Спросить
Войти
УДК 329.23 ББК 63.3
Кушнир Светлана Ивановна,
кандидат исторических наук, доцент кафедры социально-гуманитарных и экономических дисциплин Воронежский институт ФСИН России
(г. Воронеж)
К ВОПРОСУ ОБ ИСТОРИИ ФОРМИРОВАНИЯ РАДИКАЛЬНОЙ ПАРТИИ
ВО ФРАНЦИИ
Аннотация. В статье рассматривается начальный этап формирования радикальной партии во Франции, который приходится на 30-е годы XIX века.
С точки зрения политической науки, под радикализмом понимают идеи и действия, направленные на кардинальные, решительные, коренные изменения существующих социально-политических институтов. Сам термин «радикализм» возник в Англии в середине ХУШ века. Позднее это понятие стали применять по отношению к утилитаристу И. Бентаму и его последователям, названным «философскими радикалами».
Однако ещё до появления самого термина, радикализм, как требование решительной замены «неестественных» общественных условий новым рациональным порядком, проявлялся во взглядах Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо, основателя анархизма У. Годвина, но наиболее решительно, уже перейдя к революционному экстремизму, проявил себя в период Великой Французской революции.
В XIX в. понимание радикализма расширилось, а сам он быстро распространился по Европе уже как широкое политическое, философское, религиозное, культурное, просветительское движение.
В 30-х гг. XIX века получает свое распространение радикальное направление в общественной мысли Франции.
Во французской исторической и политической науке существует мнение, которое очень ярко выразил политолог Морис Дюверже: «понять радикалов - значит постигнуть сущность французской политической жизни» [1, с. 590].
Радикальная, а ныне Республиканская партия Франции считается старейшей [2, с. 15] в стране, именно она стояла у истоков французской демократии [3]. Более того, некоторые российские исследователи утверждают, что «нигде за пределами этой страны не было аналогичной партии» [4, с. 138]. Но особенностью возникновения Республиканской партии радикалов и радикал-социалистов, как она
была названа на учредительном съезде, проходившем в Париже, в зале научных обществ, 21-23 июня 1901 г., явилось то, что «она не создала идеологию радикализма, а лишь взяла на себя ответственность выступать ее носительницей» [3, с. 46]. Доктрины радикализма, как и различные радикальные организации, существовали во Франции задолго до формирования партии. Более того, именно во Франции радикализм проявил себя, как наиболее яркое и сильное течение.
Исследователи радикализма, или как его еще называют - крайнего республиканизма, выделяют три витка в развитии этого направления до момента закрепления официального статуса за партией в 1901 году [5].
Впервые слово «радикал» появилось во Франции в 1820 году. Оно пришло из Британии и означало человека, который являлся сторонником крайней оппозиции. В годы Июльской монархии, по утверждению А.В. Ревякина, либерализм превратился в официальную идеологию, а радикалами стали называть республиканцев [6], выступавших за реформы и свержение монархии Бурбонов [7].
Второй этап развития радикализма приходится на 1870-1898 годы [3, с. 50], когда среди представителей республиканцев-радикалов появились такие деятели, как Л. Гамбетта, А. Бриссон, Л. Буржуа, Ж. Клемансо, Э. Комб и др.
С 1898 года начался последний этап формирования радикальной партии. Лагардель сказал, что к 1898 г. Третья республика стала радикальной.
В этой статье рассмотрен начальный этап формирования партии радикалов, а точнее - создание крупнейшей радикальной газеты времен Июльской монархии - «Le National».
На рубеже 20-30-х гг. XIX века во Франции сложилась ситуация, требующая появления пеСАП
чатного органа, который мог бы «взорвать» общественное мнение, и нарушить относительно размеренный ход вещей.
В одной из первых статей издания было заявлено: «Мы уважаем Бурбонов и клянемся в верности королевской фамилии, так как король считается наместником Бога на земле, и мы не смеем противиться этому... Однако король должен любить и уважать своих подданных. «Хартия» была принята королем на благо его верных подданных... Мы будем верны королевскому дому при условии соблюдения конституционной хартии 1814 года» [8, N° от 5.01.1830].
Почти во всех публикациях в газете - вплоть до июля 1830 года Тьер нападал на правящий режим [8, № за 8, 11, 24, 26.01; 13.02; 12, 13.04.1830] что, однако, было вызвано не только общественными, политическими, но и личными интересами редактора, т. к. незадолго до этого Тьер потерял министерский портфель.
