Спросить
Войти
сфере гуманизации международных отношений. Участники заседаний в Версале впервые предприняли историческую попытку придать идеям великих гуманистов прошлого статус международно-признанных юридических норм и тем самым заложили основы современного гуманитарного права (с. 221).
В.П.Любин
DIETZ B. «Conservative Revolution» in Europe? Radical conservatism in a transnational perspective, 1918-1939. Introduction // J. of modern European history. - München, 2017. - Vol. 1. - P. 36-47.
Бернард Дитц, специалист по новейшей истории, участник Исторического семинара Университета Иоанна Гуттенберга в Майнце, является автором введения (035) и статьи (036) в спецвыпуске «Журнала современной европейской истории», посвященном малоизученной теме: «Радикальный консерватизм в Европе в транснациональной перспективе. 1918-1939».
Подъем популистских правых политических движений и партий в Европе (и США) оживил интерес к феномену «Консервативной революции» времен Веймарской республики (1919-1933). Растущий успех националистических и авторитарных политических программ, открыто враждебных ценностям либеральной демократии и отличающихся агрессивным политическим дискурсом, объясняет растущий интерес к историческим корням интеллектуального бэкграунда новых Правых. В германской истории истоки
этих идей искать не приходится - это «Консервативная революция», интеллектуальный оппонент либерализма, демократии и интернационализма времен Веймарской республики. Данный термин используется для описания идейных подходов группы консервативных интеллектуалов, чьи радикальные позиции выходили за рамки классического консерватизма, но при этом до 1933 г. отличались от национал-социализма. Для сегодняшних новых Правых «Консервативная революция» служит исходным пунктом и своего рода «духовным мемориалом».
Для историка многие типы аргументации, темы, способы мышления в современном политическом дискурсе звучат знакомо: это относится к риторике правой партии «Альтернатива для Германии» (АБВ) или к спикерам движения «Патриотические европейцы против исламизации Запада» (Pegida), к их местным ответвлениям и журналам, где звучат мотивы «дегенерации системы» и «старых» политических партий, идеи обширной коррупции «элит» и прессы в частности, посягательств на «германскость» и вытекающие отсюда фантазии на «право на сопротивление» и даже на переворот. «Первоначальные идеологи "Консервативной революции", подобно их современным продолжателям, говорили о кризисе государства и необходимости решительных действий. Хаосу и распущенности либерального и плюралистического общества они противопоставляли идею этнически однородного германского государства. Теории заговора, антиамериканизм, геостратегическое тяготение к России, симпатии к авторитарным лидерам, открытое недовольство парламентским политическим процессом и выборными представителями как "предателями народа" - таковы многие схемы правого дискурса 1920-1930 гг., которые сегодня вернулись и получили широкое распространение» (035, с. 36-37).
Возрождение «Консервативной революции», отмеченное в 1990-е годы и связанное с появлением новых Правых, было ограничено кружками и не имело широкой аудитории. Сегодня это не так, и «старо-новый» правый антилиберализм проявляется не только в формах заметного электорального успеха правых партий, таких как AFD, но также в изменениях параметров легитимного общественно-политического дискурса.
Сравнение нового политического порядка ФРГ с Веймарской республикой укоренилось в политической культуре Германии со времени окончания Второй мировой войны. Сегодня, проводя такое сравнение, приходится учитывать глобальные и транснациональные параметры правого антилиберализма, который проявился в той или иной степени во всех европейских демократиях и должен быть понят в контексте глобального размывания границ под воздействием таких факторов, как компьютеризация, терроризм и миграция. Для историка особенно важно учесть, что фиксация на сравнении с Веймарской республикой мешает пониманию транснационального масштаба правого антилиберализма в межвоенный период.
«Авторы идей "Консервативной революции", согласно их самоопределению, разрабатывали специфически германский путь развития, стоявший в прямой оппозиции к развитию Запада. Они, как немцы, принадлежали к "проигравшей" стороне, и их критика либеральной демократии как системы "победителей" имела агрессивный тон. Однако и в других европейских странах в те же годы появились радикальные консервативные движения, противостоявшие разрушительному воздействию либерализма, индустриализма и массовой демократии, носившие элитистский характер, что отделяло их от фашистских движений» (035, с. 38).
Специальный выпуск «Журнала современной европейской истории» рассматривает феномен «Консервативной революции» как общеевропейский, имеющий истоки в 1920-1930 гг. и оживившийся в наше время, который никоим образом не следует отождествлять с фашистскими движениями. В подборке статей спецвыпуска сделан акцент на транснациональных проявлениях данного правого направления, как и на различных организационных попытках установить связи между этими движениями и образовать «Интернационал националистов» - попытках, которые сегодня стали более активными не в последнюю очередь благодаря группам Евро-парламента «Европа наций и свобод» и «Панъевропейское движение за идентичность» (pan-European Identitarian шоуешей), выступающим за концепцию этноплюрализма как альтернативу либеральному универсализму и эгалитаризму. Поэтому важно осознать роль
концепции «Консервативной революции» в германской историографии и сам термин, прежде чем перейти к рассмотрению того, насколько он может быть полезным в дальнейших исторических исследованиях.
