Спросить
Войти
БО!: 10.21603/2078-8975-2019-21-3-595-605
^^^^^^^^^ оригинальная статья
Политика царского правительства по отношению к этническим регионам России (ХУ1-Х1Х вв.)
Борис Н. Земцов а @
а Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана (национальный исследовательский университет), 105005, Россия, г. Москва, ул. 2-я Бауманская, 5, стр. 1 @ zemtsovbn@mail.ru
Поступила в редакцию 09.06.2019. Принята к печати 04.09.2019.
Аннотация: Статья посвящена определению сущности политики царского правительства России по отношению к этническим регионам. Существующие в современной историографии разные точки зрения в отношении этих регионов вызваны, прежде всего, признанием прогрессивных, в основном однонациональных, государств и концентрацией внимания на этнических регионах без учета общеисторической ситуации, в которой находилась страна в каждый конкретный исторический период. Методологической основой является положение о наличии потенциала развития не только однонациональных, но и полиэтнических стран. Показано, что начиная с XVI в. власть вполне осознавала этнические различия между русскими и населением новых территорий, но это не стало основанием для восприятия этнической принадлежности в качестве основного социального маркера. Выбранные властью социальные критерии -вероисповедание, сословность, место проживания - являлись надэтническими. Мы полагаем, что гетерогенная политика царской России в отношении этнических окраин, при всех издержках, обеспечивала жизнеспособность государства и способствовала постепенному интегрированию различных этносов в единое общество.
Для цитирования: Земцов Б. Н. Политика царского правительства по отношению к этническим регионам России (ХШ-Х1Х вв.) // Вестник Кемеровского государственного университета. 2019. Т. 21. № 3. С. 595-605. БО1: Ьй^:// doi.org/10.21603/2078-8975-2019-21-3-595-605
Введение
В настоящее время большинство стран мира являются полиэтническими, поэтому проблемы межэтнического взаимодействия в рамках одной страны, поиск адекватной модели национальной политики являются актуальными. Поскольку Россия является полиэтнической страной, это относится к ней в полной мере.
Историография данной проблематики одна из наиболее обширных. Историки продолжают уточнять нюансы проблемы, вводить в научный оборот новый архивный материал. Интерес вызывают публикации зарубежных коллег, предлагающих как свой взгляд на национальные процессы России, так и сравнительный анализ этих процессов в других странах и регионах мира. Но пока нет единства взглядов в теоретическом аспекте и по всему комплексу конкретно-исторических национальных проблем. Основная причина, по всей видимости, заключается в исчерпанности привычного подхода к национальной проблематике. Его суть состоит в том, что прогрессивными в основном признаются однонациональные государства. Такой подход
является абсолютизацией исторического опыта стран Западной Европы, где в последние 200 лет доминировали именно такие государства.
Эта методологическая установка в работах историков из национальных регионов России трансформируется, например, в утверждение, что башкирские восстания XVII-XVIII вв. были направлены именно против «гнета» царской России, а русские отряды, посланные на их подавление, были «карательными» [1, с. 9], что «угнетенное население Урала и Среднего Поволжья» подвергалось нещадной «эксплуатации», что русские «захватывали башкирские земли» [2, с. 1048]. Правда, подобные обобщения возникают не только из гипотетического предположения, что дальнейшее историческое развитие могло быть прогрессивным лишь при условии создания однонациональных государств. Не меньшую роль играет выбор предмета научного исследования: этнические окраины без учета тех же тенденций в великорусских регионах. Кроме того, есть объективная реальность (в рамках которой существует государство), предопределяющая направленность
действий. В национальных «историографиях вопрос о мотивации политики центральных властей почти никогда не ставится» [3, с. 167].
Региональная тематика вполне может быть объектом и предметом изучения, но вероятность спорных обобщений в этом случае многократно возрастает. Среди большого числа публикаций существенной методологической новизной обладают статьи американского историка А. Степана [4] и отечественного историка А. И. Миллера [5] о государстве-нации. Суть этих статей состоит в утверждении, что помимо национальных государств - нации-государства -существуют государства-нации, состоящие из двух и более национальных сообществ, которым в рамках этой второй модели вполне комфортно. Самодержавная Россия как раз и была таким государством-нацией, т. е. патерналистским, надэтническим государством.