Республиканские идеи, которые проповедовал Тьер, вскоре стали популярны в молодежной и, прежде всего, в студенческой среде: «Франция способна, и хочет сама управлять своими делами. Возможно, это назовут духом республиканизма? Тем хуже для тех, кто любит запугивать себя и других словами. Этот, так называемый республиканский дух уже повсюду существует и проявляет себя, становится неудержимым» [8, № за 12.02.1830].
Но возможности более жестко отстаивать свои интересы на тот момент у газеты не было. Однако вскоре она появилась.
твердой памяти решило спрыгнуть с башни собора Парижской Богоматери!... Пресса - новая стихия, невиданная прежде сила, пришедшая в мир недавно; это слово, ставшее молнией, это социальное электриче ство.
Разве в вашей власти уничтожить ее? Чем сильнее вы будете притеснять ее, тем скорее произойдет взрыв. Следовательно, вам необходимо примириться с прессой, как примирились вы с паровой машиной... Первый ордонанс упраздняет почти полностью свободу печати; это - квинтэссенция всего, что вынашивалось в течение полутора десятка лет в недрах тайной полиции» [9, с. 401-402].
Ордонансы, с помощью которых правительство попыталось искоренить свободу прессы, вызвали резкий отрицательный ответ, со стороны всего французского общества, но особенно журналистов. Редактор «National», опровергая тезис бывшего министра А. Ришелье: «журналистика - это всеобщее развращение», - опубликовал 26 июля в своей газете статью, которой суждено было войти в историю как своеобразная декларация парижских газетчиков о неподчинении власти: «В последние шесть месяцев, - говорилось в этом документе, - нередко возникали слухи, будто законы будут нарушены и будто совершится государственный переворот. Здравый смысл общества отказывается этому верить. Министерство отвергало это предложение, как клевету. Однако в «Монитёре» обнародованы, наконец, эти достопамятные ордонансы, представляющие собой самое очевидное нарушение законов. Итак, легальный порядок прерван: началось господство силы. В том положении, в какое мы поставлены, мы должны перестать повиноваться... Сегодня правительство нарушило законность. Мы освобождены от повиновения; мы попробуем сегодня опубликовать наши статьи, не спрашивая должного разрешения. Именно к этому нас побуждает гражданский долг, и мы его выполним» [8, № от 26.07.1830].
Под текстом статьи-манифеста поставили подписи около 40 редакторов ведущих парижских изданий («Le Constitutionnel», «Le Globe», «Le Temps», «Figaro», «Le Journal de Paris» и др.).
Журналисты тут же высказали свое мнение по поводу избирательной системы. «Нам нечего указывать незаконно распущенной палате, как она должна исполнять свой гражданский долг. Но мы можем умолять ее от имени всей Франции опереться на свое очевидное право и, насколько ей это будет возможно, оказать сопротивление нарушению законов... Хартия в ст. 50 говорит, что король может распускать палату депутатов, но для этого нужно, чтобы она была в сборе, чтобы депутаты уже образовали из себя палату, чтобы, наконец, она проявиСЖ1
ла деятельность, способную вызвать ее роспуск. Но до собрания, до образования палаты существуют только выборы. Однако, нигде Хартия не говорит, чтобы король мог кассировать выборы. Ордонансы, обнародованные сегодня, как раз кассируют выборы, а потому они незаконны, ибо предписывают то, на что Хартия их не уполномачивала. Избранные депутаты, которые созваны на 3-е августа, таким образом, избраны и созваны совершенно правильно и законно. Их право сегодня такое же, каким было вчера. Франция их умоляет этого не забывать. Все, что будет в их власти сделать для того, чтобы доставить торжество этому праву, - они обязаны это сделать» [8, № от 26.07.1830].
Власти попытались принять жесткие меры по отношению к журналистам. 27 июля в бюро ряда газет, в том числе и «National» пришли жандармы и военные. «На другой день, т.е. 27 июля, полиция приступила к закрытию типографии оппозиционных газет. В типографии газеты National, в которой был напечатан протест, полиция выломала двери и испортила станки, при протестах главного редактора и его сотрудников... [10, с. 43]. В этот же день Националь выпустил статью под названием «Десант в Националь»: «Сегодня утром в 9 часов площадь Италии, находящуюся по соседству с бюро Националь оккупировали пешие и конные жандармы... Мы заявили мсье комиссарам, что, поскольку власть, которая их сюда направила - действует супротив закона, то мы совершенно не обязаны ей подчиняться... Беспокойство, которое охватило парижское население, из-за того, что оппозиционные газеты не вышли, привели с утра к Насьоналю большую толпу, которая менее чем за час, поглотила семь тысяч экземпляров. Наш тираж был исчерпан, и реле наших печатников, обремененных уже два дня, не могло сделать больше по требованиям...
