Спросить
Войти
Е.А.Алексеев — кандидат исторических наук
ЛЕТОПИСАНИЕ ВЛАДИМИРО-СУЗДАЛЬСКОЙ РУСИ В ИССЛЕДОВАНИЯХ Б.А.РЫБАКОВА
АННОТАЦИЯ. В статье исследуются основные выводы Б.А.Рыбакова относительно характера и происхождения летописных записей во Владимиро-Суздальской Руси в последней четверти XII в. — начале XIII в. ; рассматривается аргументация ученого и его методы изучения книжности северо-востока; подвергаются критическому анализу его выводы об авторстве ряда статей владимирских летописей.
In the article the research is carried out into B.A.Rybakov’s principal conclusions concerning the character and origins of chronicle records in Vladimir-Suzdal Russia in the closing quarter of the 12th — early 13th centuries. The author considers the scholar’s reasoning and techniques of studying the book culture of the North-West of Russia and undertakes a critical analysis of his conclusions on the attribution of a number of records in Vladimir chronicles.
Выдающийся исследователь истории и культуры Древней Руси академик Б.А.Рыбаков (1908—2001), изучая владимирский летописный свод 1212 г., справедливо признавал его кол -лективным трудом многих поколений русских средневековых книжников [1. С. 10].
Во Владимире-на-Клязьме в эпоху Всеволода Большое Гнездо (1177—1212 гг.) подобралась целая библиотека различных летописей, из которых и составился свод 1212 г. Этот памятник был иллюстрирован. Авторы его миниатюр, по мнению Б.А.Рыбакова, являлись почти современниками «Слова о полку Игореве». Между тем, как отмечал ученый, в своде 1212 г. «мы не ощущаем единой руки, которая отбирала бы события для отражения их в рисунках». Если бы кто-нибудь проводил через этот свод какую-то определенную историческую концепцию, связанную, например, со Всеволодом III, то как могло случиться, что ряд рисунков здесь посвящен вокняжению или смерти третьестепенных князей, а прямые родоначальники Всеволода (Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Юрий Долгорукий) этой чести не удостоились? (Миниатюр, изображающих их погребение, нет). Как объяснить, что наряду с подобострастным изображением деяний Всеволода III (далеко не всегда благовидных) здесь сохранилась миниатюра, показывающая пленение юного Всеволода Давыдом Смоленским? Если текст лаконичен и нейтрален, то рисунок похож на карикатуру. С точки зрения Б.А.Рыбакова, перед нами результат какого-то редакторского недосмотра — рисунок, вероятно, попал в свод из другой летописи [1. С. 11, 13, 14].
По определению ученого, лицевой свод 1212 г. опирался на целый ряд лицевых летописей
XI и XII вв. У каждой из них была своя, присущая только ей, система отбора событий, характеристики лиц и своя манера изображения.
Б.А.Рыбаков предположил, что киевская летопись времени Изяслава Мстиславича (1146— 1154 гг.) была составлена его боярином Петром Бориславичем. Следы этого памятника историк находит и на северо-востоке Руси. «Когда речь идет о копировании миниатюр, то здесь мы должны допустить наличие во Владимире не извлечений, а самой летописи, и притом иллюстрированной, перелистывая которую художник мог настолько увлечься, что стал перерисовывать в свою копию не только то, что соответствовало скопированному или пересказанному тексту, но и то, что к этому тексту не имело никакого отношения», — думалось Б. А.Рыбакову.
На взгляд ученого, летопись Петра Бориславича легко могла попасть во Владимир. Во-первых, брат боярина-книжника был крупным церковным деятелем Владимиро-Суздальской Руси, достигшим при Андрее Боголюбском сана епископа. Во-вторых, и сам Петр Бориславич
после ссоры с сыном своего патрона из-за трофейных коней перешел в 1169 г. на службу к «самовластцу», как называли князя Андрея.
Анализируя миниатюры Радзивилловской летописи, Б.А.Рыбаков заключил, что в части после liGG г. рисунки резко отличаются от предыдущих. Все они посвящены не владимиросуздальским событиям, а киевскому князю Роману Мстиславичу и его врагу Рюрику Рости-славичу.
Статьи за 1185—liGG гг. — это летопись Всеволода III, являющаяся дополнением к его же летописи 1177—1184 гг. Ученый допускает, что это дополнение было сделано не постепенно, а сразу около liGG г. или же в lili г. Последней миниатюрой этого цикла Б.А.Рыбаков признает рисунок, изображающий отъезд одного из сыновей Всеволода, которого провожает отец и все его «большое гнездо» [1. С. 16].
