилась после создания киданями империи Ляо (907 - 1125), пик могущества которой приходится на рубеж X - XI вв.
Для второй половины IX в. в нашем распоряжении имеются танские источники, которые в общих чертах дают представление об организации власти и общественной жизни шивэй, си и киданей. Наиболее дисперсной была социально-политическая организация племен шивэй. У них отсутствовал единый правитель, своих лидеров (мохэдо, мохэфу) имели только крупные и «сильные» кочевья (племена) - хуан-тоу, сайхэчжи, да шивэй (большие шивэй). Всего насчитывалось более 20 кочевий, одни из которых имели «тысячу дворов», другие - «несколько тысяч дворов», рассеянных «по речным долинам». Несмотря на указание на то, что шивэй переселяются «в поисках воды и травы», не все их племена вели сугубо кочевой образ жизни. В «Новой истории династии Тан» подчеркивается, что у шивэй «нет овец, мало лошадей, но есть крупный рогатый скот» и «большие свиньи». Кочевой образ жизни был характерен для западных шивэй (усугу, исаймо, сайхэчжи, хэцзе, улоху, нали). В других кочевьях в разных пропорциях совмещалось и кочевое хозяйство (в источниках есть указание на выращивание шивэйцами зерновых культур, изготовление вина). Реальная власть скорее всего была у племенных вождей, так как она передавалась по наследству и только при отсутствии наследников
выбирали «сильного и решительного». Касательно инструментов управления Оуян Сю лаконично пишет «нет налогов» [35, с. 136, 137 - 140]. Таким образом, у шивэй господствовал институт традиционных племенных лидеров, лишь наиболее сильные из которых могли временно объединять несколько племен. О власти таких вождей (мохэдо) в источниках практически нет информации. Разобщенность шивэйцев и их удаленность от Китая ограничивали доступ к престижным товарам, а имеющиеся избытки племена шивэй вынуждены были отдавать в качестве дани тюркам, а затем уйгурам. Отсутствие иерархической системы и недостаток ресурсов говорят о том, что условий для устойчивого существования аристократии и военной знати у шивэйцев не было, поэтому их общественная организация строилась на семейноклановых принципах (старшие и младшие кланы, старшинство в семье) и половозрастной дифференциации.
Более сложной общественно-политической структурой обладали си (кумоси). У сисцев было пять кочевий. Каждое кочевье возглавлялось сыцзи-нем и представляло собой вторичное племя или надплеменное объединение (в составе кочевий в середине IX в. было не менее 200 тыс. юрт). Во главе всех пяти кочевий стоял представитель рода Ахуэй. В китайских источниках общие лидеры племен си представлены как «самые храбрые вожди». В VI -
IX вв. си, несмотря на подчинение тюркам и уйгурам, вели постоянные войны с киданями, совершали набеги на Китай, отправляли посольства в Срединное государство, получали титулы и должности от китайских императоров. Вожди си нередко получали в качестве «даров» шелк (до 100 тыс. кусков тканей). Такие «дары» поддерживали рост элитарных слоев в сиском обществе. Еще в VII в. сформировалась постоянная гвардия (вождя охраняли 500 вооруженных охранников). На протяжении &УШ-К вв. росло число вождей, военачальников и чиновников. К середине IX столетия у сисцев было не менее 200 вождей, 200 военачальников и 300 чиновников [35, с. 144 - 152]. В итоге можно констатировать, что в
IX веке у сисцев сложилась определенная иерархия на надплеменном уровне. Особенно показателен состав элиты, включавшей кланово-племенную и военную аристократию, а также небольшое количество гражданских должностных лиц. Последнее является прямым свидетельством высокой степени политической интеграции племен си и формирования сложного чифдома с общими институтами внутреннего управления. Развитие этих тенденций было прервано миграцией части сисцев в район китайской области Гуйчжоу (так называемые западные си) и последовавшим подчинением сиских племен кида-ням [35, с. 152 - 153].