Мы были помещены в авангард; мы сделали с нашей стороны то, что не прекратили советовать стране протестовать в случае отклонения от законов. Что отказ от повиновения дойдет теперь и до последнего налогоплательщика, и эта чудовищная установка падет. Мы пожертвовали нашей собственностью как журналисты, мы готовы ею пожертвовать как налогоплательщики» [8, № от 27.07.1830].
Но журналисты не остановились лишь на пересказе произошедших событий, сразу же после была опубликована статья «Нарушители законов», в которой представителей властей обвинили в том, что они нарушили основные пункты «Хартии 1814 года»: «Мы сегодня еще можем говорить Франции. Наша печать задушена, по крайней мере, известная, мы будем говорить еще раз - не прося у нарушивших закон, разрешения говорить... Правительство осмелилось нарушить законы и показать наиболее безумные и преступные свои страсти» [8, № от 27.07.1830].
Тьер вступил в полемику с чиновниками, когда те попытались на законных основаниях оправдать свою деятельность. В статье «Лицемерие» редактор пишет: «Нарушители наших законов уличены в лицемерии... Государственные мужи сослались на статью 14, чтобы извинить себя за это нарушение. Это несчастный софизм, опровергавшийся тысячу раз ранее в наших колонках. Мы бросаем вызов софистам чтобы отвечать с некоторой вероятностью на их аргументы» [8, № от 28.07.1830].
Обращаясь к согражданам, газета пишет: «В первые дни революции Париж очень взволнован и вот уже два дня. Любая реклама способствует этому чрезвычайному волнению. Мы выходим, чтобы донести до вас новости. Полиция закрыла большое число кафе, читальных залов и те места, где обыкновенно можно было найти газету. Листы, которые казались в это утро сметенными обеспокоенной толпой и почти конфискованные жандармами - вот они, пожалуйста! Говорят, что мы наняли продавцов газет, но это не так. Мы взяли на себя эту ужасную ответственность на свой страх и риск» [8, № от 28.07.1830].
И не случайно, события 27 июля, завершившиеся вооруженным восстанием, иногда называют «революцией журналистов».
Карл Х поспешил взять свои указы обратно, снял наиболее одиозных министров, но было поздно. Временное правительство, состоявшее из ведущих журналистов и депутатов, приняло решение передать королевскую власть Людовику-Филиппу Орлеанскому, не претендовавшему на абсолютную власть. «Вообще из журналистов самую видную и влиятельную роль в эти дни играл Тьер» [10, с. 43].
Но республика в стране не была установлена. Н. Кареев описывал происходящие события следующим образом: «В регулярной армии уже стала проявляться борьба между солдатским долгом и гражданским чувством, и это повлекло за собой потом переход многих солдат на сторону народа, который почти везде являлся победителем. Несмотря, однако, на все это, трудно было сказать, к чему должно было привести это движение, хотя в этот день уже кое-где ломали королевские гербы и эмблемы, кричали: «долой Бурбонов!» и вывешивали трехцветное знамя. Если таким образом в этот день движение и стало принимать антидинастический характер, то еще никто не знал, чем могла быть заменена монархия Бурбонов; даже 30-го июля газеты еще не решались объяснить, что совершалось, и
сделать отсюда какие-либо определенные выводы... но журналисты Тьер и Минье решительно заявили, что после всего совершившегося речь может идти только о перемене династии, - мнение, к которому присоединился и Лафитт. На следующий день Тьер и Минье выпустили целую массу летучих листков, в которых высказывались в смысле перемены династии в пользу герцога Людовика-Филиппа Орлеанского). Уличная борьба окончилась 29-го июля. В три дня этой борьбы со стороны народа пало 780 человек, со стороны солдат - 163» [10, с. 45-46].