Примечательно, что в этом разделе летописи мы находим восемь миниатюр, посвященных походу новгород-северского Игоря Святославича на половцев (1185 г.). При удаленности Владимиро-Суздальского княжества от театра военных действий такое усиленное внимание к этому походу вызывает удивление. Б.А. Рыбаков полагал, что Всеволод III в самом конце XII в. начинает живо интересоваться событиями в Южной Руси, прекрасно осознавая, что расположения киевских влиятельных кругов можно добиться, только принимая участие в борьбе против степняков [1. С. 17].
В 1183 г. владимирский князь помирился со своим врагом Святославом Всеволодовичем, а уже в следующем году на северо-восток приехал новый епископ Лука, бывший ранее игуменом Спасского монастыря в Киеве. С того времени владимиро-суздальское летописание подробно освещает южнорусские события, выражая сочувствие союзнику Всеволода III [1. С. 195].
Сообщение Лаврентьевской летописи (далее — ЛЛ) о походе Игоря Святославича на половцев, по мнению Б.А.Рыбакова, содержит характерную ошибку. В самом начале повествования сказано: «И сняшася у Переяславля Игорь с двема сынома из Новагорода Северьскаго, из Трубеча Всеволод, брат его, Олговичь Святослав из Рыльска...». На взгляд ученого, ни один южнорусский летописец не мог допустить такой грубой географической ошибки. Ведь Переяславль лежал в 3GG км от Новгорода-Северского в сторону, противоположную направлению похода, в чужом и враждебном княжестве, рядом с Киевом, от правителя которого Игорь стремился утаить свой поход. Б.А.Рыбаков предположил, что автором статьи мог выступить владимирский летописец, неверно истолковавший рассказ киевской летописи о походе 1185 г. Историк подметил и еще несколько неточностей в указанном тексте ЛЛ. По его мнению, у владимирского книжника были «не очень надежные источники информации» и «определенная недоброжелательность к внукам Олега Святославича».
Одним из источников владимирского свода начала XIII в. Б.А.Рыбаков признает какую-то лицевую южнорусскую летопись с весьма полным рассказом о походе Игоря Святославича, почему миниатюры Радзивилловской летописи иногда изображают те события, которые освещены в Ипатьевской летописи, но отсутствуют в Лаврентьевской [1. С. 197].
В специальной статье Б.А.Рыбаков попытался установить взаимоотношения произведений известного книжника Даниила Заточника и летописания Владимиро-Суздальской Руси конца
XII в. Среди географических наименований, встречающихся в «Молении» и «Слове» Даниила, имеются северо-восточные топонимы: Боголюбово, Белоозеро, Лачь-озеро. По мнению ученого, Заточник, создавая «Слово», был каким-то образом связан с «Залесской» землей [i. С. 51].
Б.А.Рыбаков обратил внимание на изменчивость титулатуры Всеволода III в ЛЛ. На протяжении 1176—1184 гг. он называется просто князем, с 1185 по 119i гг. — великим князем. Нередко к титулу добавляется перечисление княжеских предков: «Великий князь Всеволод сын Георгиев внук Владимира Мономаха». С 1193 г. появляется новая формула: «Благоверный и христолюбивый князь Всеволод Юрьевич». Такое обращение к северо-восточному
властителю сохраняется до 1200 г., а затем вновь появляется прежний титул — «великий князь». Поэтому Б.А.Рыбаков разделил летописание эпохи Всеволода III на четыре этапа, усматривая в тексте соответствующих памятников следы трех авторов. Так, первый из них, продолжая владимирский свод 1177 г., писал просто о «князе» и избегал притч и изречений. Второй автор начал работу в 1184 г. Он ввел обычный для киевского юга титул «великий князь» и широко пользовался изречениями и притчами. «Поток цитат», подмеченный М.Д.Приселковым, начинается именно в это время и продолжается до 1192 г., завершаясь поучением по случаю пожара во Владимире. После этого бедствия, как думал Б.А.Рыбаков, летопись ведет другой, третий по счету летописец, применяющий вычурную титулатуру («христолюбивый и благоверный князь») и не пользующийся афористическим стилем своего предшественника. Его рука видна вплоть до рубежа XII и XIII вв. Южнорусские события 1201—1205 гг. и поступки Константина Всеволодовича описаны автором, который по формальным признакам тождественен второму летописцу (1184—1192 гг.): он возрождает забытую формулу «великий князь» и широко пользуется притчами, цитатами и поучениями.
«Поток цитат» в ЛЛ связан с появлением в 1184 г. во Владимире и Ростове нового епископа Луки, поставленного по настоятельному требованию Всеволода III. (До этого святитель был игуменом Спасского монастыря в Киеве, на Берестове, где находились могилы Юрия Долгорукого и Глеба Юрьевича, отца и брата Всеволода).