Этой же проблеме, но с другой терминологией, посвятил свою статью В. Э. Багдасарян [6]. Он исходит из того, что нации-государства - исторический плод развития одного региона - Западной Европы. Полиэтнические же государства, по терминологии В. Э. Багдасаряна, государства-цивилизации, развивались по-другому. Причем в истории человечества доминировали государства именно этого типа. Дореволюционная Россия была государством-цивилизацией: «В Российской империи можно было быть татарином, грузином или калмыком этнически, но цивилизационно идентифицироваться в качестве русского» [6, с. 48].
Однако данная проблема столь сложна, что только новой методологии для ее решения недостаточно. Не менее важная составляющая - используемая терминология. Хотя термины нация, народ относятся к числу ключевых, единство взглядов на них отсутствует. В рамках данной работы наиболее важен термин нация, материал по которому в немецком проекте по истории понятий занимает 500 страниц1. Нет единства взглядов по этому вопросу и среди отечественных исследователей. Например, О. Б. Леонтьева [7] и В. Б. Киор [8] ставят знак равенства между национальностью и этносом, Б. Н. Миронов же их разделяет [3].
Разумеется, многообразие нюансов может вместить в себя только специальная работа. Когда же требуется применять термин для исследования в другом контексте, то в западной литературе нация понимается как территориально-политическая общность, возникшая в период и после буржуазных революций. Причем в соответствии с особенностями историко-политического развития под нацией понимается гражданское общество (без учета этнических характеристик отдельных его групп). В России с учетом
особенностей исторического пути нация трактуется как государство (национальная безопасность, национальный интерес). В политическом и академическом западноевропейском лексиконе нация - это система, общество в целом. В таком контексте словосочетания национальное меньшинство, многонациональный народ - нонсенс, в России же законодатель эти словосочетания закрепил конституционно (ст. 3 Конституции РФ2).
Менее дискуссионными, но столь же неоднозначными являются понятия народ и этнос. Сложность создания какой-то одной классификационной схемы состоит в том, что различные компоненты этих субъектов истории (этнос, народ, нация) могут эволюционировать и вычленение тенденций их совокупного развития в широких хронологических рамках - задача довольно трудная.
Исходя из наиболее общепринятых характеристик данных терминов можно было бы составить их следующую градацию:
— этнос - биосоциальная общность, обладающая единством происхождения, языка и культуры;
— народ - не качественный рост одного этноса, а сумма нескольких этносов, проживающих в рамках одного государства, ключевым признаком народа является государство;
— нация - территориально-политическая общность, скрепленная едиными духовными ценностями и идеями.
Это означает, что если объектом научного анализа является национальная политика, то предметом будет не политика в отношении этнических территорий, а формирование единых для всего населения страны духовных ценностей, идеологии, экономических связей. Политика же в отношении этнических территорий в этом контексте национальной быть не может. Вольное обращение с терминами нация, национальный допустимо в публицистике, в науке же оперировать ими следует с большой осторожностью.
Формирование полиэтнического государства
Истоки формирования России как многонационального государства связаны с тяжелейшим внешнеполитическим положением в ХУ1-ХУ11 вв. Тогда, в условиях отсутствия естественных преград от агрессивных соседей, Московская Русь должна была вести политику активной обороны, отодвигая границы от центра страны. Первым неславянским регионом, включенным в состав Московской Руси, оказалось полиэтническое Казанское ханство, где кроме татар проживали мордва, марийцы (черемисы), чуваши, удмурты (вотяки) и башкиры. В 1556 г. было покорено
БОЬ 10.21603/2078-8975-2019-21-3-595-605
Астраханское ханство. В 1557 г. в состав Московской Руси добровольно вошли башкиры. Вскоре началось движение в сторону Сибири, в частности Якутского края [9].