Сторонники герцога Орлеанского воспользовались этим, чтобы провести среднее решение -королевскую власть в младшей линии с трехцветным знаменем и хартией. Они открывали свой план лишь постепенно. Сначала они вывесили прокламацию, составленную Тьером: «Карл X не может более вернуться в Париж, он пролил потоки народной крови. Республика приведет нас к страшным раздорам, она рассорит нас с Европой. Герцог Орлеанский - принц, преданный делу революции... Он был в Жеммап... Это - король-гражданин... Он освятил огнем национальные, трехцветные цвета, он один только может их носить. Он ожидает только выражения наших желаний. Провозгласим эти желания, и он примет Хартию, как мы этого всегда желали. Он получит свою корону от французского народа» [11, с. 114-115].
Республиканцы не вмешивались, т. к. понимали, что страна не готова к установлению республики. Они вынуждены были смириться с Июльской революцией и провозглашением монархии, но когда Дювержье де Горан поздравил Кавеньяка с самоотверженным поведением его партии, тот ответил: «Вы напрасно благодарите нас; мы уступили только потому, что не были достаточно сильны. Было слишком трудно заставить народ понять, в то время как он сражался при криках: Да здравствует Хартия! Что немедленно после победы он должен был взяться за оружие, чтобы уничтожить эту Хартию. Впоследствии дело изменится» [12, с. 28]. Сведения об этом разговоре приводит не только Ж. Вейль, но и Ш. Сеньобос [11, с. 115].
Таким образом, «National» проявила себя, скорее, как сторонница конституционной монархии, а не как республиканский орган. Новый государь, обязанный своим восшествием на престол именно журналистам, и редактору «National», в том числе, на некоторое время приблизил Тьера к правящим кругам.
Была принята новая Конституционная хартия. Дальнейшее смягчение законов о печати выразилось в законе 14 декабря 1830 г. Согласно этому закону, в значительных пропорциях были понижены
размеры залогов, штемпельного сбора и почтовой таксы за пересылку.
Средний тираж парижских газет за 1830 год составил 60 998 экземпляров. В марте 1831 года тираж возрос до 81 493 экземпляров, то есть на одну треть. Особенно этот рост затронул газеты левой ориентации: тираж «Le Constitutionnel» вырос с 18 622 экземпляров до 23 333, «Le Courrier» с 5 491 до 8 750, «Le Temps» с 5 150 до 8 500, «Le National» с 2 321 до 3 283.
В целом тиражи выросли у всех изданий: «Le Journal des Debats», продававшие 11 715 экземпляров, увеличили продажу до 14 700, «La Gazette de France» имела вместо 9 801 экземпляров в 1830 году 12 400 экзепляров в 1831. Следовательно, Июльская революция принесла видимую коммерческую пользу как левым, так и правым и центристским изданиям [13].
Избирательное право также претерпело некоторые изменения. Пассивное избирательное право предоставлялось теперь с 30 лет (а не 40 как прежде), а активное - с 25-летнего возраста. Из отредактированной Хартии исключалось указание на размер имущественного ценза [14, с. 62]. Внесенные позднее дополнения предоставили избирательные права мужчинам, уплачивавшим в год 200 франков прямых налогов; отменили двойной вотум и установили, что депутаты, занявшие оплачиваемые государственные должности, обязаны сложить с себя полномочия и вновь выдвинуть свою кандидатуру на выборах (как это было принято в Англии).
Герцог Орлеанский Луи Филипп, провозглашенный «наместником короля» в ходе революции, согласился с новой редакцией Хартии, и в тот же день, 9 августа, провозглашен «королем французов».
Но все льготные меры не могли скрыть главного - желания борцов за идеи республики так и остались неосуществленными. И эра либерализма для журналистов вскоре подошла к концу.
Как только представители газет осознали, что их интересы на самом деле не были соблюдены, то Июльская монархия моментально оказалась в центре критических статей. После того, как Тьер и Минье получили административные посты, Арман Каррель стал единолично управлять «National» [12, с. 69]. В период его редакционной деятельности газета приобретает по-настоящему радикальный оттенок, что можно проследить на примере ряда публикаций. «Друзья! Вы много отдали за то, чтобы наше Отечество процветало. Но Вас опять обманули. Мы видим, как трудно живут трудящиеся и как устает от праздной жизни наша аристократия. Рабочие, которые сражались на баррикадах в июле
В связи с тем, что в 1830-х гг. программа радикальной партии была еще не выработана, в ней успели обособиться несколько направлений. Но несомненным было одно, что партия эта - прогре-сивная, а ее победа повлечет за собой свержение существующих порядков и существующего строя.
Примечания:
