Российская историография XVIII-начала XX вв. О русско-византийских отношениях IX-X вв.

КнязьковА.А. Российская историография XVIII- начала XX вв.

А.А. Князьков

РОССИЙСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ XVIII-НАЧАЛА XX ВВ.

О РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИХ ОТНОШЕНИЯХ IX-X ВВ.

Русско-византийские отношения, история которых восходит к началу IX в. (если не считать контактов с отдельными, не охваченными государственностью племенами восточных славян ранее - о них свидетельствует, к примеру, описание в «Стратегиконе» Маврикия) и продолжалась до XV в., уже более двух веков активно изучаются отечественной и зарубежной наукой. IX-X века в истории этих отношений являются наиболее значимым этапом: именно в этот период контакты двух стран из случайных переросли в организованные, на смену конфликтам пришла система договоров, развитые дипломатические отношения, образование в столицах обоих государств небольших торговых подворий сторон.

Наконец, в конце X в. Киевская Русь преодолела один из самых серьёзных рубежей в своей истории - стала христианской державой&; огромную роль в этом сыграло византийское влияние, которое не только не сошло на нет после крещения, но и привело к активизации византийского культурного влияния. Русь перенимала религиозную, книжную, юридическую, живописную культуру Византии, взамен предоставляя империи услуги своих воинов, ставших к началу XI в. одними из лучших в Европе.

Однако, несмотря на важность русско-византийских контактов IX-X вв., особенно для становления Древнерусского государства, источниковая база по данной теме относительно скудна и очень противоречива. Это породило обширную и ещё более противоречивую историографию, в которой стремление к научной истине зачастую уступает место патриотическим чувствам исследователей или политической конъюнктуре. Соответственно, произвольно трактуются источники, производится их фильтрация под заранее избранную историографическую концепцию, допускаются искажения текста источников. «Неудобные» исследователю источники объявляются неточными, недостоверными или ангажированными.

Между тем, имеющаяся источниковая база русско-византийских отношений ставит перед исследователями ряд серьёзнейших проблем. Начать следует с того, что первым историкам требовалось вводить в оборот источники и сравнивать их между собой - ведь неточность русских летописей, единственного источника, бывшего у них под рукой изначально, очевидна. Далее, такое сравнение поставило бы ряд серьёзных вопросов. Анализ источников и обоснование каждого из этих вопросов - это предмет для отдельной крупной статьи; вкратце, основные проблемы, которые ставят перед историографией имеющие свидетельства, таковы:

a) Существовали ли контакты Руси и Византии до 860 г.?

b) Как протекал и чем завершился поход 860 г - поход Аскольда и Дира? Сколько было крещений киевской знати после этого события и как они повлияли на последующее развитие религии на Руси?

c) Имел ли место поход Олега в 907 г. и договор 907 г? Если нет, то чем объяснить равноправный и повышающий международный авторитет Руси договор 911 г.? 1

Материалы по археологии и истории античного и средневекового Крыма. Вып. III

d) Чем был вызван и чем завершился поход Игоря 941 г? Имел ли место «реванш» 944 г и, если нет, как объяснить ещё один взаимовыгодный договор 945 г?

e) Когда приезжала в Константинополь Ольга, там ли она крестилась? Если нет, оказало ли её крещение какое-либо влияние на внешнюю политику Руси?

f) Как развивались события вокруг византийско-русско-болгарской войны 967-971 гг.? Если доверять сообщению Льва Диакона, писавшего вскоре после этих событий, как объяснить ещё один взаимовыгодный договор 971 г?

g) Как развивались русско-византийские отношения во времена Ярополка, а также в другие периоды мира между двумя государствами (911-943 гг., 945-966 гг.)? Чем объяснить ничтожное количество войн за целое столетие между двумя государствами, чьи интересы непрерывно сталкивались?

h) Происходили ли серьезные контакты Владимира и Византии до 988 г, например, визит «философа» и ответное посольство, изучавшее православную веру?

i) Что произошло в 987-990 гг.? Имели ли место поход на Херсон, крещение Владимира в Херсоне, женитьба Владимира и Анны, военная помощь Владимира Василию II в подавлении мятежа? Как связаны между собой эти события?

j) Существовала ли последовательная стратегия Византии в отношении Руси и Руси в отношении Византии, или связи двух стран носили случайный характер?