Близкую модель сложного чифдома демонстрирует Кимакский каганат. Но в процессе своего развития в IX - X вв. Кимакский каганат в, насколько позволяют судить письменные и археологические источники, начал трансформироваться в одну из переходных форм ранней государственности. Важнейшим политическим событием в истории каганата стало па-
дение Уйгурского каганата. Это вызвало миграцию части племен (эймюров, байандуров, татар) в Прииртышье. Тюрки-кочевники смогли подчинить местное самодийское население, что послужило основой для более сложной социальной и политической организации. Более того, само кочевое население делилось на семь племенных групп (ими, кимаки, татры, байанду-ры, кыпчаки, ланиказы, аджлады), из которых две (ими и кимаки) возвышались над остальными [36, с. 35 - 47; 34, с. 134 - 135]. В результате в Кимакском каганате во второй половине IX в. существовала трехчетырехуровневая иерархия, что способствовало начальным этапам формирования раннегосударственных структур. Усложнение властных институтов отражает и изменение титулатуры правителей кимаков: шад-тутук - ябгу - хакан (36, с. 116). Большинство арабо-персидских сочинений IX - XI вв. рассматривают кимаков как исключительно кочевой народ, с одним лишь городом - резиденцией кагана. В тоже время в мусульманской историографии нашли отражение и такие факты, как существование центральной администрации и наместников, административного деления, письменности, фискальной политики в каганате, развитие в центре каганата 16 городов, добыча серебра и т. д. [36, с. 65 - 66, 74 - 76, 82 - 83, 88
- 89, 98 - 108, 116 - 118 и др.]. Однако подтвердить значительную часть этих оценок с помощью данных археологии пока не удалось. Это оставляет открытым вопрос о том, сформировалось ли у кимаков государство или нет? Вероятно, данная тенденция общественно-политического развития не была полностью реализована в связи с распадом кагана в начале XI в.
Наиболее динамичными изменениями в IX -
X вв. характеризуется политическое развитие киданей. На протяжении VI - IX вв. кидани, проживавшие в бассейне р. Шара-Мурен в Маньчжурии, сохраняли довольно стабильную племенную структуру, которая включала «восемь кочевий» [35, с. 154, 157, 163, 171, 172 - 173, 186]. До IX в. у киданей не было сколько-нибудь устойчивой надплеменной власти. Временное объединение киданей под главенством какого-либо «князя», как правило, было следствием военно-политических успехов того или иного вождя и быстро распадалось из-за внутренних конфликтов, военных поражений либо смерти лидера [35, с. 159 -161, 171]. Сведение о гражданских функциях кидань-ских вождей нет. В середине IX в. в китайских источниках закрепляются представления об интеграции киданей под главенством представителей «фамилии Дахэ» [35, с. 156, 163]. Тем не менее, китайские хроники отчетливо фиксируют «усиление» киданей и рост агрессивности в отношении слабеющей империи Тан. На этом фоне к концу IX в. у киданей возникает оригинальная система ротации надплеменных правителей. В ее рамках вожди кочевий по очереди избирали верховным правителем на определенный срок: по одним данным его сменяли через три года [35, с. 171; 173], по другим - если он долго правил или если в степи произошел падеж скота [35, с. 186; 37, с. 41]. Это может свидетельствовать о растущих противоречиях между племенными вождями и стоявшими за ними линиджами, а также о попытках урегули-
ровать данные противоречия с помощью регулярной смены верховного вождя. Подобная процедура была лишь временным механизмом, закреплявшим баланс политических сил в киданьском сообществе. Однако он был нарушен Елюй Абаоцзи, который сумел узурпировать власть и возвыситься до императорского статуса. Он консолидировал киданей для внешних завоеваний. Интенсивные завоевания велись на рубеже вв., в результате чего племена си, шивей, ной-чжэней (чжурчженей), а также тюрки на западе оказались в зависимости от киданей [37, с. 42; 38, с. 44 -45]. Таким образом, к 907 г. кидани создали своего рода региональную державу и этот успех был закреплен провозглашением Абаоцзи императором (храмовый титул Тай-цзу). Дальнейшие успехи политики Абаоцзи были связаны с падением Тан и образованием в Китае нескольких царств. Это позволило кида-ням использовать в своих целях противоречия между правителями Поднебесной, а также начать значимую трансформацию своей империи силами многочисленных мигрантов из Китая. Во владениях киданей стали возводиться города, получил распространение буддизм, интенсивно развивались ремесло и торговля, стала оформляться фискальная система и т. д. В рейдах по северо-восточным провинциям Китая в 916 - 917, 921, 923 гг. кидани захватывали многочисленное оседлое население. И хотя походы не всегда успешно заканчивались для киданей, в целом они демонстрировали могущество киданьской державы, обогащали как кочевую элиту, так и рядовых номадов и позволили захватить территории с оседлым населением. Венцом завоевательной политики Абаоцзи (ум. 926 г.) стало покорение государства Бохай в 926 г. [35, с. 176, 192, 379, прим. 32; 37, с. 51 - 52; 38, с. 54 - 55]. Тем самым Абаоцзи заложил основы ки-даньской империи.