В течение последующих 300 лет в составе России оказалось большое число племен и народов. С терминологической точки зрения этот процесс можно классифицировать следующим образом:
— завоевания (Казанское и Астраханское ханства, Эстляндия и Лифляндия, Крымское ханство, второй и третий разделы Польши, Финляндия, Старший жуз, Западная Грузия, Северный Кавказ, Азербайджан);
— присоединения (первый раздел Польши, Закавказье, Средняя Азия);
— добровольные присоединения (Башкирия, Украина, Калмыкия, Молдавия, Кабарда, Карачаево-Черкессия и Осетия, Малый и Средний жузы, Армения, Восточная Грузия).
Эта классификация условна. Например, завоевание Крымского ханства являлось активной обороной. Завоевание же Финляндии - результат великодержавного статуса России. В ХШП-ХГХ вв., став субъектом общеевропейских отношений, Россия стала вести войны иного типа -коалиционные. Но и в этом случае они велись не для ограбления. Это предопределяло иной тип отношений с народами, включенными в состав России, нежели те, что устанавливали европейские страны со своими колониями.
Национальная политика лояльности правительства к этническим регионам
Одним из первых источников, раскрывающих отношение царского правительства к населению этнических регионов, является Никоновская летопись. В ней сообщается, что после взятия Казани в 1552 г. в окружении царя обсуждались два варианта дальнейших действий: оставить оккупационную армию или сохранить национальную систему управления. По всей видимости, из-за нехватки сил первое не представлялось возможным. Поэтому сразу же после победы в местные улусы были разосланы жалованные грамоты: «Чтобы шли ко государю, не бояся ничего; а хто лихо чинил, тем бог мстил, а их государь пожалует, а они бы ясаки платили, якоже и прежним царем»3. В последующие дни и недели из многих мест явились марийские и татарские вожди, чтобы присягнуть русскому царю и уплатить ясак.
Устанавливая размеры налогов, царское правительство следовало нормам средневекового права, по которым их уплата, « наряду с принесением присяги, являлась основной формой признания подданства (нахождения под данью).
В этом случае уплата ясака имела не столько экономическое значение, сколько политическое, фиксировавшее подчинение края России» [10, с. 135]. Поэтому в ущерб интересам казны Иван IV приказал взимать ясак в меньших размерах, чем это было при ханах в середине XVI в.
Возможно, на установлении минимального экономического давления могла сказаться бедность самого московского княжества: являясь частью общества с ограниченно прибавочным продуктом, московское правительство и для населения разгромленных Казанского и Астраханского ханств, Башкирии и Сибири устанавливало налоги, не превышавшие те, что платили русские крестьяне и посадское население.
Политика центра по отношению к этническим окраинам имела объективные основания. Б. Н. Миронов считает, что она предопределялась «относительной малочисленностью русского этноса, недостатком административных и финансовых ресурсов, неразвитостью информационной и транспортной инфраструктур» [3, с. 169]. Разумеется, эти факторы играли свою роль, но все-таки главными были мотивы внешней политики, а среди них не было цели получить доход в результате завоеваний.
Практически в каждом царствовании мы найдем исходившие от монархов документы, например указ, который подписала Екатерина II 28 февраля 1792 г. В частности, администрации новых территорий Северного Кавказа в нем предписывалось «всячески ласкать и привлекать к себе лучших людей народа сего, тех же, кто более предан, жаловать чинами, деньгами и иными отличностями... Со всей серьезностью следить, чтобы ни от войск наших, ни от казаков не было чинено ни малейшего притеснения и обиды горцам»4.
В отношении населения новых территорий страны центральная власть стремилась, прежде всего, к обеспечению политической лояльности. Ради этого она оставляла максимальный объем административной свободы даже за теми, кто недавно оказывал русским войскам активное сопротивление. Так, после завоевания в 1710 г. шведских провинций Эстляндии и Лифляндии Россия сохранила за местной аристократией и городской верхушкой все прежние права и преимущества, корпоративный строй, лютеранское вероисповедание, использование немецкого языка в делопроизводстве и судебной практике. Вершиной этой политики являлась позиция России относительно завоеванных Хивы и Бухары. Утрата независимости двумя этими среднеазиатскими государствами состояла в невозможности вести самостоятельную внешнюю политику. При этом хан и эмир, знать сохраняли все свои полномочия, миссионерская деятельность православной церкви была запрещена.