В Западной Германии концепция «Консервативной революции» времен Веймарской республики изучалась в рамках новейшей историографии истории идей. К ней обращались исследователи, занятые поиском ответа на вопрос об ответственности за подъем национал-социализма. Подобные исследования обычно велись политологами либерального и социал-демократического направления. Последние искали корни национал-социализма в «особом пути» Германии к обновлению (модернизации, modernity), то есть в отклонениях ее истории от западных норм. С этой точки зрения неприязнь «Консервативной революции» к либерализму коренилась в пессимизме и романтизме XIX столетия, в философии Ницше, в аполитичном иррационализме.
Сегодня Веймарскую республику, национал-социализм и Хо-локост предпочитают рассматривать в целом - как «кризис на пути к модернизации». Это внимание к «темной стороне модернизации» поставило вопрос о специфичности модерна «Консервативной революции». В самом деле, такие исследователи, как Панайотис Кон-дилис, Стефан Брейер и Рольф-Петер Зиферле, подчеркивали, что речь идет не столько о неприятии «Консервативной революцией» модернизации, сколько новом подходе к ней. После фундаментального «разрыва постепенности», вызванного Первой мировой войной, «Консервативная революция» боролась «за другой проект модернизации, в котором разумный индивид как центр истории был заменен на более широкую общность, такую как германская нация или раса. Стороники "Консервативной революции" вполне позитивно относились к технологии и даже восхищались ею как источником силы и жизнеспособности» (035, с. 41).
Сегодня, наряду с критикой «особого пути» Германии, появилось и немало критики «стандартного» западного пути развития. И тем более не вызывает сомнения, что политическое развитие и политическая культура Германии в значительной степени отличались от таковых в Англии, Франции и США. Поэтому сравнительно-историческое рассмотрение европейского межвоенного развития с германской точки зрения представляет особый интерес. «Радикальный консерватизм межвоенного периода является одной из поразительных форм "противоречий модернизации". Фантазии возврата к "традициям" или к "золотому прошлому" сосуществовали с представлениями о "чистой", без трений, модернизации, достигнутой авторитарными политическими средствами. В отличие от мейнстрима конституционного консерватизма, который во многих европейских странах крайне неохотно шел навстречу политическому обновлению и новым группам избирателей, радикальный консерватизм представлял собой фундаментальный вызов легитимности политического развития XVIII и XIX вв. Он был антилиберальным, антикапиталистическим и антисоциалистическим» (035, с. 41).
«Консервативная революция», формально означая низвержение существующего политического порядка, явно не имела в виду революцию в «ленинско-большевистском» смысле, и место «революционного субъекта» оставалось вакантным. Ее авторы, несмотря на всю их риторику, оставались пассивными интеллектуалами, а политическая практика - консервативной и элитистской. «Политические клубы, салоны, неформальные кружки и сети вокруг журналов и газет, составлявшие среду "Консервативной революции", не соответствуют фашистской концепции политической мобилизации. Тем не менее "Консервативная революция", несомненно, является элементом более широкой картины германских правых сил, от Германской национальной народной партии (DNVP) и Католической правой до Пангерманской лиги, Лиги борцов и Национал-социалистской рабочей партии (NSDAP)» (там же, с. 42).
Далеко не ограничиваясь Германией, радикальный консервативный ответ на вызов современности имел место во всей межвоенной Европе. Однако в отличие от широких сравнительных исследований панъевропейского феномена фашизма, феномену «Консервативной революции», т.е. идеологической области между традиционным консерватизмом и фашизмом, почти не уделялось внимания. Лишь недавно, в начале XXI столетия, такие ведущие фигуры правой мысли, как Освальд Шпенглер с его философией культуры и Шарль Моррас с движением «Аксьон франсез», стали
систематически рассматриваться как общеевропейское явление. Сам термин «Консервативная революция», как определение идейного направления, выросшего на германской почве в годы Веймарской республики, подвергался критике как неподходящий для обозначения общеевропейского явления. Тем не менее альтернативы ему не нашлось. «Европейские параметры "Консервативной революции" являются к тому же областью исследований, которая не должна быть предоставлена только новым Правым и поклонникам правых интеллектуалов межвоенного периода» (035, с. 44). Этот термин, считает автор, вполне применим для анализа подобного движения и в других странах, поскольку «помогает идентифицировать и объяснить феномен, который часто описывался как "серая область" между фашизмом и консерватизмом, или, неточно, как протофашизм. Он позволяет анализировать структурные эквиваленты германского примера в других странах, такие как "нео-тори" в Великобритании или "Молодая правая" во Франции. Специфически национальные особенности феномена становятся более четкими, помогая уяснить, каким образом этот вид правой идеологии может сочетать реакционные и модернистские идеи» (там же, с. 45).