Продолжил дело Абаоцзи по созданию кидань-ской империи его средний сын Дэгуан (император Тай-цзун, 926 - 947). Его образ тесно связан с успешными набегами на Китай, разгромом в 936 году династии Поздняя Тан, с занятием 16 китайских областей, провозглашение марионеточной династии Поздняя Цзинь, император которой (Гао-цзу) «обещал ежегодно присылать 300 тыс. кусков шелка» [35, с. 180, 198; 38, с. 61 - 62]. К кочевникам поступал не только шелк, но и золото, знаки достоинства, дворцовые одежды, колесницы и мн. др. Главный успех Дэгуана - победа в кровопролитной войне с Поздней Цзинь 944 - 946 гг., захват цзиньскую столицы Даляна и провозглашение в 947 г. Да Ляо -империи Великая Ляо [35, с. 181 - 184; 38, с. 67 -71]. Дэгуан заложил основы дуальной организации власти в империи. Северная администрация управляла киданями, подчиненными кочевыми и оседлыми народами, а также довольно многочисленными китайцами волей судеб оказавшимися на территории киданьских кочевий. Южная администрация появилась в связи с необходимостью осуществлять власть над захваченными китайскими областями. В дальнейшем она превратилась в постоянно действующую систему управления китайскими провинциями империи Ляо. Причем за исключением выс-
ших должностей, которые занимались представителями правящего рода Елюй, все остальные бюрократические посты в южной администрации получали китайцы [39, с. 181 - 182, 187 - 188].
Во второй половине X в. империи Ляо пережила кризис, связанный с утратой элитой киданей сплоченности, ее нежеланием вести войны из-за огромных доходов и так поступавших к киданьской знати через налоги, пошлины, дары северных племен и откупы царства Сун. Кризис кочевых ценностей наглядно характеризует правление Шулюя (Му-цзуна, 951 - 968) и Сяня (Цзин-цзу, 968 - 982), которые, как повествуют китайские хронисты, почти и «не занимались государственными делами» [35, с. 209; 37, с. 112, 114, 119 - 120; 38, с. 76, 82]. Шулюй, например, не ходил в походы, не осуществлял командование армией, любил охоту, вино, проводил время в основном в окружении евнухов, пил всю ночь до утра, а днем постоянно спал, в связи с чем кидани назвали его «спящим правителем» [35, с. 209; 37, с. 105]. Сянь также отстранился от управления (вместо него на аудиенции приходила жена), «во время праздников и больших приемов ... выглядел подавленным и нерадостным», «имел склонность к вину и женщинам» [37, с. 114, 119 - 120]. И это на фоне нередких поражений ки-даньских войск от позднечжоуской и сунской армий, бегства китайских администраторов и военачальников, прекращения военных походов [37, с. 105, 106, 110, 111]. Такая модель поведения явно противоречила образу славного и доблестного кочевого правителя. Е Лун-ли писал о таких ничтожных императорах, что они «сняли латы и шлемы в женских покоях, а под боком у них возникали поводы для вражды» [35, с. 113]. Преодолеть кризис удалось императору Шэн-цзуну (982 - 1031), сумевшему консолидировать ляо-ское общество и обеспечить возрождение империи. В правление Шэн-цзуна окончательно оформилась административная система империи. Испытывая необходимость в грамотных и образованных людях, император пошел на изменение принципов формирования бюрократического аппарата. В 988 г. была восстановлена система экзаменов для пополнения чиновничьего сословия. Внешнеполитическую устойчивость обеспечила активное давление на сун-ский Китай на рубеже X - XI вв. и заключение после череды военных успехов в 1004 г. Шаньюаньского мира. По договору кидани стали ежегодно получать 100 тыс. серебряных монет и 200 тыс. кусков шелка. Империя расширила влияние в Монголии, где с конца
X века развернулось строительство городов, крепостных сооружений. На Толе и Керулене возникли крупные городища. Особенно мощный форпост из городов, крепостей, усадьб, ремесленных и сельских поселений возник в бассейне р. Толы. На север (по всей видимости, против кочевников цзубу, дада и др.) были выдвинуты каменное городище Эмгитэийн хэ-рэм и крупный город с крепостью Хэрмэн дэнж на берегу Толы. Южнее располагались три крупных городов Харбух балгас, Чинтолгой балгас и Улаан хэ-рэм. Еще южнее располагалось более десятка небольших поселков и городков [1, с. 95 - 97; 7, с. 67 -72, 153 - 154; 41, с. 88 - 163; 8, с. 199 - 203; 9, с. 334 -