В данной статье предпринята попытка анализа существующей историографической базы русско-византийских отношений и её систематизации, начиная с периода возникновения отечественной историографии как таковой. Итогом такого рассмотрения должны стать выводы относительного того, на какие вопросы из числа тех, что логически следуют из источников, представители дореволюционной историографии смогли ответить, а какие остались нерешёнными.

Сложно провести грань, отделяющую русскую летописную традицию от исторической науки; последние летописи писались параллельно с появлением того, что считается «полноценными» историческими трудами. «История Российская» Василия Никитича Татищева (законченная около 1739 г.) вобрала в себя множество летописных традиций. Тем не менее, в первой части труда проводится уникальное для своего времени аналитическое рассмотрение вопросов древнейшей истории Руси по пунктам: язык, религия, источниковая база и т.д.; В.Н. Татищев подробно останавливается на самом загадочном своём источнике - «Иоакимовской летописи», о «сведениях» которой следует сказать особо.

Общепринят в отношении труда В.Н. Татищева термин «татищевские известия» - факты, присутствующие в его труде и отсутствующие ещё где-либо [16, с. 101], достоверность которых принято оспаривать2. Часть таких известий В.Н. Татищев приписывает «летописи Иоакима», якобы написанной первым новгородским епископом Иоакимом Корсунянином (ум. в 1030) [19, 1, с. 51]. О русско-византийских отношениях Иоакимовская летопись даёт целый ряд новых сведений, тем более ценных, если считать её написанной их современником. Развитие этих отношений в Иоакимовской летописи описано следующим образом:

• Князя Дира не было; поход на Константинополь, известный по всем остальным русским летописям как поход Аскольда и Дира, совершает только Аскольд и оказывается разбит бурей, как и в ПВЛ [19, 1, с. 55]. Далее пропущено два листа; следующая сохранившаяся страница начинается со слов о Михаиле, идущем на болгар (очевидно, имеется в виду Михаил III, но

КнязьковА.А. Российская историография XVIII- начала XX вв.

Татищев почему-то считает, что это митрополит Михаил, и на этом строит свою догадку о содержании пропущенных страниц - на них могли быть сведения о крещении Аскольда).

• Олег «ходил воевать на греков морем и принудил тех мир купить» - без подробностей.

• Судя по всему, о походе Игоря на Константинополь в летописи говорится в соответствии с ПВЛ (такие места Татищев опускает, перечисляя, о чём они).

• Ольга «научена бывши от пресвитеров, бывших в Киеве, вере Христове, но крещения народа ради принять не могла. Сего ради пошла... ко Цареграду и, приняв там крещение, со многими дарами и честию от царя возвратилась в Киев». Ольга уговаривает Святослава принять крещение, но тот отказывается и, напротив, казнит многих крестившихся по её примеру вельмож.

• После смерти Ольги в Переяславце Святослав воюет, «не единожды побеждая», но постепенно теряя всё своё войско. Своё поражение он сваливает на христиан, бывших с ним в войске, убивает даже своего крещёного брата Глеба; в итоге христиане возвращаются-таки домой, а Святослав с ближайшим окружением, идя в Киев с намерением «всех христиан изгубить», погибает от рук печенегов - «так вот и принял казнь от Бога» [19, 1, с. 57].

• Владимир принимает крещение после того, как идёт на болгар: «принял крещение сам, и сыновья его, и всю землю Русскую крестил». Болгарский царь Симеон даёт Владимиру священников и книги; Владимир посылает в Константинополь с просьбой о митрополите, те присылают Михаила со священниками. (Кроме того, Татищев додумывает, что Анна, вероятно, была болгарской принцессой [19, 1, с. 69]).