Обеспечение политической лояльности этнической элиты достигалось путем инкорпорации этнической аристократии в состав российского дворянства и с учетом местных административных особенностей и духовных традиций. Уже в XVIII в. сановники с нерусскими фамилиями составили значительную долю в составе высших органов власти. Красноречивую иллюстрацию этому дал в своих воспоминаниях А. де Кюстин. Во время аудиенции в Михайловском замке с Николаем I государь обратил его внимание на присутствующих: «Нет другой страны, где расы, нравы, верования и умы разнились бы так сильно, как в России, - сказал Николай I. - ...Вот, извольте взглянуть, неподалеку от нас стоят двадцать офицеров; из них только двое первых русские, за ними трое из верных нам поляков, другие частью немцы; даже киргизские ханы, случается, доставляют ко мне сыновей, чтобы те воспитывались среди моих кадетов, вон один из них»5. К началу XX в. в законосовещательных и исполнительных органах, судебной системе, в армии были представлены практически все этносы [3, с. 164].
Лояльность основной массы коренного населения этнических регионов обеспечивалась главным образом путем сохранения за ними используемых ими земель [11, с. 51]. Разумеется, объем льгот и свобод, данных в определенных исторических условиях, не мог оставаться неизменным. В XVII в. их уменьшение предопределялось утратой всеми социальными группами имевшихся незначительных прав в стране в целом. И рост давления на служилых и податное население центральных уездов страны был не меньше, чем на население и аристократию этнических регионов.
В последующие века для сокращения льгот и свобод в каждом конкретном этническом регионе возникали свои причины. Например, как отмечает А. В. Цюрюмов, в XVII в. русское государство во внутренние дела калмыков практически не вмешивалось. Но в первой половине XVIII в. казахи отодвинули калмыков из мест их традиционного кочевья в междуречье Волги и Яика, а появление русских крепостей по Тереку отодвинуло калмыков от предгорий Кавказа. Ханы активизировали связи с враждебными России Крымом, Кабардой, Персией и Средней Азией. Однако это уже не устраивало Россию, что вызвало изменение улусной системы и усиление контроля за внешней политикой калмыцкого ханства [12, с. 44].
Процесс вхождения ранее зачастую свободных этносов в состав другого государства психологически был болезненным и сложным. Но с академической точки зрения усиление налогового бремени и общее ухудшение материальноБОЬ 10.21603/2078-8975-2019-21-3-595-605
бытового положения означало не угнетение, а эксплуатацию. О. Г. Усенко [13] и В. Я. Мауль [14, с. 165] обратили внимание на значительную разницу между этими понятиями. Эксплуатация - «чисто экономическая категория: это регулярное изъятие прибавочного продукта (частично или целиком) у непосредственных производителей. Угнетение же -понятие социально-психологическое, а именно принуждение человека к чему-либо вопреки его воле или ограничение свободы его жизнедеятельности, вызывающее у него какие-либо негативные эмоции» [13, с. 62].
С момента включения в состав России первых этнических территорий власть осознавала их инородность. Первоначально маркеры, с помощью которых определялись различные группы нерусского населения, носили этнический характер: татары, башкиры, калмыки. В Соборном уложении 1649 г. появляется уже обобщенный термин -ясачные люди. Однако власть воспринимала их не как этносы, а как часть общегосударственных тягловых и служилых сословий. Со временем некоторые этносы, например мордва в 1719 г., переводились на положение государственных крестьян, т. е. были приравнены к русскому тяглому населению. В 1722 г. был принят указ о сборе рекрутов с мордвы и марийцев [11, с. 50].