Б.А.Рыбаков предположил, что Лука привез с собой или привлек на месте летописца, ко -торый открыл новый раздел во владимирском летописании, насыщенный высказываниями библейских пророков. Первым его произведением был панегирик новому епископу, наполненный различными хвалебными гиперболами, даже не очень приличными по отношению к живому человеку. Однако панегирик, как указывал Б.А.Рыбаков, написан, несомненно, при жизни епископа Луки, поскольку содержит прямое обращение к нему.
Вторым произведением нового летописца было поучение по поводу пожара во Владимире 18 апреля 1184 г., когда «погоре бо мало не весь город», в том числе и Успенский собор. Здесь цитируются евангелие, а также Иов, Исайя и Давыд.
С приездом Луки во владимирском летописании возродился интерес к южнорусским событиям. Так, ЛЛ сохранила рассказ о победе киевских князей над Кобяком (1184 г.). Б.А.Ры-баков пришел к выводу о зависимости этого сообщения от киевской летописи, сведения которой, по его мнению, оказались неумело сокращены, в результате чего главным героем похода оказался Владимир Глебович, племянник Всеволода III.
Б.А.Рыбаков сближает книжника, наполнившего владимирское летописание 1184—1192 гг. «потоками цитат из церковных книг» и притчами из «Пчелы», — автора свода 1192 г. (по М.Д.Приселкову, 1193 г.) — с Даниилом Заточником, создавшим около 1197 г. «Слово» Ярославу Владимировичу. По наблюдению ученого, оба проявляют интерес к этому князю, оба насыщают свои произведения афоризмами, наконец, оба прибегают к панегирическому восхвалению высокопоставленных современников (епископ Лука и князь Ярослав) [2. С. 68].
Последнее церковное поучение в ЛЛ за XII столетие относится к 1192 г. После этого наступает одиннадцатилетний перерыв, и цитаты из церковных сочинений появляются вновь лишь в 1203 г. в связи с разгромом Киева войсками Рюрика Ростиславича. Еще М. Д.Приселков высказал недоумение по поводу прекращения работы автора-сводчика в 1192 г. Под этим годом в ЛЛ помещено поучение по поводу пожара во Владимире. «Во всем русском летописании XI—XIII вв. мы не найдем такого социально направленного произведения», — констатировал Б. А. Рыбаков. Автор поучения обрушивается прежде всего на своеволие владельцев сел. Он обвиняет их в тяготах, возлагаемых на своих подданных, и в рукопашных расправах с беспомощными, безответными людьми. Писатель требует активного противодействия земному злу, корень которого он видит в «узах и глаголах роптания» голодных людей. Б.А.Рыбаков обнаруживает и здесь сходство со «Словом» Даниила Заточника.
Как представлялось ученому, за свою смелость обличитель поплатился: поучение ll9i г. оказалось последним в восьмилетнем ряду летописных статей, наполненных притчами и изречениями. Б.А.Рыбаков высказал предположение, что «свода 119i г.» не существовало. Однако после «дерзновенного поучения», затрагивавшего интересы всех «феодальных» верхов, руководители «летописного дела» «отставили» талантливого, но беспокойного автора-диссидента и заменили его менее начитанным, но более послушным летописцем, который скромно вел хронику княжеских и владычных дел, ни разу не обратившись к опасному «художеству» — к жанру притч и поучений [i. С. 77].
Б.А.Рыбаков, таким образом, допустил, что автором летописи с притчами 1184—ll9i гг. и «Слова» 1197 г. был Даниил Заточник — какой-нибудь владычный детский, епископский дворянин, находившийся под покровительством сначала епископа Луки, а после его смерти — епископа Иоанна [i. С. 79].
Вдохновенное «художество» ll9i г., написанное в защиту горожан Владимира, оставшихся после пожара без хлеба и крова, навлекло, очевидно, на Даниила чей-то гнев. Ему «заградили уста», он оставил летописно-полемическую деятельность и оказался на самом краю княжества — на озере Лаче. Отсюда, по мнению Б.А.Рыбакова, он и пишет свое умное челобитье с просьбой помочь обедневшему мудрецу, поддержать его талант, причем адресатом выступает не Всеволод III, а Ярослав Владимирович, который находился на Суздальщине в ожидании новгородского «стола».
Цитирование книг пророков наблюдается и во владимирском летописании начала XIII в. Очевидно, подобные изречения есть в описании событий зимы liGi—liG3 гг. (взятие Киева войсками Рюрика Ростиславича), а затем такие цитаты широким потоком проявляются в liG5—liG7 гг. Они вкраплены в рассказы об известном книжнике князе Константине Всеволодовиче. Б.А.Рыбаков полагал, что в это время ростовский правитель и Даниил Заточник были как-то связаны друг с другом. Ведь Белозерский край с озером Лаче, где обретался Даниил, — это часть удела старшего сына Всеволода III. Еще одной точкой соприкосновения князя и дворянина, по мнению Б. А.Рыбакова, служила любовь к книгам.