Вопрос подлинности Иоакимовской летописи вызывает разногласия. Подделка её самим

В.Н. Татищевым представляется маловероятной просто из соображений здравого смысла: кажется маловероятным, чтобы историк-энтузиаст был настолько изощрён, чтобы без серьёзных на то оснований полностью сфабриковать историю попадания рукописи к нему в руки и мелочи, встречающиеся в его пересказе, вроде «житие Владимирово описано со многими пирами и веселиями, которые нас не интересуют». Тем не менее, принадлежность сведений митрополиту Иоакиму также кажется спорной. Иоаким прибыл из Корсуня в 989 г. [15, с. 72] и, значит, должен быть осведомлён о событиях войны 970-971 гг. на том же уровне, что и его современник Лев Диакон: он мог знать о них хуже, но едва ли мог быть осведомлён о победах Святослава, которых в действительности не было, согласно обстоятельному византийскому историку. Репрессии против христиан при жизни Ольги также выглядят сомнительно; да и антихристианская агрессия, если она играла столь важную роль на финальном этапе войны, должна была отразиться в подробных историях, написанных о ней. Разумеется, традиция «былины о победоносном Святославе» (отражённая в ПВЛ) могла сложиться уже тогда, и Иоаким мог её механически вписать (ведь спорные 907 и 945 гг. у него соответствуют ПВЛ); но тогда вряд ли он сам бы сочинил совершенно другую и столь же сомнительную концовку.

Все сведения Иоакимовской летописи о русско-византийских отношениях так или иначе связаны с христианством на Руси и преуменьшением роли Византии в его распространении. Крещение Аскольда, впрочем, домыслено туда Татищевым; однако, по летописи, Ольга крестится в Киеве, а не в Константинополе; Святослав репрессирует христиан и получает по заслугам; упоминается (без связи с Византией) о христианских симпатиях Ярополка - «сам не крестился народа ради, но никому не запрещал» [19, 1, с. 57] (Татищев позже от себя додумывает: «Ярополка склонность к христианству - причина погибели его» [19, 1, с. 68]3); Владимир также крестится самостоятельно без участия Константинополя. По отдельности эти сообщения могут быть правдивы и даже могут кое-что дополнять к сведениям известных нам источников - но все вместе они слишком откровенно следуют одной и той же тенденции. Следует вспомнить, что в известной Никоновской летописи XVI в. уже отчётливо

Материалы по археологии и истории античного и средневекового Крыма. Вып. III

прослеживаются про-христианские тенденции - более того, её анализ позволяет утверждать, что летописец провёл серьёзную работу, чтобы дополнить привычные сведения из ПВЛ подробностями о раннем русском христианстве. Таким образом, очень сомнительно, что Иоаким - автор приписываемого ему труда; более вероятно, что летопись создана в XVI-XVIII вв. и, таким образом, является подделкой. Однако, сведения «Иоакима» нельзя полностью отрицать: составитель Никоновской летописи благодаря стоявшей перед ним задаче разыскал ряд ценных малоизвестных фактов, и «Иоаким» вполне мог поступить так же. Лишь некоторые (о Святославе, Ярополке) выглядят откровенной фальшивкой.