Власть одергивала даже государственных деятелей, которые воспринимали этнические окраины страны как колонии. Например, министр финансов Е. Ф. Канкрин в 1827 г. в проекте управления землями в Закавказье определял Грузию колонией. Но итоговый документ вышел без такого определения. В 1873 г. генерал-губернатор К. фон Кауфман в своем проекте Положения об управлении Туркестанского края сравнивал российские владения в Центральной Азии с Британской Индией и тоже предлагал управлять ими как колонией [15, с. 87]. Как и в случае с Е. Ф. Канкриным, итоговый документ такого определения не содержал. В 1882 г. министр внутренних дел Д. А. Толстой в ответ на рассуждение своего чиновника о статусе Сибири резко заметил: «У нас нет колоний» [16, с. 158].
Вывод об осторожном и толерантном отношении царского правительства к этническим регионам является общим для совершенно разных научных школ. Так, в 1947 г. Н. В. Устюгов писал: «Московское правительство не разрушало тех общественных отношений, которые заставало у народностей, вошедших в состав Русского государства» [17, с. 36]. Этот вывод в 1992 г. подтвердил В. А. Кабузан: на многие национальные регионы страны не распространялось крепостное право, рекрутская повинность, соблюдалась нерушимость традиционных
БОЬ 10.21603/2078-8975-2019-21-3-595-605
хозяйственных устоев [18, с. 214-215]. В 2011 г. такой же вывод на основе новых методологических подходов сделал А. Н. Чеботарев: «Статус инородческих окраин в составе России по большинству параметров не отличался от статуса центральных территорий, населенных великороссами, а установленные для них налоговые повинности не имели каких-либо различий по признакам этнической принадлежности» [19, с. 167].
В каждом национальном регионе - Сибири, Малороссии, Остзейском крае, Царстве Польском, Финляндии, Бессарабии, на Кавказе, в Туркестанском крае - существовала своя модель административного управления и судопроизводства. В зависимости от конкретных исторических обстоятельств, административные возможности этнических институтов варьировались: они то сокращались (как после восстания в Польше в 1863-1864 гг.), то возрастали (например, в Финляндии во второй половине XIX в.).
Общие принципы управления нерусских территорий были разработаны М. М. Сперанским в 1822 г. и заложены в уставе Об управлении инородцев. В нем предусматривалось сохранение за покоренными народами местных форм самоуправления, многих норм обычного права и традиционных судов. Через 70 лет, фактически в новой политической обстановке, в Положении об инородцах 1892 г. законодатель повторил: «строго запрещается русским самовольно селиться на землях, во владение инородцам отведенных; русские могут брать у инородцев места в оброчное содержание, но всегда по условиям с обществами», за инородцами сохраняется право создавать органы родового самоуправления; упрощенный порядок судопроизводства; право «приносить жалобы на стеснение и обиды» и т. д.6
Если после введения общеимперского законодательства оказывалось, что в этническом регионе оно не «работает», то его отменяли. Так, в степных областях Оренбургского и Западно-Сибирского генерал-губернаторств в 1868 г. были восстановлены местные суды.
Даже в условиях русификации правительство сохраняло многообразие форм управления этническими территориями. Эту политику наместник Кавказа (в 1905-1915 гг.) граф И. И. Воронцов-Дашков в докладной записке Николаю II выразил следующим образом: «Я не допускаю возможности управления Кавказом из центра, на основании общих формул, без напряженного внимания к нуждам и потребностям местного населения, разнообразного по вероисповеданиям, по племенному составу и по политическому прошлому. Централизация допустима только тогда, когда она в силах внимательно следить за всеми
проявлениями жизни населения на определенной территории и регулировать их в известном направлении, иначе она опасна, так как ведет к разобщению частей государства» [20, с. 164].
Такой же прагматически-толерантной была политика правительства и в конфессиональной сфере. При Иване IV конфессиональная политика состояла в наделении представителей неправославных народов в случае их крещения разного рода льготами. В последующие двести лет наряду с политикой льгот выдвигались разного рода ограничения (мусульманам запрещалось селиться рядом с крещеными, использовать труд православных, вступать в брак с православными, земли феодалов-мусульман могли наследовать лишь крещеные родственники и т. д.). Пиком насильственной христианизации мусульман Поволжья стала деятельность Комиссии новокрещенских дел в 1730-1740-х гг.