На взгляд ученого, автор записей о разгроме Киева (liG3 г.) был настроен явно враждебно к Рюрику. В то время летописец находился, видимо, на юге, поскольку ему оказались известны многие мелкие детали. Например, книжник сообщил об одеждах первых князей, «еже бя-ху повешали в церквах святых на память собе». Это известие показалось Б.А.Рыбакову схожим с текстом статьи за 1184 г.: «.паволокы, укси церковные, иже вешаху на праздник.» [i. С. 8G]. Ученый сделал вывод о том, что автор южнорусского повествования о действиях Рюрика и книжник, который вел летопись при епископах Луке и Иоанне, — это одно лицо.
На событиях liG4 г. оборвалась «южная» летопись, попавшая во Владимир. Б.А.Рыбаков предположил, что она имела переяславское происхождение. Статьи ЛЛ за liG5—liG7 гг. историк выделяет в особый раздел, отмеченный обилием цитат из церковных книг, причем главным героем повествования выступает старший сын Всеволода III Константин. Далее этот панегирист заявляет о себе под 1i11 г., когда ростовский князь гостил у своего отца во Владимире. В последний раз рука указанного «ритора» проявляется в 1i18 г. (некролог Константину).
При описании отъезда этого князя на княжение в Новгород (1iG5 г.) летописец одиннадцать раз приводит изречения пророков, а также ряд известных церковных афоризмов, напомнивших Б.А.Рыбакову повествование Даниила Заточника. Историк, между тем, сомневается в том, что Всеволод III действительно произносил «напутственную речь», приведенную в летописи: «Сыну мой Костянтине! На тобе Бог положил переже старейшиньство во всей братьи твоей. А Новъгород Великый старейшиньство имать княженью во всей Русьской земли. По имени твоем тако и хвала твоя: не токмо Бог положил на тебе старейшиньство в братии твоей, но и в всей Русьской земли. И яз ти даю старейшиньство — поеди в свой город!».
Эта «речь», по мнению Б.А.Рыбакова, едва ли современна самому событию, т.к. при отправке Константина в Новгород Всеволоду III не было необходимости уверять всех в «старейшинстве» своего старшего сына. Такое «литературное подкрепление» первенства Константина было вполне уместно только после того, как отец обделил его наследством. Как указывал Б.А.Рыбаков, преувеличение исторической роли Новгорода в данном случае тоже служило цели возвеличивания старшего Всеволодовича. Ведь именно благодаря новгородским войскам он сумел победить в Липецкой битве (1216 г.) и получить владимирское княжение.
Следующий цикл цитат связан со смертью жены Всеволода княгини Марии, пролежавшей в болезни семь лет. В этом фрагменте Б.А.Рыбаков также усматривал мотив щедрости и милости.
Выдержки из книг пророков появляются в летописи и в связи с приездом Константина, которого пригласил отец для войны с Ольговичами. В этом разделе летописи, как отмечал историк, «ткань рассказа на девять десятых соткана из афоризмов», взятых из специального сборника притч — «Приточника» [2. С. 84]. Итак, Б.А.Рыбаков признал владимирский свод 1212 г. лицевым, основывавшимся на нескольких лицевых же летописях XI—XII вв., каждая из которых имела особую направленность. Одним из источников этого свода историк считает какой-то южнорусский иллюстрированный памятник, почему благодаря миниатюрам Радзи-вилловской летописи иногда можно узнать о тех событиях, которые освещены в Ипатьевской, но не упомянуты в Лаврентьевской.
Б.А.Рыбаков усматривал сходство владимирских летописных текстов за 1184—1192, 1200—1207, 1214—1218 и 1227 гг. со «Словом» Даниила Заточника. Согласно гипотезе ученого, именно этот книжник и работал над владимирской летописью в указанные годы. Богатство языка, сочетание светской лексики с церковной, — полагал Б.А.Рыбаков, — одинаково характерны и для «Слова» Даниила Заточника, и для выделенных фрагментов летописания на всем их протяжении. Помимо любви к афоризмам и церковным цитатам единство стиля подкрепляется излюбленной вопросительной формой, завершающей длинные рассуждения. Изменение летописного стиля ученый связывал с «отставкой» Даниила Заточника, осмелившегося выступить в своем труде с обличительным поучением. На смену известному книжнику пришел, очевидно, более послушный писатель. Свода же 1192 г., на взгляд Б.А.Рыбакова, не существовало.
Отметим, что в работах о Б.А.Рыбакове как летописеведе (например, в исследованиях В. И. Буганова) его вклад в изучение владимиро-суздальского летописания остался невыяв-ленным.