Помимо пересказа Иоакимовской летописи, В. Н. Татищев, естественно, обращается к русско-византийским отношениям самостоятельно как в первой (вводной), так и второй (летописной с примечаниями) частях работы. Он вводит в оборот немалое количество иностранных источников, указывая их данные в примечаниях, это - итальянский историк XVI в. Цезарь Бароний, окружное послание Фотия [19, 1, с. 50], Георгий Кедрин, Иоанн Зонара, Лев Грамматик [19, 2, с. 584], Лиутпранд Кремонский [19, 2, с. 599], Титмар Мерзебургский [19, 2, с. 621]. Подход к источникам у Татищева бессистемен: он часто даёт противоречивую информацию, не делая из неё определённых выводов [19, 1, с. 50; 2, с. 606], иногда пытается анализировать, причём делая верные и тонкие выводы [19, 2, с. 594; 2, с. 612-613]; иногда замалчивает данные источников (демонстрирует знакомство с Кедрином, однако, не приводит никаких альтернативных версий похода Святослава, давая единственную альтернативную версию в описании конца похода по Зонаре и Баронию [19, 2, с. 609]). Что касается собственно пересказа текста летописи, которым, в основном, является вторая часть «Истории», Татищев в ряде случаев считает нужным вносить свои изменения в этот текст. Это: корректировки по «Иоакиму» (непоследовательные - дана корректировка по крещению Ольги [19, 2, с. 39], но нет данных об антихристианстве Святослава); уточнения для усиления логичности текста4: «и потом продолжилось рассуждение к совершённому исполнению чрез целый год... Владимир положил намерение летом идти на Корсунь и там просить у царя в жену себе сестру их» [19, 2, с. 51]; корректировки с морализаторской целью (убраны описания жестоких казней, резкости в поведении князей, к некоторым статьям добавлены поучительные подзаголовки); дополнения без приведённого источника (так, под 967 годом Татищев дополняет сведения о захвате болгар, описывая военный манёвр у Днестра, позволивший Святославу победить; кроме того, в начале войны встречаются ещё два неожиданных сведения - Святослав уходит из Киева в 971 г., и перед взятием Переяславца болгарский флот нейтрализует воевода Волк [19, 2, с. 35-41]). Есть даже один случай, когда Татищев искажает летопись, неверно её переписав: вместо «четырёх коней», которых Владимир вывозит из Херсона, прочитав «иконы», Татищев повторяет, что «иконы» «ныне стоят за святою Богородицею», но опускает летописное «невежды думают, что они мраморные», так как это вряд ли возможно с иконами [13, с. 189; 18, 2, с. 54].

Труд Татищева, безусловно, стал во многих отношения серьёзным шагом в развитии отечественной историографии и подходе к анализу летописной истории. Тем не менее, у Татищева есть вполне определённые взгляды на «правильное» изложение истории, из-за которых описание, в частности, русско-византийских отношений IX-X вв. подвергается искажениям: помимо «морализаторских» и «логических» правок, Татищев сознательно

КнязьковА.А. Российская историография XVIII- начала XX вв.

замалчивает известные ему жестокости росов и неудачи Святослава. Тем не менее, количество введённых в оборот источников и сравнительная (по сравнению с летописями) упорядоченность изложения делает труд В.Н. Татищева очень важным для историографии русско-византийских отношений.

Подход М. В. Ломоносова, чья работа посвящена ранней истории Руси, выглядит куда более примитивным. Ломоносов сразу же признаёт, что опирается на данные «достоверных наших летописателей» [12, ч. 1, гл. 1-3], в основном, Нестора, и преданно им следует; его мнение о правлении на Руси (необходимость сильного правителя), в целом, совпадало с татищевским, но взгляд на историю был ещё более упрощённым5. Несколько раз за свою «Историю» Ломоносов, однако, демонстрирует критическое отношение к летописи, комментируя и дополняя её. Кратко рассказывая (гл. 5), как Ольга крестилась в Константинополе, он признаёт легенду о сватовстве императора «маловероятным обстоятельством» [12, ч. 2, гл. 5-6], хотя и делает чуть позже странный вывод о сватовстве императора - «то учинено было Ольге в насмешку». Второй, более ценный для историографии случай, - обращение к греческим источникам о походе Святослава (также в гл. 5); Ломоносов пересказывает версию событий из Скилицы (взятую из имевшего тогда большее хождение Кедрина, на которого автор прямо ссылается). Тем не менее, Ломоносов корректирует эти сведения по Нестору (рассказ об обмане греков с целью узнать численность войска Святослава; численность войска Иоанна Цимисхия - летописные 100 тыс., речь Святослава «Когда голова моя ляжет» и т. д.) Пересказав историю выбора веры Владимиром, Ломоносов дополняет её сведениями из редкого источника - «Андрея Вышоваты»6 о «половчанине Иване Смираме», который совершил путешествие, крестился в Александрии и оттуда написал Владимиру письмо о пользе крещения [12, ч. 2, гл. 7-8]. На источники - Кедрина, Сборный Временник - Ломоносов ссылается бессистемно и нерегулярно; можно заметить, что также он пользовался какими-то хронографами [12, ч. 2, гл. 1-4]. Можно заключить, что роль Ломоносова в изучении русско-византийских отношений невелика; его главное достижение - введение в русскую историографию сведений византийцев о походе Святослава, которые В. Н. Татищев сознательно замолчал из патриотических соображений.