Со второй половины XVIII в. в этой сфере начались перемены. Считается, что в отношении мусульман изменение политики было вызвано русско-турецкой войной 1768-1774 гг., восстанием Е. Пугачева (1773-1775) и присоединением Крыма в 1783 г. Однако поездка Екатерины II в Казань состоялась в 1767 г. Да и первым проявлением толерантности к неправославным конфессиям стало отношение к немцам, приехавшим в 1763 г. для освоения Среднего и Нижнего Поволжья по приглашению Екатерины II. Так что, скорее всего, изменение политики императрицы к мусульманам было ее личной позицией. Последующие события лишь блокировали сопротивление противников из ее ближайшего окружения. Так или иначе серия указов Екатерины II (1773 г. -указ, запрещавший архиереям вмешиваться в религиозные дела других конфессий; 1782 г. - учреждение в Уфе муфти-ята; 1783 г. - разрешение верующим самим избирать мулл; 1789 г. - учреждение в Уфе Духовного собрания магометанских законов) для мусульман оказалась столь значительной, что Екатерина II получила среди татарского населения почетное звание Эби патша (Бабушка-царица).
Положение католиков и протестантов в России было лучше положения мусульман. После разделов Речи Посполитой римско-католическая церковь сохранила привилегии и материальные средства, превышавшие те, которыми располагало формально господствующее православие. Там могли существовать и развиваться католические епархии, многочисленные монастыри, отделения духовных орденов, братства, семинарии, монастырские и приходские школы. В Прибалтике имперские власти в угоду лютеранской элите в 1840-х гг. сдерживали эстонцев и латышей, желавших принять православие. При Александре II в крае были сняты
сохранявшиеся ограничения на публичные отправления католического культа, местные органы власти закрывали глаза на переходы из православия в католицизм [21, с. 54].
В XIX в. политика веротерпимости облекалась во все новые формы. В 1844-1846 гг. было издано семь законов, результатом которых стала замена на российских орденах, вручаемых мусульманам, символов христианской веры (креста, фигур святых и т. п.) изображением императорского орла. В 1849 г. вышел указ, разрешавший освобождать арестантов-мусульман в пятницу от работ для совершения молитвы и переносить их на воскресенье [22, с. 42].
Разумеется, основной целью конфессиональной политики всегда оставалось обращение в православие нерусского населения с последующей его русификацией и ассимиляцией. При всех административных издержках и перекосах на местном уровне политика правительства в отношении населения этнических регионов была толерантной. Б. Н. Миронов определяет ее как «этнопатернализм» [3, с. 177].
В этнические регионы правительство вкладывало средств больше, чем в великорусские. Н. В. Михайлова и В. А. Михайлов сравнили уровень социально-экономического развития центральных великорусских губерний с национальными окраинами и пришли к выводу о более высоких темпах развития и большем внимании правительства именно к этническим окраинам:
— на окраинах на одно учебное мужское заведение в среднем приходилось 185113 человек мужского населения, в русских губерниях - 229596 человек. «Если же принять во внимание, что и в великорусских средних учебных заведениях воспитывался некоторый процент нерусских, можно утверждать, что на одного воспитанника-великоросса приходилось два воспитанника на окраинах, а в Остзейском крае - даже четыре» [23, с. 145];
— на один рубль выплачиваемого налога отдельные территории получали обратно в виде разного рода дотаций в Северо-Западном крае - 1 руб. 31 коп.; в Прибалтийском - 1 руб. 29 коп.; в Царстве Польском - 1 руб. 14 коп.; в Малороссии - 92 коп.; в Южных губерниях - 89 коп.; в Юго-Западных -82 коп.; в Северных - 81 коп.; в Восточных - 80 коп.; в Средних промышленных - 72 коп.; в Центральных Черноземных - 47 коп.;
— на один крестьянский двор приходилось сборов в Тамбовской губернии 22 руб. 30 коп., а в Гродненской -только 13 руб. 5 коп.;
— за 1897 г. смертность в центре и на востоке Европейской России составляла соответсвенно 43 % и 37 % на тысячу
БОЬ 10.21603/2078-8975-2019-21-3-595-605
жителей, между тем как на окраинах она колебалась между 24 и 19 % [23, с. 145-147].