Перенесение китайских традиций на управленческую практику северной (киданьской) администрации (создание государственного сектора, налоги, рост должностей) способствовало зарождению сословных границ в киданьской среде, вызвало процессы десоциализации среди кочевников. Кидань-ская элита, подражая китайской знати, занимала различные придворные должности, обладала земельными ресурсами, участвовала в распределении государственных доходов, т. е. вела оторванную от кочевого быта повседневную жизнь. Таким образом, наметился разрыв между ценностями рядовых кочевников и киданьской аристократии. Положение рядовых номадов в империи Ляо было неоднозначным и противоречивым. С одной стороны простые кочевники входили в военное ополчение и тем самым составляли основу армии. С другой стороны в кочевой среде имперской митрополии (т. е. северных провинций) шли процессы оседания номадов; государство расширяло госсектор, отнимая племенные земли, сгоняя номадов с пастбищ и родовых территорий, солдат пограничной службы заставляли обрабатывать поля и выращивать зерно [3, с. 184, 186; 49, с. 113 и др.]. Тем не менее, сословная система у киданей не сформировалась, так как даже в
XI в. сохранялось преобладание свободных номадов, находившихся на государственной службе либо занимавшихся выпасом скота в родовых землях. Синтез социо-культурных традиций рядовых земледельцев и номадов был возможен только в отдельных анклавах империи (например, города со смешанным населением в Монголии]). В масштабах всей империи пространственное разграничение территорий проживания киданей и китайцев (северная метрополия и провинции с китайским населением подчинялись разным администрациям) исключало интенсивные контакты этих наиболее важных этнических групп имперского общества. В этих условиях процесс формирования номадно-оседлого общества в Ляо оказался незавершенным.
Длительное время и в Караханидском каганате интеграция кочевников и оседлого населения городов и оазисов шла медленными темпами. Несмотря на то, что городское управление находилось преимущественно в руках кочевой знати, большинство номадов предпочитали оставаться за пределами городских стен, а их экономические, социальные и культурные интересы редко пересекались с жителями городов Средней Азии и Семиречья. Решающее значение для социально-политического развития Караханидского каганата имело принятие около 960 г. ислама. Во второй половине X в. Караханиды стали обладателями обширных территорий с городским и земледельческим населением. Для результативного управления оседлыми поданными Караханидам потребовался разветвленный аппарат чиновников, в связи с чем в каганате появилась сложная титульная иерархия: Арслан-илиг, Арслан-тегин, Йинал-тегин, Йаган-
тегин, Алп-тегин, Атим-тегин, Тоган-тегин, Тогрыл-тегин, Улуг-тегин, Ака-бга, Субаши-бга, Тонга-бга, Эл-бга, Тархан и т. д. С конца X в. началась чеканка караханидских монет. Монетное производство было налажено в Фергане, Бухаре, Шаше, Узгенд, Баласа-гуне, Кашгаре, Самарканде и др. городах. Первоначально чеканка караханидских динаров и дирхемов преследовала пропагандистско-политические цели (засвидетельствовать переход этих городов под контроль Караханидов и связь с исламской традицией), но со временем, судя по широкому распространению караханидских монет, они стали основным средством обмена и выплаты даней, рент, налогов, пошлин и т. д. [34, с. 123 - 124; 40, с. 245 - 249 и др.]. Разделение Караханидского государства в 1041 - 1042 гг. на два каганата - Западный (с центром в Самарканде) и Восточный (с центром в Баласагуне, затем в Кашгаре) -показывает, что его правители стремились к более эффективному управлению своими землями, чего невозможно было добиться из степи. Б. Д. Кочневу удалось убедительно показать, что сначала в Западном каганате, а затем в Восточном правители покончили с множеством ханов и князей, создали централизованное управление и разветвленную бюрократию [40, с. 250 - 251]. Таким образом, Караханидский каганат демонстрирует устойчивую линию на формирование государственных структур и трансформацию системы отношения каганов и кочевого населения. При том, что сохраняли свое значение базовые элементы поддержания авторитета правителя в среде номадов с помощью раздач и дележа добычи, сама административно-политическая система каганата формировалась в контексте выработанных в среднеазиатских городах принципов и традиций. Сравнительно быстрая исла-мизация тюркоязычных кочевников в государстве Караханидов привела к ассимиляционным процессам и расширила сферу взаимодействия номадов и земледельцев [34, с. 124].