Труд М. М. Щербатова «История Российская от древнейших времён» был написан ненамного позже ломоносовского; однако, он куда серьёзнее подходит к использованию источников, осмыслению исторических процессов. В том, что касается русско-византийских отношений, он, впрочем, в лучшем случае пытается уточнять некоторые мелкие детали. К примеру, считая, что «некоторым удивительно покажется, зачем Олег... употребил толикой труд, чтобы влечь за собой суда», он обосновывает это тем, что древние воинства в любом случае вытаскивали свои суда на сушу, выходя на берег [25, с. 202-203]; кроме того, Щербатов высчитывает точное количество воинов и, соответственно, сумму дани (960000 гривен) и пытается уточнять другие детали. Чуть больше самостоятельности проявляет Щербатов при обсуждении посольства Ольги. Сравнивая источники между собой и стремясь увидеть в них отражение реальных исторических фактов, Щербатов делает выводы, что сватовство императора имело место с политическими целями («политические виды, которые, конечно, могут и престарелому лицу красоту придать»), и что посольство латинян провалилось из-за противодействия со стороны Константинополя. При пересказе летописной версии походов Святослава Щербатов привлекает взятые, как обычно, из пересказов в исторических книгах детали из греческих источников - например, посольство Калокира, пленение царя Петра,

Материалы по археологии и истории античного и средневекового Крыма. Вып. III

углубляясь в типичном для себя стиле в мелкие детали [25, с. 226-237], однако, делая вывод о справедливости византийской, а не русской версии событий [25, с. 235]. Позиция М. М. Щербатова по отношению к крещению Руси восторженная, и описывается оно по столь же восторженной Никоновской летописи [25, с. 259-263]. Труд Щербатова может быть охарактеризован как ценная для историографии, но не слишком удачная попытка ввести более последовательную методологию в исследование Древней Руси и русско-византийских отношений в частности.

«История государства Российского» Н. М. Карамзина, как известно, сыграла серьёзную роль в просвещении российского общества и популяризации летописной истории. Тем не менее, позиции, с которых Карамзин смотрел на исторический процесс, мало чем отличаются от ломоносовских: по сути, его событийная линия - такая же история цепочки правителей. Все вехи русско-византийских отношений Карамзин разбирает обстоятельно, с привлечением иностранных данных и попыткой найти причинно-следственные связи в летописных событиях. Так, об Аскольде и Дире он предполагает, что первоначально они пошли в Константинополь, чтобы «служить императору»; мысль о войне пришла им в голову после захвата Киева. Со ссылкой на Окружное послание Фотия, труды Константина Багрянородного Карамзин пишет о крещении росов [9, гл. 4]. Описывая княжение Олега, Карамзин предполагает: «Вероятно, что сношение между Константинополем и Киевом не прерывалось со времен Аскольда и Дира»; он использует византийские данные о росских отрядах в византийской армии, предполагает наличие религиозной пропаганды. Описывая поход, Н. М. Карамзин выявляет в летописи непонятные места, постоянно обращается к византийским источникам с целью полноты картины7. Тем не менее, условный рассказ летописи служит Карамзину поводом для прорусских выводов: если византийцы действительно пытались отравить князя, то «не Россиян, а Греков должно назвать истинными варварамиХвека». Приводя текст договора 911 г, Карамзин делает вывод о сравнительно высоком культурном уровне людей, его заключивших (аналогична и оценка 944 г) [9, гл. 5-6]. Найдя у Лиутпранда свидетельство очевидца о казни воинов с Руси, он морализирует: «варварство ужасное! Греки, изнеженные роскошию, боялись опасностей, а не злодейства» (жестокости войска Игоря он, как и Татищев, упоминает вскользь и оставляет без подобных комментариев). При описании визита Ольги Карамзин впервые в русской историографии обращается к трактату «О церемониях» Константина Багрянородного; в сватовство императора он не верит; из истории о грубости Ольги по отношению к послам делает вывод, что приёмом она осталась почему-то недовольна [9, гл. 7].