Но в Польше толерантная и патерналистская политика воспринималась как национальный гнет. В отличие от России, где население представляло собой сумму народов, в жизни которых идеология не играла существенной роли, поляки были нацией, т. е. общностью, скрепленной не только языком и культурой, но и единым духовным пространством. Поляки были католиками, увлеченными идеями либерализма и однонационального государства. Поэтому, несмотря на то, что в Польше до 1860-х гг. школьное обучение велось на польском языке, издавались польские газеты и книги, люди свободно посещали католические храмы, Россия воспринималась как враг [24, с. 224].
В любой полиэтнической системе присутствует опасность сепаратизма. Одной из первых ее почувствовала Екатерина II. В 1764 г. в секретном наставлении генерал-прокурору А. А. Вяземскому она с тревогой отмечала: «Малая Россия, Лифляндия и Финляндия суть провинции, которые правятся конфирмованными им привилегиями: нарушить оные все вдруг весьма непристойно б было, одна-кож и называть их чужестранными, и обходиться с ними на таком же основании есть больше, нежели ошибка, а можно назвать с достоверностию глупостию. Сии провинции, также и Смоленскую, надлежит легчайшими способами привести к тому, чтоб они обрусели и перестали бы глядеть как волки к лесу»7. Но конкретных шагов в направлении русификации тогда сделано не было. Не пришел черед такой политики и в первой половине XIX в.
В 1849 г. Ю. Ф. Самарин опубликовал «Письма из Риги», где предложил правительству поддержать прорусски настроенных эстонцев и латышей против немецких помещиков Остзейского региона. Это шло в разрез с традиционными целями российского правительства в отношении этнических окраин: добиваться политической лояльности прежде всего местной аристократии. Поскольку немецкое дворянство по отношению к Санкт-Петербургу было вполне лояльно, власть логично отправила автора на три месяца в Петропавловскую крепость. В следующий раз власть довольно ясно высказалась относительно значения для нее этнических и политических проблем в 1871 г. На встрече с приглашенными редакторами петербургских газет министр внутренних дел А. Е. Тимашов обратил внимание присутствующих на то, что «ультрапатриотическая» печать «в Остзейском крае создала вопрос балтийский и не перестает разглагольствовать об опасностях, которые будто бы угрожают оттуда России». По словам министра,
БОЬ 10.21603/2078-8975-2019-21-3-595-605
периодическая печать лишь щеголяет своим патриотизмом, рисуя ради этого опасность там, где ее нет [25].
Правительство в основном проводило надэтническую политику. Это проявлялось самым разным образом, например в титулах русских самодержцев. Титул Ивана IV звучал следующим образом: Бога в Троице славимого милостию, Великий Государь Царь и Великий Князь Иван Васильевич всея Руси, Володимерский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных государств и великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский. Создававшийся в эпоху феодализма титул состоял из названий присоединенных, ранее независимых уделов.
К началу XX в. принцип составления титула не изменился. Хотя в титуле Николая II встречаются этнические термины - Польша, Литва, Армения, Кабарда - они трактовались составителями как географические определения: Божиею поспешествующею милостию Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский; государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; государь и великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны повелитель; и государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских князей и иных наследный государь и обладатель, государь Туркестанский; наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Голштейнский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая.