Последний пример, который будет рассмотрен в статье - уйгурские княжества в Восточном Туркестане. Мигрировавшие в середине IX в. в восточнотуркестанские владения Тибета уйгуры смогли постепенно добиться доминирования в обозначенных регионах. Первоначально уйгуры действовали как традиционные кочевники: они совершали набеги на китайские анклавы в Восточном Туркестане и северозападные владения Тан, грабили, вымогали шелк и другие товары. Затем в последней трети IX в. они нанесли несколько поражений тибетцам и местным племенам, захватили Ганьчжоу, Сичжоу (Гаочан, Турфан), Луньтай, другие округа и города. В результате в Восточном Туркестане в X в. возникло несколько крупных и мелких уйгурских княжеств [31, с. 40 - 41; 32, с. 53 - 54; 33, с. 323 и др.]. Мы более детально остановимся только на двух наиболее крупных политиях - Ганьчжоуском и Турфанском княжествах. Этот выбор во многом объясняется тем, что отрывочные сведения о государствах Восточного Туркестана китайских и киданьских хроник касаются преимущественно Ганьчжоу и Турфана.
В Ганьчжоу уйгуры прочно укрепились на рубеже IX - X в., и местные уйгурские предводители но-
сили титул «кагана» вплоть до захвата княжества тангутами в 1028 г. В X в. в Позднюю Лян, Позднюю Тан, Позднюю Цзинь, Позднюю Хань, Сун, Ляо стали регулярно прибывать посольства от уйгурских каганов. По всей видимости китайцы имели представление об общественных и культурных изменениях в жизни уйгуров. Показательно, что император Чжуан-цзун пожаловал уйгурского кагана Жэнь-мэя титулом Ин-и (храбрый и справедливый), что вполне соответствовало ментальным установкам номадов, а через несколько лет аналогичные жалованные титулы звучали как «следующий по пути культуры» или «почитающий культуру» [31, с. 44, 37, 53 - 54 и др.]. В Ганьжоу, судя по материалам китайских хроник, происходила интеграция оседлого и кочевого населения. Следует учесть, что уйгуры и согдийцы имели длительный опыт культурного синтеза в Уйгурском каганате. Описание производимой в уйгурских владениях продукции показывает сочетание оседлой и кочевой экономик: нефрит, яки, дикие лошади, одногорбые верблюды, белых соболей, панты антилопы, нашатырь, мускус, алмазы, киноварь, хлопок, кожи низкорослых диких лошадей, пшеница, ячмень, кор-хор, лук, черемша, кориандр, удила, седла и пояса, украшенные нефритом, уздечки, оружие и др. [31, с. 45, 58, 59, 60, 62, 78 и др.]. В «Удай Шицзи» говорится, что каганы их живут в башнях, а «министры» («бирюк», «буюруки) должны снимать шапки, когда являлись к кагану [31, с. 45]. Тем самым очевидно, что уйгурские лидеры и люди из их окружения превратились в государственно-административный аппарат восточно-туркестанских городов и оазисов. Государственный статус уйгурского Ганьчжоу признавали и сами китайцы [31, с. 50, 51, 54, 55 и др.]. В одной из сунской хроник указывается, что у уйгуров в конце X в. существовало деление государства на мелкие административные единицы [31, с. 80, 154, ком-мент. 588]. Очевидно, что государственно-
административная система Ганьчжоуского княжества развивалась на протяжении всего X в. Сообщение источников о том, что торговлей наряду с согдийцами занимались и сами уйгуры [31, с. 46 - 47, 48, 74] показывает, что трансформацию претерпели и хозяйственные занятия рядовых кочевников. При этом уйгуры («конные латники» [31, с. 80]) составляли основу армии Ганьчжоу. Остается сожалеть, что нет прямых свидетельств о внутренней жизни уйгурского Гань-чжоу, которые позволили более корректно оценить социально-политическую организацию княжества. Имеющиеся в нашем распоряжении сведения позволяют предположительно говорить о достаточно органичной форме взаимодействия и интеграции кочевого и оседлого населения и формирования комплексного номадно-оседлого общества.
В Гаочане происходили сходные процессы, но номадная составляющая была выражена более ярко. Судя по описаниям в «Сунши» китайского посольства 981 - 984 гг. во главе с Ван Янь-дэ в Гоачан, уйгурская знать, включая семью Арслан хана, осела в городах, но не утратила связи с кочевым скотоводством («Каган, жена кагана и наследник занимаются разведением лошадей») [31, с. 90]. В Гаочанском княжестве расселились разные этнические группы
номадов (северные и южные тюрки, большие и малые чжун-юй, ягма, карлуки, кыргызы и др.), по обычаю любящие ездить верхом и стрелять из лука, но при этом есть и земледельческое население, которое выращивает «различные злаки», подводит «в окружающие столицу районы для орошения полей и устройства водяных мельниц», производит «собольи шкурки, белые хлопчатобумажные ткани, узорчатые парчёвые такни», а также искусные мастера (ремесленники) изготавливающие «прекрасную утварь из золота, серебра, меди и железа» и умеющие «обрабатывать нефрит» [31, с. 89, 90; 33, с. 331, 332, 333]. Ван Янь-дэ зафиксировал наличие социальноимущественной дифференциации («знатные люди едят конину, остальные баранину, а также гусей и уток»), но при этом подчеркивает, что в Гаочанском государстве нет бедных, а «нуждающимся в пище оказывается помощь» [31, с. 89]. Каган (Арслан хан) во время посольства прибывал либо в Бешбалыке, либо в своих степных владениях (долина Пинчунь), во время его отсутствия управлением государством занимался его дядя. В его распоряжении находились должностные лица [31, с. 89 - 90]. Имелась опечатанная башня с приказами, что говорит о развитии государственного делопроизводства. В Гаочане мы наблюдаем смену религиозного вектора и приобщения уйгуров к буддизму. В целом Гаочанское княжество было «процветающим государством с крупными городами, развитым ремеслом, сельским хозяйством, многочисленными стадами и высокой культурой» [33, с. 333]. Таким образом, мы видим формирование в Гаочане сложной политической системы, соответствующей традиционному государству и оформление иерархичной общественной организации, включавшей уйгурскую кочевую знать, управлявшую государством, бюрократию, племенных вождей и рядовых номадов, земледельцев, ремесленников, торговцев и другие группы населения.
Подводя итоги необходимо отметить, что в результате сравнительно-исторического исследования удалось показать существенные различия в общественно-политическом развитии надплеменных и поли-этничных сообществ Центральной Азии в IX - XI вв. Весьма дифференцированная картина управленческих институтов и социальных структур у населения рассматриваемого региона позволяет в контексте теории многолинейности социальной эволюции вычленить основные политические и общественные модели адаптации номадов в IX-XI вв. и соотнести их между собой. Сразу оговоримся, что мы не рассматриваем специально пасторальные вторичные племена и простые вождества центральноазиатских номадов, которые могли существовать либо как свободные и полузависимые сообщества (шивэй, цзубу), либо как части более сложных и иерархичных социальнополитических систем. Первая модель представлена сложными чифдомами с кланово-племенной иерархией (си, кидани до провозглашения империи, ранний этап развития Кимакского каганата). Вторая модель связана с оформлением имперско-государственных структур в связи с завоеванием номадами территорий с оседлым населением (Ляо, Караханидский каганат). В социальном отношении в таких «имперских обще-
ствах» шли процессы дифференциации и десоциализации кочевников, обособления элиты с тенденцией превращения ее в замкнутое сословие, но существование основной части кочевников и земледельцев в разных территориальных, хозяйственных и культурных нишах препятствовало их интеграции. В какой-то мере такая помеха была устранена в Караханид-ском каганате, где после принятия ислама возникла общая для номадов и оседлого населения система управления и существенно расширилась сфера экономического взаимодействия кочевниками и жителями городов и оазисов Средней Азии и Семиречья. И, наконец, третья модель представлена уйгурскими княжествами в Восточном Туркестане, в которых на более локальном уровне (так называемые среднемасштабные общества) при политическом доминировании номадов возникали государства с разветвленной бюрократией и более органично происходило формирование комплексных номадно-оседлых сообществ.
- 216 с.
- 239 с.
- С. 330 - 345.
азиатские общества: история и современность. -2010. - № 4. - С. 20 - 33.
- 109 с.
- № 1. - С. 195 - 202.
Л. Н. Корякова // Медиевистика XXI века: проблемы методологии и преподавания. - Кемерово: ГОУ ВПО «Кемеровский государственный униве