Святославом Н. М. Карамзин восхищается, ещё в предисловии обозначая его войны как одно из замечательнейших явлений русской истории. Тем не менее, Карамзин склонен доверять более византийской, нежели русской истории похода 970-971 гг., «предпочитая истину народному самохвальству», и отмечает несообразность успехов князя с результатами войны в летописной версии и обстоятельность, подробность греческих описаний. Хотя Н. М. Карамзин не упоминает имени Льва Диакона, детали его рассказа (история переговоров Святослава с Цимисхием, количество императорских войск и т. д.), безусловно, свидетельствуют о знакомстве с этим источником - впервые в отечественной историографии; при этом, он использовал и Скилицу-Кедрина8. В нападении печенегов и гибели Святослава Н. М. Карамзин винит византийцев, которые, как он предполагает, их предупредили, ведь «тогдашняя политика Императоров не знала великодушия» [9, гл. 7]. В историю о «выборе веры» Карамзин верит, полагая, что летописцы писали вскоре после того, как происходили эти события; кроме того, посольства к грекам и католикам подтверждаются «известиями одной Греческой древней рукописи» (?). Он пересказывает события взятия Херсона и крещения по летописи, пытаясь,

КнязьковА.А. Российская историография XVIII- начала XX вв.

однако, придать действиям обеих сторон логичности: согласие на брак со стороны императоров он объясняет их надеждами на помощь Владимира в борьбе с мятежом [9, гл. 9].

Таким образом, к описанию Н. М. Карамзиным русско-византийских отношений IX-X вв. можно отнестись двояко. С одной стороны, он выступает с куда менее прогрессивных позиций, чем М. М. Щербатов, всегда стремясь, прежде всего, оценить личность князя; но он обладает безусловным талантом историка и рассказчика, не отвлекаясь на детали и не следуя слепо за летописью, а обращаясь к иностранным источникам, в том числе, неизвестным ранее. Труд Н. М. Карамзина завершил важный этап отечественной историографии.

Незаконченная9 «История русского народа» Николая Алексеевича Полевого была попыткой найти альтернативный подход к русской истории по сравнению с Карамзиным, с учётом огромной популярности последнего; вообще, всех своих главных предшественников Н. А. Полевой довольно зло и язвительно критикует [14, гл. 31-35], особняком ставя Карамзина, которого выделяет благодаря «уму, знаниям, просвещению», но критикуя за то, что тот писал историю «государей, а не государства, не народа» [14, гл. 35-36]. Византию времён IX-X вв. Н.

А. Полевой полагает слабым, сокрушённым варварами, опустившимся по сравнению с античными временами, терпящим культурный упадок государством, ориентируясь на Гиббона; он взирает на неё и её правителей явно свысока10. Ключевым вектором византийской политики Полевой считает опору на варваров: он уточняет, что состав византийской армии и её внешняя политика (сталкивание соседей между собой) служат тому доказательством [14, гл. 86]. Тем не менее, подход Полевого позволяет ему иногда давать очень меткие характеристики. Зная о событиях 860 г. только по искажённым сведениям летописи, он догадывается, что действительной причиной отступления Аскольда и Дира была малочисленность и неорганизованность их армии [14, гл. 91-92]. Впервые в русской историографии он критически подходит к летописному рассказу о походе 907 г., видя его связь с фольклором -скандинавскими поэмами, античным эпосом [14, гл. 116], и задавая прямой вопрос: «Точно ли совершил Олег поход сей?». Вывод Полевого довольно логичен - не имея возможности полностью отвергать факт похода, он в нём сомневается, не сомневаясь, впрочем, в подлинности договора 911 г. [14, гл. 118-119] Автор пытается искать связи между сообщениями летописей и Константина Багрянородного о приёме Ольги, отмечая в описании императора детали, которые могли привести к отражённому в летописи недовольству княгини [14, гл. 159160]; о сватовстве императора он упоминает вскользь как о «сказке». Описывая походы Святослава, он впервые в русской историографии прямо ссылается на Льва Диакона [14, гл. 169] и более подробно, чем Н. М. Карамзин, использует его данные. Пытаясь обосновать поход на Херсон, Н. А. Полевой решает, что Владимир впервые попросил руки Анны ещё до этого, и пошёл в поход вследствие отказа [14, гл. 218]. Кроме того, Полевой не ограничивает себя летописными данными, привлекая данные по службе росов в византийской армии и ранней торговле двух государств [14, гл. 93, 142], по размеру и организации русского флота [14, гл. 120121]. Он подробно анализирует русско-византийские договоры, историю постепенной христианизации Руси [14, гл. 136-137, 241-242].