В течение веков власть идентифицировала население не по национальному, а конфессиональному, сословному и региональному признакам, поэтому, с одной стороны, правительство не поддержало в 1840-е гг. славянофилов А. С. Хомякова и Ю. Ф. Самарина, а с другой - с 1871 по 1882 гг. запрещало высказываться по национальному вопросу М. Н. Каткову, который в журналистской среде был лидером консервативно-охранительных взглядов. Хотя с XVI в. в делопроизводственной документации начала употребляться этническая топонимика, до конца XIX в. не существовало отдельного национального направления в политике правительства в масштабах страны. О. Б. Леонтьева права, когда отмечает, что сегодня многие действия в отношении регионов характеризуются как национальные, хотя в реальности правительство преследовало совсем иные цели [7, с. 31]. Существовали лишь действия в отношении отдельных этнических общностей, появлявшиеся со значительным временным интервалом. «Мотивы, мера и интенсивность нивелирования конкретных регионов под общероссийский уровень также были неодинаковы» [26, с. 142]. Только в конце XIX в. под влиянием национального самосознания части русского общества правительство увидело в населении этнических регионов иные народы.
Политика русификации также не должна вводить в заблуждение. Как отмечает А. И. Миллер, эта политика не означала стремление власти сделать нерусских русскими [27], поскольку к концу XIX в. критериев русскости не существовало. Симптоматично, что в Географическо-статистическом словаре Российской империи (четыре тома которого печатались с 1863 г. по 1873 г.) были статьи, посвященные литовцам, полякам и проч., но отсутствовали статьи о русских, «великорусах» или «белорусах» [7]. Русификация представляла собой, прежде всего, средство достижения все той же политической лояльности, а в итоге - создания единого в своей ментальной основе общества. Эта идея восходит к указу Екатерины II от 28 мая 1772 г., согласно которому все губернаторы бывших польских губерний были обязаны отныне вести делопроизводственную переписку не на польском, а на русском языке. Но русский язык распространялся среди инородцев в качестве официального языка центральной власти, а не языка поработителей. В ст. 3 Конституции 1906 г. говорилось: «Русский язык есть язык общегосударственный и обязателен в армии, во флоте и во всех государственных установлениях»8. Эта политика соответствовала утвердившейся в Западной Европе тенденции: в течение XIX в. все европейские правительства приняли меры к установлению государственного языка и сокращению использования диалектов и языков меньшинств.
Считается, что катализатором политики русификации стало восстание в Польше в 1863-1864 гг. Действительно, уже в 1863 г. был принят указ, запрещавший на Украине в публицистике «родную мову». Однако указ касался только публицистики. Судя по версии, изложенной в циркуляре, поводом к его появлению стали попытки осуществления «сепаратистских замыслов» под предлогом «распространения
грамотности и просвещения»9. Следующий указ о запрете публикации на украинском языке появился лишь в 1876 г. В Прибалтийском крае делопроизводство и переписка должностных лиц на русском языке была введена в 1885 г., в средних учебных заведениях - в 1887 г. В 1900 г. появился указ о постепенном введении русского языка в делопроизводство Великого княжества Финляндского. Характерно, что в отношении мусульманского населения Туркестана, Волжского и Уральского регионов, тюркоязычных мусульман Крыма политика русификации не осуществлялась.
Русский язык позволял населению этнических регионов выходить за привычные географические рамки. Например, Е. И. Кобахидзе [28, с. 77], Г. К. Мартиросиан [29, с. 22] отмечают, что и на Северном Кавказе, и в Закавказье знание русской грамоты не только значительно поднимало авторитет общинника в глазах односельчан, но и позволяло подняться по социальной лестнице на ступеньку, а то и на две выше. Нередко они отдавали своих детей русским в услужение без всякой платы, с единственным условием - выучить ребенка читать, писать и говорить по-русски.
При этом политика русификации не перерастала в административную унификацию. До 1917 г. в стране сохранялась система управления национальными окраинами, учитывавшая конфессиональные, культурные, бытовые, правовые особенности народов.
Заключение
В течение четырехсот лет был накоплен уникальный опыт совместного проживания народов в рамках одного государства. Эти народы находились на разных уровнях исторического развития, в разных географических условиях и экономической ситуации, поэтому применяемые гос