Историографическое использование термина обоснованно, поскольку приводит к первоисточнику. Это подлинный термин 1920-1930 гг., который использовался в ряде стран и отвечает самоощущению радикальных консерваторов, не только сознававших себя частью антилиберального движения, но и стремившихся к контакту с другими правоинтеллектуальными направлениями. Им была свойственна определенная ментальность военного или «потерянного» поколения, выступающего против «выродившегося» послевоенного порядка. Это правоинтеллектуальное сообщество опиралось на свой социальный и моральный кодекс и активно поддерживало международные связи (там же, с. 45).
Автор указывает на национальные разновидности общеевропейского феномена «Консервативной революции». Так, британская и французская разновидности были по-своему более консервативны: их проект «возврата к прошлому был утопичен, но опирался на опыт революций 1688 и 1789 гг. К тому же их национализм был лишен экспансионистских фантазий «поиска жизненного пространства», которые подпитывали германские мечты о национальном возрождении. Враг был «внутри», а не извне, как в Германии,
где идентификация либерализма как системы ценностей победителей придавала антилиберализму агрессивную динамику, чувство, что «время работает против нас».
Отношения британского консерватизма с Европой исторически всегда были конфликтными, что заметно и сегодня, когда небольшое, но влиятельное меньшинство «Консервативной партии» выступило за выход из Евросоюза, а поддержка антиевропейской Партии независимости Соединенного Королевства (иК1Р) растет. В качестве их предшественников в межвоенный период в статье рассматриваются нео-тори - праворадикальное крыло интеллектуалов и политиков, считавших, что демократия, либерализм и капитализм находятся в состоянии вырождения. Их целью было установление в Британии корпоративного государства путем революции сверху. Они публиковали труды ведущих консервативных революционеров с континента (Освальд Шпенглер, Шарль Моррас и др.), и это служило стимулом для нео-тори в их борьбе с либеральной политической культурой, как и с культурной гегемонией левых сил.
Автор рисует британских нео-тори как часть панъевропейского движения, указывает на их связи с Аксьон Франсез, профашистскими интеллектуалами Италии и испанскими фалангистами. Нео-тори внесли свой вклад в анти-либеральное видение Европы как альтернативы капитализму и парламентской демократии, чему способствовал «интеллектуальный обмен с германскими "консервативными революционерами"» (036, с. 85). Он указывает, в какой мере этот обмен идеями был заражен национал-социализмом и каковы были возможности такого правоконсервативного обмена между Германией и Британией после прихода Гитлера к власти. Для нео-тори европейский обмен праворадикальными идеями был источником вдохновения, уверенности и надежды; однако начало Второй мировой войны привело к упадку британского участия в движении транснационального радикального консерватизма (там же, с. 86).
Влияние германской «Консервативной революции» на британских радикальных консерваторов проявлялось в разных направлениях. Первое - это «книжный спор» 1929-1930 гг. сторонников войны во главе с Эрнстом Юнгером и других представителей «милитаристского национализма» с пацифистами. Вторым была собственно «Консервативная революция». Значительное влияние оказывали идеи Освальда Шпенглера и Карла Шмита, прежде всего в плане антилиберальной интерпретации истории: это вдохновляло нео-тори в борьбе с культурной гегемонией левых интеллектуалов (036, с. 106). Третьим направлением стало позитивное восприятие Германии после 1933 г., заложенное в трудах германских правых интеллектуалов, таких как Меллер Ван дер Брук, Карл Шмит, Ганс Церер и др. «В конечном счете германофилия и политика умиротворения 1936-1939 гг. могут быть приписаны влиянию британских радикальных консерваторов. Связи некоторых представителей правительственных кругов с нео-тори являются примером идеологически мотивированных попыток сближения между Германией и Великобританией во второй половине 1930-х годов» (там же, с. 106).
История нео-торизма показывает, что глубокая убежденность в превосходстве демократической парламентской системы не была повсеместной. Праворадикальное крыло Консервативной партии допускало возможность антидемократических изменений путем «революции сверху» или посредством усиления авторитарных черт существующей парламентской системы. Нео-тори предлагали альтернативу парламентской демократии, вытекающую из особенностей английской истории, причем вводимую ненасильственным путем, что привлекало молодых, разочарованных в возможностях системы консерваторов. При этом нео-тори позиционировали себя как британскую версию общеевропейского «революционного консерватизма». Связи с Европой были неформальными и устанавливались через обмен идеями в ежемесячных журналах, причем в британских журналах печатались статьи немецких авторов, но не наоборот. Нео-тори совершали путешествия в Германию, Италию Испанию, делясь своими впечатлениями и тем самым способствуя пропаганде авторитаризма. Однако нео-тори не сумели добиться радикализации британского консервативного лагеря. «Гибкость британского консерватизма, его открытость новым избирателям, патриотическое, но мирное определение "английскости" (британской идентичности. - Реф.) лидером партии и премьер-министром Стэнли Болдуином оказались успешными. К тому же создание нового круга избирателей посредством газет и радио в гораздо большей степени отвечало новым реальностям массовой демократии, нежели элитарная клубная культура нео-тори» (там же, с. 107).
Т.М. Фадеева