Таким образом, в описании русско-византийских отношений Н. А. Полевой, уступая своему оппоненту Н. М. Карамзину в лёгкости изложения, куда в большей степени может претендовать на звание учёного, аккуратно проставляя ссылки и прорабатывая обширный материал.

Помимо работ В. Н. Татищева, М. В. Ломоносова, М. М. Щербатова, Н. М. Карамзина и Н. А. Полевого, чьё влияние на историографию России общеизвестно, до С. М. Соловьёва были и другие русские авторы, пытавшиеся писать об отечественной истории. Н. А. Полевой в историографическом обзоре приводит ряд прочно забытых к настоящему моменту имён - Эмин,

Материалы по археологии и истории античного и средневекового Крыма. Вып. III

Нехачин, Елагин, Глинка - с уничижительными характеристиками их работ. Для полнейшего понимания русской историографии этого периода следует остановиться на нескольких работах, в чём-то важных или типичных для своего времени.

А. Я. Хилков. Полевой называет Андрея Яковлевича Хилкова в качестве первого из русских историков [14, гл. 31] - тот работал в начале XVIII в. и умер в 1718 г.; его «Ядро российской истории» было издано в 1770 г. Г. Ф. Миллером, после чего несколько раз переиздавалось. Хилков пользовался в основном шведскими и польскими историческими трудами (он служил послом в Швеции), а также, естественно, опирался на летописи. Русско-византийские отношения описываются им вкратце и с искажениями (по сравнению с летописями): так, в эпизоде с Аскольдом и Диром молится и окунает в море ризу почему-то патриарх Сергий [22, с. 28-29]; поход 944 г. не упоминается [22, с. 34-35]; крещение Ольги связывается, как в житиях, с Иоанном Цимисхием [22, с. 38]; взятие Херсона относится к 987 г. [22, с. 46] и так далее. Тем не менее, Хилков уже делает попытки что-то трактовать (например, рассказывая о сватовстве императора к Ольге, делает отступление о роли династических браков в мировой истории); да и сама идея сделать «выжимку» главного из русской истории имеет для историографии ценность.

И. М. Стриттер (Штриттер) издал несколько крупных работ по российской истории: это свод «Известия византийских историков, объясняющие российскую историю древних времён» в четырёх томах (1770-1775) [7], и трёхтомная история России (1800-1803). Полевой утверждает, что собственная история Стриттера «не имела достоинств даже верной летописи» [14, с. 31]. Куда интереснее другое издание: многотомный свод византийских источников по истории Руси. Он хоть и чрезвычайно (если судить с современной точки зрения) неполон, но является первым опытом такого рода, полноценного аналога которому нет до сих пор. Во вступлении к «росско-варяжскому» тому Стриттер пишет о том, что целый ряд сведений не находит аналогов в русских летописях, в первую очередь, свидетельства о службе росов в византийской армии [7, с. 2-3]. Имея в распоряжении, в основном, однобокую традицию хронистов11, переписывавших друг у друга одно и то же, Стриттер во введении, тем не менее, пытается обрисовать картину именно русско-византийских связей исключительно по византийским данным [7, с. 7-12] -впервые в русской историографии.

Деяний церковных и гражданских, от рождества Христова до половины пятого на десять столетия. Это издание вышло в свет в 1794 г в Петербурге и было переиздано в 1802 году в Москве [5]. Оно имело определённое хождение в дворянских кругах; видимо, из подобного рода литературы и черпались сведения о русской истории вплоть до выхода популярной истории Н. М. Карамзина. Открываясь фразой «Георгия Кедрина история...», этот труд представляет собой, по большому счёту, перевод-пересказ исторической хроники Георгия Кедрина и живших после него византийских историков (без указания, где заканчиваются сведения одного из них и начинается перевод другого). Здесь пересказываются, помимо прочего, истории о приходе «скифского народа» при Фотии и последующем его крещении, о крещении Ольги (очень коротко) и, наиболее подробно (как и у Кедрина), - о войне со Святославом. В последнем сюжете присутствует редкое проявление «самостоятельности» составителя - говоря о городе Переяславе, сочинитель делает примечание, что «здесь Переяслав назван, сообразно с греческим подлинником; у других писателей именуется сей град Переяславец, как-то у г. Ломоносова в «Российской истории»». Однако же, продемонстрировав своё знакомство (через М. В. Ломоносова) с летописной версией военных действий, в дальнейшем автор продолжает пересказывать Кедрина. То, что уже после появления работ В. Н. Татищева и М. М. Щербатова подобные хаотичные и грубые труды имели большее хождение, лишний раз свидетельствует о важности просветительской роли «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина.

КнязьковА.А. Российская историография XVIII- начала XX вв.

Таким образом, отталкиваясь от поднятых в начале данной работы вопросов, можно заключить, что русская историография вплоть до второй половины XIX в. не решила ни одного из них. Все историки, включая самых талантливых и старательных, продолжали придерживаться в большей или меньшей степени пересказа летописной истории - иногда уточняя какие-то детали или предпринимая робкие попытки подвести их под концепцию, ограничивающиеся, впрочем, больше предположениями о тех или иных векторах, чем упорядочения всех имеющихся данных в рамках единой концепции, что не удалось даже самому талантливому аналитику этой эпохи Н.А. Полевому. Историография рассмотренного периода подарила учёным последующих десятилетий базовую историографию и подняла некоторые простейшие вопросы, вроде достоверности похода 907 г., которые, тем не менее, не были решены удовлетворительным образом.

Поворотным пунктом в развитии русской историографии в целом стала «История России» Сергея Михайловича Соловьёва. Скрупулёзность и серьёзность авторского подхода, обстоятельность работы12 были уникальны по сравнению с подходом всех предшествовавших авторов. Каждое из известных событий русско-византийских контактов С. М. Соловьёв анализирует дотошно. Он подробно рассматривает причины похода Аскольда и Дира, делая из условного, по его мнению, рассказа летописи выводы о заселении и этническом составе населения всех основных регионов тогдашней Руси. Впрочем, учёный не знаком со всей источниковой базой - ему неизвестны свидетельства очевидца событий патриарха Фотия, а доступна только амартоловская версия событий 866 г. [18, 1, гл. 5]. Этнический вопрос интересует Соловьёва и в отношении похода 907 г.: не интересуясь сравнением источников и возникающими вследствие этого вопросами о достоверности похода, он критикует летопись в другом смысле - «историк не имеет обязанности принимать буквально этот счет, для него важен только тон предания... из которого видно, что предприятие было совершено соединенными силами всех племен, подвластных Руси, северных и южных, а не было набегом варяжской шайки» [18, 1, гл. 5]. Аналогичен подход Соловьёва и в других случаях: он пользуется самыми ходовыми летописными сведениями и иностранными источниками [18, 1, гл. 6], вскользь упоминая ценность летописи для характеристики народного представления о той или иной личности или пытаясь мотивировать основные события, не очень, впрочем, глубоко13. Можно подытожить, что достоинства С. М. Соловьёва как скрупулёзного историка при рассмотрении русско-византийских отношений проявились в детальном рассмотрении этнических и географических проблем (например, говоря о войнах Святослава, Соловьёв ни на чём не останавливается столь подробно, как на географическом положении Переяславца и его роли; при анализе выбора вер также концентрируется на геополитических преимуществах той или иной религии [18, 1, гл. 7]). В остальном охват источников, как и трактовки о